2
"От чистого истока в прекрасное далеко я начинаю путь..."
Вот я, школьник, стою на Новом Арбате, стараясь не слишком зевать по сторонам. СССР приближается к агонии, но мы еще ничего не знаем. Москва ошеломительна. Мы здесь с экскурсией, всего лишь на один день, глотаем холодный воздух и жадно ловим эту атмосферу приключения. Огромные дома, поток машин - даже в родном Ленинграде по сравнению с несущейся столицей казалось тихо. Невкусное мороженое на вкусно пахнущем дымом вокзале, толчея у ларьков и лотков. Кооперативщики: распечатанные на фотобумаге слайды с котятами были уже тогда. Открытки с картин Бориса Вальехо, две из которых хранятся у меня до сих пор. Обложки для кассет в виде фотокарточек музыкантов: черно-белых, переснятых из редких западных журналов, которые привозили из Польши и Чехии. Брелоки в виде черепов. Аудиокассеты: фирма Голдстар, нынешняя LG, пользовалась дурной славой производителя дерьма. Кругом шум, гам, ажиотаж, поддельные сокровища и запах вокзала как запах перемен.
Вот мы сидим в общаге в Киеве на Ветряных Горах. Вчера мы могли купить что хотим, завтра уже нет. Рубли больше не принимают, а на нас, детишек, продавцы смотрят с ненавистью. Мы знакомимся с реалиями: из-за лицемерных улыбочек лезут рыла, надеются стать господами. Но мы уже знаем, что взрослый мир всегда не такой, как кажется, что одни и те же люди будут рассказывать тебе, как плохо пить и курить, а потом пойдут пить, курить и что еще похуже. Учительница, которая ставит тебе трояк по географии, попадается тебе пьяной, в шубе, накинутой на сорочку. Это лицемерие не могло тянуться вечно.
Насрать. Киев прекрасен безумно, потому что осень, потому что в поезде играет "Аквариум" и ты подпеваешь: "под небом голубым... есть город золотой..." - есть, ты сам видел его усыпанным кленовым осенним золотом, и убеждался, что "редкая птица долетит до середины Днепра". Вас накормили в Университете, там еще брали рубли, бойкие студенты подсказали вам, что можно еще это сделать. Зюка покупает у Лавры иконку. Уже можно.
СССР умирает, но пока еще не совсем, школьникам есть скидки на железнодорожные билеты и мы сбегаем в Ригу. Зима. Рига прекрасна: строгая, маленькая, кукольно-чистая, сказочно-пряничная со своими лавочками, магазинчиками, домиками. На Пардаугаве нас пугают: якобы туристов тут специально путают и засылают не туда. Но ничего не происходит. Старшие друзья берут пиво. Зюке есть шестнадцать, впрочем. Илек взрослый, ему уже девятнадцать. Он забыл дома очки и страдает: у него близорукость и он не видит Риги. Она запоминается ему, как город-призрак. Я рассматриваю готические башенки, бронзовых оленей в парке, собор. На обратном поезде написано: Sankt-Peterburga. Почему-то на "а". В поезде грязно, на тринадцать вагонов работает один туалет, в паре мест выбиты окна. Проводница делает вид, что не понимает русский язык и что-то шипит с презрением. Я крою ее немецким матом. Этого она, впрочем, тоже не поняла. И ладно.
"Не будь ко мне жестоко... жестоко не будь." Я был молод и у меня все еще было прекрасное далеко. Теперь... Может быть? Может? Как вопрос звучала эта мелодия из детства, из солнечной юности. Мелодия, которую вчера на фальшивящей дудочке играла в мрачном по-зимнему вагоне маленькая грязная нищенка, собирающая подаяние в метро.
Вот я, школьник, стою на Новом Арбате, стараясь не слишком зевать по сторонам. СССР приближается к агонии, но мы еще ничего не знаем. Москва ошеломительна. Мы здесь с экскурсией, всего лишь на один день, глотаем холодный воздух и жадно ловим эту атмосферу приключения. Огромные дома, поток машин - даже в родном Ленинграде по сравнению с несущейся столицей казалось тихо. Невкусное мороженое на вкусно пахнущем дымом вокзале, толчея у ларьков и лотков. Кооперативщики: распечатанные на фотобумаге слайды с котятами были уже тогда. Открытки с картин Бориса Вальехо, две из которых хранятся у меня до сих пор. Обложки для кассет в виде фотокарточек музыкантов: черно-белых, переснятых из редких западных журналов, которые привозили из Польши и Чехии. Брелоки в виде черепов. Аудиокассеты: фирма Голдстар, нынешняя LG, пользовалась дурной славой производителя дерьма. Кругом шум, гам, ажиотаж, поддельные сокровища и запах вокзала как запах перемен.
Вот мы сидим в общаге в Киеве на Ветряных Горах. Вчера мы могли купить что хотим, завтра уже нет. Рубли больше не принимают, а на нас, детишек, продавцы смотрят с ненавистью. Мы знакомимся с реалиями: из-за лицемерных улыбочек лезут рыла, надеются стать господами. Но мы уже знаем, что взрослый мир всегда не такой, как кажется, что одни и те же люди будут рассказывать тебе, как плохо пить и курить, а потом пойдут пить, курить и что еще похуже. Учительница, которая ставит тебе трояк по географии, попадается тебе пьяной, в шубе, накинутой на сорочку. Это лицемерие не могло тянуться вечно.
Насрать. Киев прекрасен безумно, потому что осень, потому что в поезде играет "Аквариум" и ты подпеваешь: "под небом голубым... есть город золотой..." - есть, ты сам видел его усыпанным кленовым осенним золотом, и убеждался, что "редкая птица долетит до середины Днепра". Вас накормили в Университете, там еще брали рубли, бойкие студенты подсказали вам, что можно еще это сделать. Зюка покупает у Лавры иконку. Уже можно.
СССР умирает, но пока еще не совсем, школьникам есть скидки на железнодорожные билеты и мы сбегаем в Ригу. Зима. Рига прекрасна: строгая, маленькая, кукольно-чистая, сказочно-пряничная со своими лавочками, магазинчиками, домиками. На Пардаугаве нас пугают: якобы туристов тут специально путают и засылают не туда. Но ничего не происходит. Старшие друзья берут пиво. Зюке есть шестнадцать, впрочем. Илек взрослый, ему уже девятнадцать. Он забыл дома очки и страдает: у него близорукость и он не видит Риги. Она запоминается ему, как город-призрак. Я рассматриваю готические башенки, бронзовых оленей в парке, собор. На обратном поезде написано: Sankt-Peterburga. Почему-то на "а". В поезде грязно, на тринадцать вагонов работает один туалет, в паре мест выбиты окна. Проводница делает вид, что не понимает русский язык и что-то шипит с презрением. Я крою ее немецким матом. Этого она, впрочем, тоже не поняла. И ладно.
"Не будь ко мне жестоко... жестоко не будь." Я был молод и у меня все еще было прекрасное далеко. Теперь... Может быть? Может? Как вопрос звучала эта мелодия из детства, из солнечной юности. Мелодия, которую вчера на фальшивящей дудочке играла в мрачном по-зимнему вагоне маленькая грязная нищенка, собирающая подаяние в метро.
А мне нравилось :Р