Книга дней. Тени.

...В автобусе тепло и это слегка убаюкивает. Я в пути по подтаявшей серости, обледенелой реальности. Кот-гот зябко поджимает лапы, продолжая со мной внутренний диалог.

- Так что ты все таки скажешь о смысле? - желтые глазищи выжидающе смотрят на меня.
- Ты был чертовски убедителен, кот. Я не стал ничего говорить, но... идеи-то у меня есть.
- И какие же?
- Смысл жизни каждого заложен глубоко у него внутри, и чтобы его реализовать, нужно слышать себя на все сто, добраться туда, к этой стене Алдуина. Помнишь Библию? Многие недоумевают, зачем был вот весь этот Ветхий завет и его нелогичная жестокость. А потом вроде бы вдруг доброе христианство. Очень мало кто видит, что там описано: поколения народов плавились, очищались, отливались в формы, ведомые пророками в одну точку, где все сходилось ради того, чтобы родилась Мария, сама чистота, которая подходила для задуманной миссии, да еще взяла ее на себя добровольно.
Вот тебе потрясающая вещь. Поколения уходили во тьму ради одной искры, которая навечно изменила облик человечества.
Так что наш смысл может быть так разбит во времени, так разложен по плечам, что только совокупным усилием можно его вынести. Поэтому убийство грех, поэтому каждый уникален. Мы - мозаика, чтобы свершилось что-то великое, нужна тысяча плечей, сто тысяч... Чтобы произошел взрыв прогресса в ХХ веке, нужны были тысячи умных голов в монастырях Европы, горах Китая, пирамидах Америки и тысячи лет накопления знаний...
- И что же делать?
- Ищи себя, слушай себя - свои желания, свои возможности, и придешь на то место, где ты нужен. Даже если смысл не откроется весь - то значит, мы не можем его охватить. Так что надо жить и помнить, что ты нужен все равно, именно такой, какой ты есть.
- Ну и нечего за мной повторять - хмурится кот. - Я это и сказал, только... своими словами.
- Но ведь ты - это я. Поэтому и мысли у нас сходятся. Будет плагиат у самого себя.
Хищник смеется и тянется, разглядывая людей.

... У кондукторши лицо настолько вымотанного человека, что она уже почти достигла святости в самоотречении. Она замечает, что я смотрю на нее и виновато улыбается.
- Надо отпуск брать. К весне. Поеду домой, дочку замуж выдавать.
- Откуда вы?
- Из Дагестана.
- У вас большие свадьбы. Человек сто придет?
- Сто? Сто мало! - она улыбается. - Сына женили, столько было людей, резали баранов, 300 килограмм одного только мяса ушло.
Перед моими взорами высится гора Казбек из истекающего кровью свежего мяса. Я впечатлен.
- Много у вас детей?
- Да двое всего, сына женила, дочь замуж отдаю.
Она вымотана, будет работать днем и ночью, но ни одному из трехсот гостей не откажет в пиршестве от души. Это ведь ее дети празднуют свадьбы.
- Сейчас мало рожают. раньше было пять, шесть. десять... Сейчас трое уже много.
Я невольно подумал, в чем держалась бы ее душа, выдай она замуж еще четырех дочерей. Вот уж действительно - мать горы свернет.

Закончив свои дела, я брел по улице. Кругом была очередная январская весна. На остановке люди высматривали вдали вожделенный троллейбус, похожие на стайку настороженных сурков. Я встал рядом. Какая-то старушка немедленно пробормотала:
- Нет, это безобразие, как плохо ходит транспорт.
Я кивнул, показывая, что слышу ее, но не ответил.
- Раз в месяц едешь оплатить коммуналку, и столько времени уходит. Вы знаете, они придрались, что у меня маленький расход воды указан. А много ли мне надо одной? Я инвалид, не плаваю целыми днями.
Она была удивлена? Я с интересом посмотрел на старушку. Старушка как старушка.
- Дочка говорит - бросай все, переезжай к нам. Но я буду им мешать. Сама-то я когда хочу - встану, когда хочу - лягу, а они работают. А летом я все на даче. Ну, у меня не дача, а так, дом деревенский. Но за дачу сходит - сад у меня там, огород. Трое у меня детей, несколько внуков и вот две правнучки уже! Пусть ягоды едят.
Я кивнул. Русский человек, мужчина ли, женщина ли, с легкостью необыкновенной из поэта превращается в инженера, из инженера в сезон - в крестьянина, а при лихой нужде становится заправским солдатом.
- Места у нас там грибные и ягодные - с нежностью рассказывает мать и бабушка. - И варенья наварим и грибов насолим...
Я улыбаюсь. Люблю клубничное варенье. И вишневое... Женщина продолжает, и на меня накатывает жар.
- Пусть приезжают отдыхать с малышами. Мне год и восемь было, когда война началась, и почти три, когда я в концлагерь попала. У нас детства не было.
Я чувствовал себя беспомощным. Положение спас подъехавший наконец-то троллейбус.

... Все еще огорошенный, я зашел в магазин и устремился к дому. Мне срочно надо было выпить кофе. Навстречу шла семья. Папа, мама, бабушка и маленький мальчик. Малыш поскользнулся, упал, ладошками об асфальт, грязный, обледенелый. Мои руки невольно сжались. Мать запричитала:
- Смотри, куда прешь-то, опять стирать, хорошо что комбинезон непромокаемый...
Отец раздраженно рванул беднягу за капюшон, поднимая, и тычком отправил вперед.

Хлюпающий носом малыш, к боли которого только что добавилось очередное сознание, что родные руки тебе всегда не против добавить, пошел вперед, не потеряв ни капли своей любви. А я вспомнил о бабушке, которая тогда, бессчетное число лет назад в страхе шла своими крохотными ножками к бараку под лай овчарок и думал, что любовь и смерть иногда имеют одинаково безжалостное лицо.

И кажется, что не счесть и не изгладить зарубок на наших душах. Но вы, мои родные, покинувшие меня, дорогие мне тени, что давно сокрылись в моем прошлом, чего бы только я не простил вам... сейчас и вовеки веков.