Книга дней. Пастораль

Ветер стал сердитым и колючим. Шаловливая оттепель закончилась, снова становилось холодно и бесприютно. Я ехал на Васильевский остров. Маршрутка проскочила Большой проспект Петроградки, открылся простор над расходящейся рукавами Невой, когда нас обогнал бодрый казак в форме, лихо заломленной шапке и ... на велосипеде. Велокавалерист вид имел сосредоточенный, несся быстро, как с депешей в Смольный, и заворачивая налево, выбросил руку в сторону, показывая водителям за спиной, что сейчас повернет.
Казак исчез, а я улыбался, глядя на надвигающуюся стену домов. Мы перелетели мост, пересекали линию за линией, старинные потемневшие здания, подновленные храмы, кафешки и лавочки, все невысокое, приземистое даже, уютно отдающее каким-нибудь Берлином. "Васильевский остров прекрасен, как жаба в манжетах" - вспомнился мне "Сплин", когда я уже бодро шагал по Шестой линии. Вид старинной аптеки Пеля и слово "манжеты" вдруг родили во мне воспоминания как будто из другой жизни.

***

Комната бабушки Хелены была полна вещей загадочных и интересных. Столбики большой кровати, хромированные и блестящие, увенчивались тяжелыми шарами. Я знал, что они откручивались, но не пытался этого сделать, хотя очень хотелось. У стены стоял большой сундук. Настоящий, как в сказке! "Для приданого" - сказала бабушка. Я вертел загадочное слово в голове так и сяк. Оно и в сказках попадалось - это давали невестам. Но ведь бабушка на невесту похожа не была нисколько! Я забирался на сундук с ногами, но никогда в него не заглядывал до тех пор, пока не стал взрослым и однажды вынимал из сундука старенькие отрезы ткани, потому что не хватало простыней, чтобы менять под уходящей от нас бабушкой белье. Свадебное платье, странно маленькое, было там же. Но дедушки уже тоже давно не было, и некому было его вспомнить.

На бабушкином круглом столе, накрытом кружевной скатертью, всегда торчал перекидной календарь. Если повернуть его, в окошечке с глухим стуком менялось число - одно за другим. Удержаться от этой игры было невозможно, и я зачарованно крутил волшебную вещицу, пока не проходил в окошке целый год. С календарем соседствовала монетница на пружинках. Каждой монетке по достоинству соответствовал свой кармашек. Подсунешь под краешек монетку, потом еще одну, а пластиковая кнопка уезжает внутрь, сжимая пружинку, которая прижимает монетки к кармашку. Я складывал в этот маленький, размером с мыльце, кошелечек свои скудные медяки, затем вынимал их обратно, отщелкивая. Простота и незамысловатость идеи напоминала пружинную игольницу. Повернешь крышечку на пружинке, вытряхнешь из секции нужную иголку, отпустишь крышечку и она с щелчком станет на место. Забавляться с такими вещами можно было вечность. Вернее, пока не заругают.

А иногда наступало время клада. Я брал бабушкину шкатулку с пуговицами и высыпал их перед собой, сидя на кровати. Старинные пуговки, чуть потертые и тускловатые, но по-прежнему прелестные, хранили в себе какую-то тайну времени, которую я все силился разгадать. Одни были украшены узорами, вдругие имели самую причудливую форму, третьи были обтянуты тканью, срезанные некогда с уже не употребляемой в носку вещи. Пуговицы разных цветов и способов пришивания жили одиночками и в компании. Я мысленно раздавал их нарядам сказочных героев. Вот эти наверняка были на камзольчике Кая! Хорошо, что Герда его нашла. А вот эти, небось, принадлежали какой-нибудь принцессе - заносчивой девчонке, которая носила самые что ни на есть пижонские платья. Как в альбоме с картинами французских графиков рококо, который я мог расматривать часами.

Воспоминания уносили меня в буколические идиллии минувших веков, в сказки Андерсена. И таящееся в строчках уютное чувство вновь и вновь отвечало моим мечтам дивной старинной музыкой, пасторалью на клавесине, грустным мотивом шарманки, поющей пастушкам о милом Августине. "Все прошло, все" - пели они. Но я пока был тут.

***

За стеклами потертого советского серванта жили другие персонажи. Смешной деревянный эскимос, украшенный кусочком настоящего оленьего меха. Хрустальный дракончик, красивее которого не было ничего на свете - разве что костяная фигурка лани могла поспорить с ним своим изяществом и чистотой линий. Графин-пингвин из фаянса с выводком птенцов-рюмок важно смотрел на свет. А рядом, в хрустальной розетке, россыпью лежали крохотные глиняные кувшинчики - просто безделушки, но когда тебе всего несколько лет, твои богатства просты и безыскусны. Ну конечно, это не иначе как кувшинчики гномов из сказок братьев Гримм, которые я обожал. А какие красивые были фарфоровые собачки, которые, я верил, оживали в новогоднюю ночь, как в мультике про Щелкунчика! Так что когда мне подарили крохотного бульдога, строго глядящего на меня из-под нависающих бровок, счастью моему не было предела...

Я шел и думал, что сейчас, спустя три десятка лет, все кругом завалено вещами по самые уши, на любой вкус и цвет. Как, должно быть, замечательно сейчас быть малышом. Выбирай, что хочешь, кругом чудеса. Но я уже вырос и лишь немного любуюсь витринами с разными безделками. А фарфоровый бульдожек и крохотный глиняный кувшинчик все еще со мной. И свет далекого детства тихо сияет среди этих великих сокровищ.