Глава XIX

Войско баранов, возглавляемое львом, всегда одержит

победу над войском львов, возглавляемым баранами.

(генерал Буона Парте, 805 год Людской Эры.)

- Война, - ухмылялся Азазель, - последний довод королей. Посмотри на этих людишек: еще чуть-чуть – и они искупнутся в собственной крови, выплевывая свои внутренности наружу. Не пройдет и нескольких часов, как самые храбрые из них испустят дух, корчась от боли под запах нечистот. Но ведь поистине чудовищные муки ждут их как раз-таки после смерти, в царстве Дьявола! Разве это не прекрасно?
- Я слишком много повидал войн, мой падший брат, - покачал головой Азраил. – А оттого скажу одно: в смерти нет ни романтики, ни поэзии, которую ты так стараешься в ней увидеть.
- Неужели? – Он взглянул на ангела не без издевки. Тот наблюдал за неумолимо приближающейся армией полковника Тарна, стоя на крепостной стене. Рядом дрожал от страха пухлый мужичок, пастух, глаза которого панически бегали туда-сюда в поисках врага. Пальцы его мертвой хваткой вцепились в вязовый лук, костяшки побелели. Из-под шишака на бледное лицо каплями стекал пот. – А что насчет жизни? Она тоже, по-твоему, пуста и бессмысленна? Как видишь, этот защитник не разделяет твоего мнения. Жизнь ему дороже чести, а оттого и расставаться с ней он не спешит.
Азраил, сохраняя свое вечно сочувственное выражение лица, прикоснулся к плечу стражника. Тот замер, будто что-то почувствовал. Но прикосновения бестелесных ангелов нельзя ощутить. Зато страх, охвативший пастуха, постепенно растворился, а на смену ему пришла отвага. Взгляд солдата тут же стал уверенным, и дышать он начал полной грудью.
- Жизнь – это дар Божий, - согласился Азраил. – Но дар этот – не больше, чем испытание. А смерть – это начало пути. Пути в вечность.
- Пути в вечность? – лукаво усмехнулся демон. – О, брат мой, тебе ли не знать, что на самом деле происходит с душами на том свете?
Ангел промолчал, вместо ответа погладив по спине рядом стоящих защитников крепости и также наделив их решимостью.
- Не стоит отрицать, - продолжил Азазель, - что жизнь смертного куда ценнее вечного существования бессмертной души или же таких, как мы с тобой.
- Не стоит сравнивать меня и тебя, - с укоризной заявил Азраил. – Знай свое место, демон.
- О, демон? – Он театрально схватился когтистой рукой за сердце. – А ты помнишь, кем я был до своего падения, дружище? Не забыл еще, как восхищался мною? О да, ты помнишь! Я был херувимом – хранителем мудрости нашего Отца. Я был гораздо ближе к нему, чем ты!
- Но твоей алчности нет предела, а потому, желая получить запретное, ты лишился всего: Его любви, крыльев и права зваться моим братом.
- Да, да, да, - устало отмахнулся нечистый. – Мы уже обсуждали это, Азраил. И в прошлый раз я говорил тебе, насколько дороги мне эти крылья. Ты помнишь, что я говорил о вечности и жизни смертных. И ты знаешь, что в какой-то степени я прав! Вы, ангелы, можете внушать людям светлые чувства, направлять, как говорится, на путь истинный. Но при этом вам не стоит забывать, кто вы. Вы слуги. Рабы нашего Господа, а также рабы смертных.
- Ты преувеличиваешь. Мы не рабы, мы – Его дети.
- Напомни мне, как часто ты видишь Папочку? – Ответа не последовало. – Даже мне, поверь, будучи херувимом, доводилось лицезреть Его крайне редко.
- Я временами слышу Его голос.
- И даже тогда, когда ты его слышишь, Он обращается к тебе не для того, чтобы поболтать по душам и узнать, как ты поживаешь. Ему нужны твои услуги – Он говорит. Когда надобности в тебе нет, Он молчит. Разве я неправ? Ну же, не молчи, братец! Скажи мне, прав я или нет?
Азраил заглянул ему в глаза, и в этом взгляде демон увидел боль, тоску, разочарование. Это означало одно: ему удалось попасть в самую точку. Никак не показывая этого внешне, Азазель почувствовал удовлетворение. Но оставить брата в покое и не продолжить эту беседу он не мог. Поэтому, не давая ангелу отвернуться и спрятать свои слезы, он продолжил тоном еще более убедительным:
- Не стоит также забывать о том, как «много» тебе дано по праву рождения. Кто ты? Ангел. Низший чин в нашей иерархии. Ты дальше всех от нашего Бога. Тебе поручают самую скверную работенку: показывать людям вещие сны, переправлять души смертных на тот свет. А что взамен? Да, у тебя есть право входа в Эдем – огненного меча привратника тебе бояться не стоит. А белые крылышки понравились бы смертным девам – жаль только, что они тебя не видят.
- Я уже слышал это, - сурово ответил Азраил. – Ты намерен повторять мне это вечно?
- А почему бы и нет, если ты не хочешь наконец этого понять? Скажи, как часто ты видишься, например, с архангелами? Не особо? А как много ты знаешь из того, что знают они? – Ангел снова промолчал. – Видишь? Даже эти выскочки знают о нашем Боге больше, чем ты. Ты никому не нужен ни здесь, ни на Небесах – зато всем нужны твои услуги.
Азраил печально склонил голову, осмысливая эти слова.
- Знаешь, в чем разница между тобой и этим смертным? – Демон указал на пастуха, который теперь благодаря ангелу подбадривал уже своих товарищей. – У него есть те, кто всегда будет его ждать. У него есть те, кто будет его оплакивать. Как видишь, у него даже друзья есть. Он не одинок. Он знает, что своей верной службой принесет пользу не только суровому отцу, но и всей семье, включая самого себя. И самое главное отличие между вами заключается в том, что ему есть, что терять.
- И однажды он умрет, - прошептал ангел, словно пытаясь парировать. – А я нет.
- Мне тоже не дано умереть, дружище! – захохотал демон. – Но от этого мое существование не становится краше. Пойми ты уже! Наше бессмертие – это вовсе не дар, как тебе кажется. Это способ использовать нас вечно. Смерть – это то, что заставляет людей прожить свою жизнь достойно. Ибо жизнь – это самый настоящий дар. Короткая, но наполненная чувствами и эмоциями. Это то, что есть у этого жалкого пастуха, и то, чего нет у тебя.
- Говоришь так, - фыркнул Азраил, - будто у тебя это есть.
Теперь уже демон ничего не ответил, лишь довольно ухмыльнувшись и скрестив ужасные когтистые руки на груди.
- Не хочешь ли ты сказать, - оцепенел ангел, увидев эту реакцию, - что ты нашел способ стать смертным?
Растягивая удовольствие и видя неподдельное изумление в глазах своего брата, Азазель после долгой паузы ответил:
- Да, друг мой. Я нашел способ стать смертным.
Войско полковника приближалось. Еще издалека защитники Террака смогли увидеть около двух сотен огней. Тарн будто не собирался атаковать внезапно и хотел даже предупредить всех о своем присутствии. Не исключено, что таким образом он пытался запугать стражников, которые могли к тому времени уже узнать о планируемом нападении. А может, он попросту перестал изображать бесстрашного ветерана, и решил не лезть в Могильный лес без факелов ночью. Последний вариант казался Джеффри самым правдоподобным. Тем не менее, его люди заметно оробели.
Некоторым же удалось воспрянуть духом и даже начать подбадривать своих товарищей. Капитан стражи также не сидел без дела и прохаживался туда-сюда по стене, обращаясь к своим подчиненным с воодушевляющей речью. Кто-то внимал его словам и брал себя в руки, а кто-то дрожал от страха настолько сильно, что за дрожью не мог ничего расслышать. Таких комендант разместил во внутреннем дворе и в бойницах. Наиболее храбрые либо остались стоять на стене у всех на виду, либо затаились снаружи, в зарослях, и ждали команды.
- Друзья мои! – подбадривал Джеффри. – Этот день войдет в историю. Мы не знаем, кто победит в этой вероломной войне. Но, кому бы ни досталась сегодня эта крепость, ваши потомки будут помнить о том, как вы доблестно за нее сражались! Они не забудут, как эти бесчестные ублюдки внезапно получили отпор! Помните и вы: вы все герои! Каждый, кто сейчас стоит здесь или за стеной.
Задумчивые лица стражников стали увереннее.
- Бейтесь славно! Один раз получив по лицу, отвечайте дважды! Пусть их копья сломаются об вашу храбрость! Пусть их полковник надорвется, пытаясь взять эту крепость! Ведь это наша твердыня?
- Да! – крикнули несколько стражников, а затем и остальные, видя их решимость, подхватили: - Да!
- И мы верные воины графа?
- Да!
- Так защитим эту крепость и его честь! Защитим наши дома и семьи! Не позволим этим гадам обидеть наших жен и детей! За графа, за Отечество!
- Да! – Единогласный крик стал еще громче и яростнее, чем в прошлый раз.
Джеффри видел тот огонек патриотизма, что загорелся в их взглядах. Вместе с тем возросла и его уверенность в своих людях. Теперь вероятность того, что они побегут прочь, едва завидев врага, снизилась. Он не ждал от них каких-либо подвигов, ибо на страже Террака стояли самые обыкновенные крестьяне да пастухи, едва научившиеся владеть оружием. Но даже им было, за что сражаться в этой битве. Они прекрасно понимали, что отступать некуда.
Эдвард сидел в тесной коморке капитана, которую тот любил звать своим кабинетом, в компании пса Боровика, пойманного лазутчика и молодого стражника, поставленного следить за ним. Разведчик сидел на койке, молитвенно сложив руки. Смуглый, с длинными угольно-черными волосами, сильными плечами и огрубелыми руками, он будто все свое детство проработал в поле с плугом. После того, как мальчика выбили из седла, у него кровоточила губа. Он до слез боялся грядущей битвы и не пытался этого скрыть. Крики защитников крепости лишь усилили этот страх.
Эдвард же, наоборот, сражения не страшился, поскольку чувствовал себя здесь в безопасности, хоть и знал, что это чувство ложное. Изредка он поглядывал на пленника, вспоминая слова Джеффри, и пытался внушить себе, что мальчик ему не враг и не причастен к гибели его родных. Видя его слезы и панику, он понимал, что перед ним обычный подросток, который и сам не рад оказаться на этой войне. Оттого Эдвард даже начал чувствовать себя виноватым за то, что в какой-то момент, возможно, даже пожелал ему смерти.
Молодой стражник, который, судя по словам коменданта, в гарнизоне был совсем недавно, поначалу вел себя мужественно: стоял смирно, загораживая дверь и крепко сжимая древко своей алебарды, со взглядом, полным решимости, и гордо задранным подбородком. Но затем, услышав, как капитан призывает всех славно биться и не отступать, он наконец понял, что битва на самом деле состоится и все это вовсе не сон. И осознание этого повергло его в ужас и заставило так сильно побледнеть, что ненароком его могли перепутать со статуей. Глаза его панически забегали, дыхание заметно участилось. Казалось, еще чуть-чуть, и парень ринется бежать прочь через окно.
Тем временем войско противника приблизилось настолько, что часовые, чьи глаза привыкли к темноте, могли уже отчетливо видеть закованных в латы всадников и их бронированных скакунов. Впереди длинной колонны ехал со своими рыцарями полковник. Джеффри догадался, что это он, едва увидев его изысканный черный доспех с позолотой, надетый, будто на парад, а не на войну. Рядом с ним он заметил своего господина, графа Хогера. Офицеров Томаса и Гектора обнаружить поблизости не удалось.
- Будьте готовы трубить, - вполголоса проговорил Джеффри, мельком взглянув туда, где в засаде среди зарослей сидели его лучшие бойцы. Затем он, притворяясь неосведомленным и будто не замечая графа, торжественно обратился к пришельцам: - Вы находитесь у крепости Террак во владениях Его сиятельства графа Хогера! Мой господин сейчас в отъезде и не может вас принять. А потому, если у вас нет его письменного разрешения, я не вправе открыть вам ворота.
Лучники, собравшиеся во внутреннем дворе, услышали, как их командир обращается к кому-то, кто находился снаружи. Это послужило им сигналом, и каждый из них, вытащив стрелу из колчана, приготовился стрелять. Часовые на стене, стоявшие у всех на виду, продолжали демонстративно бездействовать. Таким образом, полковник и его люди не могли видеть, что крепость приведена в полную боевую готовность, и ошибочно полагали, будто защитники ничего не подозревают.
- К сожалению, - отвечал полковник, подняв забрало и открыв лицо, - письменного разрешения на вход у меня нет. Однако я надеюсь, мы сможем ограничиться устным?
Он похлопал рукой в железной перчатке по плечу графа Хогера, чтобы тот выехал чуть вперед и показался на глаза часовым. Эрик недовольно послушался. Его лицо исказилось в гримасе. Долгие раздумья и принятия решений совершенно лишили его уверенности в правильности своих действий. Приблизившись с опущенной головой к воротам, чтобы оказаться в тусклых лучах фонарей, и слегка погодя, он приказал:
- Открывай, Джеффри…
Капитана слегка удивило намерение господина впустить врага. Он видел, как граф поднял на него свой убитый взгляд, словно выражая сожаление и извиняясь перед ним. Конечно, воля феодала – закон для его подданных. Но Джеффри видел, что тот собирался сдать Террак вовсе не по своей воле. Внутри Эрика бурлили эмоции: он безумно хотел велеть поднять тревогу и готовиться к обороне, но в то же время понимал, что таким образом лишь подпишет смертный приговор себе и своим людям. И комендант чувствовал эту внутреннюю борьбу своего повелителя, а потому стал действовать по-своему.
- Господин, - изобразил он неуверенность, - это вы?
- Да, Джеффри, - подтвердил пожилой граф, - это я. Неужто не признаешь меня?
- Уже темно, господин, - смутился тот. – Я не могу разобрать вашего лица. Мне кажется, вы не граф Хогер.
- В чем дело, Эрик? – занервничал Джулиан Тарн, наблюдая заминку.
- Я не знаю, - в недоумении ответил через плечо граф. – Мой комендант меня не узнает.
- Что за вздор!
- Прошу прощения, господин, - вмешался Джеффри, - но есть способ удостоверить вашу личность.
- Хвала Небесам, - выдохнул полковник и усмехнулся, - я уже думал, нам тут до рассвета простоять придется.
- Граф Хогер всегда путешествует со своим знаменем. Покажите мне это знамя, и я поверю, что вы – мой повелитель.
Эрик развернул лошадь и уставился на Джулиана в ожидании, пока тот прикажет своим людям отдать ему то, что требовал комендант. Однако, как оказалось потом, ни вольные наемники, ни ополченцы-крестьяне, ни рыцари-вассалы – никто не удосужился захватить знамя побежденного. Полковник не знал, как на это реагировать: смеяться или злиться, ибо глупость его солдат одновременно и вызывала смех, и выводила из себя. Он настойчиво заглянул в глаза своему пленнику, чтобы тот придумал иной способ открыть ворота.
- Я не могу показать тебе свое знамя, - покачал головой граф. – В связи с недавними событиями оно утрачено.
- Допустим. – Джеффри стал искать глазами офицеров. – Если у вас нет знамени, где же ваша дружина?
- Со мной сейчас только офицеры, Гектор и Томас. – Его голос показался капитану сдавленным.
- Я должен их видеть, - настаивал Джеффри. – Если я их узнаю, то смогу понять, что вы – тот, за кого себя выдаете.
- Мне это начинает надоедать, Эрик! – проворчал Тарн. – Если в ближайшие пять минут ворота не откроются, все будет так, как я тебе обещал.
- Ты слышал, что ему нужно. Приведи сюда моего сына и Томаса. И тогда мы разойдемся по-хорошему.
Полковник недовольно скривился и велел привести остальных пленников. Томас и Гектор, держась рядом друг с другом, неторопливо подъехали к стене и встали рядом с графом. Тот, в свою очередь, обеспокоенно взглянул на своего сына и рад был увидеть, что с ним все в порядке. Джеффри убедился, что все трое, как и говорил пойманный лазутчик, живы и находятся в достаточно безопасной зоне.
- Да, я узнаю вас, сэр Томас, - объявил капитан, понимая, что дальше медлить уже нет смысла, - и вас, виконт. Добро пожаловать домой, господин Хогер.
- Он признал тебя, - раздраженно протянул Тарн. – Теперь мы можем войти?
- Да, сэр, - ответил вместо графа Джеффри, - я велю своим людям открыть ворота.
Полковник сгорал от нетерпения и теперь, видя, как комендант рукой подал знак своим стражникам, он с легкостью на душе развернулся и уже собирался приказать солдатам следовать за ним в крепость. Эрик, осознавая, что после этого случая король заклеймит его позором, совсем поник. Его изнуренные офицеры тоже не выглядели счастливыми. Но, когда Тарн повернулся к воротам спиной, Джеффри все-таки намекнул своему господину на то, что сейчас произойдет, едва слышно для него сказав:
- На вашем месте, сэр, я бы спешился и пригнулся.
Стражник, которому махнули рукой, скомандовал лучникам приготовиться стрелять. По окрестностям раскатился протяжный звук рога, поднявший в небо с верхушек деревьев стайки птиц.
Суеверные ополченцы, до смерти боявшиеся рассказов о Могильном лесе, завопили от ужаса, когда услышали протяжный сигнал. Звук рога почудился им ревом неведомых чудищ, вышедших ночью поохотиться на незваных гостей. Поэтому набранные в основном из крестьян и чернорабочих недисциплинированные копейщики принялись панически озираться по сторонам, то и дело норовя задеть оружием товарища. Кто-то даже попытался сбежать, решив таким образом спастись от засевших во тьме монстров, но таковых либо сразу рубили всадники, либо догоняли стрелы своих же лучников.
Лютер, будучи командиром пехоты, принялся перекрикивать рог, пытаясь остановить беглецов. Но его никто не желал слушать. Более того, наемника чуть не сбила с ног и не задавила взволнованная толпа. Деморализованная деревенщина не боялась уже ни его выговоров, ни побоев, ни казни за дезертирство. Видя, что бегущие не обращают внимания на его кулаки, он принялся раздавать удары топором.
Вскоре задачу ему облегчил град стрел, который с пронзительным свистом обрушился на людей. Лютер в этом хаосе совершенно потерял из виду полковника и офицеров и не мог слышать их приказов. Зажатый со всех сторон разрозненной толпой и теми, кто пытался остановить бегство, он лишился всякой возможности что-либо предпринять. Все, что ему оставалось, это прикрыться щитом и молиться, чтобы в него не попали. Но затем, когда он подумал, что хуже уже быть точно не может, вдруг, перекрикивая общий галдеж, неподалеку послышался вопль.
- Смотрите, вон они! Чудища! – завопил кто-то из конников, тыча пальцем в темноту.
Едва удерживая равновесие в этой давке, Лютер машинально глянул туда, куда показывал уже знакомый ему дареец. Во тьме среди зарослей показались десятки огоньков, которые, конечно же, и без того напуганные мужики приняли за монстровы глазищи. Командир ополчения догадывался, что ничего хорошего от этих огней ждать не стоит. И он не ошибся: в следующий момент колонну закидали горящими факелами. Но устроившие засаду целились вовсе не в бойцов.
Земля под ними вспыхнула, образовав по обоим краям дороги две огненные стены: перед приходом войска Тарна защитники Террака заведомо разлили масло. Напуганные пламенем лошади вздыбились, скидывая своих наездников и топча их копытами. Спасавшимся ополченцам отрезали путь к отступлению. Некоторые из них все же не побоялись сгореть заживо и продолжили бегство. Войско оказалось в ловушке, рискуя зажариться или задохнуться от едкого черного дыма. И единственный лучик надежды на спасение виделся Лютеру как раз-таки в том, чтобы попытаться протолкнуться к крепости.
- Все за мной! – кричал он, подняв над головой топор. – К воротам! Только там у нас есть шанс выжить!
Конечно же, враг, подготовивший такую засаду, на то и рассчитывал, чтобы незваный гость, спасаясь от огня, оказался прижат к стене. Но выбора у бойцов не оставалось, и Лютер – а за ним и те, кто еще не потерял от страха способность принимать решения, - направился туда, периодически закрываясь щитом от очередного залпа стрел. Вскоре снова раздался троекратный звук рога, на этот раз не заставивший уцелевших искать чудищ, но давший понять, что вот-вот произойдет что-то нехорошее.
И действительно, залп прекратился. Лишь отдельные лучники, засевшие в бойницах, продолжили обстрел. Но прозвучавший сигнал и последовавшая за ним реакция укрывшихся в крепости защитников наводила на мысль о том, что сейчас последует атака пехоты, в которую те не хотели попасть. Не желая испытывать судьбу и гадать, насколько развито у него шестое чувство, Лютер остановился и настороженно уставился во тьму зарослей, откуда совсем недавно бросали факелы.
- Внимание! – крикнул он, снова подняв над головой топор, когда заметил копошение из-за кустов. – Прикрыть фланги!
Кто-то послушался приказа, приготовившись отразить нападение, а кто-то либо не услышал его, стремясь поскорее добраться до ворот, либо попросту проигнорировал по той же причине. И в следующий миг с обеих сторон от дороги послышался наступательный крик. Несколько ножей, копий и топориков прилетело из чащи и повалило бегущих крестьян. Затем оттуда повыскакивали стражники.
Некоторые из них тут же принялись беспощадно рубить и резать всех на своем пути, некоторые как-то неуверенно старались держаться поближе к дерущимся и при этом в схватке не участвовали, а некоторым так и не хватило смелости перепрыгнуть пламя, отделявшее их от колонны. Какой бы внезапной ни оказалась эта атака, войску Тарна все же удалось среагировать. Началась битва не на жизнь, а на смерть.
Оставшихся в седлах всадников стали сбрасывать алебардами. Лошадей кололи пиками. В паре десятков шагов от себя Лютер заметил облаченных в кольчугу офицеров Тарна, пытавшихся командовать бойцами и в то же время сражаться. Еще дальше показались рыцари: кто-то на своем скакуне уверенно отбивался от копейщиков, а кто-то уже пешим был зажат со всех боков неприятелями, пытавшимися то пробить толстый пластинчатый доспех, то вообще снять его.
Затем из чащи вылетел детина, напоминающий гориллу и размахивающий булавой. Лютер много повидал крепышей за всю свою жизнь, но этот явно мог дать им всем фору. Ополченцы и наемники чуть ли не разлетались в разные стороны от его ударов. На нем не оказалось брони с гербом Хогеров, какую носили все стражники Террака, ибо выковать нагрудник таких размеров удалось бы не каждому. Однако это ему не мешало, поскольку удары, приходившиеся по его спине и ручищам, вовсе им не замечались.
Вскоре и этого громилу Лютер потерял из виду. Он бездумно рубил, укрывался щитом и снова рубил. Брызги крови попадали ему на лицо и голые руки. Пару раз стрела просвистела всего в паре дюймов от его головы. Но из-за адреналина яростный воин уже не обращал внимания на такие вещи. Не успевая отдышаться и перестав толком осознавать происходящее, он продолжал нападать, будто в последний раз. Он видел, как бойцы Тарна и защитники крепости, схлестнувшись в битве, теряли руки и головы. Некоторые, совершенно дезориентировавшись, били своих или сами попадали под меч товарища.
Это была самая настоящая резня. Всюду слышались либо воинственные крики, либо вопли агонии. Лютеру доводилось и раньше видеть нечто подобное. Наемник не один раз дрался за того или иного короля, путешествуя по миру и зарабатывая себе на жизнь драками. Но то, в чем ему довелось поучаствовать сейчас, больше походило на бессмысленную бойню, на которую привел их бестолковый полковник, обещавший легкую победу и добычу.
Кстати говоря, сам лидер вскоре показался, чудом удержавшись в седле. Из его доспеха, застряв между пластинами, торчало несколько стрел. Но Тарн выглядел вполне дееспособным и, размахивая над головой мечом, призывал войско сражаться до конца. Затем, оценив обстановку, он велел Лютеру тащить таран. Но, естественно, в одиночку тот справиться с такой задачей не мог. К тому же, наемник не исключал вероятности, что орудие, оставшееся где-то позади, давно сгорело. Хотя пламя по краям дороги потихоньку утихало. Все же полковник не стал повторять свой приказ и снова умчался в гущу сражения.
Увидев отчаянно дерущихся у ворот Хогера и его офицеров, наемник догадался, ради кого защитники организовали такую атаку, бросив свыше половины своих сил биться за стенами. Однако эта мысль вылетела из головы так же быстро, как и влетела, поскольку сознание его практически отключалось в таких ситуациях, превращая в обычную машину для убийств. И он продолжил бездумно, будто в трансе, рубить тех, кто попадался под руку.
Но следующим противником стал как раз-таки тот, кого поначалу Лютер принял за гориллу. По чистой случайности их взгляды встретились, и тогда наемник вспомнил, что такое страх. Защитник, звавшийся Палицей, уже успел сломать древко своей булавы и теперь крушил черепа здоровенным молотом, коим при жизни владел товарищ Лютера. Это оружие, что он держал в одной руке, казалось на его фоне простой дубиной. Не стоит даже пояснять, что сам стражник, представ перед воином, теперь виделся ему не просто крупным, но великаном, гигантским огром.
Пикинеры Тарна расступились перед ним, увидев, что исполин заинтересовался капитаном. Ни один из них не отважился ткнуть в него копьем и проверить, насколько он крепок. Или же насколько крепким окажется древко. Кто-то даже мысленно попрощался с наемником, чьи шансы на победу почти отсутствовали. Тогда, оказавшись лицом к лицу с Лютером, Палица без всяких прелюдий принялся неистово размахивать кувалдой, грозясь вот-вот снести ему голову.
Компенсируя сравнительно малый вес и силу большой подвижностью и ловкостью, боец стал уворачиваться, как только мог. Удары с грохотом обрушивались на землю, оставляли вмятины в стволах деревьев. Страх почти завладел им. Он не пытался контратаковать, думая лишь о том, как бы подольше продержаться на ногах. Щит стал его единственным утешением и надеждой на выживание. Но уже спустя полминуты, когда от частых кувырков и уворотов закружилась голова, Лютер едва успел заслониться им.
От мощного удара наемника отбросило назад, заставив потерять равновесие. Сам щит разлетелся на куски, а молот чудом не прошелся по голове. Покачиваясь и отчаянно глотая ртом воздух, Лютер встал на ноги, крепко сжав красный от крови топор. К своему удивлению, он не обнаружил во взгляде Палицы ни жажды убийства, которую так часто видел в глазах своих врагов, ни элементарной злобы. Громила, несмотря на яростные попытки атаковать, будто не испытывал в тот момент никаких эмоций, полностью выкинув из головы все мысли. Если они вообще хоть когда-нибудь там были…
Краем уха Лютер уловил дикое конское ржание, донесшееся со стороны ворот. И как только Палица собрался сделать шаг навстречу своему противнику, чтобы продолжить размахивать молотом, из толпы, расталкивая всех на своем пути, вырвался тяжелый северный скакун без всадника. Лошадь бежала с поля боя, лившись хозяина, и будто не собиралась оббегать крепыша. Тот, вовремя заметив неуправляемое животное, едва успел отскочить.
Этим и воспользовался Лютер. На этот раз отвлекшийся громила увернуться не сумел. Наемник, чье лицо было неузнаваемым от покрывшей его крови, копоти и грязи, с безумным криком, в котором смешались неистовство и отчаяние, в мгновение ока пробежал разделявшие их несколько шагов и в прыжке нанес рубящий удар вслепую. Затем, не думая уже о том, куда он попал, и догонит ли его сейчас роковой молот, воин упал на колени, оставив Палицу чуть позади.
Лишь спустя несколько секунд боец понял, что топора в его ладони больше нет: он остался в теле противника, войдя где-то между ключицей и шеей. Палица, не издав ни единого стона, попытался вытащить его из себя, выронив при этом молот. Перебитая артерия дала о себе знать: кровь пульсирующим розовым ручьем полилась наружу. Лютер, увидев, как бледнеющий на глазах защитник Террака рухнул на колени рядом с ним, решил милосердно избавить его от мучений. Но его опередили крестьяне, с дикими воплями принявшиеся тыкать в него копьями.
Наемнику лишь осталось поднять свое оружие и продолжить бой.