[Perfect Stranger]

"Отрадно спать - отрадней камнем быть.
О, в этот век - преступный и постыдный -
Не жить, не чувствовать - удел завидный...
Прошу: молчи - не смей меня будить."

 

(М. Буанаротти, перевод Ф.И.Тютчева)

 

Часть 1: Иллюзия

 

Одиночество для нее было похоже на крошечный огонек свечи, едва разгоняющий темноту подвала. Здесь было холодно — она ощущала, как по ее застывшей коже бегут мурашки. Но это ощущение было привычным, как и боль, которая когтями впивалась в спину. Неловко повернувшись, она попыталась лечь на живот, но твердые камни пола сделали только хуже. Сколько она уже находится здесь? День? Или три?... Время потеряло свой смысл, и оставалось только считать капельки воска, стекающие по матовым бокам толстой свечки — единственного источника освещения в тесном и стылом помещении.

Здесь пахло удушающим смрадом пота, крови и страха. Хотя для нее страх имел лицо. Бледное, худощавое лицо с аккуратной темной бородкой и глубоко запавшими серо-стальными глазами. Этот человек, имени которого она не знала, являлся к ней в кошмарах, но если бы он только был всего лишь порождением сна — было бы лучше. Она могла бы ущипнуть себя, больно впиться зубами в палец, и проснуться. Но он не был сном. Он был реален — единственной реальностью, которая замещала для нее почти весь мир.

Она не знала его имени. Но знала, чего ожидать от него. Поэтому, когда дверь — тяжелая, окованная металлом дверь в подвал — скрипнула и послышались его тихие шаги, она была готова. Подняв голову, она посмотрела на фигуру, которая черной тенью выделялась на фоне квадрата двери. Здесь было так темно, что ей пришлось зажмурить глаза на несколько секунд, чтобы привыкнуть к свету.

— Ты ведь понимаешь, за что была наказана? — его мягкий, обманчиво добрый голос не разрушил тишины. Он стал ее частью, превратив благословенную тишину одиночества в хищные когти птицы.

— Да, господин. Понимаю.

— Встань. Хватит валяться на полу.

Он прошел внутрь комнаты и, немного поколебавшись, взял в руки свечу. Ее огонек не мог осветить всего помещения, и силуэт его любимой и единственной ученицы, забившейся в самый дальний угол, был почти неразличим. Сделав несколько шагов вперед, человек присел и поднес свечу к ее лицу — огромные, расширившиеся от страха глаза были черными. Он протянул руку и нежно, ласково провел тонкими пальцами по ее щеке, по коротким, неровно обрезанным белым волосам, по обрубкам спиленных рогов. Ужасное уродство, если спросить его, но ведь не каждый живой может выбирать, каким родиться — красивым или уродливым. Он находил ее в каком-то смысле даже привлекательной, экзотической зверушкой, наделенной нешуточным даром. Но дар этот нужно было насильно вытаскивать из глубин ее зашоренного разума. И если будет нужно, он с мясом и кровью извлечет на свет ее силу… но пока что она была слишком слаба. Слишком погрязла в материальном, слишком подвержена страхам перед болью и страданиями.

— У тебя есть потенциал, — продолжил он говорить, прикасаясь к ее шее. Сквозь сероватую кожу проступили темно-синие вены, но он не обращал на это внимания. Под его пальцами бился ее пульс. — Я взял тебя, когда ты была никем. Пустым местом, существом низшего сорта. Если бы не я, тебе зашили бы рот грубой ниткой, выкололи глаза и надели на шею ошейник. Ты была бы всего лишь орудием в чужих руках, не имеющем права даже говорить. Понимаешь?

— Понимаю… — ее сухие, потрескавшиеся губы с трудом открылись, издавая тихий хрип. Она не пила уже два дня, а собиравшаяся к рассвету на камнях роса была на вкус, как грязь. В уголках подвала затаились крупные, жирные пауки, только и ждущие, когда попавшее в их плен существо перестанет дергаться в бессильных попытках освободиться, и они смогут медленно обглодать его мясо с костей.

Человек улыбнулся своей отвратительной улыбкой, встал и протянул руку. Она неуверенно склонила голову набок, словно не в силах понять, не получит ли новую порцию боли, если прикоснется к этой открытой ладони.

— Не бойся. Я помогу тебе. Твое наказание закончено.

Когда ее вывели наружу, она слепо прищуривала глаза, привыкшие к темноте, пытаясь не спотыкаться и не врезаться в предметы обстановки. В этом доме все было ненавистно. Огромный антикварный шкаф, этакое старинное чудовище, было, пожалуй, единственным предметом, которое говорило о прошедшем величии и богатстве своего хозяина. Все остальное здесь было покрыто пылью нищеты — низкие потолки, с которых свисали потускневшие медные канделябры; подгнившие доски балок, сквозь которые во времена ливней вода текла так, что приходилось подставлять ведро; приземистые лавки и столы, покрытые простыми льняными скатертями; жесткие кровати, застеленные проеденными молью простынями и прохудившимися перинами. Она была хорошо знакома с этим домом, ведь это именно ей, как ученице магистра, приходилось каждый день убирать и чистить, мыть и оттирать, готовить и носить воду. Когда она заканчивала работу по дому, то должна была до глубокой ночи практиковаться в Даре.

Господин говорил, что у нее есть потенциал, а она даже не знала, что значит такое слово. Она только знала, что если не будет выполнять все, о чем он просит ее, то ее отведут обратно в подвал, ее руки привяжут к вбитым в стену старым металлическим кольцам, и по ее обнаженной спине пройдутся розгами. Сначала такое наказание было для нее самым страшным, которое только можно представить, но вскоре она начала привыкать к постоянно ноющей спине. В доме было всего одно зеркало, и когда ей удавалось заглянуть в него, то она видела свою спину — покрытую зажившими, белыми, узловатыми полосками шрамов, перекрытых кое-где новыми, кровоточащими следами от рассеченной кожи. Вокруг таких следов сами собой образовывались ужасные синяки, которые мешали спать, сидеть и выполнять работу.

Но не боль была ее главным врагом — боль была лишь иллюзией, которую легко можно было отогнать, лишь забыв о ней, сделав ее частью себя, приняв ее как родную. Куда хуже было одиночество. То чувство, когда ты почти физически ощущаешь, как исчезаешь из этого мира, растворяешься во тьме, окружающей тебя. Тогда она начинала бояться лишь того, что погаснет свеча. Она молилась про себя только об этом. О том, чтобы этот единственный источник света, удерживающий ее от безумия, не уходил. Если бы он только погас, то ее душа была бы разорвана на части обитающими в подвале отвратительными сущностями, похожими на огромных пауков с множеством ног. Иногда они приходили и в других обличиях — синекожих, худых до гротескности женщин, протягивающих к ней свои когти. Иногда это были просто сполохи красновато-рыжего огня, но чаще всего — просто тени. Тени, таящиеся вокруг, прогнать которые могла только свеча.

— Пожалуйста, присядь, — тяжелая рука господина легла на ее плечо, заставляя опуститься в стоящий в центре комнаты стул. Она послушно села и сложила руки на коленях, пытаясь скрыть дрожь в пальцах. Он никогда не должен видеть ее страха, хотя иногда казалось, что он просто хочет питаться им, как тени питались ее отчаянием. — Будет немного жечь, но ты не должна кричать. Ни в коем случае не кричи, Шен.

Он всегда так называл ее — с того самого дня, как маленькой девочкой, почти десять лет назад, привел ее в это место, отдаленное от городов и сел, место, забытое богами и демонами. Что значило это имя, она не знала, да и не хотела знать. У нее не было имени, с тех самых пор, как она перестала быть саирабааз и стала никем. Но господину лучше было не перечить, иначе на ее спине появятся новые шрамы. Она тихо зашипела, когда к ее ранам прикоснулась смоченная чем-то щиплющим тряпка, но легкий шлепок по плечу заставил ее прекратить. Продезинфицировав раны, магистр взял длинную иглу с ниткой и принялся зашивать те места, в которых ее кожа разошлась слишком сильно, обнажив темно-красную плоть. Когда был наложен последний стежок, господин взял садовые ножницы и аккуратно перерезал оставшуюся нитку.

— Ну, вот и все, — он провел рукой по ее волосам, цокнул языком и добавил: — По-моему, тебя пора подстричь. Слишком уж отросли твои волосы.

Когда над ее головой защелкали ножницы, Шен почувствовала, как по щеке катится что-то мокрое и соленое на вкус. Облизнувшись, она с удивлением поняла, что заплакала. Когда вокруг ее сгущалась темнота, когда стены грозились раздавить ее голову, как орех, она не могла заплакать, как ни старалась. Иногда ей начинало казаться, что все чувства в ее груди умирают каждую секунду, проведенную там, внизу. И только здесь, при свете дня, проникающем сквозь тонкие изорванные занавески на окнах, она рождалась снова. Но с каждым разом было все труднее. Словно она возвращалась из страны теней и снов в мир, потеряв часть собственной души.

Когда все было закончено, Шен снова приступила к своей обыденной жизни. Уборка, стирка, готовка и работа на огороде ждали ее — ведь господин жил отшельником и не мог покупать вещи каждый день. Даже на ее одежду у него не всегда находилось время и деньги, чтобы съездить в ближайшую деревню, поэтому она ходила в обносках. Посеревшая ткань была пропитана масляными пятнами и кое-где кровью. К вечеру она возвратилась в дом, уставшая так, что ее сведенные пальцы ломило от тупой ноющей боли, а спину разрывало жжением от недавно наложенных швов. Господин ждал ее, усевшись за свой стол и достав из антикварного шкафа стопку старинных книг и свитков. Занятия должны были проходить каждый день, без исключений, как бы ни хотела Шен просто упасть на дощатый пол, свернуться клубком и заснуть. Послушание и дисциплина — вот что было ключом к обретению могущества, как говорил магистр. Только послушание, дисциплина и воля к достижению результата.

Но сегодня все было по-другому. Она не знала, почему — просто чувствовала, что нечто изменилось. Как будто внутри нее некий заточенный в клетку зверь вдруг открыл глаза и пошевелился. Ей даже показалось, что это то, о чем предупреждал магистр, когда говорил об опасности «одержимости», это было то, чего боялся ее народ и потому превращал таких, как она, в саирабааз. Это нечто, шевелящееся внутри, не пугало Шен. Оно не причинит ей вреда, оно лишь хотело ей помочь. Откуда она это знала?

Некоторые вещи можно просто знать.

— Шен, ты сегодня рассеянная, — голос господина вырвал ее из раздумий, и она вновь взглянула на лежащий перед ней острый зазубренный нож. — Ты уже научилась извлекать энергию из крови. Теперь ты должна использовать эту энергию для сотворения заклинания. Скажем… — он поставил на стол ту самую полусгоревшую свечу, что так остро напоминала о пережитом в подвале. Ту самую свечу, которая являлась насмешкой над всем человечным, что еще помнила ученица. — Зажечь эту свечу. Просто зажги ее, используя энергию, извлеченную из своей крови, и урок на сегодня будет закончен.

Нож поблескивал в отсветах канделябра, нависающего низко над головой, будто приглашая к себе. Она прекрасно была знакома с этим оружием — незамысловатый столовый нож, старый и щербатый, но Шен сама его точила и точно знала, насколько он острый. Он был достаточно острым, чтобы прорезать сквозь ее запястье, почти не встретив сопротивления. Он с легкостью впился бы в ее многострадальную плоть, извлекая наружу теплую струйку темной, почти черной крови. Украдкой она бросила взгляд на левое запястье. Исполосованное, так же, как и ее спина, кожа на нем стала темнее и жестче, будто приспособившись к боли. Но зверь внутри нее, это странное существо, которое просилось наружу, вдруг воспротивилось. Оно не хотело этого.

— Давай же, мы это уже делали на предыдущих занятиях. Возьми нож, — магистр нахмурился, и его тонкие губы едва исказились в выражении неодобрения. Этот красивый когда-то человек вовсе не был похож на отшельников, как их представляет молва. Следы былого аристократизма не так-то легко вытравить, даже живя в глубоком лесу. В молодости он был завидной партией для любой богатой и знатной жительницы Минратоуса. Теперь, когда ему было лет сорок пять, он не растерял своей величественности. Но почему-то у нее его внешность вызывала только отвращение и какой-то трепет. Будто она находилась в присутствии демона, только не похожего на тень, а вполне реального.

Шен послушно сжала нож в пальцах правой руки и, подняв левую, поднесла к свету. Лезвие дрогнуло, прижалось к тому месту, где сквозь кожу были видны вены. Пульсирующая жизнь, текущая по этим венам, хранила в себе невообразимую силу. И когда металл впился в тело, она ощутила это. Кровь закапала с руки на стол, собираясь каплями в лужицы и источая тепло. Закрыв глаза, она сосредоточилась и собрала энергию в кулак. Открыла себя, словно плотину, сквозь которую хлынула сила. Мир вокруг нее задрожал, поплыл, превратившись в густой кисель. Время на миг остановилось и понеслось вскачь, унося кусочек души Шен, забирая свою долю. За все приходилось платить. Огонь дрогнул, лизнул фитиль, заплясал отблесками в закутавшихся во тьму углах. А потом, не успела она моргнуть и открыть глаза, взревел, взметнувшись к потолку.

— Что ты наделала?! Немедленно прекрати! Возьми себя в руки! — закричал господин, подскочив и отшвырнув в сторону стул. Пламя охватило его одежду, и он принялся судорожно сбивать его ладонями, ругаясь сквозь зубы. — Глупая девчонка. За это тебе полагается наказание. В подвал! Иди в подвал немедленно. Я изобью тебя так, что живого места не останется, скотина.

— Нет.

Она и сама не поверила, что сказала это. Ее охрипший от жажды и слез голос прозвучал так тихо, что его легко можно было спутать с ветром, играющем в прохудившейся трубе камина. Неужели она только что посмела ослушаться? За это господин накажет ее так сурово, как еще ни разу не наказывал. Ее спина, будто в предвкушении побоев, болезненно покрылась мурашками, и Шен почувствовала каждый шрам, каждый шов, каждый кровоподтек. Ее сморщенные от постоянной работы, сведенные судорогами пальцы сжались на рукояти ножа. Зазубренное щербатое лезвие вонзилось глубже, скрипнув по кости запястья, и новая порция крови брызнула на стол, раскрашивая его темно-бордовым веером капель.

— Что ты сказала? Повтори. — Его холодный голос будто плетью ударил по Шен, и она отшатнулась, но не встала. Не отняла руки. Не выпустила ножа. — Если ты немедленно не подчинишься, я заставлю тебя. И поверь мне, ты этого не хочешь.

Он говорил правду — магистр уже предупреждал ее, что его могущество настолько безгранично, что он одним лишь заклинанием смог бы подчинить ее разум и заставить сделать все, что только пожелает. Например, биться головой о стену или утопиться в реке. А может, он заставил бы ее отрезать себе руку — зачем магу обе руки? Справиться и одной. В конце концов, она была саирабааз, но не стала другой. Запуталась, заблудилась и наткнулась на это святилище боли и одиночества. Шен знала, что была нужна господину едва ли не больше, чем он был нужен ей, и каким бы жестоким он ни был, он любил ее. По-своему. Любил, как единственное существо, скрашивающее его собственную тьму. «Простите, господин», — пронеслось в ее сознании за секунду до того, как кровь превратилась в огонь и ринулась к его лицу.

Когда она выбежала на улицу, кашляя и задыхаясь, с трудом хватаясь за стены, его крики уже стихли. Но они, казалось, теперь всегда будут звучат в ее ушах, ввинчиваясь в мозг, заставляя багровые пятна плясать в глазах. Дом горел. Левая сторона щеки и висок пронизывало болью столь сильной, что Шен даже не находила сил кричать. Горло саднило от дыма — она чуть не сгорела вместе со всем своим миром, с этим домом, который был для нее единственной существующей реальностью на протяжении последних десяти лет.

Но то, что теперь поселилось внутри нее, ликовало. И, упав на траву перед домом и глядя на пожирающее его пламя, Шен вдруг засмеялась — дико, на пределе, высоко. Она смеялась, кашляла, и снова хохотала. Подняв руки к небу, она запрокинула голову и закричала. Она наконец-то была свободна.

Но ее одиночество не ушло, не превратилось в пепел и прах, как ее бывший мучитель и его дом. Оно отправилось в путь вместе с ней, навсегда поселившись в изорванной в клочья душе.

***

Кровь повсюду.

Кровь на его руках, на одежде, на лице, на лезвии кинжала с замысловатой рукоятью, украшенной драгоценными камнями и резьбой в виде головы дракона. Откуда вся эта кровь? Она не принадлежит ему. Значит, он кого-то убил.

Но почему тогда он ничего не помнит об этом? Раньше такого не бывало. Память возвращалась неохотно, толчками, рывками. Он не помнил, кто он, но помнил, что убивал. Людей. Людей, которые просили его об этом, умоляли. Он чувствовал их мысли и их отчаяние, как будто они звали его… Звали его в своих молитвах, умоляя лишь об освобождении.

Вокруг было темно. Ни единый источник света не рассеивал эту темноту. В нос ударил запах гниения, напитавшего каменные стены, протухшей воды и крови. Откуда-то слева доносился тихий звук, как будто что-то капало. Это сводило с ума, поэтому он просто зажал уши, забился в угол и уткнулся лицом в ободранные колени. А когда наконец посмел пошевелиться, то услышал только тишину. Это хорошо — тишина означает, что все в порядке, что никто не придет и не причинит зло. Он смутно помнил, как было больно, когда чья-то рука в черной латной перчатке била его по лицу. Скула все еще немного болела, и он знал, что будет болеть еще долго.

Вокруг все было знакомым, и он помнил, что это место было его домом довольно долгое время. Но не знал, зачем он оставался здесь, все здесь было пропитано тоской и отчаянием. И все же… что-то притягивало его сюда, словно гигантским магнитом. Здесь произошло что-то ужасное. Здесь умерло очень много людей, он слышал их крики, застрявшие среди старинных камней. Здесь, в Яме, жили призраки и крысы, и он иногда думал, что и сам является одним из них. Но здесь были и другие, существа, которые были добры к нему. Теперь их нет. Они ушли.

«Рис… Эванжелина… зачем?» — пронеслось в его мыслях, и к горлу подступил комок. Почему же они бросили его тут одного, в этом страшном месте, посреди пыли и застывших камней… Столько вопросов, и ни одного ответа. Единственным предметом помимо его самого, который был с ним всегда, был этот странный кинжал. Подняв его поближе к лицу, он принялся рассматривать окровавленное лезвие. Кровь уже свернулась, превратившись в темную корку, и он неожиданно принялся оттирать ее краем рубашки. Он тер изо всех сил, пытаясь стереть кровь, будто улику. Почему-то ему казалось, что он не должен был так поступать. Но сейчас-то уже ничего из этого не имело значения.

Сколько он тут просидел, он не помнил. Он вообще мало что помнил, одни обрывки, забытые эпизоды, как будто ему приснилась чужая жизнь, и он вообразил, что прожил ее сам. Но это был только сон. И люди, которые относились к нему с добротой и теплом, тоже были только сном.

Снаружи послышались чьи-то шаги, и он резко поднял голову, вслушиваясь в отдающийся эхом стук латных сапог по вывороченным камням. В Яме редко бывали люди, одни только мертвецы, но это было тогда. А сейчас все изменилось. Игла страха пронзила сердце, и он подскочил, вжавшись в стену и пытаясь стать как можно незаметнее. Стук шагов стал ближе, и вскоре из-за поворота, освещая дорогу тусклыми сполохами факелов, показались люди. Они были закованы в латы, а на груди у них были объятые пламенем мечи.

Храмовники.

Он помнил это слово. Храмовники — те, кто причинили вред стольким людям, те, из-за кого и он сам когда-то страдал. Но они не обратили никакого внимания на дрожащего паренька, прижавшегося к стене и покрытого кровью с ног до головы. Странно. Они не увидели его, хотя прошли совсем рядом, настолько близко, что он мог почуять биение их сердец. А еще от них несло безумием за версту. У них были болезненно-бледные лица и покрасневшие глаза, и он слышал, как голоса шепчут им в уши, приказывают о чем-то, требуют мести. Требуют крови. Бесшумно проскользнув мимо, он спрятался за поворотом, но его привлек внезапный шум. Храмовники остановились и принялись разбирать камни в одной пошатнувшейся кладке.

— Ты точно уверен, что это здесь? — послышался голос одного из них, хриплый и какой-то деревянный.

— Да, уверен. Сэр Конвей сказал, что это здесь, и даже карту мне нарисовал. Не думай, будто я в восторге от этого места. Заберем улики и уйдем отсюда.

— Ладно, ладно. Лучше помоги мне.

Он выглянул из-за угла, наблюдая, как двое храмовников сосредоточенно разбирают кладку в одном месте, где она показалась слабой. Кажется, до них ее уже кто-то разбирал. Когда последний камень упал на утоптанный латными сапогами пол, они вытащили из образовавшейся ниши какой-то сверток — большой мешок размером с человека, истлевший и в некоторых местах прогрызенный крысами, которые тут были просто вездесущими. Развернув мешок, они присели и принялись рассматривать содержимое. Один из них, тот, кто боялся идти в Яму, поддел что-то и с отвращением отшвырнул.

— Фу, гадость. Скажи мне еще раз, какой смысл копаться в этом дерьме?

— Потому что кое у кого возникли подозрения, и сир Конвей приказал избавиться от следов. Давай, тащи сюда масло.

Второй храмовник скинул с плеч вещмешок и вынул из него флягу с зажигательной смесью. Щедро полив отвратно пахнущей жидкостью мешок, он взял факел и поднес его к ткани. Но она не загорелась.

— Какого черта, — рассердился первый храмовник. — Подлей еще. Тут все отсырело, гореть будет плохо.

— Послушай, мне тут не нравится. Такое ощущение, что кто-то смотрит прямо на нас, — занервничал его напарник.

А тот, кто смотрел на них, дрожал от непонятного ощущения чего-то давно забытого, но знакомого, до боли знакомого. Он знал, что должен остановить то, что собирались сделать люди в латах с пламенеющими мечами. Они делали что-то плохое, они хотели причинить вред. Взяв в руки осколок породы, он бросил его в туннель — и достиг своей цели, камешек покатился вниз, стуча по полу и вызывая множественное эхо по всей Яме.

— Тссс! Слышал? Тут точно кто-то есть, — сорвался на хриплый шепот храмовник и тут же достал меч. — Надо посмотреть, что там.

— Ладно, давай проверим, но потом вернемся и сделаем то, что должны. Трус.

Они быстро зашагали в туннель, пройдя всего в паре сантиметров от парня. Но он уже не боялся, что его заметят. Каким-то образом он знал, что никто не увидит его, пока он этого не захочет. Когда шаги их затихли, парень медленно направился к мешку, вытащенному из-за разобранной кладки. И чем ближе он подходил, тем больше чувствовал, как сердце, сорвавшееся в бешеный галоп, застревает в горле. Дыхание перехватило, по лбу катились крупные капли холодного пота.

Не смотри, не смотри, лучше уйди отсюда и никогда не возвращайся. Не вспоминай.

Но он не мог не смотреть. Это было важно, настолько важно, что он готов был не моргать, лишь бы не проглядеть то, что должен был увидеть. Наклонившись над разрезанным мешком, он застыл, глядя на полуобглоданный скелет в обрывках истлевшей одежды. Всего лишь мертвец, всего лишь еще один несчастный призрак в этой гигантской могиле.

Но что-то в нем было знакомым.

Его одежда… Он отшатнулся и, схватив факел, поднес его поближе. Кожаная куртка, кожаные штаны, льняная рубаха, превратившаяся в изорванные лохмотья. Из-под ребер мертвеца выползла многоножка и быстро поползла в сторону стены, скрывшись в ее трещинах. Парень судорожно вцепился в воротник собственной куртки. Темно-коричневая, на шнуровке с тиснением. Это ничего не значило, ведь так? Мало ли у кого могла бы быть такая же одежда, как и у него. Но тусклый блеск металла привлек его внимание, и парень, глотая слезы, подполз поближе. Пламя факела в его руке задрожало, отразившись на лезвии клинка, спрятанного в мешке под останками несчастного мертвеца. Ему потребовалось собрать в кулак все свое мужество, чтобы протянуть руку и вытащить оружие, покрытое ржавчиной, сгнившей кровью и пылью.

В свете пламени драконья голова на рукояти кинжала словно смотрела на него своими глазами-сапфирами, насмехаясь и дурача.

Ну что, будто вопрошала она, увидел? Теперь ты вспомнил? Ты мертв, милый мальчик, мертв, как эти истлевшие кости. Ты умер здесь, а храмовники, сунув твое истощенное тело в мешок, замуровали тебя в Яме. Они спрятали тебя, чтобы никто и никогда не нашел тебя. Они уничтожили тебя, они стерли память о тебе, будто тебя никогда не существовало в их мире. И не думай, будто они хоть на секунду раскаялись в своем убийстве.

— Нет… — потрясенно шептал парень, свернувшись в клубок и качаясь взад-вперед, обхватив руками колени. — Нет, нет, нет. Этого не может быть. Это не я. Это не мог быть я…

Сердце колотилось, как бешеное, слезы чертили дорожки по бледному худому лицу, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Не в силах больше выносить этого, парень вцепился ногтями в лицо и сдавленно закричал.

— Слышал? — обернулся храмовник, возвращавшийся в этот момент из туннеля. — Кто-то кричал.

— Тут погибло много людей, — печально вздохнул его напарник. — Здесь ничего нет, кроме призраков и смерти. Давай возвращаться скорее. Искатель ждет.

Когда они вернулись к месту захоронения, то увидели, что тело в мешке так и лежит там, а рядом валялся наполовину погасший факел. Облив скелет маслом и поднеся к нему пламя, храмовники убедились, что старые кости как следует загорелись. В воздухе витал запах горящего мяса и ткани, и, подождав, пока от трупа не останется ничего, кроме горстки пепла, храмовники ушли, оставив после себя тишину и тьму.

Они обернулись только один раз, когда позади них, где-то там, в глубине Ямы, послышалось эхо чьего-то отчаянного крика.

…Теперь он знал. Теперь не было сомнений, не было сожалений, не было ничего. Пустота, и только. Он не боялся темноты — она единственная могла спрятать его от жестокости внешнего мира, и он не хотел уходить. В конце концов, зачем, если в мире живых никто не помнит о тебе? Даже те, кто когда-то притворялся друзьями, бросили его. Когда-то они говорили ему о том, что каждый человек после смерти отправляется к престолу Создателя, чтобы там благоденствовать до конца времен.

Но они солгали. Не было никакого Создателя. Не было никакого Золотого Города. Была только пустота.

Все оказалось иллюзией, как и он сам. Наверное, когда-то он приснился кому-то во сне, и теперь существует только потому, что этот сон никак не кончается. Почему же он не исчезает? Ведь он ясно осознает свои мысли, он чувствует боль. По коже бегут мурашки, значит, он ощущает холод. В животе ледяной змеей свернулся зверский голод. Металл кинжала холодит руку…

Я не хочу исчезать, подумал он, сжимая рукоять ножа крепче, так, что побелели костяшки пальцев. Я не хочу исчезать, не хочу, чтобы меня забыли. Почему, за что они так поступили со мной? Это несправедливо, нечестно, это просто чудовищно. Он помнил, как звал кого-то в бреду, лежа в темной и тесной камере, но никто не приходил. А потом он просто захотел раствориться в этой тьме, стать ее частью, сделать так, чтобы больше никто не причинил ему вреда. И его молитвы были услышаны. В последний раз открыв глаза, он увидел… нечто. Нечто в темноте с огромными золотистыми глазами, похожими на блюдца. Оно сидело рядом с ним, и его длинные пальцы сжимали руку мальчика. В тот момент он впервые почувствовал покой.

Но если он умер, то это значит, что теперь он не человек. Так что же он? Призрак? И кем было то существо? Единственное, что он знал — это то, что оно не хотело ему зла. Оно бы помогло ему, да только таким, как оно, не было места в этом мире. Забытый живыми, он тоже оказался пленником пустоты. Наверное, потому и услышал мальчишку. Увидел в его глазах отражение самого себя.

Свернувшись калачиком на холодном полу, парень закрыл глаза и попытался погрузиться в сон. Он слишком устал, чтобы думать об этом. Он хотел просто обрести немного покоя… Забыть о том, как заглянул в темные провалы глазниц собственного тела. Но теперь, похоже, это воспоминание намертво въелось в его подсознание и никогда его не покинет. По крайней мере, он избавился от иллюзий. Довольно было считать себя одним из них, живых людей. Он был чужим… и всегда был, даже когда жил среди них. Вспышки воспоминаний смешались в водоворот, и в них он видел свое отражение в глазах тех, кто призвал его. Почему-то это было единственным, что он помнил. Собственные голубые глаза, отраженные в чужих зрачках, наполненных ужасом и безграничной радостью. Освободи меня! Освободи нас, поглоти нас, дай нам успокоение. Он избавил их от боли, но каждый раз кровь обагряла его клинок с головой дракона, и это беспокоило парня. Кинжал…

Когда он заснул, мысли постепенно покинули его измученный разум, позволив ненадолго погрузиться в забытье. Здесь, в Яме, трудно было различить, когда начинается день или ночь. В любое время суток здесь царила тьма. И даже сквозь сон он слышал, как где-то размеренно раздаются шлепки капель воды о каменный пол, отсчитывающие секунды. Ему снился старый дом со скрипящей на ветру дверью. Надо бы смазать петли, говорит отец и выходит на крыльцо. Петли заржавели, надо бы их смазать. Дом такой старый, он разваливается на глазах, покрывается пылью, гниет. Гниет, так же, как и люди, живущие в нем.

Ему снилось, как он играл в шахматы с человеком с бородкой, и он улыбался. Вокруг кружили огоньки, похожие на те, которые, бывало, зажигала мать по праздникам. Человек этот хотел помочь, но он не мог, он не знал, с чем столкнулся. Он думал, что нашел несчастного юношу, застрявшего в Яме, напуганного, слабого, потерянного. Он хотел помочь, но лишь разрушил хрупкий мир пустоты. И все-таки он был другом, пусть и недолго, и парень был ему благодарен за это короткое время, когда чувствовал себя кому-то нужным. Ничего не остается в этом мире навечно… кроме него. Он умер, но он остался жить.

Тихо застонав сквозь сон, парень уткнулся лицом в жесткие камни. Его ресницы дрогнули, и по грязной щеке прокатилась слеза. Приоткрыв глаза, он некоторое время тупо смотрел в пол, словно не веря, что все еще здесь. Ему казалось, что если он заснет, то навсегда исчезнет, но… видимо, он ошибался. Если Создатель существовал, то у него определенно было плохое чувство юмора. Сев прямо, парень сунул кинжал под куртку. Может быть, у него было предназначение, может, была цель, просто он пока еще не знал, какая именно. В любом случае, он так никогда и не узнает, если будет продолжать жить здесь, среди мертвецов. Изгнав из головы воспоминания и мысли о трупе в мешке, он поднялся и медленно побрел к туннелям. Ему они были знакомы так же хорошо, как свои пять пальцев — и он легко сможет найти выход из Ямы. А потом он покинет Башню, если сможет. Уйдет отсюда навсегда. Здесь была только смерть. А ему не было места ни среди живых, ни среди мертвых, так, может, где-то еще найдется такое место, которое он сможет считать домом…

На выходе из Башни дежурили все те же храмовники. Один из них вдруг напрягся и повернул голову, всматриваясь куда-то вдаль, туда, где пролегала дорога к Белой Церкви.

— Опять что-то услышал? — усмехнулся его товарищ, лениво протирая меч. — Только не говори мне, что ты действительно такой трус, как я думаю.

— Нет, я просто… — храмовник потряс головой, словно прогоняя из нее туман. — Мне показалось, что я увидел, как какой-то парень прошел мимо. Странный такой, высокий, худой, в лохмотьях каких-то.

— По-моему, тебе надо употреблять меньше лириума, — тихо и серьезно сказал второй. — Я завтра же поговорю с Рыцарем-Командором, чтобы тебя перевели на другое место.

— Послушай… а ты знаешь, кем был тот человек, которого мы сожгли? — вдруг спросил первый, внимательно посмотрев в глаза своему напарнику. — Я имею в виду, почему он вообще там оказался, за стеной?

— Не знаю. Я не задаю вопросов, а просто выполняю приказы Искателей. И тебе следует забыть об этом. Немедленно, — последовал жесткий ответ.

— Но я…

— Просто забудь.

Храмовник устало пожал плечами и потер бровь. Вся эта ситуация его не очень радовала. Круги разбежались, и теперь в Башне практически никого не осталось, одно запустение да следы былых боев. Зачем они вообще охраняли Башню, все равно маги не вернутся… Впрочем, теперь это место стало временной штаб-квартирой храмовников, отколовшихся от Церкви. Что происходило наверху, его не слишком-то и волновало. Но почему-то Яма врезалась в память. Такие жуткие места не должны существовать — их следовало бы завалить землей и запечатать навсегда, чтобы, не приведи Создатель, те несчастные души, заключенные внутри, не выбрались наружу.

В любом случае, он очень надеялся, что тот несчастный замурованный паренек, тело которого они превратили в пыль, наконец-то обрел покой и отправился к Создателю, да сохранит он его душу. Каждый заслуживал прощения. Даже если был магом.

***

Белая Церковь — самое величественное здание во всем Вал-Руайо — теперь больше походила на склеп. Гражданская война, беспорядки среди магов и храмовников превратили ее в заброшенное, полуразрушенное здание, ставшее лишь напоминанием о былом величии. Шен не хотела идти сюда, но теперь у нее были новые обязанности. Собственно, она не хотела и их, но разве у нее когда-нибудь был выбор? По крайней мере, теперь никто не смел прикасаться к ней. Она не выносила прикосновений к себе, даже самых невинных, и вскоре ее соратники в Инквизиции поняли, что лучше не трогать странную магессу-косситку, пришедшую из пустыни. Ее реакция на любое действие была абсолютно непредсказуемой, и привычные многим людям вещи казались ей дикими и неприемлемыми.

Что ж, она не выбирала такой жизни, но хотя бы могла выбрать, с кем отправиться на миссию в Белую Церковь. Не мудрствуя лукаво, Шен пошла одна, хоть ее и пытались отговорить странная женщина с которыми темными волосами, бывшая когда-то Искательницей, и смешливый приземистый гном-арбалетчик. Она не затрудняла себя запоминанием их имен. Имена ничего не значили, и Шен знала об этом слишком хорошо. Пускай они остаются в крепости, а она навестит Церковь и посмотрит, что там произошло. Говорили, что теперь там почти никого не осталось, а те, кто остались, умирают страшной смертью от некой чудовищной болезни, которая больше походила на проклятие. Их находили мертвыми в собственных постелях — в основном это были храмовники, захватившие Церковь и изгнавшие оттуда жриц. Шен было ничуть их не жаль, если на их головы пало проклятие, они этого заслуживали.

Ворота были распахнуты настежь, и никто не помешал ей войти. Стражников тоже не было. Внутренний дворик, где когда-то находился розовый сад с беседкой, был кем-то бесцеремонно уничтожен. Кусты завяли, превратившись в растопыренные оголенные ветви с длинными шипами, лавки были брошены в углу, а беседка, увитая плющом, с одной стороны ужасно обгорела. Кажется, тут был бой. Земля была утоптана сотнями латных сапогов, а подъездная дорожка разбита колесами обозов и осадных орудий. Одна из створок гигантских ворот из белого дерева висела криво, вторая была открыта, и Шен протиснулась внутрь, в помещение, в котором уже очень давно не горело свечей.

Внутри царил полумрак, и пройдя через небольшой коридор, косситка оказалась в приемном зале. Впереди виднелся помост, на которой обычно всходила Верховная Жрица Джустиния, чтобы заполнить мозги своих прихожан обычной религиозной чушью. Шен не нравилось то, что она узнала о Создателе и вере в Андрасте, она думала, что только глупейший человек на земле мог бы поверить в то, будто есть какой-то Золотой Город, в котором сидел отец всего сущего. Конечно же, она знала о Тени, и даже бывала там, она черпала энергию и видела населяющих тот мир существ, но не верила в божественную суть. Это был другой мир, такой же, как Тедас, просто существующий на другой плоскости бытия. Мир духов, теней и заблудших. Мир снов.

Теперь же приемный зал был пуст и разрушен, мраморная плитка с прожилками, похожими на кровеносные сосуды, выворочена во многих местах, а огромные витражи на окнах разбиты, и проникающий сквозь них ветер гонял по полу обрывки бумаг и занавесок. Откуда-то доносился скрип открытых ставен, и Инквизитору захотелось немедленно сжечь их, настолько отвратительным был этот звук, будто кто-то плакал в темноте, отчаявшийся и одинокий.

Она огляделась вокруг, поправила мантию (до чего же неудобно было носить эту дурацкую одежду), покрепче перехватила посох и медленно зашагала вперед. Под ее сапогами плитки пола немного проседали, похоже, здесь очень давно не делали ремонт. Это и неудивительно. Вал-Руайо превратился в одно безграничное поле боя, и людям уже было не до таких примитивных вещей, ведь каждый был озабочен только собственной жизнью. Справа виделась дверь, ведущая в остальные помещения, где располагались комнаты послушниц, жриц и храмовников, а также разнообразные хозяйственные комнаты, склады и прочие места, которые сейчас вряд ли представляли интерес. Неужели здесь больше никого не осталось, неужели проклятие подкосило всех? Шен казалось, что стены поглощают звуки ее шагов, как гигантская губка. Такой тишины она давно не слышала, с тех самых пор, как…

Нет, не стоит сейчас вспоминать об этом, оборвала она сама себя. Та жизнь осталась в прошлом, превратилась в пыль. Она сама сожгла все мосты. И все же это место навевало старые воспоминания, оно было ей знакомо, пусть магесса и никогда не бывала здесь раньше. Но чувство, которое поселилось в ее сердце в первую же секунду, как она ступила в Церковь, было знакомым до боли. Ей показалось, что в углу притаились тени, похожие на огромных жирных пауков и только и ждущие, как бы запустить в нее свои цепкие лапы, как только она ослабеет, перестанет бороться за жизнь, смириться со своей участью…

— Не дождетесь, — пробормотала Шен, встряхнула слегка отросшей гривой тусклых белых волос и направилась к двери. Но дойти до нее она не успела — дверь распахнулась, и навстречу ей вышли несколько человек в форме храмовников. Они выглядели ужасно, так, будто не спали целую неделю и больше походили на живых мертвецов. Магесса отшатнулась и приподняла посох, будто стремясь защититься им.

— Я — Инквизитор, — сказала она и тут же пожалела о том, как глупо это прозвучало. — Расследую происшествия в вашем… вашей…

— Инквизитор, да? — хмыкнул один из них, и только сейчас косситка увидела, что глаза у него блестят как-то болезненно ярко, а радужка отливает багровым. — Нам никто не говорил, что придет представитель Инквизиции. Ты можешь доказать это хоть чем-нибудь?

— У меня есть кольцо, — Шен протянула руку, демонстрируя перстень с символикой Инквизиции. — Проводите меня к месту последнего инцидента. Я маг, а потому смогу…

— Плевать я хотел на твои побрякушки, — прервал ее храмовник, видимо, рыцарь-капитан или какой-нибудь еще офицер. Другие вразнобой кивнули, похожие на шарнирные куклы. Марионетки. — Ты маг. Проклятая тварь, одержимая демонами. Такие, как вы, только и ждут, как бы разрушить все, что было дорого людям. Схватите ее, и мы усмирим демона, обитающего внутри этого существа. Мы поможем тебе, пусть даже ты этого и не хочешь. Потом сама спасибо скажешь.

— Не подходите, — она попятилась назад, судорожно готовя заклинание. Пламя охватило кончики ее пальцев, заплясало на ладони, формируясь в крошечный огненный шар. Он рос и рос, пока не стал размером с апельсин, готовый сорваться с ее руки и сжечь любого, посмевшего угрожать ее жизни.

— Я так не думаю, — усмехнулся рыцарь-капитан, и в следующую секунду храмовники бросились вперед, все как один. А рыцарь, подняв руку и закрыв глаза, что-то сделал — Шен почувствовала, как внутри нее будто свернулись в тугой узел все внутренности. Она слышала о способностях храмовников лишать магов возможности творить заклинания, но никогда не думала, что это будет так больно. Желудок совершил какой-то совершенно дикий пируэт, и косситка, внезапно ослабев, упала на колени и скорчилась в спазме. Ее вырвало прямо на священный мраморный пол Белой Церкви, и она нервно хохотнула, осознавая весь гротеск этой ситуации. Нащупав на боку пузырек с зельем лириума, она попыталась открыть крышку, но только оцарапала палец. Проклятье, почему ее бьет такая сильная дрожь? Она должна сосредоточиться, ведь ей, очевидно, хотят причинить вред…

А храмовники все приближались, и вот они уже стояли над ней, возвышаясь, как башни из металла. От них пахло железом и еще чем-то, что Шен пока еще не могла узнать. Чем-то вроде лириума, но… темного, непохожего на обычный. Кто-то изо всех сил ударил латным сапогом по ее руке, и она выронила пузырек. Тот, тихонько звеня, покатился куда-то в угол, а Шен сдавленно всхлипнула от боли. Другой храмовник, тот, что стоял слева, схватил ее за волосы и рванул вверх, приподнимая ее голову и заглядывая в глаза.

— Мы не потерпим таких, как ты, — прошептал он. — Когда мы тебя усмирим, ты будешь безопасной для окружающих. А сейчас ты просто бешеный зверь, на которого надо надеть намордник. Не сопротивляйся, иначе будет хуже.

— Да пошел ты, — выплюнула Шен, кривя губы в выражении презрения и ненависти. Ее волосы отпустили, и она рухнула на пол, стараясь подавить желание выблевать собственные внутренности. Внезапный удар пришелся в лицо, разбивая в мясо губы, и магесса отлетела к стене, чувствуя, как рот наполняется теплой кровью с привкусом железа. Наверное, она ожидала такого исхода, потому и пришла сюда в одиночку. Встретиться со своими страхами лицом к лицу никогда не было так тяжело. Но она никогда не допускала мысли, что не выйдет из этого боя победившей. Ведь ей удалось убить старого магистра, ей удалось вырваться из плена одиночества и иллюзий, ей удалось избежать участи стать саирабааз. Как же может так получиться, что теперь, когда перед ней расстилались безграничные дороги, она проиграет?

Но у нее был и другой выбор. В складках ее мантии лежал нож — тот самый, кухонный, щербатый нож, который был единственным напоминанием о прошлом. Она унесла его с собой из дома господина, не вполне осознавая, зачем, но теперь он точно пригодится. Пора было напоить оружие кровью. Нашарив рукоятку под мантией, она вытащила нож и приложила к запястью, закрыв глаза и готовясь к неминуемой боли. Старые шрамы саднили, словно соскучившись по остроте лезвия, просили о том, чтобы Шен выпустила на свободу силу крови.

Магия крови была грехом. Но Шен всегда было на это плевать. Она просто хотела жить, и ради этого могла сделать все, что угодно. И пусть другие думают о благодетелях, а она… она будет грешницей, но живой.

«Не надо…»

Голос прозвучал у самого ее уха. Чей-то тихий, хрипловатый голос, напоминающий карканье ворона. Глаза ее расширились, и в их черноте отразилось нечто, что можно было заметить лишь краем глаза — тень, проскользнувшая в стороне. Тепло руки, прикоснувшейся к плечу, можно было ощутить кожей. Но оно продлилось всего секунду, после чего растворилось, как и отзвуки этого странного голоса, исчезло, оставив лишь след воспоминания. Храмовники тоже ощутили присутствие чего-то чужеродного и теперь оглядывались, хмуря брови в выражении непонимания.

— Чего вы ждете? Схватите ее, — распорядился рыцарь-капитан, но подавился собственными словами, когда его глаза вылезли из орбит, а на горле, похожая на чудовищную искусственную улыбку, появилась глубокая резаная рана. Шен отпрянула назад, вжавшись спиной в стену и вытирая рукавом кровь, бегущую из разбитых губ, но не сводила глаз с храмовников. Те обернулись и, увидев рыцаря-капитана, бросились к нему. Тот несколько секунд стоял, хватаясь за шею и пытаясь зажать рану, но было поздно: изо рта его вырвалась струйка крови, заляпав подбородок, а глаза закатились, и он рухнул на колени.

— Рыцарь-капитан! — закричал один из его подчиненных, хватая своего офицера за плечи. — Вставайте! Что с вами? Рыцарь-к….

Шен видела что-то, но не могла понять, что именно — что-то расплывчатое, похожее на пляшущую тень от огня. Оно перемещалось так быстро, что невозможно было уследить, но косситка понимала, что оставаться здесь больше нельзя. Что бы ни обитало в стенах старой Церкви, оно и было причиной странного проклятия, поразившего храмовников. И теперь это проклятие убивало их.

Второй храмовник, который пытался помочь капитану, рухнул навзничь, и его шея как будто разорвалась, выпуская целый фонтан артериальной крови. Удар был выверен четко и со знанием дела, попав точно в сонную артерию. Храмовник нелепо задергался, перевернулся на спину и поднял руки, ощупывая свою шею сзади и с каким-то детским удивлением глядя на собственные пальцы, вымазанные кровью. Остальные даже не попытались ему помочь — они развернулись и пустились в бегство, но добежать до дверей не успели. Один за другим они падали, взмахивая руками в попытке отбиться от того, что не могли даже увидеть. Они кричали, плакали и умоляли пощадить их, но тщетно. Шен хотела было тоже побежать, но все ее тело сковал ужас — а что, если ее тоже ждет смерть, если она попытается сбежать? Может быть, лучше затаиться, прикинуться мертвой, не издавать ни звука и сидеть тихо, пока проклятье не уйдет? Глупо, конечно, но альтернативы не было.

Она пришла сюда одна, чтобы найти ответы на свои вопросы, и вот они — ответы. Жри их, Шен, не подавись. Ты убила того человека, который спас тебя от ужасной участи, и теперь должна расплатиться, ведь правду говорил магистр: все, что ты получаешь, сила, власть, свобода, деньги — требует платы.

Когда в Церкви вновь воцарилась тишина, она вдруг почувствовала запах горелой плоти. Почувствовала, словно опять оказалась в том заброшенном доме отшельника, вновь видела его охваченное пламенем лицо, искаженное нечеловеческим страданием. Он кричал ей тогда что-то, что она не могла разобрать. Тогда магесса не хотела этого знать, ведь ее ждала свобода… свобода, оказавшаяся в конце концов такой же иллюзией, как и все прочее. Свобода была обманом. Ее жизнь окончится здесь, в этом забытом всеми пристанище изгнанных и безумцев. Уткнувшись в подтянутые к подбородку колени, Шен закрыла глаза в ожидании удара.

Но его не последовало.

Когда она с трудом разлепила веки, перед глазами плясали разноцветные пятна — может, последствия храмовничьих умений, а может, и чего-то другого. Приемный зал был пуст, лишь тела убитых составляли часть интерьера. Ей было не привыкать видеть трупы. Работа Инквизитора быстро приучила ее не бояться мертвецов. Бояться следовало только живых… но сейчас она уже не была в этом так уверена. Она и сейчас помнила, как ощутила чей-то шепот и прикосновение руки. Холодной и твердой, но живой. Оглядевшись и убедившись, что больше опасности нет, она попыталась встать, но тут же снова упала на колени — слабость все еще сковывала тело, и ноги плохо слушались, подгибались, отказывались нести к выходу.

— Скоро придут другие.

Шен вздрогнула и дернулась назад, к спасительной стене. Взгляд ее бешено метался из угла в угол в поисках того, кто произнес эти слова, но не находил ничего.

— Кто ты? — с трудом выдавила магесса, и ее голос показался ей скрипом разбитых ставен на ветру, настолько он был слаб.

Ответом ей было молчание. Оно длилось слишком долго, так долго, что она уже было подумала, что все это ей почудилось. Но, повернув голову, она внезапно наткнулась взглядом на нечто, похожее на расплывчатую тень. Но чем дольше она смотрела, тем больше четкости обретала эта загадочная фигура, и когда свет из разбитого витража упал на нее, Шен увидела… совершенно не то, чего ожидала. Она ждала узреть демона, кровожадного убийцу, монстра — что угодно, кроме того, что стояло теперь совсем рядом с ней, так близко, что она могла слышать его дыхание.

Это был молодой парень. Обычный, совершенно человеческий молодой парень, которому с трудом можно было бы дать восемнадцать, высокий и тощий, одетый в какие-то изорванные одежды. Луч света, случайно проникший в полутьму, запутался в копне соломенного цвета волос, осветил его лицо — немного испуганное, симпатичное лицо с большими голубыми глазами и сухими, потрескавшимися губами. В руке у этого человека был кинжал, с которого капала дымящаяся, свежая кровь.

— Кто ты такой? — спросила Шен уже увереннее, но все еще сомневаясь, стоит ли ей оставаться на месте или пуститься в бегство. — Это ты… убил их?

Глупый вопрос. Конечно же, это был он. Окровавленный клинок был тому лучшим свидетельством.

— Я… — он запнулся и чуть склонил голову набок, словно птица. А затем пожал плечами. — Не знаю. Наверное, никто.

Какая-то мысль проскользнула на краю сознания магессы, тут же растворившись в пустоте. Она даже не успела как следует рассмотреть ее, запомнить, но это было нечто важное. Пусть. Сейчас это не имело значения.

— Почему ты не убил меня? — спокойно задала вопрос Шен, понимая, что от ответа на него зависит ее собственная жизнь.

— Ты не похожа на других.

— Это единственная причина?

— Да.

— Ты сказал, что скоро придут другие… что это значит? Кто придет?

Он снова неопределенно пожал плечами и оглянулся на дверь.

— Храмовники… Тут их еще много. Они захотят причинить тебе боль.

— Здесь есть, где спрятаться, пока они не уйдут?

Парень кивнул, задумавшись о чем-то, а затем сделал шаг к Шен. Та вздрогнула, и он остановился, на его лице отразилось беспокойство. Он протянул руку, неуверенно, будто ожидая, что сейчас косситка в гневе отвергнет его робкое предложение о помощи.

— Здесь внизу есть туннели, как в Яме. Можно переждать там, если хочешь.

Шен недолго колебалась — в конце концов, выбора у нее снова практически не оставалось, и хотя все ее существо кричало о том, что пареньку с кинжалом нельзя доверять — особенно после того, что она увидела — косситка крепко сжала протянутую руку. Поднявшись и немного пошатываясь от слабости, она кивнула.

— Хорошо. Пойдем.

Молодой человек попытался улыбнуться, но вышло у него не очень — кривая улыбка отражала скорее его неуверенность и страх, чем что-то еще. Он повернулся и потянул за собой Инквизитора, и ей ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Кажется, теперь в ее жизни настала пора странных решений и непредвиденных ситуаций, но все лучше смерти. Ведь так?..

Когда она спустилась в туннели вслед за безымянным пареньком, ее поглотила темнота — здесь она была еще более густой, чем в любом другом месте, виденном Шен ранее. Казалось, что здесь сам свет умер мучительной смертью, оставив от себя одни только воспоминания. Она совсем ничего не видела перед собой, но чувствовала, как крепко ее руку сжимают ледяные пальцы.

Кто же ты, кто ты, мой странный спаситель? Ангел смерти, пришедший, чтобы наконец увести меня туда, где убийцы платят по счетам? Или ты просто еще одна заблудшая душа, потерявшаяся в бесконечных поисках выхода из лабиринта страдания и боли? Шен закрыла глаза и заставила себя дышать ровно. Парень был настоящим. Это не была иллюзия. Она чувствовала его руку в своей, слышала его тихое дыхание. Она не знала, куда он ведет ее, но почему-то вдруг поняла, что готова довериться, вот так просто — полностью и безоговорочно довериться тому, кого узнала лишь несколько минут назад и чье имя было ей неизвестно. Пусть так. Пусть будет неизвестность, она не боялась темноты. И ступив в нее однажды, уже никогда не покидала, ведь ей лучше всех была известна истина.

Лишь бесстрашно взглянув в бездну, можно увидеть то, что находится по ту сторону. И лишь впустив в свое сердце тьму, можно суметь ее увидеть.

— Ты можешь… называть меня Коул, — вдруг произнес ее спутник, остановившись на повороте. — Так звали того, кем я когда-то был.

— А теперь у тебя нет имени?

— Нет.

— Тогда я буду звать тебя Коул, — просто сказала она и улыбнулась, не надеясь, что парень увидит эту улыбку в такой темноте. — Мы пришли?

Рука Коула отпустила ее, о чем Шен тут же пожалела. Она ощущала больше спокойствия и уверенности, держа парня за руку, но не сделала попытки взяться за нее вновь. Похоже, что он тоже не слишком любил прикосновения. Ответом на ее вопрос было неопределенное хмыканье, и она, не мудрствуя лукаво, попыталась лечь на пол. Сейчас ей требовался отдых, нужно было восстановить силы, иначе следующий бой уже может закончиться не так удачно, как этот. О том, что она будет делать дальше, Шен не думала — она жила настоящим, не стремясь ни к чему, кроме свободы. И даже если ее спутники в крепости Инквизиции полагали иначе, они просто были слепцами.

В подземельях было довольно холодно, и, уже проваливаясь в сон без сновидений, косситка почувствовала, как кто-то смотрит на нее, дрожащую, свернувшуюся в комок, слабую и избитую, и видит в ней свое собственное отражение.

Часть 2. Пустота

 

…Вокруг кружат разноцветные пятна. Она открывает глаза и не видит перед собой ничего, кроме водоворота теней, которые складываются в фигуры, смутно знакомые лица, отовсюду звучат голоса и отдаленная мелодия — ее невозможно уловить, она прячется, ускользает от понимания, настойчиво вплавляясь в ткань мироздания. Эта песня хорошо знакома магессе, песня лириума, звучащая даже тогда, когда она забывает ее. Песня Тени, завораживающая и чарующая, но таящая в себе скрытую опасность. Ей говорили, что нельзя слишком долго прислушиваться к звукам теней, ведь если потеряешься в них, то растворишься и навсегда останешься здесь, в этом мире, полном иллюзий и обмана. В них была своя сила, за которую рано или поздно придется заплатить.

Она делает шаг вперед, хотя здесь трудно различить, стоишь ты на месте или двигаешься, трудно понять, где верх, а где низ. Ты можешь бежать изо всех сил, но, оглянувшись вокруг, понять, что не продвинулся ни на шаг. Только силой воли ты лепишь мир вокруг себя, подстраиваешь его текучую ткань под собственные определения. Магесса почти бессильна, и она с трудом различает песок под ногами, небо над головой — темное, мрачное, с низко нависающими дождевыми тучами. Она позволяет сущностям скользить сквозь нее, почти не замечая, а идеям — оформиться в четкую картину. Подслеповато щурясь, она идет вперед, медленно, неторопливо. Ей некуда бежать. Если Тень позвала ее, значит, от нее что-то нужно. С каждой секундой все больше деталей. С каждой минутой все сильнее чувствуется холод. Кажется, здесь наступила поздняя осень. Редкие деревья стоят практически голыми, их тонкие ветви тянутся к небу, умоляя о дожде, но дождь никогда не пойдет. Ноги магессы шуршат в грудах опавших листьев, потерявших свой золотистый оттенок и превратившихся в кучу перегноя. Где-то вдалеке виднеется темная опушка леса, хотя скорее он был похож на крошечную рощу. Она знает, что там, за рощей — река. Вода в ней холодная даже в теплые времена года, такая холодная, что если нырнуть поглубже — может перехватить дыхание, свести мышцы болезненной судорогой.

Откуда она все это знает? Магесса не сопротивляется. Это не ее воспоминания. Это знает Тень. Под ногами стелется узкая тропа, едва похожая на дорогу с разбитыми камнями. Это путь утраченной памяти. Не ее памяти. Но Тень хранит воспоминания тысяч и миллионов живых существ, побывавших в ее объятиях, так бережно, как будто боится их потерять. Люди могут забыть многое, особенно то, что причиняет им боль. Тень же не забывает никого и ничего.

Туман перед глазами рассеивается, обнажая остов старого дома, стоящего неподвижно, как монумент, шагах в пятидесяти от магессы. Она ускоряет шаг и движется, плывет к нему поближе, но кажется, будто дом сам приближается к ней. В ушах звенит от напряжения, исходящего от приземистого, кособокого здания. Кажется, что все вокруг — дорога, земля, листья, деревья и лес вдали — просто декорации, созданные впопыхах незамысловатым художником, просто чтобы центральная идея полотна не потерялась в серой пустоте. Но магесса хорошо знает, что здесь нельзя верить тому, что видят глаза, здесь нужно смотреть внутренним взором, взглядом воли, проникающим сквозь завесу тумана. Этот дом казался огромным черным камнем, брошенным в пруд. Как от камня расходятся круги на воде, так и от этого дома распространялись почти видимые в воздухе волны незнакомой силы. Это ощущение было таким мощным, что магесса даже остановилась в неопределенности, оглядываясь и решая, будет ли разумным подходить так близко к средоточию тьмы. Она и прежде видела подобные места в Тени, но всегда обходила их стороной. Ее предостерегали, что в них можно встретить могущественных духов и демонов, которые обладают силой сбить с пути неосторожного путника и поглотить его, растворить в себе, превратить в пустую оболочку для извращенного чужого разума. Только лишь если ты обладаешь поистине великой силой воли, ты сможешь победить их в игре человеческого и чуждого, но веришь ли ты самому себе? Веришь ли ты, знаешь ли ты, что сможешь не проиграть?..

Она не знает. То, что поселилось в ее душе, знает лучше. И просто развернуться и уйти нельзя, она чувствует, что должна пойти дальше, дойти до конца и докопаться до истины. Казалось, она успевает лишь моргнуть, как дом будто прыгает навстречу ей, хищно скаля выбитые провалы окон и раскрыв пасть дверного проема, где поскрипывает на ветру тяжелая деревянная дверь с облупившейся краской. Трудно сказать, сколько простоял этот дом, но он явно переживает не лучшие свои времена. Доски выглядят прогнившими и трухлявыми, бревна стен почернели, а крыша прохудилась. Скрип несмазанных петель режет слух, но каким-то непонятным образом не разносится по округе, утопает в густом, застывшем воздухе. Ни единого порыва ветерка не чувствует магесса на своей коже, и все же дверь качается, будто на ветру. Крошечные струйки песка танцуют на грязном пороге, где виднеются чьи-то следы и рассыпанные полевые цветы. Здесь жила женщина, понимает магесса, наклоняясь и прикасаясь серыми пальцами к пожухшим, холодным колокольчикам, перемешанным с мелкими желтыми бутонами золотарника и маргаритками. Незамысловатый букет потерял ощущение тепла, и рассыпается в пыль, как только магесса пытается взять его в руки.

Здесь произошло что-то ужасное. Здесь, в этом темном старом доме, были жестоко убиты тепло и свет. Сквозь оконные проемы ничего нельзя разглядеть, только уныло хлопают темно-синие ставни. Что-то манит войти в эту дверь, погрузиться в полумрак покинутого жилища. Магесса входит внутрь, и тут же ее обдает удушливым запахом гари, пыли и прокисшего эля. Она пытается задержать дыхание, привыкнуть, но в конце концов смиряется и идет дальше. Под ногами скрипит старый дощатый пол с огромными щелями, сквозь которые выползают жирные тараканы. Здесь всего две комнаты, соединенные с большой кухней в центре, служившей одновременно и столовой, и гостиной, и прихожей. В углу стоит почерневшая печь с отколотым уголком. В ней уже давно не горит огонь, лишь невидимый ветер шевелит обрывки чего-то обгоревшего, похожего на одежду. Магессе приходится чуть пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку, она слишком высока для низенькой крестьянской хибары. Возле печи, на широком столе, свалены в одну кучу щербатые тарелки и деревянные кружки. Над ними кружит, лениво жужжа, стайка переливчатых мух. Их монотонный гул сливается с поскрипыванием распахнутой двери, замок на которой сорван, и стуком полуоткрытых ставен. На обеденном столе лежит сползшая посеревшая скатерь и стоит кувшин молока. Магессе даже не хочется заглядывать в него, она знает, что он покрыт плесенью.

Все здесь кричит о запустении и холоде, и на покрывшейся мурашками серой коже проступает липкий холодный пот. Здесь страшно находится, страшно узнавать о душе старого дома, которая навсегда застряла между мирами, застыла, как застывает замерзшая вода в пруду. Здесь ужас и страх обречены снова и снова повторять свой бег по кругу, пока не придет живая душа и не разорвет этот ледяной плен. Суждено ли ей стать такой душой? Она не знает, но дом зачем-то позвал ее, Тень вцепилась своими острыми когтями, не желая отпускать из сетей. Внезапно магесса слышит доносящийся из другой комнаты шум. Поначалу он почти неразличим, так тих, что приходится напрягать ухо, чтобы уловить его. Но он нарастает, как снежный ком, а затем распадается на отдельные голоса.

Я убью эту тварь! Клянусь Создателем, я убью его! С дороги!

Голос полон ненависти и тупого, беспричинного гнева. От него хочется убежать, спрятаться, зажмурить глаза и закрыть уши, лишь бы не слышать этих жестоких слов. Ведь она ничего не сделала обитателям этого дома, за что же они так сердятся на нее? За что хотят убить? Она всего лишь маленький ребенок, прячущийся в шкафу и молящийся только о том, чтобы его не заметили. Магесса вздрагивает и вопреки своей воле подходит к двери и заглядывает в просвет. Там, на полу, лежит в луже собственной крови молодая женщина с испещренным ранними морщинами лицом и растрепавшимися волосами цвета тусклой соломы. Над ей возвышается нечто уродливое и огромное, черное, с горящими глазами. Это человек?.. У него человеческое лицо, но она знает — это чудовище. Настоящее чудовище. В его глазах нет сострадания. Он наклоняется над женщиной и приподнимает ее голову, схватив за волосы. Кричит что-то неразборчивое, что-то про Создателя, про проклятие. «Я сам перережу глотку твоему выродку», говорит он, а затем тащит женщину в сторону и начинает методично бить ее головой о стену, покрытую веселыми разноцветными ковриками. Она сама их сшила когда-то, еще перед рождением старшего сына. Она хотела сделать это мрачное место хоть немного светлее.

Теперь на этих ковриках веером рассыпались брызги ее собственной крови. Когда ее тело мешком валится на пол, в широко раскрытых глазах застыло лишь немое разочарование и какая-то детская обида. Ее лицо разбито в кровь, превращено в гротескую маску. Она не была красивой, но теперь она просто безликое напоминание о произошедшей трагедии. А черный человек поднимается, отряхивает руки, вытирая кровь о штаны, и прикладывается в очередной раз к бутылке с прогорклым элем. От него за версту несет алкогольным бредом, ненавистью, гнилью и страхом. Он проходит в дверях, едва не задевая магессу, но не замечает ее — не за ней он идет, не за ней охотится затаившееся в углах зло. Ее начинает бить крупная дрожь, к глазам подступают слезы. Она хочет уйти! Просто убежать отсюда, забыть о произошедшем, но кошмар не отпустит, пока не освободит всех своих узников. Магесса следует за черным человеком, пошатываясь, след в след. Кто-то кричит. Детские голоса... В следующую секунду человек падает навзничь, пытается нелепо взмахнуть руками, но из его широкой спины торчит замысловатая, богато украшенная рукоять кинжала с головой дракона. Человек вертится волчком, пытаясь дотянуться до кинжала, ревет, как раненный медведь — это крик боли и ярости. Его лицо искажено так, что теряет всякие человеческие черты.

Я убью тебя, тварь! Убью! Убью!...

Он повторяет эти слова, захлебываясь кровью, даже когда нож с отвратительным хлюпаньем вытаскивают из его спины. Магесса видит фигуру нескладного подростка с копной светлых волос. На его лице видны только огромные, широко распахнутые глаза, полные ужаса и какой-то остервенелой решительности. Он перехватывает кинжал поудобнее, неловко обрезав при этом ладонь. Но он не ощущает боли, он ничего не хочет, только освободиться. Черное чудовище теряет человеческие очертания, плывет, идет волнами, превращаясь в нечто совершенно кошмарное.

Папа… зачем ты так с нами, папа?.. Зачем ты убил мамочку?.. Зачем…

Кинжал снова и снова вонзается в плоть, разрывая ее, но мальчик никак не может остановиться. Наконец, когда рев чудовища переходит в безнадежный хрип, он припадает к полу и, всхлипнув как-то совершенно по-животному, вонзает лезвие в шею черного человека. Тот несколько секунд дергается в расползающейся луже крови, а затем затихает. Все конечно. Все мертвы. В этом доме больше не осталось жизни. Магесса вдруг понимает, что ее здесь никогда и не было. Мальчик со светлыми волосами замирает, с минуту тупо вглядываясь в труп своего отца, словно не может поверить, что только что сделал, а затем подскакивает с места и, шатаясь, бредет к большому платяному шкафу в углу. Там находится что-то очень важное, то, что источало ощущение силы, когда магесса только подходила к дому. Сердце тьмы. Оно было здесь. Здесь, стоило лишь протянуть руку и открыть двустворчатые двери…

Паренек, которым теперь была сама магесса, распахивает шкаф и, напрягаясь изо всех сил, вытаскивает оттуда маленькую девочку. У нее такие же светлые волосы, как и у него, на ней — светло-желтое платье, сейчас запятнанное грязью и пылью. Ее бледное лицо неподвижно, ее грудь не поднимается в ритме дыхания. Она мертва. Задушена чьими-то холодными, безжалостными руками. Мальчик тащит ее к двери, но в конце концов спотыкается о неподвижный труп отца и падает лицом в пол. Он не издает ни звука, только вновь поднимается и вытирает кровь с лица. Его кровь, сочащуюся из разбитой губы, перемешанную с кровью чужой. Он садится на пол и берет девочку на руки, прижимая к груди так, словно она могла сломаться от одного его прикосновения, заглядывая в ее бледное, мертвое лицо, словно надеется найти там хоть что-то от прежней Банни.

Очнись, Банни, нам надо уходить… пожалуйста, просыпайся, ну же, пожалуйста, Банни, пожалуйста…

От этого сорванного хриплого шепота, наполненного отчаяньем, магесса не может скрыться. Сколько бы она ни пыталась зажать уши ладонями, он проникает в ее мозг сверлящей болью. Перед ее глазами, вдруг подернувшимися туманом, одинокий подросток все еще пытается разбудить свою мертвую сестренку. Он ведь не хотел причинить ей вреда, он просто хотел, чтобы она не кричала, хотел спрятать ее от гнева своего жестокого отца… Она не может умереть. И со звериным упорством он продолжает трясти ее так, что ее голова качается туда-сюда, словно у тряпичной куклы. Она умерла, она мертва, оставь ее, о боги! — хочется закричать магессе, но ее горло сдавило ледяными тисками. Она ничего не может сделать, только бессильно наблюдать за агонией этой несчастной души. Она только может смотреть на эти худые, острые плечи, которые дергаются в беззвучных рыданиях. Паренек все понимает, но не может принять то, что сделал. Не может допустить, что вся его семья мертва, что только убил отца и сестру. Как такое могло произойти, ведь он всегда был хорошим сыном, всегда слушался родителей и любил сестру так, как, наверное, никто и никогда не смог бы полюбить. Жизнь оказалась слишком жестока к такому юному существу, и он потерялся в своей скорби, превратившись в комок оголенных нервов.

Когда магесса наконец находит в себе сделать первый шаг вперед, к его застывшей на фоне дверного проема фигуре, в ее теле поселяется легкость. Уже ничто не тянет плечи вниз. Она идет с высокой поднятой головой, и спина ее прямая как стрела. Так легко идти вперед, когда находишь в себе силы начать путь. Она знает это не понаслышке, главное — не оглядываться назад. Рухнув на колени рядом с мальчиком, она протягивает к нему свои руки.

Не плачь. Ты не будешь одинок, говорит она, но ее губы неподвижны. Он слышит, поднимает на нее свои нечеловечески синие глаза, будто не может понять, правда ли она здесь или он сошел с ума, и теперь ему чудятся голоса. Тело мертвой сестры в руках его рассыпается в пыль так же, как засохший букет полевых цветов на пороге — это прошлое, каким бы ужасным оно ни было, и оно рано или поздно должно уйти туда, где ему место — в небытие. А живым — продолжать жить, даже если больно вздохнуть, даже если хочется кричать так, чтобы разорвалась сама Тень. Он секунду смотрит на магессу, а затем осторожно, как настороженный зверек, склоняется к ней. Крепкие руки, испещренные шрамами на запястьях, ложатся на его плечи, прижимая к себе. Он чувствует тепло ее тела, она светлая, теплая, живая, она чувствует его боль, слышит его молчаливые отчаянный крик. Она все понимает, она всегда все понимала. С самого начала.

Не плачь, Коул. Я с тобой. Прости меня, что не пришла раньше, что не смогла тебе помочь, не спасла… прости меня… ты только не сдавайся, слышишь? Не сдавайся. А я буду здесь, если понадобится, я буду здесь всегда.

Она не знает, откуда в ее сознании всплывает имя мальчика, но ничему не удивляется. Тень привела ее сюда не просто так, и кажется таким очевидным то, что этот светловолосый нескладный подросток так ей дорог. Словно она знала его всю жизнь, просто когда-то забыла его лицо и имя. Может быть, так оно и было, но теперь все встало на свои места, и это чувство… чувство принадлежности к чему-то большему, чем ты сам, накрывает ее, как морская волна, захлестывая с головой и лишая способности сопротивляться. Она больше не хочет идти против ветра. И то существо, поселившееся в душе, наконец успокаивается, оно нашло то, что искало. Магесса закрывает глаза и гладит мальчишку по волосам, механически повторяя это движение, снова и снова, пока его плечи не перестают дрожать. Она не помнит, сколько так просидела, но здесь течение времени совсем другое. Когда магесса наконец открывает глаза и глядит вниз, то в своих руках видит лишь обгоревшие кости.

Ее тоскливый крик разрывает хрупкую ткань окружающего ее кошмара, и все исчезает в бесконечной звездной круговерти. Старый дом, таящий в глубине своих окон воспоминание о жутком убийстве, складывается, как карточный. Стены плавятся и текут, расползаясь темными лужами дымящейся крови, впитываются в землю, а затем и от них не остается и следа. Горизонт изгибается немыслимой дугой, и небо приближается, такое тяжелое, близкое небо, оно обрушивается на голову магессы нескончаемым дождем.

***

Она проснулась от собственного крика, охрипшего и отдающегося эхом в узких коридорах. Было темно, хоть глаз выколи, а внутри будто свернулась кольцами противная холодная змея. Ее немного мутило, но косситка было подавила приступ тошноты. Ее столь резко выбросило из Тени, что она даже не понимала, где находится. Память приходила медленно и неохотно, и в голове магессы проскальзывали лишь отдельные фрагменты. Белая Церковь… храмовники… ее чуть не убили, но она сумела спрятаться в потайных проходах под зданием собора. Видимо, когда-то здесь во времена войн прятались жрицы и проходили нестройными колоннами беженцы. Такие тоннели обычно выводили к окраине города, в обход главных дорог и трактов. Если она не потеряется в этой темноте и сырости, то, возможно, сумеет выбраться и каким-нибудь образом вернуться в крепость Инквизиции. Шен поднялась и оперлась рукой о неровную каменную стену. Силы ее немного восстановились, и их хватило на то, чтобы зажечь на навершии посоха небольшой огонек. Этого должно хватить, чтобы освещать дорогу и не упасть в какую-нибудь яму. Косситка побрела вперед, мучительно пытаясь вспомнить, что же она упустила. Ей казалось, что она потеряла что-то очень важное, забыла о чем-то, и теперь это отзывалось пустотой в сердце.

Но как бы она ни старалась вспомнить — разум подводил ее. Некоторые моменты казались просто стертыми чьей-то безжалостной рукой. Темнота перед нею расступалась неохотно, но Шен уже давно не боялась ее. Ее путешествие в Тень оставило след более глубокий, чем шрамы на ее теле, и эта новая рана причиняла боль. Остановившись у очередной развилки, магесса осветила путь и выругалась про себя — туннели становились все теснее, а потолок нависал все ниже и ниже, так что ей теперь приходилось идти, ссутулившись и аккуратно стараясь не задевать камни. Мало ли что может произойти, туннели были такими древними, что от одного неловкого движения здесь мог произойти обвал. И тогда ее уж точно никакая магия не спасет.

— Здесь налево.

Шен вздрогнула и отпрыгнула в сторону, разворачиваясь всем телом в сторону этого голоса, прозвучавшего прямо над ухом. Она ведь была абсолютно уверена, что ушла от храмовников и кроме нее, здесь никого нет! Как же тогда этот странный парень проник сюда, да еще и подошел так близко? Что-то в его внешности казалось знакомым. Особенно в глазах, в которых отражалось плохо скрываемое любопытство. Он будто хотел задать вопрос, но никак не решался.

— Кто ты и как сюда проник? — потребовала косситка, прекрасно понимая, что блефует. У нее не хватит сил на еще один бой, по крайней мере, пока не пройдет еще хотя бы день. Сейчас она могла разве что поколотить кого-нибудь посохом, а им она владела из рук вон плохо.

— О чем ты говоришь? Я все время был здесь, — он пожал плечами и отвернулся, уверенно направившись в левый рукав коридора. — Я думал, что ты не забудешь, — последнюю фразу он сказал очень тихо и как будто разочарованно, но без особого удивления. Кажется, он уже привык к тому, что всегда был и будет незнакомцем, чужим для живых. Но в нем по-прежнему жила хрупкая надежда на то, что найдется существо, которое не забудет… Шен была так потрясена этим внезапным появлением из-за собственной спины, что не ответила ничего, только последовала за парнем по коридору, освещая дорогу посохом. Ему, кажется, свет и вовсе был не нужен. Иногда он уходил слишком далеко вперед и растворялся в тенях, но неизменно поджидал ее за следующим поворотом. Косситка старалась не спускать с него глаз. В конце концов, с чего она взяла, что ему вообще можно доверять? Это мог быть демон, хитрый и коварный, заманивающий ее в расставленные сети обмана и иллюзий. Или просто плод ее воображения. Ей все не давала покоя мысль о том, как она могла так просто провалиться в Тень, ведь для этого требовался сложный ритуал и целая груда лириума, а у самой магессы магической энергии хватило едва лишь чтобы зажечь огонек.

Она вдруг остановилась и прижала руку ко лбу. Озарение настигло ее как раз на очередном повороте, и парень остановился, оглянувшись и склонив голову набок. Он ничего не говорил, лишь смотрел с ожиданием на лицо Шен, на ее нахмуренные брови и внезапно побелевшие губы.

— Постой, — сказала она спокойным, но чуть дрожащим голосом. — Скажи… ты затащил меня в Тень? Ты — демон?

В глазах парня отразилось непонимание и обида. Он отшатнулся, когда Шен попыталась протянуть руку и прикоснуться к нему, как будто она могла ужалить.

— Нет! — выкрикнул он с горечью в голосе и медленно попятился назад. — То есть… нет! Почему ты так говоришь?

— Потому что я попала в Тень и видела там… нечто, — косситка сделала шаг вперед, стремясь не потерять паренька из виду. — Только демон мог бы сделать такое со мной. А я не вижу тут никого, кроме тебя.

— Я ничего не делал, честное слово, — его слова звучали искренне, но что-то все равно не давало покоя косситке. Он слишком яростно отрицал обвинение, будто боялся и сам поверить в то, что это правда.

— Ты убил тех храмовников, — память наконец-то подбросила ей недостающие воспоминания, да так услужливо, словно только и ждала от нее подходящего момента. Шен нервно терла висок, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей об одержимости. — Но не убил меня. Почему?

— Я хотел сначала… — он сжался в комок. Как будто она могла причинить ему вред… но косситка знала, что парень в любой момент может раствориться в тенях. Она даже не успеет моргнуть и осознать это, а потом получит удар в спину. — Я услышал… почувствовал… — его сбивчивые объяснения ничего не проясняли, но магесса терпеливо слушала. — Я хотел освободить тебя. От боли. Но потом… не смог. Я не знаю, почему! Я ничего не помню, ничего не знаю…

— Ты лжешь, — резко бросила Шен, делая еще один шаг вперед. Спина молодого человека уперлась в каменную стену, и навершие посоха, сияющее бело-голубым огнем, освещало его и без того бледное лицо, выхватывая из полутьмы пятна грязи и крови. Он, похоже, не считал нужным даже стереть их с лица. — Я видела в Тени мальчишку… в том старом доме с прохудившейся крышей. Я помню его глаза… — она протянула руку и прикоснулась к щеке парня, от чего он вздрогнул так, будто его ударили, но взгляда не отвел. Взгляда напуганного животного. — Это был Коул? Тот мертвый мальчик, плачущий над останками своей семьи. Зачем ты притворяешься им?

— Замолчи, пожалуйста, замолчи! — он затряс головой, а затем, прежде чем она смогла что-либо сделать, выскользнул угрем из-под ее руки и ринулся в темноту.

— Стой! Коул! Подожди! Ты должен вспомнить! — закричала косситка, пускаясь за ним. Но слишком поздно: он исчез. Как она и боялась. Остановившись и переводя дыхание, Шен схватилась за грудь и закашлялась от поднятой ею пыли. Она уже почти сожалела о том, что наговорила несчастному юноше, но не сомневалась, что подобралась опасно близко к правде. Чем бы или кем бы ни был Коул, он не являлся человеком в прямом понимании этого слова. Но если он был демоном, то почему не попытался захватить ее тело, когда Шен была в Тени? Почему помог ей, убив храмовников и спрятав ее в тоннелях? Ни на один из этих вопросов ответа не было. Она чувствовала себя немного виноватой, увидев, в какое отчаяние впал парнишка, когда она заговорила о Тени и демонах. Как будто разбередила старую рану. Может быть, он и впрямь не понимает своей природы и просто пытается существовать так, как делал раньше, когда еще был живым. Тень скрывала множество тайн, большую часть которых еще не сумел разгадать ни один смертный, и знали о которых разве что Древние Магистры да сами боги. Мир духов не ограничивался снами и демонами, в нем обитали и другие создания, невидимые и незаметные даже самому искусному магу. Об этом когда-то рассказывал господин, но Шен предпочла забыть все его уроки.

Может быть, и зря. Может быть, господин смог бы понять, кто перед ним. А она была всего лишь недоучкой, умеющей в случае чего резать запястья. Вздохнув, Шен поправила упавшие на глаза неровные пряди белых волос и огляделась. Что ж, теперь она лишилась своего проводника, и придется идти дальше самостоятельно. Она надеялась, что не заблудится здесь, по крайней мере, надолго. Без еды и воды она протянет максимум пару дней, а потом умрет тут, забытая и покинутая всеми… Нет, лучше об этом совсем не думать. Нужно идти дальше, не сдаваться. Она ведь сама каждый день повторяла себе эти слова. Сдаваться нельзя, пока не найдешь то, что ищешь. В данный момент она желала только отыскать выход и вернуться из этого ужасного места.

К ее величайшему удивлению, вскоре тоннель начал расширяться, и она уже могла почти свободно идти быстрым шагом, даже не сутулясь. Пол потихоньку становился все круче, дорога вела вверх, к свету — и через несколько часов Шен увидела впереди выход. И хоть сил у нее почти не осталось, она побежала, спотыкаясь и тяжело дыша, она бежала вперед, надеясь, что за ней не послали погоню. Где-то позади остался в темноте тот одинокий умерший мальчик, но косситке уже было поздно пытаться что-то изменить. Он исчез, оставив после себя одни только угасающие воспоминания. Скоро она опять забудет его, скоро ее жизнь вернется в нормальное русло, без провалов в памяти, неожиданных уходов в Тень и испуганных голубых глаз с прожилками серебра. Она забудет.

Она очень хотела забыть.

***

В крепости Инквизиции все шло своим чередом, как будто не было таинственного исчезновения главной ее фигуры на несколько дней без единой весточки. По возвращении домой Шен упорно отказывалась говорить, что же с нею произошло, и покорно выслушивала поучительные напутствия от Кассанды о том, что уходить в одиночку в Вал-Руайо было слишком опасно. Сейчас, когда Инквизиция только-только поднималась на ноги, было бы просто непростительно потерять ее главу. Косситка вообще была не слишком разговорчива: никто ровным счетом ничего не знал о ее прошлом, кроме того, что ее нашли Искатели в пустыне, совершенно одну, выбившуюся из сил и почти умирающую. Кассандра не распространялась на тему того, почему именно Шен выбрали главной вновь созданной организации, да никто и не спрашивал. Все равно бесполезно было пытаться вытянуть из хмурой женщины с короткими черными волосами хоть слово о прошлом. И теперь, спустя две луны после происшествия в Вал-Руайо, косситка все больше и больше замыкалась в себе. Она и раньше не была воплощением веселья и общительности, но сейчас могла днями напролет не выходить из своих покоев в левом крыле крепости. У ее двери дежурили двое охранников-Искателей, и на все вопросы отвечали, что Инквизитор «не в духе».

Когда подошла к концу неделя полного бездействия, отряд начал всерьез беспокоиться. Для всех было очевидно: в Вал-Руайо случилось что-то серьезное. В конце концов, гном по имени Варрик, которому единственному удавалось иногда разговорить косситку, вызвался навестить свою начальницу и попытаться выяснить, что же она скрывает и почему с каждым днем чахнет на глазах. Он прекрасно знал, что Шен не из кисейных барышень и вполне может справиться с целым десятком хорошо вооруженных воинов, да и характер у нее был не слишком нежный. Но знал он также и то, что за этой стеной скрывается нечто совершенно другое. Когда-то он знал похожего человека. Магессу по имени Хоук. Его давняя подруга бесследно исчезла, а мир вдруг покатился в бездну, и гному ничего не оставалось делать, кроме как отложить поиски на неопределённый срок. Сейчас его ждали куда более неотложные дела. А именно — двое охранников, хмуро глядящие сверху вниз на Варрика, пришедшего к дверям в покои Инквизитора.

— У вас назначено? — спросил один из них, молодой человек с рябым лицом. — Леди Инквизитор никого не принимает в такой поздний час.

— Назначено-назначено, — успокоил охранника гном, кивая головой и почесав заросший щетиной подбородок. — Можете спросить у нее самой.

Охранники переглянулись. Никому не хотелось самолично беспокоить Шен, так как большая часть солдат были хорошо наслышаны о ее угрюмом нраве и непредсказуемости. Наконец, пожав плечами, они расступились, пропуская гнома к дверям. Тот улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой и быстро шагнул внутрь комнаты, прикрыв за собой двери. Если коридор снаружи был хорошо освещен, то здесь, в личных покоях Инквизитора, царил холодный полумрак. На столе горели свечи в большом серебряном подсвечнике, украшенном резьбой в виде сплетающихся змей. Варрику всегда казалось, что в этом символизме есть некая эротичность, но с Шен он никогда на эту тему не разговаривал. Пол был застелен мягким пушистым ковром, который проглатывал любые, даже самые тяжелые шаги, и сохранял благостную тишину в покоях, нарушаемую лишь отдаленным воем ветра, доносившегося сквозь открытое настежь окно. Высокая, тонкая, нескладная с точки зрения человека или гнома фигура косситки неподвижно застыла у оконного проема. На фоне чернеющего неба, растерявшего за завесой облаков все свои звезды, она была будто охвачена ореолом света. Ветер трепал занавески и тревожил пламя свечей, заставляя причудливые тени и отсветы плясать на темных каменных стенах.

Гном несколько замялся у порога, удивленный тем, что в такую дождливую ночь Шен все еще не спала. Судя по всему, она вообще практически не спала в последнее время. Капли дождя стучали по подоконнику, запутывались в и без того мокрых волосах магессы, заставляя ее оголенные плечи покрываться мурашками. Но она не дрожала. Она вообще как будто не чувствовала холода. Варрик всерьез за нее беспокоился, а потому тихонько кашлянул и сделал шаг вперед.

— Шен, с этим надо уже заканчивать. Все и так волнуются.

Косситка не ответила и даже не повернулась, лишь наклонилась еще дальше, облокотившись о подоконник у открытого окна и подставляя лицо холодным струям дождя. Это ощущение было смутно знакомым, напоминавшим о чем-то важном, том, что она столь непростительно забыла. С того самого дня, как магесса вернулась в крепость, она не находила себе места. Постепенно воспоминания о случившемся в Белой Церкви ушли от нее, как капля крови растворяется в чистой воде. Она не могла вспомнить о том, что произошло, но ее не покидало чувство, что она забыла что-то важное. Настолько важное, что силилась вспомнить каждую ночь и не могла, сколько бы ни старалась. Это убивало ее. Мучило. Заставляло чувствовать себя еще более одинокой и потерянной, чем раньше. Она потеряла частичку себя в том месте, где почти не было света, и в ее сердце поселилась ноющая, тянущая боль, которая заставляла сухой ком вставать в горле каждый раз, когда наступал вечер и начинался дождь.

Осень… поздняя осень. Это время года означало для нее нечто большее, чем просто близкое наступление зимы. Но эти впечатления были свежими, как нанесенная тонким лезвием рана, едва начавшая затягиваться. Косситка с трудом понимала то, что творится с ней в последнее время — два месяца, всего два месяца и она уже расклеивается, сама не зная от чего, словно маленькая девочка. Визит гнома поначалу рассердил ее, но потом ей пришло в голову, что Варрик, возможно, сумеет помочь ей разобраться.

— Послушай… — она откашлялась, и вдруг зябко поежилась, как будто лишь сейчас осознала, что стоит на ветру и под хлесткими ударами дождя. Быстро закрыв ставни и задернув гардины, она повернулась к гному и неуверенно спрятала руки. В таком виде она еще больше была похожа на провинившегося подростка. — Варрик, ты знаешь все, что только можно знать. Скажи мне… что со мной происходит? Я ощущаю странную тоску, и всякий раз, когда наступает такая ночь, как эта, я чувствую, что потеряла что-то… или кого-то. Я…

— Стоп, стоп, стоп, — замахал руками арбалетчик и ловко выудил из-за пояса завернутую в ткань бутыль. — Давай-ка я тебе сначала налью. Такие вопросы сразу не решаются, милая. Присядь.

Она покорно опустилась на стул у письменного стола, заваленного бумагами так, что они грозились вот-вот рухнуть. Судя по всему, дипломатические миссии Шен забросила насовсем, а перепоручить их кому-нибудь другому не посчитала нужным. За два месяца все возможные союзники Инквизиции, так и не получив ответы на свои письма, должно быть, были потеряны навсегда. Ушли к Гаспару, Селине или, не приведи Создатель, к новой фракции храмовников, этим наркоманам с бешеными глазами. Разлив вишневую настойку по кружкам (другой посуды в покоях попросту не было), Варрик протянул одну из них косситке, и та безропотно приняла напиток. Сделав глоток, она немного посмаковала букет, и даже сделала попытку улыбнуться.

— Вкусно. Спасибо, Варрик.

— Не за что. Итак, давай пропустим вступления, ладно? Кто этот парень?

— Парень?.. — глаза Шен широко распахнулись, и она на некоторое время потеряла дар речи. О чем, Создатель побери, толкует этот гном?

— Ну да, парень. Это ведь… парень, да? Или девушка? — теперь и Варрик выглядел сбитым с толку, что с ним случалось поистине нечасто. Такой день был достоин упоминания в истории. — Я про вас, рогатеньких, вообще мало знаю, так что не удивлюсь, если…

— Погоди. При чем тут парень? О ком ты толкуешь?

— Да брось. Я такие вещи за версту чую. А тут, похоже, наклевывается интересная история, — усмехнулся гном, делая огромный глоток из своей кружки. Вытерев губы рукавом, он пояснил: — Я-то думал, что ты никогда не решишься. Наша железная леди. Но, полагаю, кое-кому все же удалось растопить твое холодное сердце, я не прав?

— Ты думаешь, что я… — она торопливо глотнула настойки и почувствовала, как та обожгла горло. Крепкая, зараза, гном знал, что делал, когда захватил напиток с собой.

— Ну да, влюбилась. И не я один это заметил. Ходишь отстраненная, какая-то вся в мечтах и раздумьях. А твой ночной скулеж не услышал бы только глухой.

Она прикусила губу и попыталась не покраснеть. Проклятие. Каждую ночь она просыпалась от ужасных кошмаров, в которых видела жестокие убийства совершенно невинных людей. Единственное, что она помнила, проснувшись — это блеск холодных голубых глаз, распахнутых навстречу вечности, и сверкающий во тьме клинок с головой дракона. Она не понимала, почему ощущала такой первобытный ужас перед этими кошмарами, но неизменно просыпалась в поту и слезах и долго еще душила свои слезы подушкой. Если бы она только могла вспомнить то, что забыла… Почему-то Шен была уверена, это помогло бы избавиться от видений. Ее пугала не столько жестокость неведомого убийцы, как то, что она никак не могла рассмотреть его лица. Только глаза. Но и те вскоре растворялись в темноте, оставляя после себя только мучительную смерть. Неизвестность, таящаяся в тенях — вот что было ее истинным кошмаром, сколько она себя помнила. Магесса изо всех сил старалась побороть этот страх, но он возвращался к ней снова и снова. И она никак не могла выкинуть из головы эту причудливую рукоять…

— Итак, кто же наш счастливчик? Ты ему уже рассказала, или еще нет? Это Бык? — тем временем рассуждал гном, не замечая, как потускнели черные глаза его собеседницы, и как она задумчиво смотрит на дно своей кружки. — Только не говори, что это я. Знаешь ли, я детства боюсь высоты.

— Варрик… — выдавила она наконец охрипшим голосом и с трудом подняла взгляд. — Я не думаю, что в этом дело. Я даже не знаю, что именно я ищу.

— Ох, поверь мне, я знаю проверенный способ выбросить навязчивые мысли из головы. Поедем завтра в Деланж, городишко неподалеку, еще пока не захваченный нашими врагами. Весьма любезно с их стороны, потому что там я знаю одну совершенно неповторимую таверну, где тебе подадут лучший эль и обслужат по высшему разряду.

— Ну, я не знаю, хорошая ли это…

— Это не просьба, — твердо произнес гном, поднимаясь из-за стола. Шен сама не заметила, как за беседой они умудрились прикончить всю бутыль настойки. В голове у нее гудело, а перед глазами стелился теплый алкогольный туман. — Это необходимость. Поверь мне, тебе это нужно. Разве так уж плохо выбраться на денек из этого каменного саркофага? Ты же сама себя хоронишь тут.

— Ладно, хорошо! Я приду, — устало отмахнулась косситка, гадая, сможет ли безболезненно для себя подняться из-за стола и добраться до кровати. — Жди меня завтра в шесть вечера у конюшен. И попроси конюхов, чтобы приготовили Хиссру.

Гном пожал плечами и кивнул с улыбкой, решив, что его миссия выполнена. Он все равно был уверен, что причина непонятного поведения Шен — в каком-нибудь парне. Судя по всему, косситка была еще менее искушена в вопросах отношений, чем когда-то знакомая Варрику эльфийка по имени Мерриль. Та тоже вечно попадала впросак, особенно когда дело касалось любви. Ничего, завтра он как следует разговорит рогатенькую магессу, и она выложит все как на духу. А сегодня ей стоило хоть немного поспать. Завтра ее верная кобыла в яблоках, со странным именем Хиссра, будет ждать ее в стойле. Им обеим не помешало бы немного развеяться. Варрик хмыкнул собственным мыслям, выходя из комнаты Шен, и бросил смешливый взгляд на двух сбитых с толку стражников — они-то хорошо почуяли запах вишневой настойки, доносящийся из-за дверей. Насвистывая веселую мелодию, гном направился вниз, чтобы рассказать нетерпеливым слушателям в лице Кассандры, Серы и Вивьен об удачно совершенной боевой вылазке в логово косситки. Железный Бык сегодня отсутствовал — отправился на боевое задание, но теперь Варрик был почти уверен, что коссит тут ни при чем. Что бы ни пыталась скрыть от окружающих леди Инквизитор, это было явно что-то личное. Настолько личное, что гном изнывал от любопытства.

«Это будет великолепная история, — думал он самодовольно, спускаясь по лестнице и поправляя ремень. — Нет, это будет лучшая из моих историй. Вот увидите».

***

Холодный ветер бил в лицо, возвещая о близком наступлении зимы в Орлее. Здесь было не так морозно, как в горах к востоку и Ферелдене, лежащем за ними, но приходилось кутаться в теплые куртки и меховые накидки и простым крестьянам, и высокопоставленным аристократам. Впрочем, ни тем, ни другим не была всадница, неторопливо едущая по разбитому тракту в сторону Деланжа. По обеим сторонам дороги возвышались редкие вязы, но гораздо чаще попадались виселицы. Косситка старалась не всматриваться в эту страшную картину. Гражданская война добралась и до этих мест, и пусть пока еще городок не был разрушен, борьба с вражескими шпионами и предателями шла полным ходом. С одобрения Инквизиции пойманных разведчиков показательно вешали у дорог с табличками на груди. И сейчас, после ночного ливня, к их полуразложившимся телам отовсюду слетались вороны.

На повороте к Деланжу всадница остановилась и оглянулась на своего спутника-гнома. Лицо у него было серьезное, как никогда — он-то уж точно не обошел вниманием увеличившееся число казненных. Шен никогда не говорила с ним на эту тему, потому что знала — Варрик не одобряет подобной жестокости. Но по-другому было нельзя. Если Инквизиция не будет казнить предателей, те расплодятся по всей округе подобно крысам в покинутом доме. Магессе и самой трудно было смотреть на такое, но она никогда и не хотела быть главой Инвизиции. У нее вообще почти никогда не было выбора, как и теперь.

Когда двое всадников подъехали к городским воротам, солнце уже стояло высоко — был почти полдень, и времени у Шен было предостаточно. Она накинула на голову капюшон в надежде, что ее не узнают, но стражники все равно бросали понимающе-учтивые взгляды, завидев ее серое лицо с черными глазами. Наклонив голову как можно ниже, она торопливо направилась вслед за гномом в сторону таверны с игривым названием «Серебряное копыто». На вывеске, покачивающейся на ветру и облупившейся от старости и сырости, был выгравирован серебристый конь. Оставив лошадей у коновязи и бросив золотую монетку мальчишке-конюху, Шен толкнула тяжелую дубовую дверь и вошла в таверну.

Не успели ее глаза привыкнуть к полумраку, как на нее, словно лавина, обрушился непередаваемый аромат разнообразных алкогольных напитков, лука, пота, тушеной капусты и табака. В такое время у людей почти не хватало времени на веселье, а потому трактир был наполовину пуст. Варрик кивнул, увидев вопросительное выражение лица магессы, и подтолкнул ее вперед — иди, мол, не останавливайся. Высокая фигура, закутанная в плащ с меховым подбоем и наброшенным на голову капюшоном, неуверенно прошествовала между столов, стоящих так близко друг к другу, что едва оставалось место развернуться. Помещение «Серебряного копыта» было крошечным, низко нависающие потолочные балки порой грозились больно удариться о голову Шен. За пыльной, покрытой жирными пятнами стойкой стоял меланхоличного вида пожилой мужчина с блестящей в свете канделябров лысиной. Сухой тряпочкой он протирал чисто вымытые тарелки, и косситка поблагодарила судьбу за то, что он хотя бы не плюет в них. За время пребывания в людских поселениях она насмотрелась и не такого.

Сев за самый дальний столик, Варрик жестом пригласил Инквизитора присоединиться. Шен в который раз поразилась проворству этого маленького гнома — в его руках тут как тут оказался полный кувшин медовухи, которую он не медля принялся разливать по деревянным кружкам. После второй такой кружки гном, наконец, заговорщически ухмыльнулся и наклонился вперед, упершись локтями в столешницу и не сводя глаз с Шен.

— Итак, давай рассказывай все по порядку.

— Не понимаю, о чем ты, — косситка посмотрела в сторону с видом искренней заинтересованности в отделке стен. — Я уже сказала тебе все, что могла.

— Да брось. Ты сама не своя с тех самых пор, как поперлась в одиночку в Вал-Руайо. Я покопался в твоих графиках, и именно в тот день ты хотела заняться расследованием дела в Белой Церкви. Кажется, храмовники запрашивали помощи по весьма деликатному вопросу. Серьезно, Шен — проклятье? Эти лириумные наркоманы режут друг друга в собственных постелях и валят все на какое-то загадочное проклятье, и ты им веришь? С ними опасно иметь дело, и я тебе говорил, чтобы взяла хотя бы Кассандру. — Он неодобрительно покачал головой и вздохнул. — Я волнуюсь за тебя. Ты молчишь как рыба на любые вопросы о том, что там произошло. Эти храмовники… они что-то сделали тебе? Что-то плохое? — его лицо всем своим видом выражало сочувствие и сострадание, но гном и не подозревал, что его догадки не идут ни в какое сравнение с правдой.

— Я… — магесса запнулась и прикрыла глаза, пытаясь успокоить внезапно пустившееся в бешеный галоп сердце. — Ты скажешь, что я сошла с ума. Да я и сама иногда так думаю.

— Не скажу. Поверь мне, за свои годы я видел такое, что любой покрутил бы пальцем у виска, но оно было. Было взаправду. Не бойся, я никому не расскажу, если ты сама этого не захочешь

Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, приготовившись к отповеди, но его ожидания не оправдались — Шен путалась, заикалась и периодически впадала в длительное молчание, будто шокированная собственными словами. Все, что сумел вытянуть из ее рассказа гном — это то, что храмовники напали на нее, а затем умерли от чего-то неизвестного. Спрятавшись в тоннелях под Церковью, которые до сих пор оказались не закрыты, косситка пережила кошмарные видения, провалилась в Тень и… забыла почти все, что с ней произошло. Она не могла вспомнить, кто или что помогло ей убежать от храмовников, не могла сказать, что видела в Тени и как туда попала. К концу рассказа черные глаза Шен блестели от наворачивающихся слез. Инквизитор могла сколько угодно ругать себя и изо всех сил напрягать память — бесполезно. Что-то важное ускользало от нее, дразня и издеваясь, и это причиняло ей страдания. В одном лишь Шен была уверена: она встретила нечто в Церкви, и теперь ей не будет покоя, пока она не вспомнит, что именно это было. О кошмарах, в которых ей являлись видения о жестоких убийствах, странном кинжале и голубых глазах косситка умолчала. Варрику незачем знать об этом, в конце концов, это всего лишь сны, порожденные растревоженной душой.

— Та-ак… — протянул гном, задумчиво поглаживая подбородок. Шен заворожено смотрела, как отблески свечей отражаются в его многочисленных золотых побрякушках. Она никогда не понимала, зачем некоторые навешивают на себя столько металла? — Судя по всему, тут замешано что-то нечистое. По крайней мере, судя по тому, что я видел раньше. И скорее всего, магия крови и контроль разума. Ты ведь знакома с этим, верно?

Косситка не ответила. Она не любила говорить о том, чему ее учил господин. Магия крови была под запретом, но в Инквизиции на многое смотрели сквозь пальцы. Правда, скрыть порезы на руках было гораздо труднее, чем просто хранить молчание о своих способностях. Поэтому Шен просто предпочитала делать вид, что она обычный маг, каких сотни, и не владеет подобной силой. Варрика трудно было обмануть, но он также понимал и то, что косситке трудно дается ношение масок. Не слишком полезное свойство, учитывая обычаи страны, в которой находилась магесса. Маски здесь были таким же привычным делом, как угнетение эльфов и магов.

Больше из косситки вытянуть Варрику почти ничего не удалось. Они просидели за тем же столиком до самого вечера, и когда гном попытался уговорить Шен хотя бы поужинать, она лишь наотрез отказалась, сославшись на то, что ее мутит после медовухи, хотя никаких признаков опьянения он не заметил. В конце концов, промучившись с ней до темноты, Варрик наконец отпустил ее наверх — поспать до утра. Может быть, после этой беседы ей станет легче. Дела Инквизиции не ждут, и если у командира депрессия, это надо было срочно исправлять. Решив, что утро вечера мудренее, гном вышел из таверны и направился по своим делам. Позже он вернется сюда и проверит, как дела у его подопечной, а пока даст ей отдохнуть. Варрик и не подозревал, что чьи-то прищуренные глаза внимательно следили за ними весь вечер, наблюдая с противоположной стороны таверны сквозь завесу табачного дыма и копоти. Чьи-то холодные, злые глаза.

Шен ворочалась в постели, не в силах заснуть. Беседа с Варриком разбередила ее душевные раны еще больше, и теперь она не могла выбросить из головы навязчивые мысли, постепенно превращающие в горячечный бред. Ей казалось, что сам ее разум играет с нею. Она ощущала крепкую невидимую стену, возведенную между ее сознанием и тем, что она всеми силами старалась вспомнить. Тем, что в искаженных и гротескных образах приходило в снах. В конце концов она все-таки провалилась в тревожную дрему, перемежающуюся кошмарами и короткими периодами покоя. Если так будет продолжаться и дальше, она попросту свалится от усталости и тревоги. Когда тихо скрипнула входная дверь в ее комнату, Шен этого даже не услышала — ее голова гудела, в ушах стоял невыносимый звон, то ли от выпитого накануне спиртного, то ли от чего-то другого. Сны пробирались сквозь нее в реальность, и косситка уже с трудом могла сказать, спит она или бодрствует. Вот и сейчас ей казалось, что это всего лишь очередной дурной сон. Ведь только во сне она могла видеть, как в углу ее комнаты, скрытая темнотой, высится чья-то молчаливая фигура.

— Наконец-то я нашел тебя… Шен, — произнес человек и, ступив вперед, сбросил капюшон. Косситка тихо выдохнула, резко сев на постели и глядя затуманенными глазами на незнакомца. Впрочем… незнакомцем его было не назвать. Все его тело до самой шеи было закутано в черную ткань мантии, на плечи был небрежно брошен плащ с серебряной заколкой в виде скрещенных мечей и книги. А его лицо… о боги, это лицо было страшнее любого кошмара. Его будто погрузили в кипящее масло; кожа почти везде облезла, ужасно изуродовав когда-то симпатичные черты. На вид ему было лет пятьдесят, хотя с такими уродствами трудно было определить его точный возраст. Один глаз его заплыл и выглядел белым, слепым и мертвым, другой — темнел на фоне бледной кожи злобой и ненавистью. Этот взгляд резанул Шен не хуже ножа, и она дернулась назад, но не сделала ни одной попытки напасть. Ее словно гипнотизировали, и она была в силах лишь зачарованно смотреть на это… существо, которое даже сложно было назвать человеком. В ее сердце шевельнулась жалость к нему, но тут же умерла под лавиной страха.

— Видишь, что ты сделала со мной? — усмехнулся человек и поднял руки, стягивая с них перчатки. — После того дня я каждый день вспоминал тебя, моя дорогая. Каждый вечер, ложась спать в грязной канаве, без средств к существованию, умирая от боли, я думал о тебе. Ведь ты всегда была моей любимой ученицей.

— Гос.. подин? — выдавила косситка, только сейчас осознавая, откуда знала это лицо. В памяти ревущим пламенем взметнулись воспоминания о дне, когда она наконец освободилась от прошлого и начала свой путь. Что ж, похоже, прошлое само настигло ее. И бежать ей теперь было некуда. — Я думала, что вы…

— Умер? — перебил ее магистр, подходя поближе и башней возвышаясь над магессой. — Да. Поначалу я тоже так думал. Я и сейчас так думаю, Шен. Но знаешь, что мешало мне упокоиться с миром и отпустить? Ты.

Задрав рукав, он достал нож и прижал его к своим бледным венам.

— Я никогда не показывал тебе одного заклинания, что ж… думаю, оно тебе понравится. Если бы ты не попыталась меня убить, то знала бы его. — Лезвие двинулось, продавливая кожу под своим натиском, пока та не лопнула, и горячая карминовая кровь не заструилась по ладони господина, капая на пол. Широко раскрыв глаза, Шен, боясь вздохнуть и пошевелиться, наблюдала за странным ритуалом. Кровь вдруг перестала течь вниз и вместо этого поползла по руке обожженного человека, заползая под одежду, вспыхивая рубиновым светом, впитываясь и окутывая тело магистра едва различимым багровым туманом. Он запрокинул голову, и единственный его зрячий глаз закатился, словно в припадке экстаза. А косситка не успела даже моргнуть, как невидимые красные нити, раскинув свою паутину, ринулись к ней. Ее тело дернулось в первой и последней робкой попытке освободиться из-под действия нечестивой магии, но проиграло — неведомая сила прижала его к кровати. Горло сжалось в ледяных тисках, и магесса захрипела, судорожно пытаясь найти в памяти отражающее заклинание. Но увы — такие были ей неизвестны. Она знала так мало о магии крови, что так и не озаботилась защитой от ее действия. А ее тем временем все сильнее и сильнее вдавливало в скрипучий матрас, стонущий под внезапно навалившимся на него весом, воздуха в легких становилось все меньше и меньше.

— Если я захочу, то ты сама свернешь себе шею, — самодовольно произнес магистр, наблюдая за корчащейся на кровати косситкой с явным удовлетворением. — Но не хочу убивать тебя так быстро. Я всегда хотел сделать так, чтобы ты страдала. Страдала так же, как страдал я. Когда я с тобой закончу, ты будешь жива… но сомневаюсь, что ты сама захочешь жить.

Давление на ее горло слегка ослабло — ровно настолько, чтобы она смогла со свистом втянуть крошечную порцию воздуха в трепещущие легкие. Магистр положил рядом с кроватью нож и усмехнулся. Шен скосила глаза и тихонько всхлипнула от ужаса. У господина были на нее большие планы. «Ты ведь понимаешь, за что я наказываю тебя, Шен?» — его голос откуда-то из прошлого прорезал густую тишину, живо напоминая все те издевательства, которые косситке пришлось перенести от рук этого человека. Но то, что она сделала с ним, было куда хуже.

— Про… стите… меня… — прошептала она, в кровь кусая губы. По ее щеке поползла соленая, липкая слеза. Ей правда было очень жаль, что в тот день она не поступила по-другому, но прошлого уже было не изменить. Магесса закрыла глаза, попытавшись отстраниться от собственного тела, как она, бывало, делала, когда побои становились невыносимыми. Раньше у нее получалось, но сейчас — она ощущала каждую клеточку своего тела, каждую горящую болью и сожалением клетку своего смертельно уставшего мозга. — Про… сти…

— Нет. — Голос магистра хлестнул ее мокрой плетью, и она бы вздрогнула, если бы только могла. Но тело Шен распласталось на кровати, вытянувшись в струнку, до предела — она почти могла расслышать, как натужно скрипят связки и трещат ее кости. Боль пронизывала ее существо, заставляя все сильнее кусать губы. Веки ее задрожали, но вытереть слезы боли и страха косситка не могла. Она не могла пошевелиться. — Я пришел отдать тебе долг, ученица. Так прими же мой дар.

Он вздернул руки и сложил их в неизвестный магессе символ, готовясь прочитать заклинание. Она понимала, что хочет сделать господин. Сейчас Шен протянет руку и против собственной воли сожмет в ней нож. А затем… а затем комната погрузилась в тишину. Косситка лежала, ожидая, когда же господин начнет свою замысловатую пытку, но в конце концов не выдержала и открыла глаза. То, что она увидела, заставило ее губы приоткрыться в бессильной попытке закричать, но все, что ей удалось — это сдавленно захрипеть. Воздух покинул ее легкие, она перестала дышать, и ей казалось, что само ее сердце замерло от ужаса.

Магистр стоял на коленях у кровати. Его черные одежды были испещрены глубокими разрезами, сквозь которые можно было разглядеть быстро расплывающиеся кровавые пятна. Обе его ладони были проткнуты насквозь, и пальцы его рук судорожно сжимались и разжимались, словно в отчаянной попытке сплести защитное заклинание. На его лице отражалось выражение полнейшего непонимания — все произошло так быстро, что он даже не успел понять этого. Он не видел, кто нанес ему эти порезы, он только почувствовал, как все его тело взорвалось болью. Холодный металл полосовал его кожу, но он так и не смог увидеть, кто держал в руках оружие. На глазах Шен магистр попытался было крикнуть, но не успел — на его лице, прямо поперек губ, появилась еще одна глубокая рана, и человек захлебнулся кровью. Он пытался что-то выкрикнуть, но только бессильно всхлипывал, пытаясь проткнутыми руками зажать зияющий порез. Кровавая улыбка навсегда расцветила его и так уродливое лицо, и косситка почувствовала, как к горлу подкатывает горький комок тошноты. Она никогда прежде не видела, чтобы человека резали столь методично, безжалостно, с хирургической точностью рассчитывая каждый удар. Ни один порез не пришелся на жизненно важные артерии или вены, ни один удар ножом не повредил внутренних органов. Тот, кто сделал это — не хотел убивать его. Он хотел заставить его замолчать. Теперь магистр мог лишь скулить от боли, но не творить заклинания.

— Это ты должен просить прощения… — раздался чей-то до боли знакомый голос из темноты, но сколько бы Шен ни вглядывалась в полумрак, она видела лишь пляшущие на стенах тени. — У нее.

— Я-а-а-а… — простонал господин, скользя ладонями на мокром от крови полу и безуспешно пытаясь подняться. — Прош-шу… про… прош-ше… ния, — наконец выдавил он, отплевываясь от розовой пены, покрывшей порезанные губы. Чья-то невесомая тень, которую можно было увидеть лишь краем глаза, скользнула сбоку от человека, и к его горлу прижалась острая сталь. Зазубренное лезвие странно изогнутого кинжала с рукоятью в виде головы дракона не дрогнуло ни на один миг.

— Посмотри ей в глаза, — голос был хрипловатым, как будто его обладатель слишком давно не произносил слов. Из темноты позади скорчившегося на полу магистра проступили ярко-голубые глаза, и магесса тихо вскрикнула, прижав уже освободившиеся от магического плена руки ко рту. Она не могла оторвать взгляда, как бы ни хотела просто отвернуться и не смотреть, как бы ни кричало все внутри нее, что это неправильно, чудовищно, жестоко. Но она не могла.

Магистр с трудом разлепил свой единственный глаз и попытался сфокусироваться на лице косситки. Наконец поймав взгляд Шен, магистр попытался выдавить что-то своими изуродованными губами, превратившимися в подобие пасти гротескного чудовища, но не смог. Из уголка его рта толчками выплескивалась кровь, и он просто хрипел и булькал, окончательно утратив всякое сходство с человеком. А чистые, как небо, и такие же холодные голубые глаза пристально глядели на Шен. Наконец она сделала вдох полной грудью, посмотрела на еще живого, но искалеченного господина, и кивнула.

В ту же секунду лезвие кинжала разрезало шею человека так, что его голова запрокинулась назад, он нелепо взмахнул руками и рухнул в натекшую лужу собственной алой крови, в последний раз дернулся и затих. Он был мертв. Он наконец был по-настоящему мертв, но смеяться Шен уже не хотелось. Ее сердце сковало ужасом, но одновременно она ощутила покой, будто наконец нашла то, что искала так давно. Магесса приподнялась и протянула руки во тьму, словно пытаясь обнять ее, слиться с ней, и улыбнулась дрожащими губами. Она точно знала, что теперь все будет хорошо, и хотя душу ее сжимали цепкие и острые когти страха, она чувствовала, что освобождается. Ей не хотелось смотреть на магистра, лежащего на полу окровавленным черным куском мяса. Это было необходимо ей, необходимо, как воздух, но никто не понимал… никто, кроме него. Косситка сползла с постели, чувствуя странную легкость во всем теле, и сделала шаг вперед, ступив босыми ногами в остывающую багровую жидкость, которая сейчас, казалось, заливает весь пол от стены до стены. Но ей было плевать. Она не ощущала ни холода, ни боли, ни усталости. Шен как будто очнулась после долгой, тяжелой болезни, что чуть не убила ее.

— Коул… — прошептала она, и в ту же секунду все закончилось. Не было больше голубых сияющих глаз, не было кинжала, не было теней. Комната ее была абсолютно пуста. Руки магессы повисли плетьми, и она, несколько секунд тупо глядя в пустоту перед собой, словно ждала чего-то. Ждала, может быть, что проснется, все это окажется только сном, очередным кошмаром, но она не просыпалась. И уже не отпускала имени, которое с таким трудом пришло в ее память. Коул. Коул. Коул… Встряхнув головой и не потрудившись даже вытереть высохшие дорожки слез с лица, Шен, скользя и спотыкаясь, рванулась к двери. Слетев со ступенек, косситка — в одной ночной сорочке, растрепанная, заплаканная, с синяками на запястьях и шее, босая — выбежала из таверны с игривым названием «Серебряное копыто» в мерзлую полночь. Когда она оседлала свою лошадь, уже начал накрапывать дождь. Темные улицы, где уже давно не горели фонари, заглушили отчаянный стук копыт по мостовой и скрыли фигуру одинокой всадницы от чужих глаз.

Но до сих пор говорят, что ту ночь в таверне ни один житель Деланжа никогда не забудет.

***

— Коул?..

Здесь его нет, твердил холодный и расчетливый голос внутри Шен, но она упорно отметала его. Мелкий дождь накрапывал уже несколько часов, и она промокла до нитки, но не сдавалась, хотя и сама не понимала, зачем ищет его среди темных переулков затихшего ночного городка. Лошадь ее медленно брела по неуклюже сложенной мостовой, спотыкаясь и сонно мотая головой. Поводья косситка давно отпустила — она и сама не знала, куда ей ехать. Все равно эти поиски были бессмысленными. Она видела, на что способно это существо, и если Коул не хотел, чтобы его нашли — она его не найдет. Никогда. Ни сегодня, ни спустя годы. Сердце болезненно сжималось, и Шен не могла понять, почему она чувствует себя такой потерянной, как будто от ее тела отрубили часть. Она ощущала пустоту. Эта пустота была внутри нее.

Свернув в узкий переулок, магесса спрыгнула с лошади и огляделась. Здесь почти ничего не было видно — лишь тусклый лунный свет освещал высокие уродливые стены прижавшихся друг к другу домов, как будто они тоже дрожали от холода в эту осеннюю ночь. Косситка уже не обращала внимания на дождь, и ее белые волосы, превратившиеся в сосульки, неприятно холодили плечи. Она уже не вспоминала о том, что ее должен был забрать из таверны Варрик — она вообще уже забыла о гноме и о том, зачем приехала в город. Сейчас все это казалось таким неважным. Она пришла сюда потому, что должна была встретиться лицом к лицу со своими кошмарами. Только вот Шен никак не могла предугадать, что это будет столь мучительно. Магистр теперь внушал ей страх не более чем камень у дороги, покрытый мхом и наполовину утонувший в песке. Такой же холодный, мертвый, лишенный души. Он перестал быть человеком уже очень давно — еще до встречи с маленькой косситской девчушкой, которую ожидала незавидная судьба. Иногда магесса думала, что ей суждено никогда не найти своего места в этом мире. Ни среди своего народа, ни среди какого-либо другого.

Может быть, ей тоже лучше всего было бы стать лишь бесплотной тенью, существующей где-нибудь на границе между мирами, позабытой живыми и мертвыми. Может быть, тогда она наконец перестала бы чувствовать себя пустой. Прислонившись спиной к каменной кладке, она опустила голову и уставилась в землю. И чего она ожидала? Сейчас ей казалось, что Коул — это просто созданная ее воспаленным разумом личность, придуманная фантазия, существующая лишь в ее сознании, чтобы она не чувствовала себя слишком одинокой. Не было никакого Коула, не было никого, кто смог бы понять… И всех этих людей убила Шен. Убила с помощью магии крови, которую столь тщательно скрывала. Но сила — это то, что не может вечно прятаться за возведенными стенами, сила требовала выхода, и она этот выход нашла. Превратила Шен в сумасшедшую убийцу…

Ее губы задрожали, но проливать слезы косситка уже не могла — она выбилась из сил, замерзла, устала, ее трясло от пережитого ужаса, но возвращаться домой в крепость казалось мыслью столь же крамольной, как и возвращение в таверну. Она сама навлекла на себя гнев богов. Она сама виновата во всем, что с нею произошло. И теперь расплачивается… магистр был прав, он всегда был прав, а она его не слушала. Но, как ни странно, Шен уже не сожалела о его смерти. Так было нужно, чтобы она сама смогла идти дальше. Без этого столкновения она бы просто сгнила изнутри и превратилась в бездумную марионетку жестокого и эгоистичного человека. Но крохотная, почти незаметная надежда, которая жгла сердце магессы, никак не хотела умирать.

— Коул… — наконец прошептала она почти неслышно, но она была уверена: он слушает. — Если ты сейчас здесь, то знай — я жалею о том, что сказала там, в тоннелях. Я не думаю, что ты… — она запнулась и встряхнула волосами, словно не могла найти подходящих слов. — Нет. Не так. Я не знаю, кто ты или что ты такое. И мне все равно. Будь ты демон или дух, призрак или человек, забытый бог или просто заблудившаяся душа… — Ее горло сдавило, и она попыталась сглотнуть вставший в нем комок. — Ты нужен мне. Пожалуйста, не уходи. Не бросай меня одну…

Ответом ей была тишина. Да Шен и не ожидала ответа. Это была ее последняя попытка доказать самой себе, что она не сошла с ума, что тот парень, которого она видела в Церкви и который так запал ей в душу — был реален. Что ж, похоже, она больше не может выполнять обязанности Инквизитора. Сумасшедшие не должны руководить людьми и вести их в бой. Все, что она теперь может, это обречь их на смерть. Закрыв лицо руками, косситка порывисто вздохнула и медленно осела на землю. Пусть так… Пусть. Она останется здесь, а поутру стражники найдут ее окоченевшее тело. Больше нет смысла бороться, ведь магесса даже не может отличить реальность от иллюзий. Магистр добился своего: она больше не хотела жить.

— Не надо… — сначала ей показалось, что этот голос звучит прямо у нее в голове. Очередной голос, один из многих, которые всегда сопровождают безумцев. Замолчи, замолчи! Хватит терзать мою душу, отпусти меня, взмолилась она, сжавшись в комок. Эту фразу она уже слышала. Точно так же началось ее безумие, в тот самый момент, когда вошла в Церковь. Но голос продолжал: — Не грусти, пожалуйста…

Чья-то рука осторожно тронула ее за плечо, покрывшееся тонкой пленкой холодной дождевой воды. Эта ладонь казалась теплой по сравнению с ее ледяной кожей, и Шен вздрогнула, резко подняв голову. Прямо перед ней, опустившись на колени, сидел тот самый парень. Она сразу узнала его — светлые растрепанные волосы, такие же мокрые, как и у нее, спутанные и постоянно падающие на глаза; потрепанная одежда, которая никак не могла защитить от порывистого ветра в такую погоду; неуверенная попытка улыбнуться и теплые, немного напуганные глаза. Они совсем не были похожи на те два горящих голубых огонька, в которых не было ни малейшего намека на человечность, они не были похожи на глаза чудовища, которые Шен видела в комнате таверны. Это не мог быть тот монстр, разрезавший магистра, словно оленью тушу. И все же это был он. Коул.

— Ты вернулся?.. — спросила косситка, сама осознавая, каким глупым прозвучал этот вопрос. Вот же он, живой, дрожащий, мокрый, похожий на воробья. Настоящий. И как только она могла сомневаться в его реальности? Абсурд. — Ты… ты убил…

— Я поступил плохо, — на лице парня отчетливо проступило беспокойство, и от медленно отшатнулся. — Ты сердишься на меня… Из-за этого ты такая грустная?

Шен беззвучно рассмеялась. Он выглядел таким невинным, словно дитя, которое случайно разбило любимую мамину вазу, и теперь не знает, как попросить прощения за свой проступок. Какое же он чудовище? Косситка покачала головой, как бы говоря — нет, не сержусь, и осторожно протянула руку, словно желая коснуться его лица. Она помнила, как в прошлый раз он отшатнулся от ее руки, как от ядовитой змеи, как в ужасе раскрылись его глаза. Наверное, ему часто причиняли боль люди. Поэтому он не хотел, чтобы его видели. Но теперь что-то в нем — в них обоих — изменилось до неузнаваемости, пустота исчезала, и неизменными оставались лишь их внешние оболочки. Что-то обрывалось безвозвратно, рушилось в бездну, как старый, прогнивший дом, наполненный горькими воспоминаниями. И что-то начиналось. То, чему пока она не могла дать названия, но знала: ее путь еще не закончен. Теперь — нет.

— Шен, — вдруг произнесла косситка после долгого молчания. — Ты можешь звать меня Шен.

— Хорошо… Шен, — послушно повторить парень, и магесса не могла не улыбнуться. Он так старался, так отчаянно старался быть человеком, что напомнил ей саму себя.

— Тебя очень долго не было, — произнесла косситка, ладонью смахивая с лица капли дождя. Или она снова плачет? Странно, но ей трудно было сказать. Она никогда прежде не ощущала ничего подобного. Ей хотелось кричать от этого нового чувства, поселившегося в душе, кричать, танцевать, кружится в ночной тишине. Она была… счастлива? Наверное. Магесса раньше никогда не знала, что это такое.

— О чем ты? — он криво улыбнулся, пытаясь скопировать выражение лица косситки. — Я все время был здесь.

— Ты весь дрожишь, — сказала Шен, но парень только пожал плечами. Он был привычен к холоду одиночества. Но ей так хотелось показать ему, что теперь он больше не будет один, не будет проводить долгие часы, дни и месяцы во тьме, что есть в этом мире одно-единственное существо, которое хотело помочь ему. Протянув руки, она взяла молодого человека за плечи и быстро притянула к себе. Он даже не попытался сопротивляться — должно быть, от удивления, но он замер, как кролик под взглядом удава. Шен чувствовала, как напряглись его мышцы под тонкой кожаной курткой, как его сердце на несколько секунд забилось быстро, испуганно, словно пойманная птица. Закрыв глаза, косситка ожидала, что он исчезнет, просыплется песком сквозь пальцы, унесется с ночным ветром — но этого не произошло. Худые плечи все еще подрагивали под ее ладонями, и были более реальны, чем все последние два месяца ее жизни. Он не отстранился, не исчез, не выразил ни единым словом, ни единым жестом своего недовольства.

А когда тонкие холодные пальцы, едва заметно дрожа, впились в испещренную спину косситки, едва прикрытую промокшей насквозь тканью ночной сорочки, когда худые, но сильные руки притянули ее к себе — она тихонько вздохнула. И улыбнулась. Обняв Коула, прижав к себе и осторожно гладя его мокрые волосы, ей хотелось только одного: чтобы никто, никогда, ни в это мире, ни в другом — не смог бы причинить ему боль.

Когда ночная тьма рассеялась над городом, и из-за горизонта вышло тусклое, далекое осеннее солнце, дождь наконец прекратился, и Коул все еще был здесь. С ней. Он не исчез — и почему-то Шен была уверена, что он уже не исчезнет...

Часть 3. Выбор

 

Они добрались до крепости к полудню — день, да и ночь тоже, выдались долгими и тяжелыми, и теперь магессе уже не казалось, что она обезумела. Напротив, ее не покидало ощущение, что она все последние месяцы провела в полусонном бреду, а теперь наконец очнулась. Она начала жить. Как будто отвечая на ее мысли, тучи наконец рассеялись, и из-за них показалось солнце. Подъехав к воротам крепости, она кивнула стражникам, и железная решетка медленно, со скрипом поднялась, впуская Инвизитора в ее владения. Правда, владениями Шен этот огромный замок трудно было назвать — это скорее была штаб-квартира ордена, которую она даже не потрудилась как следует изучить. Зато здесь всегда топили камины. Сейчас это казалось весьма существенной деталью обстановки после пронизывающего ночного холода. Никто не задал ни одного вопроса о том, что за парень сидит в седле позади косситки и неуверенно озирается, жадно впитывая глазами открывшуюся ему картину. И было от чего удивиться: Коул прежде никогда не видел ничего подобного. Крепость не была похожа ни на Башню Круга, ни на Белую Церковь. Гигантское здание раскинулось на уступе скалы, словно хищная птица, и было столь же мрачным и угрюмым. Черные стены поднимались так высоко, что приходилось задирать голову, дабы рассмотреть острые шпили башен, на которых развевались кроваво-красные флаги с символом Инквизиции. Единственная дорога к крепости пролегала через узкое ущелье и круто забирала вверх, поэтому подняться к замку можно было лишь выстроившись в узкую колонну. Это давало неплохие преимущества, если придется оборонять крепость от врагов. С другой стороны скала резко обрывалась в море, и из окон по ту сторону замка можно было разглядеть подернутые дымкой рифы, о которых разбивались покрытые белоснежной пеной волны. Правда, поговаривали, что шпионы Красных проникли даже сюда, но Шен в это не верила. Она поручила Кассандре лично проверять каждого, кто входит сквозь ворота, и полностью доверяла ей в этом деле.

Едва въехав во внутренний двор, окруженный высокими каменными стенами гномьей постройки, Шен почувствовала, что порывистый ветер, бьющий в лицо и доносящий с моря запах соленой воды, утих. Спрыгнув с лошади, она передала поводья конюху и распорядилась хорошенько вычистить и накормить Хиссру — шутка ли, лошадь выбилась из сил не меньше хозяйки. Навстречу Инквизитору уже выходил Варрик с весьма озабоченным видом: ночью он вернулся в таверну и услышал леденящую кровь историю о произошедшей резне и о том, как какая-то женщина, словно безумная, унеслась в ночь, не потрудившись даже одеться подобающе. Он, конечно, не стал задавать вопросов, забрал из трактира вещи Шен и вернулся в крепость, здраво рассудив, что становиться между косситкой и ее целью может быть весьма опасно для здоровья. Теперь же, судя по выражению лица магессы, он был твердо убежден, что поступил правильно. Шен обменялась с гномом парой фраз, заверив того, что все в порядке и человек в таверне напал на нее, поэтому она вынуждена была убить его. Эту историю она хорошо продумала еще по дороге к крепости. По ее версии, человек этот был разведчиком Красных Храмовников и пользовался их умениями, чтобы лишить Шен способностей. Конечно же, ей ничего не оставалось делать, кроме как защищаться всеми доступными способами. Варрик вряд ли поверил в эту историю, но расспрашивать дальше не стал, лишь многозначительно хмыкнул и, пожав плечами, оставил косситку одну.

Это окончательно убедило ее в том, что никто, кроме нее, даже не подозревал о присутствии Коула. Бросив на него вопросительный взгляд, Шен вздохнула и потерла бровь. Парня это обстоятельство, кажется, совершенно не удивило. Его способности были поистине великой тайной, и косситка никогда прежде не видела и не слышала ни о чем подобном. При этом она ни разу не замечала, чтобы Коул читал хоть какое-то заклинание, пользовался жестами или хотя бы закрывал глаза. Казалось, что он пользуется дарованной ему силой так же естественно, как люди пользовались умением ходить и говорить. Сделав про себя заметку пошерстить местную библиотеку на предмет хоть мимолетного упоминания о подобных способностях, Шен молча кивнула молодому человеку и сделала жест следовать за собой. Повернувшись, она зашагала к воротам, ведущим в левое крыло крепости — туда, где находились жилые помещения и ее собственные покои. Только сейчас ей пришло в голову, что скрывать присутствие Коула будет довольно проблематично. Если она попросить выделить отдельную комнату для нового постояльца, неминуемо начнутся расспросы. К тому же, если она станет разговаривать сама с собой, могут подумать, что у нее совсем помутился рассудок. Коул же, судя по всему, вовсе не горел желанием знакомиться с каждым обитателем замка и просто следовал за Шен. Что самое странное, никто ни разу в него не врезался, как будто неосознанно обходя невидимое препятствие. Это заставило магессу подумать, что дар, которым обладает блондин — не просто невидимость, но нечто большее. Возможно, Варрик был прав, и все это имело определенную связь с магией крови и проникновением в чужой разум.

Но сейчас она была слишком вымотана, чтобы об этом думать, а потому просто повела Коула наверх, по бесконечно длинной лестнице, ведущей на последние этажи. Дверь в ее покои охраняли все те же стражники, которые при виде госпожи поспешно расступились и открыли перед нею дверь. Кивнув им и сделав не слишком удачную попытку улыбнуться, Шен вошла внутрь и, подождав, пока Коул войдет следом за ней, заперла покои на замок — не хватало еще, чтобы в самый неподходящий момент к ней ворвались с очередным наиважнейшим делом. Сев на стул у окна, она вздохнула и поняла, что совершенно не представляет, что делать дальше. Парнишка же, не обращая внимания на ее замешательство, бешено вертел головой, оглядывая комнату и восхищаясь на первый взгляд совершенно незамысловатыми вещами — драпировкой на стенах; большим тканым гобеленом, висящим над кроватью и изображающим какую-то скучную батальную сцену; затейливо украшенным окном, из которого открывался вид на обрыв и бесконечное серо-стальное небо, расцвеченное золотистым и розовым; сложенным из красного кирпича большим уютным камином, на котором были расставлены магические амулеты, какие-то алхимические колбы, а на стене сверху были развешены пучки пряно пахнущих трав. Все здесь было ему интересно, все вызывало ощущение уюта, покоя и домашнего очага. Правда, до того, как сюда пришел Коул, магессе покои казались отвратительными. Она никак не могла избавиться от ощущения, что живет чужой жизнью, пользуется чужими благами, идет чужой дорогой. Теперь все это исчезло, словно сон. Это был ее дом.

— Коул, — позвала она, и тот немедленно повернулся к ней, моргнув от неожиданности. Странно, что он вообще до сих пор не исчез. Наверное, Шен теперь никогда не сможет избавиться от подсознательного ожидания того, что парень вот-вот растворится в воздухе. — Это моя комната. Но ты, если хочешь, можешь жить в любой другой, если… — она кашлянула. — Если тебе здесь не нравится.

— Мне очень нравится, — возразил он, совершенно не подозревая о всей неловкости ситуации. Косситка выругалась про себя, напомнив себе о том, что паренек абсолютно не знаком с этикетом и нормами поведения в обществе. Что ж, ей же хуже. Шен неосознанно принялась накручивать прядь волос на палец, отводя глаза и стараясь не смотреть в лицо парня слишком уж пристально.

— Ну что ж… ты, наверное, уже догадался, что этот замок принадлежит мне, так что можешь ходить свободно. Все равно никто тебя не увидит, так что вреда от этого не будет, — ей показалось, или в голосе магессы прозвучала попытка убедить саму себя? Она попыталась прогнать это ощущение как можно дальше. — Ты пока осмотрись здесь, а я спущусь и принесу чего-нибудь поесть. Не знаю, как ты, а я умираю с голоду.

Лицо Коула просветлело, и он быстро кивнул. Шен поняла, что тот, должно быть, до сей поры перебивался тем, что удастся незаметно стащить у торговцев в городе, проезжающих обозов с продовольствием или из небогатой кухни Церкви. Она была недалека от правды — от ее глаз не укрылось то, каким тощим выглядел паренек даже с учетом одежды, которая была ему на пару размеров велика. Вздохнув, косситка улыбнулась Коулу и вышла из покоев, на ходу размышляя о том, что отныне ее жизнь обещает быть невероятно интересной и захватывающей. Право, не каждый день увидишь Инквизитора, который живет с невидимкой. Наверное, теперь повара будут думать, с чего бы это Шен стала есть за двоих. Прихватив в кухне поднос с фруктами, хлебом, сыром и молоком, она решила, что этого хватит, и поскорее направилась обратно, опасаясь, как бы Коул в ее отсутствие не решил, что самое время исчезнуть снова. Но ее опасения не оправдались — он ждал ее все там же, казалось, даже не сдвинувшись с места. То ли по привычке, то ли от переизбытка новых ощущений, но он инстинктивно держался на темной стороне комнаты, которая плохо освещалась светильниками. В руках у него была колба с зельем лириума, которую он с интересом разглядывал и даже, кажется, хотел было открыть.

— Не стоит, — произнесла магесса, прикрывая за собой дверь и ставя поднос на стол. — Это опасно, особенно для не-магов.

— Я слышу, как он поет, — эхом отозвался Коул и, помедлив несколько секунд, с явным разочарованием вернул лириум на место. — Красивая мелодия.

— Да, пожалуй, — с удивлением согласилась магесса. Если Коул может слышать песню лириума, это могло означать лишь одно: он обладал Даром. Только, похоже, совершенно не таким, как у остальных магов. Интересное наблюдение, которое косситка запомнила наряду с остальными. — Надеюсь, этого хватит? — неуверенно осведомилась она, указывая на поднос со скудной едой. — Если нет, то я могу принести чего-нибудь еще… — Шен запнулась, увидев, с каким восторгом загорелись глаза Коула. Похоже, такого королевского обеда он давно не видал, и ей почему-то стало стыдно. То ли за себя, то ли за тех, по чьей вине у этого несчастного юноши не было даже того, что косситка считала самим собой разумеющимся. Полгода, проведенные в качестве главы Инквизиции, определенно ее разбаловали, а ведь не так давно она и сама питалась объедками и жила в разваливающемся домишке.

Пообедав, они еще немного побеседовали — Шен рассказала Коулу об ордене, о своих новых обязанностях, о том, чего ожидать от обитателей замка и о многом другом. Парень слушал внимательно, но к концу разговора ей стало казаться, что монотонные разъяснения ему постепенно наскучили. Внезапно ей в голову пришло, что блондин до сих пор покрыт полузажившими порезами, синяками, грязью, запекшейся кровью и пылью, не говоря уже о тех лохмотьях, которые он носил в качестве одежды. Решительно поднявшись из-за стола, она взяла его за руку и потянула к боковой двери комнаты, которая вела в личную купальню. Нагрев воду в большой деревянной ванне с помощью заклинания огня, она велела парню как следует вымыться и шмыгнула за дверь, резко захлопнув ее за собой, и краем глаза заметив, что Коул с абсолютно растерянным видом стоит посреди крошечного помещения с единственным окном под потолком и беспомощно смотрит ей вслед. Ничего, привыкнет. Шен попыталась не думать об этом и немного успокоилась, услышав плеск воды. Кажется, ее поняли правильно. Сама же она в спешке переоделась и выбросила свою порванную, заляпанную и промокшую сорочку в окно — все равно ее уже было не спасти. В шкафу отыскалось простое льняное платье со шнуровкой у горла и широким кожаным поясом, и не утруждая себя длительным выбором, Шен облачилась в это нехитрое одеяние. Взглянув в зеркало, стоящее у кровати, она удивилась произошедшим с нею переменам — как будто с ее лица сошла мертвенная бледность, а из уголков губ исчезли горькие морщинки. Глаза блестели, а на щеках играл румянец — возможно, от того, что она никак не могла выбросить из головы мысль о Коуле. «Ты ведешь себя, как глупая человеческая самка», отругала она себя и попыталась принять более уверенный и спокойный вид. В ожидании возвращения парня, магесса прилегла на кровать и закрыла глаза, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. Кажется, в словах Варрика было зерно истины, но Шен поняла это только теперь. И совершенно не знала, что с этим делать. Решив подумать об этом позже, она сама не заметила, как задремала, провалившись в благословенный покой и — впервые за последнее время — без сновидений.

— Шен?..

Голос вырвал косситку из объятий сна, и она сонно приоткрыла глаза. Свечи почти догорели, лишь дрова в камине едва слышно потрескивали, рассыпая снопы искр на гладкий каменный пол, кое-где застеленный толстыми коврами. В полутьме она с трудом разглядела фигуру Коула — тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, чуть в отдалении. Ей показалось, или одежда на нем изменилась? К ее удивлению, парень теперь был одет в совершенно чистые кожаные штаны, заправленные в походные сапоги, и тонкую рубашку. Ни следа крови, ни одной прорехи. Наколдовал он ее, что ли? Косситка попыталась окончательно проснуться и села на кровати, потирая глаза кулаком.

— Да? Что-то не так? — спросила она с толикой беспокойства в голосе. Кажется, парень очень хотел что-то спросить, но никак не решался. — Не бойся, Коул, ты можешь говорить мне все, что хочешь, — мягко добавила она, улыбнувшись тепло и искренне. Стоило только отмыть кровь, пот и грязь с парнишки, как он мгновенно перестал походить на вывалявшегося в луже попрошайку. Влажные волосы отливали потемневшим золотом в отблесках огня, черты лица были хоть и грубоваты, но тем не менее по-своему привлекательными, и широкие скулы его ничуть не портили, придавая определенную индивидуальность. По крайней мере, Шен так полагала. Она плохо разбиралась в красоте, но эльфийка по имени Сера и волшебница Вивьен как могли старались ее просветить на этот счет. Правда, по их мнению, внешность Коула была слишком простоватой, недостаточно утонченной и правильной.

Парень будто прочел ее мысли и отвел глаза, пытаясь найти подходящие слова, чтобы выразить тревожащие его мысли, а затем тихо произнес:

— Почему ты так боишься меня? — в его голосе прозвучала боль, и улыбка слетела с лица Шен, обнажив ее трепещущие нервы. О боги, вряд ли он понял все правильно. Она не боялась парня, она лишь ощущала странное волнение каждый раз, когда он оказывался так близко. Но это не был страх, это было… что-то другое, гораздо более сильное, что косситка никак не могла подавить. Она не боялась боли, не боялась смерти, не побоялась бы даже пойти на штурм Черного Города — но почему-то боялась этого нового ощущения, туманившего мозг и заставлявшего кровь приливать к щекам. Она помотала головой, отчаянно пытаясь найти хоть какое-то объяснение, и вдруг с ужасом осознала, что не может найти слова.

— Не боюсь, — пробормотала она, заправляя прядь волос за заостренное ухо. — Я просто… я боюсь не тебя.

— А кого?

— Боюсь, что ты исчезнешь, — наконец нашлась Шен, понимая, что все равно не сможет объяснить все, что чувствует.

— Я не исчезну, если ты не попросишь, — тихо отозвался молодой человек и отвернулся. Его плечи задрожали, и он, похоже, уже был готов услышать привычные слова. Он привык к тому, что везде был изгоем, и поверить в то, что он на самом деле кому-то нужен, было так трудно — особенно после того, как он уже доверился человеку по имени Рис. Коул помнил то мгновение, когда волшебник смотрел на него с ужасом и отвращением — смотрел как на порождение тьмы, демона — и помнил, как было больно. Как будто что-то в нем сломалось. Так бывало, когда он случайно задевал какой-нибудь хрупкий предмет и, не успев поймать на лету, вынужден был лишь бессильно наблюдать, как он разбивается на тысячи осколков. Парень уже почти готов был увидеть такое же выражение на лице Шен, услышать от нее слова, которые снова причинят ему боль. Он бы не удивился этому, ничуть. В конце концов, он твердо усвоил, что ничто хорошее не длится вечно.

— Коул… — позвала косситка, и он с трудом поднял на нее взгляд. Она выглядела какой-то потерянной, но в то же время решительной. — Иди сюда. — Она похлопала по перине рядом с собой, и парень без промедления влез на кровать. Все-таки отсутствие моральных рамок иногда могло быть полезным, подумала Шен, пытаясь скрыть волнение в полумраке комнаты. Она повернула голову, впервые посмотрев ему в глаза с такого близкого расстояния. Ей казалось, что она могла ощущать теплое дыхание на своей щеке — а Коул просто смотрел на нее, ожидая продолжения фразы, свернувшись калачиком, подобрав ноги и по-ребячески подложив под голову кулак.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Никогда, — спокойно произнесла косситка. — Просто… мне нужно время, чтобы привыкнуть. Я все это время была одна, не подпуская никого слишком близко, понимаешь? — он задумчиво кивнул. — Поэтому я беспокоюсь о том, что могу сделать или сказать что-то не так… случайно обидеть тебя или… — Коул вдруг улыбнулся и прижал палец к губам Шен, прерывая ее на полуслове. Та от неожиданности замолчала и только моргала, внимательно и с каким-то неловким удивлением смотрела на лицо блондина.

— Все будет хорошо, — медленно, с расстановкой сказал парень, и с души косситки будто камень свалился. В самом деле, все ее переживания, смущение и страх казались дурацкими и неуместными. В конце концов, ну кого ей стесняться? Коула? Он даже не знал, что можно чего-либо смущаться. Вернув ему улыбку, магесса взяла в свои руки его ладонь и прижала ее к щеке. Кивнула, соглашаясь, и прикрыла глаза. Отныне все будет хорошо… Разве они не заслужили хоть немного покоя? Разве они не заслужили немного счастья в этом разваливающемся на куски мире?.. Ей так хотелось верить в это, хотя бы только сегодня. Они проговорили почти всю ночь напролет, болтали обо всем — Коул рассказывал магессе о Рисе и Эванжелине, а Шен — о приключениях, которые ей довелось пережить в компании своих новых соратников и друзей. Напряжение постепенно отпускало ее, и в конце концов она чувствовала себя здесь, рядом с Коулом, так, как будто так было всегда. И, похоже, он тоже наконец перестал тревожиться — странно и немного непривычно было видеть его лицо таким спокойным. Теперь его улыбка уже не была похожа на неумелое подражание, она была искренней и оттого еще более красивой.

— Ты очень красивый парень, Коул, — вдруг сказала Шен после продолжительного молчания. Тот удивленно моргнул, глядя на косситку, и осторожно осведомился:

— Правда? Ты так думаешь?

— Ага, — хихикнула магесса. — Стоило лишь отмыть тебя от грязи, накормить и одеть по-человечески…

— О, — только и произнес парень, и на его лице проступила такая напряженная задумчивость, что Шен едва сдержала смешок. Кажется, он изо всех сил пытался переварить эту неожиданную информацию, но получалось у него не слишком хорошо.

— Не бери в голову. — Шен взглянула в окно. — Мы заболтались… уже и рассвет скоро. Я хочу, чтобы ты как следует выспался сегодня, а завтра мы решим, что делать дальше. Да и мне не помешало бы, — она сонно зевнула и прикрыла рот ладонью. Коул наблюдал за ней с такой неподдельной заинтересованностью, что у нее защемило сердце. Боги, как же он был наивен, как чиста была его душа! Сейчас она просто не могла принять мысль о том, что он убивал людей. Что он на ее глазах разделался с господином. Наверное, это был не он — это обязан был быть не он, а кто-то другой. В этих теплых голубых глазах не было ни следа жестокости и холода. Это был не он. Не Коул. — Спокойной ночи, — прошептала она, прикрывая глаза и обнимая подушку. Если бы Варрик увидел, как она спит, точно бы высмеял — свернулась, как котенок, и тискает подушку. Словно дитя. Она и была ребенком — рано повзрослевшим, ожесточенным, выстроившим вокруг себя непробиваемую стену — но все-таки ребенком. Ей было не больше лет, чем самому Коулу. Но, конечно же, об этом почти никто не догадывался.

Уже засыпая, она почувствовала теплое дыхание на своей коже, когда парень придвинулся поближе к магессе, обнял ее и уткнулся в плечо — и улыбнулась. Боги, дайте мне хотя бы до рассвета не думать ни о чем, — промелькнула крамольная мысль в ее голове. Дайте хотя бы до рассвета побыть счастливой… и, о боги, дайте ему обрести покой хотя бы на несколько часов. Он этого заслужил.

В эту ночь кошмары отступили, и Шен, — Инквизитор, малефикар с темным прошлым и растерзанной душой, — впервые спала спокойно.

***

…Зима в Орлее в этом году наступила быстро — деревья уже давно облетели, дни становились все короче, и все раньше в домах и замках приходилось зажигать свечи, все усерднее топить камины и кутаться в меховые плащи. Война ненадолго затихла, отступив к границе с Империей Тевинтер, куда Инквизиция в срочном порядке перебросила основной состав своих войск. Близилось зимнее солнцестояние — крепость Инквизиции, изрядно опустевшая, все же немного оживилась в предвкушении предстоящего празднества. Пусть шла затяжная война на уничтожение, пусть грызлись многочисленные претенденты на владение орлесианским троном, пусть знать с удвоенным усердием плела интриги друг против друга — сейчас все это отходило на второй план. И все же нельзя было слишком расслабляться. Даже в такое время находились предатели, которые ради золота и славы готовы были переходить на сторону врага. Как раз одного из таких — перебежчиков, агентов Гаспара де Шалонса — поймали накануне близ крепости. Тот кружил вокруг замка, тщательно выискивая слабые места, подсчитывая количество охраны и пути подхода к стенам. Стражники поймали его, и он даже не стал отрицать своей вины. По словам этого человека, его звали Паскаль Ложье, и он перешел на сторону Гаспара лишь только из отчаяния и бедности. Разоренный Деланж, когда-то бывший его домом, превратился в руины — и ему некуда было пойти. Просто торговец вином, не обладающий никакими ценными для Инквизиции навыками, хотел было податься в Вал-Руайо — там всегда найдется место талантливому купцу. Но по дороге к Имперскому тракту на мужчину напали разбойники и отобрали все имущество, телегу и коня впридачу. Через несколько дней он встретил человека, который и предложил ему пошпионить в пользу Гаспара де Шалонса — естественно, не бесплатно. В качетсве доказательства Паскаль продемонстрировал увесистый мешок с золотыми монетами.

В конце концов, стражники решили, что стоит доложить об этом госпоже Инквизитору — пусть сама решает, что делать с внезапно раскаявшимся преступником. Сейчас были не те времена, когда можно было позволять себе милосердие по отношению к предателям, а потому почти все были уверены, что Ложье ждет виселица. В лучшем случае. В худшем же ему просто отрубят голову на заднем дворе, а тело бросят в море. Сам пленник плелся за лошадью одного из стражников, периодически спотыкаясь и с каждой секундой мрачнея все больше — вид на замок открывался действительно впечатляющий, и он все меньше верил в то, что такая серьезная организация, как Инквизиция, станет слушать причитания какого-то мелкого торговца. Он попался на горячем и даже сам во всем сознался, но… может быть, глава Инквизиции все-таки найдет в своем сердце место милосердию? Ложье горячо надеялся, что это так, и изо всех сил гнал из головы воспоминания о прошедших недавно слухах. В придорожных трактирах поговаривали (правда, всегда шепотом и озираясь по сторонам), что за последние несколько месяцев леди Инквизитор становилась все более замкнутой и как будто сошла с ума — говорила сама с собой, подолгу неподвижно стояла в саду и смотрела в одну точку. Были и более тревожные слухи, но повторять их боялся даже Паскаль. Что-то о запрещенной магии и… малефикарах. Он вздрогнул и снова споткнулся, тут же получив тычок кулаком в латной перчатке.

— Давай пошевеливайся, дрянь подзаборная. Леди Инквизитор не станет ждать до вечера! — прикрикнул страж, толкнув Ложье вперед так, что он снова чуть не упал лицом в лужу. Подъем по серпантину занимал несколько часов и выпивал все силы, особенно с учетом морозного горного воздуха и сильного ветра с моря, продувавшего тропу насквозь. Неудавшийся шпион уже начал сомневаться в том, что признаться во всем сразу было хорошей идеей. Сбежать теперь уже не было никакой возможности, и все, что ему оставалось — это покорно шлепать по грязи, не обращая внимания на пинки и тычки, на промокшие ноги и покалывание в сердце. Когда подъем наконец закончился, Паскалю показалось, что прошли столетия. Он почти не чувствовал пальцев на ногах, а шея едва сгибалась. В глазах начало двоиться, и он возблагодарил Создателя, когда впереди показались массивные ворота, отделенные от подъездной дороги тяжелой стальной решеткой. Двое взрослых мужчин с трудом поворачивали рычаги, и решетка, протяжно скрипя, нехотя поднималась. Навстречу, вопреки ожиданиям Ложье, вышла не леди Инквизитор собственной персоной, а какая-то мужеподобная баба в черном доспехе и короткими волосами. Она ему сразу не понравилась. Особенно ее выражение лица, будто так и говорящее о том, что она вовсе не горит желанием разбираться с каждым пойманным разбойником с большой дороги, коих тут в последнее время развелось великое множество.

Кассандра Пентагаст — так звали эту суровую женщину-воина, как успел уловить Паскаль Ложье — перебросилась парой коротких фраз со стражниками, поймавшими шпиона, и сообщила, что леди Инквизитор в данный момент не может лично решить судьбу пленника, а посему его надлежит немедленно заковать в цепи и бросить в темницу до выяснения обстоятельств. Она добавила, кинув мимолетный взгляд на небритого мужчину с хмурым лицом, что если шпион добровольно признался в своих преступлениях и может выкупить свою жизнь, предоставив служителям ордена полезную информацию о герцоге де Шалонс, ему может быть дарована свобода. Но это решение будет принято не раньше, чем завтра или даже послезавтра. Сейчас в крепости было слишком мало людей, и часто попросту не хватало рук, чтобы управиться со всеми делами. Ложье препроводили в темницу, которая находилась аккурат под основной башней крепости, испещренной старинными следами от осадных орудий и слепо щурящейся в небо узкими прорезями бойниц. Центральная башня была похожа на огромный каменный столп, возведенный во имя забытых богов, и наводил на Ложье панический ужас. Правда, у него не было времени разглядывать крепость — толкнув его в спину, стражники вели шпиона в темницу.

Спустившись по круто забирающему вниз спиральному коридору, Ложье понял, что не зря многие в Деланже боялись попадаться на глаза Инквизиции — темница была поистине огромной. Сотня камер распростерлась под зданием замка, и в этом сыром подвале, полном крыс, мух и прочей живности, обитающей обычно в подземельях, Паскалю предстояло провести день или два. От этой мысли его лоб покрылся испариной. Здесь не было ветра, но сырость стояла такая, что одежда практически мгновенно пропиталась влагой и противно липла к телу. Солдаты втащили Паскаля в одну из пустых камер (мужчина очень надеялся, что рядом не окажутся другие пленники), заковали в цепи, сцепленные с толстым железным кольцом в стене, и вышли, заперев за собой дверь на увесистый замок. Вот и все. Когда затихли последние шаги, когда скрипнула, закрывшись, дверь в темницу, торговец вином из Деланжа остался наедине с темнотой отсыревших камней, из коих была сложена его тесная камера. В углу поблескивала серебряными нитями паутина, а едва доносящийся из крошечного зарешеченного окна под полотком свет бросал тусклые блики на металлические цепи, больно впившиеся в запястья и щиколотки пленника. Ложье вздохнул и принялся на чем свет клясть судьбу. И какого же демона он вообще согласился сотрудничать с человеком герцога? Стоило бы быть умнее и понимать, что опасно играть в шпионские игры, когда штаб-квартира Инквизиции прямо под носом. Но отступать уже было поздно — он взял деньги, и должен был выполнить свою часть сделки. Правда, теперь ему казалось, что его все равно ждет казнь.

И все-таки рано в этом году наступила весна, тоскливо подумал он, забившись в угол камеры и пытаясь хоть как-то согреться. Он сам не заметил, как уснул тревожным беспокойным сном, как за окном пошел первый снег. В это время там, снаружи, солдаты поднимали головы и, сонно потирая виски, тихо переговаривались друг с другом. Аномально холодная погода уже никого не удивляла, ведь это было одно из наименее странных и пугающих проявлений повсеместного разрыва Завесы. И если уж повсюду начали появляться демоны и духи, то уничтоженный урожай зерна волновал население гораздо меньше. Леди Инквизитор тоже в этот самый момент не спала: она стояла у своего окна и задумчиво смотрела вдаль, на далекую поверхность моря, подернутую легкой дымкой. Вода в нем стала почти черной, ветер гонял гигантские волны и изо всех сил, словно в ярости, швырял их на скалы у подножия замка. Оконное стекло еле заметно дребезжало, но Шен уже привыкла к этому. Глядя, как в воздухе закружились крупные хлопья снега и, помедлив немного, рванулись к далекой земле, косситка поняла, что ничего и никогда уже не будет прежним.

Ложье приоткрыл глаза и попытался понять, сколько же он проспал. Кажется, всего несколько часов, значит — ждать еще долго. Его должны были допросить, ведь просто так его не могут казнить. Без суда и следствия. Он убеждал себя в этом, как мог, но с каждым проходящим часов его уверенность слабела. Может, про него вообще забыли? У Инквизиции хватало дел помимо того, чтобы разбираться с каждым случайным пленником. Сквозь решетчатое окошко высоко над головой человек увидел тусклый пробивающийся зимний свет. Ветер загнал сквозь прутья горсть снега и швырнул в лицо Паскаля — тот даже не успел ничего понять, только моргнул, чувствуя, как кожу обожгло холодом. Значит, не ошибались слухи — и очень скоро придет час ледяной смерти… По крайней мере, так говорили старухи, забредающие на окраину города с окрестных деревень, разрушенных войной. Их гнали прочь, побивая камнями, но они не переставали вещать о близком конце света. Ложье никогда бы не признался в этом даже самому себе, но всегда думал, что в их словах была истина. Это, правда, не мешало ему швырять им вслед камни вместе с остальными и смеяться над их болтовней. Возможно, в Инквизиции знали гораздо больше, чем хотели показать… Гаспар был прав, подозревая орден в темной игре. А уж про леди Инквизитора и говорить не приходилось — это была темная лошадка, джокер, неизвестная фигура, о которой никто и ничего не знал. Слухами полнились таверны, но это ведь были всего лишь слухи.

Когда в темницу спустилась Шен, набросив на голову капюшон и пройдя мимо дремлющих стражников, второй день заключения Ложье уже клонился к закату. Ему несколько раз приносили скудный паек и кружку теплой и вонючей воды, набранной, похоже, в ближайшей луже. Но он не жаловался. Услышав тихие шаги по узкому коридору снаружи, он приподнял голову и, звякнув цепями, попытался подойти поближе к решетчатой двери. Ему хотелось посмотреть в лицо этой ужасной женщины, по чьему приказу дороги вокруг Деланжа за какие-то несколько месяцев превратились в кладбище. Она оказалась довольно высокой, но ее фигура ничем особенным не отличалась от человеческой, а ведь говорили, что все кунари как на подбор — великаны с целой горой мышц. Обычная женская фигура, закутанная в плащ. Свет единственного факела выхватил из тени ее лицо, когда она приблизилась — серая кожа, темного цвета губы и необычной формы миндалевидные темные глаза. Ложье почему-то вспомнил картинку из старой книги, которую когда-то читал в детстве — там были изображены гравюры с различными видами демонов Тени, и он запомнил одного из них: женщину с ветвистыми рогами. Именно на нее оказалась похожа леди Инквизитор, и по спине торговца побежали мурашки. Интересно, что она прячет под капюшоном? Зачатки рогов?

— А вот и вы, — раздался ее монотонный, как будто усталый голос. Он оказался довольно приятным, хоть и низковатым. — Мне давно уже было интересно, когда же в окрестностях моей крепости появится очередной предатель.

Ложье вытер лицо, покрытое каплями воды от растаявшего снега и с трудом выдавил улыбку. Кажется, сейчас и решится его судьба. Почему-то он был уверен, что госпожа Инквизитор уже приняла решение, но все-таки пришла к нему лично… он не собирался ее в этом винить. В конце концов, она, наверное, уже догадалась, зачем он пришел в крепость. Поднявшись с холодного земляного пола, изрытого норами крыс и насекомых, он сделал шаг к решетке и остановился. Цепь была слишком коротка, чтобы он смог дотянуться до ее тонкой шеи и сжать ее в руках. О Создатель, как же он хотел почувствовать, как бешено бьется ее пульс под его пальцами, как она хрипит, как выкатываются ее глаза, как она медленно умирает. Он ненавидел ее.

— Мое имя — Паскаль Ложье, — тихо произнес человек, не сводя взгляда с Шен. Та только пожала плечами, словно говоря о том, что ей это имя ни о чем не напоминает. — Ну же, Инквизитор, вспомни. Молодая девушка, вытащенная из собственной постели посреди ночи. Повешенная раздетой у дороги с табличкой на груди. Ее звали Амели. Амели Ложье.

— А, кажется, вспоминаю, — отозвалась косситка, усмехнувшись. — «Милочка» Амели, которая передавала Гаспару информацию о наших передвижениях с торговыми караванами. Право, я не понимаю, в чем здесь моя вина. Если ваша дочь решила предать нас — за это вы можете винить только ее саму.

— Деланж не ваш город, — прорычал Паскаль. — И его жители не обязаны были присягать вам на верность. А ты… ты просто чудовище.

— Если я чудовище, — медленно произенсла Шен, отступая обратно в полумрак. — То ваша дочь была обыкновенным стукачом. Исход очевиден, господин Ложье. В этой войне у людей только два выхода: встать на нашу сторону и бороться с настоящей угрозой, или же быть против нас и погибнуть. Вы пришли убить меня? — мужчина склонил голову, подтверждая ее догадку. — Я этого ожидала. Вы не первый и не последний жалкий убийца, желающий моей смерти в угоду собственным эгоистичным мотивам. И с вами поступят так же, как и с любым другим. На рассвете вам отрубят голову как предателю Инквизиции. Надеюсь, вы этому рады. В конце концов, вы сможете снова встретиться со своей дочерью.

Ему показалось, или в ее голосе проскользнула горечь? Внезапно ему пришло в голову, что эта женщина, вероятно, и сама далеко не наслаждалась собственной властью. Какая это, должно быть, огромная ответственность — быть единственным существом, ведущим войну с призраками. Но как бы Ложье ни пытался понять ее, он все равно никогда не сможет простить. Ненависть и жажда мести пожирали его душу, и для него жалкие пятьдесят монет, уплаченные де Шалонсом за шпионаж, не играли ровным счетом никакой роли. Он и не собирался возвращаться назад с докладом. Он собирался убить Инквизитора собственными руками, и даже если после этого поступка Паскаля вздернули бы на виселице — ему было бы уже все равно. Ему было наплевать на мир, пускай сгинет в пропасти. Что ж, он по крайней мере сделал попытку — довольно-таки жалкую, но все же попытку. Его совесть перед потерянной на войне семьей была чиста.

— А я надеюсь, что ты сгниешь, — выплюнул Ложье в спину удаляющейся Шен. — Ты и вся твоя проклятая Инквизиция. Вы несете только смерть.

Она ничего не ответила, и даже не замедлила шаги, которые казались тяжелыми и шаркающими, отдающимися эхом в коридорах темниц. Ложье рванулся было к решетке, в последней отчаянной попытке догнать ее, схватить за рукав, развернуть лицом к себе, заглянуть в эти черные глаза… Он хотел, чтобы она увидела его, чтобы посмотрела ему в лицо, чтобы поняла, как чудовищно поступила с ним и его семьей. Он хотел увидеть страх и раскаяние и понимал, что это желание никогда не осуществится. Даже если бы он мог убить Инквизитора, она никогда не признала бы своей вины. Как и сам Паскаль никогда не смог бы признать, что его дочь Амели заслужила свою страшную смерть. Кандалы впились в щиколотки, сдирая кожу и причиняя острую боль. Человек застонал и закрыл лицо руками. Как же он не заметил того момента, когда вся его жизнь покатилась в ад? Как же он смог не заметить, когда его дочь стала двойным агентом Гаспара?.. О Создатель, где же он оступился?

Забившись в угол камеры, он закрыл глаза и прислушался к тишине. Снаружи завывал ветер, играя хлопьями снега, укрывая внутренний двор крепости пушистым ледяным одеялом. Скоро, наверное, ближе к полуночи, начнется настоящая метель. А ведь зима только начиналась. На рассвете Ложье выведут на задний двор, поставят на колени, и какой-нибудь безликий палач отрубит ему голову тупым старым топором. Вряд ли они даже станут оказывать ему последние почести и сжигать тело — скорее всего, просто сунут в мешок, привяжут к камню и сбросят в море, на корм рыбам. Такие, как он, в глазах высшей власти не заслуживали милости. Аристократам полагалась почетная казнь на гильотине, с огромной, затаившей дыхание и восторженной толпой. Или, на худой конец, отрубание головы фамильным мечом. Ему же, простому торговцу вином из провинциального орлесианского городка, не приходилось рассчитывать на то, что его казнь будет интересна хотя бы скучающим стражникам. Он умрет в одиночестве, и единственным живым существом, проводившим его к престолу Создателя, будет палач.

Он уже не дрожал от холода — и почти не чувствовал ног, настолько морозным был воздух в темнице. Здесь никто не считал нужным топить камины, в отличие от комнат башен, где жили облеченные властью представители ордена. Наверное, они сейчас наслаждаются прекрасным вечером в компании своих любовников, пьют вино, греясь у огня, или же отправились на вечернюю прогулку по окрестностям… вряд ли хоть один из них помнил об одиноком узнике, которого уничтожила собственная ненависть и горе. Они забыли о нем, ведь Ложье не значил ровно ничего в их жизни — им приходилось думать за весь мир, бороться с угрозами куда более серьезными, чем один человек. Для них Паскаль был очередным преступником, очередной будущей декорацией, очередной головой, насаженной на пику. Он должен был стать символом, как бы предупреждающим других — не идите наперекор Инквизиции, иначе закончите так же, как этот труп. Правда, Ложье вовсе не испытывал восторга при мысли о том, чтобы быть превращенным в символ. Он был человеком и хотел умереть, как человек.

Леди Инквизитор такой шанс ему не предоставит. Это Паскаль понял уже тогда, когда увидел ее лицо. Весь последующий разговор был бессмысленным. Она не смилуется, не найдет в сердце место для милосердия, не даст ему даже умереть с достоинством. Она действительно чудовище — такое же, как демоны, терзающие невинные души людей. Ложье с тоской взглянул на решетку окна и подумал, как было бы просто сейчас обратиться птицей, морской птицей и улететь так далеко, где нет ни людей, ни зверей, ни демонов, ни герцогов или королей. Он когда-то слышал, что к северу от Ферелдена, за Дикими Землями Коркари, лежат пустоши, где на многие километры вокруг не встретишь ни одного человека. Сейчас он хотел бы попасть туда. Обратиться птицей и больше никогда не возвращаться в мир людей. Там он смог бы провести остаток дней, скорбя по утраченной в жестоких руках власти семье, а после рассыпаться прахом и отпустить душу свою на свободу. Мужчина подполз к окну, встал на колени и принялся горячо молиться. Он молил Создателя о том, чтобы послал ему знак — показал, что Паскаль делал все правильно. Может, он и не был праведником при жизни, но разве не заслужил он прощения? Разве не заслужил милосердия?.. Он молился так, как не молился еще никогда в жизни, даже в Церкви. На все воля Создателя, думал он, и если Ему угодно было забрать Амели в свои чертоги, то пусть будет так. Пусть же он заберет и его, чтобы наконец освободить от бессмысленной и пустой жизни. Создатель, если ты существуешь, помоги мне освободиться, — думал Ложье, вслушиваясь в тишину.

И Создатель ответил ему. Ложье почувствовал чей-то пристальный, холодный, нечеловеческий взгляд, сверлящий спину, посылающий дрожь по позвоночнику. Он медленно повернулся и прищурил глаза, пытаясь разглядеть темную фигуру, застывшую у стены. Мужчина не видел ни лица, ни одежды, лишь горящие в темноте глаза небесного цвета, которые были похожи на пылающий свет чистого лириума. От этой таинственной фигуры повеяло холодом, еще более пронизывающим, чем зимний ветер, гуляющий за окном. Паскаль поднялся, пошатываясь от слабости и хватаясь рукой за стену. Он бы подошел поближе, но цепи были слишком короткими — да и вряд ли у него хватило бы смелости. О том, что это мог быть демон, человек даже не подумал. Он не знал, откуда эта уверенность, но верил в то, что эта фигура не принадлежит Тьме… но и этому миру она тоже не принадлежит.

— Ты хотел причинить ей зло, — печально и с какой-то обидой произнесла фигура, делая шаг из тени. Теперь Ложье видел, что Создатель явился ему в образе мальчишки лет восемнадцати в простой кожаной одежде, с растрепанной копной светлых волос и грубыми чертами лица. Внезапно он ощутил резкий укол вины. Эта ненависть… она поглотила его, уничтожила все человеческое, что оставалось в нем. Паскаль не хотел этого, но не смог остановить себя. Он жил мечтами о мести, думал об этом каждый день и каждую ночь, видел во снах, как выдавливает жизнь из Инквизитора, пока она не превратится в груду мяса. Он был грешником, он наслаждался мыслями об убийстве и… обрек себя на ужасную участь. Он сам был виноват в своих бедах. Но почему Создатель не наказал косситку, почему не направил ее на истинный путь? Почему виноватым оказался один только Ложье?

— Почему ты защищаешь ее? — с горечью выкрикнул мужчина. Его сердце разрывалось от возмущения, раскаяния и боли. — Почему ты так несправедлив?!

Парнишка удивленно склонил голову набок, как будто пытался понять, о чем говорит Ложье. А затем приблизился к человеку, присел и заглянул в его искаженное страданием лицо.

— С ней я чувствую себя… живым, — произнес он тихо, но уверенно, будто с трудом подбирая правильные слова. — Я слышал, как ты кричал, — добавил он, и Ложье похолодел. Он и правда кричал. Точнее, кричала, умоляла о прощении его несчастная душа. И это существо — посланец самого Создателя — услышало его мольбы. Быть может, еще не поздно…

Ложье кивнул. Теперь он понял, что должен делать. По крайней мере, он не боялся смерти — он боялся быть забытым, умереть в одиночестве, покинутым и проклятым всеми. Никто уже не навестит место его последнего пристанища, никто не постоит молча, вспоминая о нем, у надгробного камня. Он обречен был исчезнуть из этого мира так, как будто его никогда и не существовало. Он и при жизни значил немногое, а теперь, когда его семья мертва, то не пройдет и года-другого, как его имя будет навсегда стерто из истории Деланжа. Стерто вместе с самим городом, где он родился, вырос и прожил почти счастливую жизнь. Быть может, его дочь уже давно заждалась его в чертогах Создателя. Подняв голову и взглянув в глаза ангела смерти, пришедшего за ним, Ложье всхлипнул. Он хотел задать вопрос, терзавший его, но увидел в глазах голубоглазого парня ответ — или ему показалось, что увидел.

— Умирать… не страшно? — прошептал он, закрыв глаза и не в силах больше смотреть в эту сверкающую магическим голубым светом бездну. — Скажи мне, если ты знаешь. Ты ведь знаешь? — паренек кивнул и попытался улыбнуться, но его взгляд оставался холодным, делая его улыбку похожей на маску, неумело натянутую на человеческое лицо.

— Есть вещи страшнее, Паскаль, — сказал блондин.

— Да? И что же это?

— Тишина.

Ложье вздрогнул. Ему показалось, что он услышал тишину — такую тишину, в которой не слышно даже стука собственного сердца. Тишину одиночества, тишину пустоты, непроглядную темноту, в которой умерло последнее воспоминание о свете. Этот парень… это существо знало, о чем говорило. Смерть была лишь переходом из одного мира в другой, трансформацией души, но даже там, за гранью обители живых, душа могла найти покой. Тень ждала его уже давно, но он на мгновение заглянул за ее пределы, услышав тишину, рвущую разум в клочья. Как он мог такое выдержать? Как вообще кто-то мог бы выдержать то, что без следа поглощает последнее напоминание о человечности… и вернуться? Только Создатель. Ложье попытался подавить истерический смех, его вдруг накрыло ощущение безграничной радости — он был счастлив, что никогда не испытывал ничего подобного и не испытает. Каким же он был глупцом, полагая, что смерть решает хоть что-то! Это лишь освобождение от смертной оболочки, и ничего более.

— Посмотри мне в глаза, — сказало существо с лицом светловолосого парня, и Паскаль подчинился. Его сердце пропустило один удар, но он не посмел ослушаться. Краем глаза он заметил, что в руке у существа блестит что-то металлическое — отблески света плясали на лезвии изогнутого кинжала, будто в приступе нетерпеливого экстаза. Но Ложье не испугался этого — страх покинул его сердце, словно его никогда и не было. Он смотрел в глаза посланника Создателя, и кто знает — может, это и был сам Создатель, явившийся к нему, чтобы упокоить и забрать с собой в Свое царство.

За секунду до удара Ложье показалось, что в этих глазах он увидел ослепительное золотое сияние тысячи солнц. А когда его кровь обагрила клинок, он уже не чувствовал боли, утонув в ласковых, ледяных объятиях тьмы.

***

Ровно в полночь третьего дня месяца Кассус, когда крепость Инквизиции на заснеженной вершине холма погрузилась в сон, чьи-то торопливые шаги нарушали благостную тишину коридоров в левом крыле замка. Женщина средних лет с короткими черными волосами в темных доспехах спешила в покои леди Инквизитора, сжимая в руке пергаментный свиток, запечатанный сургучом. Письмо от Ее Святейшества Верховной Жрицы Джустинии пришло всего час назад, и судя по всему, случилось что-то крайне важное, а в таких случаях Инквизитор четко распорядилась докладывать ей в любое время дня и ночи. Последние несколько месяцев работа ордена проходила как по маслу: Шен вместе со ставшими ей друзьями Кассандрой, Варриком и Вивьен путешествовала от самых границ с Ферелденом до Минратоуса, и в конце концов их усилия принесли плоды — Тедас наконец-то начал пробуждаться от тревожного сна и признавать, что внутренние конфликты, гражданские войны и грызня аристократов за престолы и власть не имеет ровно никакого отношения до тех пор, пока не будет закрыта последняя прореха в Завесе. Серые Стражи, орлейские Тал-Васготы, освобожденное от церковного гнета маги во главе с эльфийкой по имени Фиона, храмовники, оставшиеся верны Джустинии и многие другие — все дали свое согласие забыть о старых обидах и наконец объединить усилия ради общего дела. Ведь когда драконы, демоны и порождения тьмы штурмуют города и села, оставляя после себя лишь выжженную землю — даже самый эксцентричный правитель задумается о том, что только Инквизиция сможет спасти его земли от полного разорения.

Кассандра Пентагаст почти не задавала вопросов Шен по поводу странных обстоятельств и слухов, касающихся косситки — она оставляла это на Варрика. Тот всегда был мастером красного словца. Самой же Искательнице было только на руку то, что после возвращения Шен из Деланжа количество рыскающих по округе шпионов, наемных убийц и просто желающих прославиться, притащив Гаспару голову Инквизитора на копье, уменьшилось, а после и вовсе исчезло. Правда, стражники иногда перешептывались между собой о том, что находили убитых у обочин дорог, в темнице и на скалах под крепостью — иногда тела были объедены дикими животными, крысами или птицами, но одна деталь оставалась неизменной, как почерк убийцы — жертв находили с перерезанным горлом. Размышляя об этом, Кассандра повернула по коридору и остановилась перед тяжелыми резными дверьми, ведущими в покои Шен. Она попыталась прислушаться и понять, спит ли косситка, но шестое чувство подсказывало — нет. Шен всегда как будто предугадывала момент, когда принесут плохие новости. Коротко кивнув стражникам, Искательница толкнула дверь и решительно шагнула внутрь. И тут же застыла в удивлении: магесса сидела у небольшого обеденного стола (она всегда предпочитала завтракать, обедать и ужинать у себя, пренебрегая общими застольями внизу даже по большим праздникам) и внимательно глядела на пространство перед собой, улыбаясь так искренне и открыто, как не улыбалась никогда на памяти Пентагаст. Это длилось всего секунду, а затем лицо магессы приобрело обычное спокойное, немного уставшее выражение. Второй стул был слегка отодвинут, и Кассандра попыталась было сесть, но Инквизитор резко покачала головой и сама поднялась из-за стола. Искательница мимолетно подметила, что стол был накрыт на двоих, хотя трапезничала косситка всегда одна.

— Что случилось? — спросила Шен, и черноволосая женщина без лишних слов протянула ей свиток. Сломав печать, Инквизитор быстро пробежала взглядом по тексту, потом, словно не поверив с первого раза, прочитала снова — уже внимательней. А в следующий момент вдруг закрыла глаза, прочла заклинание, и — свиток в мгновение ока был охвачен огнем. Подождав, пока пламя превратит письмо в горстку пепла, косситка отряхнула руки и тяжело вздохнула. Плохие новости… других она и не ждала.

— Джустиния запрашивает помощи?

— Нет. Это не Верховная Жрица.

— Но ведь это была ее печать, — нахмурилась Кассандра, а затем похолодела. Неужели кто-то посмел убить Ее Святейшество и украсть священную печать? Но зачем? — Я не хочу показаться навязчивой, но полагаю, что я должна узнать, о чем говорилось в письме.

— Вы все узнаете, но не сейчас, Пентагаст. Собирай отряд и возьми с собой всех боеспособных солдат крепости. Я хочу, чтобы к утру мы были готовы выступать. Идем в пустошь Тирашан.

Кассандра тихонько вздохнула. Этого она и боялась с самого начала — когда Искатели нашли молодую косситку, умирающую в пустыне, они подошли лишь к границам пустыни. Что было бы с ними, углубись они в пустошь Тирашан — знает, верно, один Создатель. И как там оказалась косситка, никто не ведал до сих пор, хотя она уже как год являлась главой вновь созданного ордена Инквизиции. Шен вообще очень мало распространялась о своем прошлом, лишь однажды обронив, что совершила убийство, о котором ничуть не сожалеет. Когда Искательница выходила из покоев, то ей показалось, будто мимо нее проскользнула странная тень, похожая на человека. Но женщина свалила все это на усталость, недосып и игру теней и света, сразу же забыв об этом. По пути к центральной башне она свернула ненадолго в библиотеку, прихватив карты Орлея. Путь для их небольшой армии должен был пролегать через Нахашинские болота, чтобы не делать огромный крюк через Андоралов Предел. Времени было катастрофически мало. Спешно наметив путь, Кассандра созвала всех приближенных Инквизитора и вкратце поведала им о скором выступлении. Никто, конечно же, понятия не имел, к чему такая спешка, но каждый из них не был глупцом и понимал, что предстоит серьезный бой.

Все возвращалось к тому, с чего началось. К пустоши Тирашан. По слухам, место это было проклятым — безжизненная пустыня, населенная душами заблудившихся мертвецов, а теперь сквозь нее проходили орды демонов, рвущихся в материальный мир. Именно оттуда периодически совершали свои набеги и порождения тьмы, хотя не так давно закончился Мор и пал Архидемон. Искательница знала, что события с исчезновением Героя Ферелдена, Защитника Киркуолла и происходящие в пустоши события как-то связаны, но со всеми свалившимися ей на голову проблемами и обязанностями у нее так и не доходили руки самой все выяснить. А еще она боялась, хотя никогда не призналась бы в этом никому другому. Боялась тайны, окутавшей западную часть Орлея, тьмы, лезущей с небес и из-под земли, сердце которой находилось, как ей думалось, именно там. И никак не могла Искательница избавиться от навязчивого чувства, что живой она уже не вернется.

На рассвете отряд Инквизитора в сопровождении двух сотен солдат выступил в поход. Остальные были разосланы по сторонам света, дабы предупредить других и помочь им защищать города и замки от атак демонов и порождений тьмы. Шен ехала впереди всего отряда, закутавшись в меховой плащ. На спине у нее висел подаренный каким-то благодарным орлесианским магом посох, украшенный рубинами. Кассандра считала его абсолютно безвкусным, но по словам магессы, посох обладал недюжинной силой и мог послужить подспорьем в предстоящем походе. За косситкой, чуть позади, следовала сама Пентагаст, Варрик и Вивьен. Каждый хранил напряженное и почтительное молчание. Шен ни разу не обернулась, дабы проверить состояние отряда, поэтому этим озаботилась — как всегда — Искательница. Она по негласному договору с Инквизитором занималась всеми военными вопросами, Варрик — дипломатией, а Вивьен… Вивьен ничем не занималась, кроме того, что поджаривала неугодных Инквизиции людей в пламени своих заклинаний. Тоже работа, пусть Кассандра ее и не слишком любила.

Когда отряд добрался до ближайшего поселения, там уже почти не осталось жителей — покинутые дома представляли собой жалкое зрелище, узкая проселочная дорога была исполосована следами телег и лошадей. Отряд разместился на ночь в пустующих домах, а немногочисленные оставшиеся жители — почти сплошь немощные старики, которым уже не хватало сил бежать на восток — поделились своими скромными запасами. Их даже не пришлось уговаривать. Каждый их них понимал, что время для переговоров давно прошло. И если бы Кассандра не знала Шен, то не почувствовала бы огромного облегчения, когда встреча с жителями прошла без крови. Но косситка была не из тех, кто из чистого милосердия заставит своих людей голодать, в то время как крестьяне прячут в амбарах запасы хлеба и молока. Пара-тройка публичных казней могла сделать простой народ куда более сговорчивым. Какой-то юродивый, взглянув в сторону магессы, начал кричать что-то о том, что та привела с собой тьму, и тыкать пальцем, но его быстро заткнули — тяжелый удар латной перчаткой разбил его нос в кровь, и он, скуля и размазывая слезы, но продолжая истерично хохотать, скрылся с глаз долой. Что-то о конце света, смерти всего сущего и возвращении магии в мир. Старая байка, которую все наслушались еще полгода назад. Кассандра пропускала такие вещи мимо ушей.

В деревне они не задержались — утром, лишь немного отдохнув и пополнив запасы, отряд вновь выдвинулся к Нахашинским болотам. Пентагаст не зря подозревала неладное: косситка почти перестала разговаривать, все время проводила в одиночестве и даже ее шатер с каждой ночью становился все дальше от полевого лагеря отряда. Она полностью замкнулась в себе, возможно, испытывая такой же примитивный страх перед неизведанным, как и Искательница. Но та хотя бы пыталась подбадривать солдат и остальных членов отряда, скорее по привычке, прекрасно понимая, что от ее слов лучше не станет никому. Сквозь болота они пробивались с огромным трудом — повозки безнадежно увязали в топях, лошади страдали от постоянной жары, духоты и вездесущих слепней, постепенно дурнея от боли и усталости. Почти половина лошадей пали просто от истощения, другая половина едва переставляла ноги. Несколько раз отряд вынужден был вступить в бой — со стороны Тирашана волнами катились порождения тьмы, да такие, каких еще ни один Мор не видел. Когда впереди наконец показался просвет из этого места, полного сводящего с ума гула насекомых и стойкого, впитывавшегося в одежду запаха гнили, из двухсот солдат на ногах стояла от силы сотня. Но Шен упрямо двигалась вперед, хотя ни для кого не было загадкой, что она тоже едва не валится из седла. Ее запасы лириума подходили к концу, также как и ее силы, но нужно было двигаться вперед, несмотря ни на что. Ее упрямство и уверенность уже не казались вдохновляющими, и многие уже в открытую обсуждали возможность того, что Инквизитор окончательно тронулась умом от всего пережитого. Кассандра, как могла, пыталась прекратить распространение подобных слухов, но она была всего лишь человеком, и сама уже начинала сомневаться в способности Шен рассуждать здраво. В конце концов, она ведь догадывалась, что именно косситка устроила резню в трактире Деланжа. Да и многие другие убийства, вероятно, были делом ее рук.

Выбравшись из болот, отряд остановился на короткий привал. Припасы неумолимо кончались, но оставшийся отрезок пути придется проделать без остановок — отсюда до самой пустоши Тирашан не было ни одного поселения. Никто не хотел жить рядом с черной бездной, а особенно сейчас, когда эта бездна изрыгала в мир тысячи ужасных, жестоких тварей, убивающих всех живых на своем пути с поистине бесчеловечным удовольствием. Во время привала Кассандра заметила, что Шен снова отдалилась от отряда. Косситка направилась к стоящему посреди степей одинокому дереву, раскинувшему свои сухие, скрюченные ветви, словно умоляя небо хоть о капле дождя. Присев у дерева, она будто бы с кем-то беседовала, но Пентагаст была совершенно уверена, что рядом с магессой никого не было. Что ж, кажется, солдаты были правы — Инквизитор потеряла рассудок. Отвернувшись, дабы не смотреть на это жалкое зрелище, Искательница занялась распределением оставшихся припасов и постаралась забыть о том, что видела. Она не винила Шен. В конце концов, у каждого есть своя черта, свой предел перенесенных мучений, перешагнув который, можно потерять разум. Но доверять безумной вести отряд на верную смерть?.. Это было бы еще большим безумием.

А в это время, пока Кассандра пыталась решить, важней ли следовать приказам обезумевшего предводителя или думать о благе других, Шен глядела в чистые, незамутненные голубые глаза сидящего рядом с ней молодого парня со светлыми волосами. Она уже привыкла к косым взглядам, которые бросали ей вслед, привыкла к тому, что видит его лишь она одна — но это ее уже не беспокоило. Разделить свое бремя с человеком, который понимает ее, было наивысшим благом, с человеком, который единственный всегда был рядом с того самого момента, как она возжелала о смерти в темном переулке Деланжа. Ей было легко, как никогда прежде, пусть даже она и понимала, что этот поход должен был стать для нее дорогой в один конец. Что-то кончалось, что-то начиналось — таков был ее жизненный путь, и противиться судьбе означало лишь отсрочить неизбежное. Существо, которое она полюбила всей своей душой, так, как только способна была любить, было таким же чужим этому миру, как и сама косситка. У него не было имени и не было места среди живых, как и у нее самой, и быть может, именно это свело их вместе. И сейчас, чувствуя в своей ладони его руку, она ни о чем не сожалела. Может, лишь о том, что поняла это только теперь.

— Если ты пойдешь туда, то уже не вернешься, — сказал Коул, глядя на лицо Шен с беспокойством и каким-то отчаянием. — Не ходи туда, пожалуйста.

— А ты?

Он промолчал, отвернувшись, но Шен уже знала ответ. Ей не нужно было слов, чтобы понять, что Коул последует за ней, куда бы она не пошла. Но у магессы не было такой силы, чтобы обмануть смерть. Вздохнув, она склонила голову и поцеловала парня в лоб, будто прощаясь с ним.

— Если ты захочешь уйти сейчас, я не буду тебя винить. Но я должна сделать это… ради всего, во что когда-то верила, — прошептала она, пытаясь не обращать внимания на застывший комок в горле. Коул лишь яростно помотал головой.

— Не хочу. Не хочу уходить. И не хочу, чтобы ты уходила, — заявил он, прижавшись к ней и обнимая ее так крепко, что ей стало больно. Над головой магессы кружили темные, грозовые тучи, которые никогда не разразятся дождем над этой больной и опустевшей землей. В отдалении, где-то над пустошью Тирашан, гремел гром, возвещая о грядущей буре. Шен резко вздохнула, чувствуя, как быстрее забилось ее сердце. Она никак не могла привыкнуть к тому, что Коул был так близко к ней, настолько близко, что она чувствовала его теплое дыхание.

— Я пойду с тобой, — сказал он сдавленно. Он не задавал вопросов, не подвергал сомнению ее поступки. Он просто был с нею рядом, тогда, когда был нужен. Словно чувствуя ее боль, он пришел к ней и убил демонов в ее душе. Все это время она наивно полагала, что защищает его, но на самом деле это он оберегал ее от жестокого внешнего мира. Какой же глупой девочкой была она все это время.

— Спасибо, — шепнула она и улыбнулась. Чувствуя чей-то пристальный взгляд, магесса подняла голову и увидела, что Кассандра, стоявшая в ста шагах от дерева, отвела глаза. Пусть будет так. Шен догадывалась, что произойдет, когда она вернется в лагерь, и не ошиблась — Пентагаст ждала ее. Разговор был коротким и сухим. Искательница сообщила, что больше не доверяет командованию Инквизитора. Вести отряд на верную гибель было безумием. Шен лишь пожала плечами. «Тогда я пойду одна», — сказала она. — «Забирай людей и уходи. И не оглядывайся, Пентагаст. Ни за что не оглядывайся». Затем косситка попрощалась со своими друзьями — Варриком и Вивьен, вручила гному поводя своей верной кобылы в яблоках по кличке Хиссра и задержалась лишь на минуту, чтобы прижаться к морде лошади и поцеловать ее мягкий и теплый нос. Отряд собрался на удивление быстро, Шен же, развернувшись и не посчитав нужным сказать хоть слово, медленно побрела прочь — туда, где над пустошью вихрем кружились багровые облака, знаменуя пришествие самой темной ночи, которую только видел этот мир. Кассандра ничего не сказала ей на прощание. Да слова были и не нужны. Запрыгнув в седло, Искательница направилась назад — к крепости Инквизиции. Теперь она была во главе ордена, и все еще не могла принять того простого факта, что следовать странным и порой безрассудным приказам косситки уже никогда не будет. Лишь однажды она обернулась, вопреки просьбе Шен.

Там, вдалеке, на границе Тирашан, женщина увидела тонкую и казавшуюся маленькой и беззащитной фигуру магессы, бредущую в жаркой дымке. А рядом с ней — высокого молодого парня с растрепанными волосами, крепко державшего ее за руку. Кассандра вздрогнула и отвела глаза. Она никогда не признается никому о том, что видела, постарается забыть, убедить себя, что это был лишь мираж, хитроумная иллюзия пустошей. В конце концов, это место было полно магии, и никто не уходил отсюда таким же, каким был. «Да хранит тебя Создатель, Инквизитор», — подумала женщина, прикоснувшись рукою ко лбу, и пришпорила лошадь. Пусть все это поскорее останется позади. С нее хватило темного колдовства. А Шен… Шен сделала свой выбор, и пусть ее путь будет легким. Она этого заслужила.

***

…Тень поглотила их. Поглотила, как огромное чудовище, раскрыв свою необъятную черную пасть, которую когда-то называли пустошью Тирашан. Теперь здесь не было ничего — даже сама земля разверзлась, выпуская на свободу силу, которая слишком долго томилась в заточении. Тень хлынула на них из разлома в ткани мироздания, с сатанинской радостью бросаясь навстречу. Но Шен была к этому готова — в конце концов, она почувствовала гигантский разрыв Завесы еще на границе с пустошью, потому отпустила своих людей с чистым сердцем. Отбирать их жизни в бессмысленной борьбе с тем, что никогда и ничто не могло уничтожить, было слишком жестоко. Впереди, куда вели тысячи дорог, магесса увидела до боли знакомый темный силуэт — высокие, рвущие небеса шпили Черного Города. Раньше она никогда не могла приблизиться к нему, а теперь ее будто что-то подталкивало, не давало ни на секунду остановиться, оглядеться, усомниться. Город тянул ее, как огромный магнит, и Шен почувствовала укол страха. По легендам, здесь когда-то был престол самого Создателя, оскверненный нечестивыми магистрами, но… сейчас ей казалось, что всего этого никогда не происходило на самом деле. Черный Город был святилищем тьмы, но и чем-то большим — он был вратами. Вверх вздымались резные арки, пульсирующие, будто бы живые, а тропа под ногами вела магессу дальше. Вперед, вперед, звала она, не смей обернуться. Не смей отпустить руку того, с кем идешь сюда, иначе потеряешься в пустоте навсегда. То, что ты видишь, лишь искусно созданная иллюзия.

Здесь, в Черном Городе, не было ни зданий, ни жителей, ни золотого трона Создателя. Все это было выдумано смертными, чтобы замаскировать извечный ужас перед бесконечностью бытия. Единственным существом, которое было реальным, был Коул. Он был похож на ярко сияющее солнце посреди безграничного моря пустоты. И глаза его, когда-то голубые, почему-то теперь сверкали расплавленным золотом. Его лицо плыло, менялось, и стоило лишь на мгновение отвести глаза, как начинало казаться, будто тысячи лиц, масок и воплощений проходят сквозь него. Шен почувствовала, что больше не движется — дорога замерла, превратившись в море, бескрайнее стальное серое море без берегов. Лишь впереди, за мерцающей дымкой, простирался переливающийся всеми цветами радуги и издающий тонкое, на грани восприятия, пения, широкий мост, уходящий куда-то вверх, сквозь пространство и время.

— Кто ты? — прошептала косситка, не смея взглянуть в лицо человека, которого держала за руку так крепко, как утопающий держится за обломок разбитого корабля.

— Кто я? — эхом отозвался ей голос, до боли знакомый, но напоенный мелодией магии, отдающий эхом в окружавшей их тишине. Кинжал в руке Шен холодил кожу, и она, поднеся к глазам клинок, всмотрелась в сапфировые глаза сотворенного из металла дракона. Казалось, что крошечный змей извивается в ее руках, обжигает взглядом темно-синих глаз. Задрожав, Шен отбросила проклятое оружие. Нет, этого не могло быть. Коул, ее Коул — не порождение древней и забытой магии. Он человек, просто человек, потерянный и одинокий, который был ей другом и возлюбленным. Который мог чувствовать, плакать и смеяться, любить и ненавидеть вместе с ней. Который был живым больше, чем все обитатели Тедаса вместе взятые. Который был живым для нее.

— Значит, так и есть, — прозвучал голос в голове косситки, и та наконец осмелилась взглянуть в лицо парня. Тот улыбался ей — так, как умел улыбаться только он один. — Я — Коул. Просто… Коул.

Он стоял перед ней, неуверенно, но искренне улыбаясь, пытаясь одной лишь улыбкой и выражением глаз сказать то, что никогда не сможет выразить словами. Забытый мирами и ставший миром для одной-единственной смертной, он казался ей самым прекрасным, величественным и родным существом на земле. И какая разница, кем был он до этого момента? Здесь, в сердце Черного Города, прошлое, настоящее и будущее сливались в единый тонкий луч, прорезавший темноту. Здесь каждый был бессмертен. И даже она, Шен, могла прикоснуться к тайне.

Протянув руку, она легко и осторожно провела пальцами по щеке Коула, и тот смущенно моргнул, а потом замер в удивлении — косситка потянулась вперед и поцеловала его в губы. Прежде, чем он смог понять, что произошло, она уже отстранилась. Тени кружились вихрями вокруг них, то обретая лица, то вновь теряя их, замирая в благоговейном ужасе и заливаясь издевательским смехом. У одной из них было лицо уродливой старухи, у другой — красивого черноволосого мужчины.

— Ты всегда был безумен, — усмехнулась старуха. Расправив драконьи крылья, она парила высоко над головой, отражаясь в стылой неподвижной воде. — Я уже начинала беспокоиться, когда же ты наконец проснешься.

— Настало время пробудиться и вернуться в мир смертных, — отозвался черноволосый, вдруг материализуясь рядом с Коулом, но не подходя слишком близко. — Мы ждали только тебя.

Они называли Коула другими именами, но Шен их не слышала. Перед нею стоял все тот же юный парнишка, не обращавший внимание на болтовню теней. Пожав плечами, он взял Шен за руку и потянул ее вперед, туда, где разгорался миллионами оттенков мост — дорога в мир, лежащий за пределами Тени, туда, куда не достанут ни боги, ни смертные, ни духи. Туда, где спал забытый бог, которому когда-то приснился Тедас.

— Мы вернемся и без тебя, — крикнул старец за спиной Шен, но та лишь крепче сжала руку своего возлюбленного. — Мир меняется, и скоро тени проникнут и в твой дом. Ты не сможешь спать вечно.

Коул на мгновение остановился, и на его лице проступило сомнение. Наконец, он обернулся и улыбнулся кружащим у врат теням холодной, нечеловеческой улыбкой. Он не произнес ни одного слова — его губы оставались неподвижны, растянутые в этом гротескном оскале, но только тени видели, как лицо его на какую-то долю секунды превратилось в зияющую темноту ночного неба. Они зарычали, потрясая мироздание, и провалились назад, туда, откуда никогда не могли бы выбраться. Заточенные посреди миров, они были всего лишь пленниками силы, создавшей их. А спящий был волен сам выбирать свои сны.

— Идем, — произнес Коул, когда эхо от их ужасных воплей наконец стихло, и гладь водная снова стала зеркалом, отражающим небо. — Я покажу тебе свой дом.

Шен неуверенно взглянула в лицо парня, но тот пожал плечами.

— Не бойся, — добавил он. — Они не смогут причинить тебе вред. Ведь они всего лишь тени.

Магесса кивнула и, крепко сжав руку Коула, вздохнула и шагнула в радужную круговерть.

***

Как ты думаешь, они все еще помнят нас?

Не знаю. Я больше не могу вернуться туда. А ты хотела бы, чтобы тебя помнили?

Наверное. Я иногда скучаю по своим друзьям. Порой хочется взглянуть, как они живут.

Он пожимает плечами — как всегда молчит, и улыбается своей неловкой улыбкой. А я улыбаюсь вместе с ним. Это только наш сон, и только нам решать, что в нем произойдет. Одно я знаю совершенно точно: мы всегда будем вместе, я и он. Мы порой беседуем, вспоминая все, что с нами приключилось. Это было поистине великолепное приключение! Надеюсь, что Варрик все-таки расскажет о нем. Когда-нибудь. И все равно, что в этой истории будет только одна главная героиня. Я-то хорошо знаю, что она была не одна.

Однажды я увидела, как кто-то нашел мое тело. Пустая оболочка, бездушная и мертвая, но все равно мое сердце защемило, когда они подняли его на руках и положили на место последнего упокоения. Пламя охватило меня, и я увидела слезы на глазах тех немногих, кто собрался попрощаться со мной. Глупые, думала я, разве вы не видите, что я жива? Я жива, я счастлива, и я свободна. А то, что оплакиваете вы, всего лишь мое тело. Но все равно спасибо вам, что постарались помнить меня.

Будут ли помнить меня через десять лет? Сто? Тысячу? Я думаю, что нет, но меня это не печалит. Пусть мы стали Забытыми, пусть навсегда покинули мир смертных, но в конце концов и мы вернемся — вместе с Древними Богами, Тенями, Творцами. Просто… не сейчас.

Не сейчас.

Раньше мне казалось, что наша жизнь была подчинена невидимой руке судьбы, но только этот странный молодой парень, растрепанный оборванец, голубоглазый убийца, спящий за пределами миров, заставил меня понять: нет и не было никакой судьбы. Нет никакого слепого случая. Все, что мне нужно было — это сделать выбор. И я выбрала его, а он выбрал меня.

Коул тянет ко мне руки, и я с радостью подчиняюсь этому немного детскому, невинному желанию — обнять, прижаться, спрятать лицо на груди. А сердце у него живое — оно бьется, иногда быстрее, чем обычно, например, когда я пытаюсь поцеловать его в губы, а он только смеется и уворачивается. Я люблю слушать его сердце. Оно никогда меня не обманывало.

И его кинжал с резьбой в виде головы дракона уже не кажется мне таким страшным. Дракон иногда расправляет крылья и, хлопая ими, уносится полетать, но всегда возвращается. Я кормлю его кусочками печенья, и он урчит, как большой котенок, а Коул с интересом наблюдает. Оказывается, он тоже любит печенье. Я нахожу эту черту его характера одной из тех, которые заставляют меня замирать от восторга.

Мы были смертными, но и сейчас не стали богами. Мы остаемся самими собой, и мы видим один сон на двоих. Сон, наполненный покоем, счастьем и бесконечной любовью. Не знаю, значит ли для Коула это слово то же самое, что и для меня; имеет ли он вообще представление о том, что такое любовь — но это не страшно. Потому что, когда он смотрит на меня, я вижу, как в зрачках его вспыхивает звездное небо, и это все, что мне нужно знать. И пусть я никогда не узнаю тайны о том, кем он когда-то был, какими глазами впервые увидел мир, был ли вообще или тоже приснился кому-то еще более далекому и древнему… Я знаю, что люблю его и буду любить, пока последняя из звезд в последнем существующем мире не погаснет. Я не знаю, где мы, но знаю, что я хочу быть здесь. С ним. Теперь я понимаю, что иногда не обязательно знать истину. Он верит мне, а я верю ему.

Иногда этого достаточно.