про упырчика колыбельная

***
Пепельному гулю
скучно под горою,
в Маар Ган идёт он
сумрачной порою.

Маревом лиловым
тучка луны застит,
звёздочки как зубы
в фуражирьей пасти.

Выгнутые ветки
протянула трама —
и обнять бы рада,
да боится ранить.

Минул гуль ворота,
а в лачуге рядом
мать качать устала
плачущее чадо.

— Спи, сынок, и маме
дай поспать немного.
Скрипнул гуль когтями
прямо за порогом.

— Спи, сынок, не то я
от тебя избавлюсь.
Под окном зелёным
гуль стоит, горбатясь.

— Мать, отдай мне чадо,
чтобы вместо серы
сладкий детский запах
был в моей пещере;

чтобы голый камень
с горя не глодал я,
своего младенца
навсегда отдай мне.

— Сгинь, отродье пепла,
в горькие болота;
Берегут нас боги
нашего народа!

— Громко ты грозишься,
да что в этом толку?
Я богов фальшивых
не боюсь нисколько.

— Сгинь, отродье пепла,
сгинь за три фояды;
Предки охраняют
и меня, и чадо!

— Много вас пропало
с проклятого года;
предки твои рады
моему приходу.

Чёрен и огромен
вырос он у двери,
тянет острый коготь
прямо к колыбели.

— Слушай, слушай, чадо,
голос мой скрипящий,
не найти на свете
этой песни слаще.

Корчится отросток
на лице увечном:
— Ты её отныне
будешь слушать вечно.

Пепельные гули
под горою Красной
бросили в корыто
корпрусное мясо.

Две луны за тучку
прянули в испуге.
Хлопает от ветра
дверь пустой лачуги.