2
Пока город спал, его захватил снег. Шел неслышно, накрывал собой, заворачивал в белое. И с утра, когда я вышел из дома, снег все еще шел в последнюю атаку. Город просыпался, чтобы начать борьбу. Дворники скидывали снег с крыш, уборочная техника вышла на дороги, задорный ветер помогал им, стряхивая врага с ветвей парковых сосен.
Дети слепили из влажного снега кота. Большой белый кот, как сфинкс, немо взирал на дорогу с площадки, не собираясь загадывать никаких загадок. "Иди себе мимо, добрый прохожий - сказал он мне - от меня скоро не останется и следа". Мимо спешили машины, храбро цепляясь протектором за ненадежный обледенелый асфальт под снегом, поднимая грязные бурунчики из под колес.
Снег не сдавался. Он цеплялся за все. За искореженные чагой стволы старых берез, скамейки в странных местах, за чью-то неожиданно шикарную елку, почему-то поставленную на балконе. Моя-то елка пришла незаметно, крадучись на мягких зеленых лапках, красавица, которую через неделю забудут, зеленая колкая звезда на гастролях. Но балконная елка была не такова - она внушала. Снег на елочных шарах смотрелся, как на старой открытке.
По контрасту с белым покрывалом старые здания и высотные дома - все казалось грязноватым и измученным, и тем более дико смотрелись на этом фоне нежданно яркие пятна - флюоресцирующая оранжевая простыня на балконе или гирлянда из игрушечных дедов-морозов на веревке, свисающая с чьего-то окна, как будто они пытаются совершить ограбление.
Днем снег пошел на попятную. Укрощенный техникой, побежденный людьми с лопатами, он отступал перед оттепелью, оставляя густые, полные ледяного месива лужи. Обнажал черные деревья, чьи ветки выглядели на фоне неба, как облачка тонких трещин, убирался со сгоревшего здания автосервиса, вдруг, как оказалось, расположенного в бревенчатом срубе, кое-как обшитом ненадежным, покореженным огнем пластиком. Из черного остова торчали в высоту каминные трубы, напоминая кадр из военной хроники.
Внезапно под аккомпанемент расшалившегося ветра прорвалось из-за облаков солнце и на пять минут как будто повеяло весной. Это был гимн в честь победы - белое покрывало оставило дороги, освободило Смольный, телеграф и чинно разместилось на газонах и крышах. Автобус, на котором я ехал, тянулся за другим таким же, поэтому терпеливо и не особо спеша подбирал бегущих к нему издалека людей. Специальный рейс Харона, для отставших и брошенных душ.
А когда мы застряли в пробке, моему взору открылась странная картина. На фоне стеклянного недоскреба с вертолетной площадкой ютился маленький деревянный домик за забором. Окруженный голым сейчас, но все же дремучим старым садом. На калитке надпись: осторожно, собака. Забор ветхий, но видимо у хозяев, кем бы они ни были, не было сил менять его. Этот кусок земли посреди мегаполиса казался выдранным из позапрошлого века и брошенным в темноту века нынешнего. Дом походил на убежище ведьмы, к которой ходят за зельями и гаданием, и в вечерней мгле светилась на веранде лампа под оранжевым абажуром.
И серенький волчок во мне завозился мягкими лапами по шуршащей листве, затосковал. Для него свет этот значил многое. И связь поколений, и обрывки безвестной музыки и угасание воспоминаний, все дальше уходящих в прошлое. Я ехал домой, а в голове крутилось: Für dich, Rio Rita, für dich.
Дети слепили из влажного снега кота. Большой белый кот, как сфинкс, немо взирал на дорогу с площадки, не собираясь загадывать никаких загадок. "Иди себе мимо, добрый прохожий - сказал он мне - от меня скоро не останется и следа". Мимо спешили машины, храбро цепляясь протектором за ненадежный обледенелый асфальт под снегом, поднимая грязные бурунчики из под колес.
Снег не сдавался. Он цеплялся за все. За искореженные чагой стволы старых берез, скамейки в странных местах, за чью-то неожиданно шикарную елку, почему-то поставленную на балконе. Моя-то елка пришла незаметно, крадучись на мягких зеленых лапках, красавица, которую через неделю забудут, зеленая колкая звезда на гастролях. Но балконная елка была не такова - она внушала. Снег на елочных шарах смотрелся, как на старой открытке.
По контрасту с белым покрывалом старые здания и высотные дома - все казалось грязноватым и измученным, и тем более дико смотрелись на этом фоне нежданно яркие пятна - флюоресцирующая оранжевая простыня на балконе или гирлянда из игрушечных дедов-морозов на веревке, свисающая с чьего-то окна, как будто они пытаются совершить ограбление.
Днем снег пошел на попятную. Укрощенный техникой, побежденный людьми с лопатами, он отступал перед оттепелью, оставляя густые, полные ледяного месива лужи. Обнажал черные деревья, чьи ветки выглядели на фоне неба, как облачка тонких трещин, убирался со сгоревшего здания автосервиса, вдруг, как оказалось, расположенного в бревенчатом срубе, кое-как обшитом ненадежным, покореженным огнем пластиком. Из черного остова торчали в высоту каминные трубы, напоминая кадр из военной хроники.
Внезапно под аккомпанемент расшалившегося ветра прорвалось из-за облаков солнце и на пять минут как будто повеяло весной. Это был гимн в честь победы - белое покрывало оставило дороги, освободило Смольный, телеграф и чинно разместилось на газонах и крышах. Автобус, на котором я ехал, тянулся за другим таким же, поэтому терпеливо и не особо спеша подбирал бегущих к нему издалека людей. Специальный рейс Харона, для отставших и брошенных душ.
А когда мы застряли в пробке, моему взору открылась странная картина. На фоне стеклянного недоскреба с вертолетной площадкой ютился маленький деревянный домик за забором. Окруженный голым сейчас, но все же дремучим старым садом. На калитке надпись: осторожно, собака. Забор ветхий, но видимо у хозяев, кем бы они ни были, не было сил менять его. Этот кусок земли посреди мегаполиса казался выдранным из позапрошлого века и брошенным в темноту века нынешнего. Дом походил на убежище ведьмы, к которой ходят за зельями и гаданием, и в вечерней мгле светилась на веранде лампа под оранжевым абажуром.
И серенький волчок во мне завозился мягкими лапами по шуршащей листве, затосковал. Для него свет этот значил многое. И связь поколений, и обрывки безвестной музыки и угасание воспоминаний, все дальше уходящих в прошлое. Я ехал домой, а в голове крутилось: Für dich, Rio Rita, für dich.
Печально Рихард, чешет ему за ушком.