78.jpg 97,93К
11 Количество загрузок:
Человек с добрыми глазами
Долговязый и светловолосый японец в необычном для такого времени и места наряде посмотрел вслед двум полицейским на мотоциклах и хмыкнул:
— Они больше за тобой не гоняются?
Тонкие пальцы в чёрных перчатках быстро пробежали по кнопкам телефона, и долговязый прочитал ответ:
«С меня сняли все обвинения.»
— Правда? Не слышал. Поздравляю если так. Кстати, если нужна работа, у меня есть один номер телефона, где не попросят показать водительское удостоверение и лицензию на транспортные услуги. И под шлем к тебе не будут заглядывать.
«Ты знаешь этих людей?»
— Люди надёжные, не волнуйся. Мой босс с ними работает.
«Тогда давай! У меня уже неделю не было контрактов.»
Японец пошарил в нагрудном кармане своего жилета и достал клочок бумаги.
— Вот, держи. Сразу скажи, что от меня.
«Спасибо!»
— Подожди, не уезжай. Ты слышала о том гайдзине, который появился в Икебукуро?
«Нет, но почувствовала его.»
— Он странный, да. Такой добрячок. Ненавижу таких. И нет, он не тряпка. Шесть «жёлтых платков». Знаешь эту банду хулиганов? Последний раз их видели живыми, когда они решили размяться и пошли следом за этим добреньким длинноносым толстячком-гайдзином в переулок, чтобы вздуть его.
«Что он с ними сделал?»
— Никто не знает. Утром их нашли в этом же переулке аккуратно уложенными в ряд. А на глазах у каждого — старинные медные монетки. И причина смерти у всех естественная. Один алкоголем отравился, другой подавился печеньем, третий на куске пиццы поскользнулся и череп об угол раскроил. И так далее. Так что держись от него подальше.
«Спасибо за предупреждение!»
«Мне пора ехать!»
— Да, удачи там. Хотя, ты всё равно выкрутишься.
Чёрный мотоцикл бесшумно развернулся на площадке, послышалось тихое ржание, затем он унёс своего седока в ночной мир большого города, растворился чёрной тенью в неверных тенях уличных фонарей и ярких реклам.
Долговязый японец посмотрел вслед и, когда чёрный силуэт скрылся из вида, отправился к себе домой. Он не обратил внимания, что с лавочки, стоящей на автобусной остановке на другой стороне улицы, за их разговором наблюдает незнакомый пожилой господин с большим носом и светлыми, очень добрыми глазами.
А город жил своей жизнью. Этой ночью в Токио было точно так же оживлённо, как и днём. Сновали похожие друг на друга грузо-пассажирские «Нохи», развозили пиццу, посылки, спиртное, пассажиров, инструменты, ремонтные бригады... Сотни и сотни заказов, задач, поручений. Отличались у них только эмблемы на боках, а всё остальное, даже равнодушные лица черноволосых водителей, было похоже как две капли воды. Группы туристов держались всегда вместе, и по их взглядам можно было с некоторой вероятностью определить страну, из которой они прибыли - злые, удивлённые, испуганные, недоумённые. Группы клерков расходились по своим хорошо известным кабакам для участия в обязательной пятничной попойке со своими начальниками.
Человек сидел на лавочке и смотрел по сторонам. Наблюдал за происходящими событиями и видел куда больше, чем местные жители, для которых вся эта суета была привычной и уже сливалась в единый, серый, копошащийся фон. Он видел, как откуда-то из-за крошечного, совсем кукольного парка, выглянула странная тень с горящими кровавым светом глазами. Кто-то другой, пожалуй, закричал бы, или позвал полицию, но пожилой гайдзин лишь кротко улыбнулся этой тени, и та медленно отступила обратно в тёмный переулок, скрылась между контейнерами и мешками с мусором.
В этом городе было предостаточно тайн, легенд и загадок. Незнакомец ещё раз осмотрел улицу и поднялся с лавочки. Отряхнул и одёрнул пиджак, снова осмотрел улицу и теперь уже вслух сказал:
— Да, в этом городе много тайн, легенд и загадок. Почему бы не сделать ещё одну?
Он медленно шёл по улице, с интересом заглядывал в витрины кафе и магазинов, всматривался в лица, словно пытался запомнить каждого встреченного прохожего. И что-то тихо бормотал себе под нос. Только однажды, встретив сильно раздражённого седовласого военного с раскрасневшимся лицом, пожилой гайдзин встрепенулся и позвал его по имени:
— Полковник Ишими!
Тот злобно посмотрел на зовущего и хотел уже выкрикнуть ругательство, но вдруг схватился за грудь, осел на тротуар.
— Врача! Скорее позовите врача! — раздался пронзительный девичий голос.
— Сердце не выдержало, — тихо сказал незнакомец, и его лицо исказила болезненная судорога, когда раздался предсмертный хрип полковника, очень хорошо слышимый даже на шумной улице ночного Токио.
Голос далёкого прошлого
Чёрный мотоцикл летел по ночным улицам, огибал медлительные фургоны, проскакивал между легковыми автомобилями. Двухколёсный транспорт в иных ситуациях оказывался куда более удобным средством передвижения, чем комфортабельные седаны. Особенно, когда можешь ездить не только по дороге, но и по крышам домов, по их стенам. Конечно, только в крайних случаях, но всё же.
Большой тенью мотоцикл пролетел по широкому путепроводу, нырнул в похожий на тоннель переезд, свернул на узкую улочку, оттуда в тупик-переулок и остановился. Большая жёлтая сумка перекочевала с заднего сидения мотоцикла на мокрую после недавнего дождя мостовую.
Скрипнула дверь, в переулок вышел низенький японец в очках и с вывернутыми наружу зубами. Очень похожий на американские плакаты времён Второй мировой войны.
— Всё как договаривались? — спросил он и сходство с карикатурным образом стало ещё сильнее.
«Не знаю. Я не заглядывала в сумку.»
Японец прочитал текст на телефоне, подслеповато щурясь и скаля жёлтые, кривые зубы.
— Это хорошо! Вот деньги.
Он передал конверт, с заметным усилием оторвал сумку от земли и потащил внутрь.
Конверт с деньгами перекочевал за отворот чёрного комбинезона. Мотоцикл резко развернулся в тесном переулке и выехал на узкую улочку, заставленную с одной стороны припаркованными машинами.
Рядом с выездом на главную дорогу располагался крошечный садик. Всего несколько квадратных метров, на которых разместились две туи, куст барбариса и старинный, изогнутый временем тис, покрытый красными ядовитыми ягодами. А между ними струился по камням фонтан, такой же игрушечный, как и сам садик. В этом островке природы стояли две лавочки, одна из которых была упрятана от чужих глаз за пышной туей, а вторая располагалась у самого тротуара, чтобы любой пожилой прохожий, который устал ходить по своим делам, мог присесть на неё, отдохнуть несколько минут, а потом пойти дальше с новыми силами. И на ней сидел пожилой гайдзин с добрым лицом. Это был полный, благообразный господин в недорогом костюме, похожий на билетёра в кинотеатре или работника почты. Он проводил взглядом чёрный мотоцикл и удовлетворённо улыбнулся, когда тот резко развернулся, поехал обратно и остановился у тротуара.
«Ты шпионишь за мной?»
— Вовсе нет, — покачал головой европеец, почитав надпись на экране телефона. — Мне не нужно шпионить за тобой. Я и так всегда знаю, где ты находишься и чем занимаешься.
Рука в чёрной перчатке замерла над клавиатурой телефона, потом быстро напечатала:
«Кто ты? Что тебе нужно?»
— Я выполняю задание. Вернее, я должен выполнить задание, но всякий раз, когда вижу тебя, начинаю сомневаться. У тебя есть немного свободного времени? Подари мне совсем чуть-чуть, может тогда и тебе, и мне многое станет более понятным.
«Простите, уважаемый, но я тороплюсь...»
— Вероятно к вашему другу? Я могу вас понять, но поверьте, я хотел бы поговорить с вами и о нём. Обсудить достаточно важные вещи.
Почему-то пропало желание немедленно возвратиться домой и похвастаться Синре очередным заработком. Совершенно. Как будто его и не было. Пальцы словно замёрзли в воздухе и никак не хотели набрать нужные слова. В конце концов, быть может этот никому не известный толстяк и вправду знает что-то важное? Тем более, что от этого незнакомца исходило какое-то очень знакомое, домашнее тепло.
«Хорошо, давайте поговорим.»
Толстяк совершенно искренне просиял и от радости пожал собеседнице руку.
— Ох, простите мне мои европейские манеры, — тут же извинился он, а затем показал на лавочку рукой: — Давайте присядем.
«Что вы хотели рассказать? Давайте покороче!»
— Да, конечно. Я хотел поговорить о вашей потерянной голове и том месте, где она сейчас находится...
Если потусторонние существа способны испытывать ошеломление, если их может пробивать пот, то в этот раз был как раз такой случай. Телефон чуть не выпал из ослабевших пальцев, второй рукой пришлось опереться о лавочку.
— Мне очень жаль, что вам пришлось так волноваться, — огорчённо сказал господин.
«Вы знаете, где она находится?»
— Да, но всё не так просто...
«Я понимаю! Сколько вы хотите?»
— Дело не в деньгах, дело в тебе, — европеец незаметно перешёл на «ты». — Позволь, я задам несколько вопросов. Может тогда всё встанет на свои места, и я смогу сделать выбор. Или же ты сама сделаешь его, хоть мне и не хочется перекладывать решение такого вопроса на хрупкие девичьи плечи.
«Хорошо, что вы хотите знать?»
— Многое. Например, про твои отношения с твоим другом. Даже не так. Это всё частные вещи. Самое главное, тебе нравится этот город? Нравится твоя нынешняя жизнь? Эти гонки с полицейскими, разборки с местными бандами, этот двуличный и неискренний народ, всё вот это нравится тебе или нет? Мы с тобой из другого мира. Нам трудно понять, зачем нужны все эти «хоннэ» и «татэмаэ», «омотэ» и «ура». Особенно, так жёстко прописанные в общении. Казалось бы, всё так просто, ты можешь лицемерить, врать, притворяться другим человеком. Это не «татэмаэ». Это лицемерие, ложь и притворство. Особенно, когда речь идёт о близком человеке. Вот теперь расскажи мне об этом подпольном докторе. Он любит тебя?
«Да. Он несколько раз признавался в этом.»
— Но ведь он врал тебе на каждом шагу. Если бы не он, ты бы давно нашла свою голову. Разве можно одновременно любить и врать любимому человеку?
«Он говорил, что боялся потерять меня»
— Потерять тебя? Значит думал о себе, а не о тебе? А разве не проще было честно выложить голову и сказать: «Вот, если ты хочешь покинуть меня прямо сейчас, забери её, и мы больше никогда не увидимся; но если ты любишь меня, оставь всё как есть, я спрячу голову в сейф и ты всегда будешь знать, где она находится». Это было слишком сложно? Или «хоннэ» тут не работает? Или же, как говорят японцы: «И в дружбе нужны барьеры»? Наверное, в любви у них тоже есть барьеры. Именно за это я терпеть не могу этот народ. Я не могу понять, как может нравится жизнь в этом городе. Иногда я смотрю, как тебя унижают, называют чудовищем, нахально врут в лицо и тут же признаются в любви, используют как подопытную куклу, причиняют тебе боль физическую и духовную. И в эти минуты мне так хочется, чтобы этот мерзкий город снова умылся кровью, как тогда, в прошлом, когда тут рвались бомбы, а души можно было собирать сотнями и тысячами. Мне хочется сразу вернуть тебе голову, а потом вместе с тобой наблюдать за агонией его жителей...
Лицо пожилого господина утратило всю свою доброту и кроткость. Теперь сквозь него проступал неумолимый оскал смерти. Отчётливо виднелся страшный череп с огненными глазами, обтянутый жёлтой кожей, похожей на старый, плесневелый сыр. Стало понятно, что увидели перед своей смертью «жёлтые платки». Не вежливого и неуклюжего гайдзина, а беспощадного посланника самой смерти.
Неожиданно кошмарная маска сползла с лица пожилого господина, и сидеть на одной лавочке с ним опять стало тепло и уютно. Очень странно, но тепло было другого рода, не похожее на то, которое дарил Синре. Скорее, это было тепло любящего отца или дядюшки. Родителя, готового на всё, чтобы защитить своё чадо. Незнакомец ласково посмотрел на свою собеседницу и продолжил:
— Но потом я вижу, как ты радуешься, как твоя душа переполняется добротой и любовью, как ты болтаешь со своими новыми друзьями, развлекаешься, просто катаешься по городу без цели и работы, великодушно прощаешь все обиды, все унижения. И я не могу заставить себя, просто взять голову, отдать её тебе и оборвать твой нынешний мир на высокой ноте. Поэтому я здесь. Поэтому мы с тобой разговариваем. Всё могло быть проще, если бы ты была несчастна. Но ты счастлива, поэтому я не знаю, что мне делать.
Гайдзин вдруг перевёл глаза на улицу, где проходила очень бледная молодая девушка с пухлой папкой в одной руке и тубусом в другой.
— Акико... — тихо сказал господин, и уже громче повторил: — Акико Кобаяси!
Девушка обернулась на голос, прикрыла рот рукой, кашлянула раз, другой. Тубус выпал из ослабевшей руки, за ним упала папка, потом девушка стала медленно оседать вниз. Незнакомец вскочил с лавочки, подхватил падающую девушку и помог ей опуститься на мостовую. Она вдруг зашлась кашлем, на губах появились следы крови.
— Туберкулёз, — бросил он через плечо. — Терминальная стадия.
Девушка билась на мостовой в приступах изматывающего кашля. Забрызгала кровью светлую блузку, искомкала клетчатую юбку.
— Тише, тише, — бормотал незнакомец и гладил её по голове. — Сейчас всё закончится...
Если работа не сделана
Незнакомец посмотрел на светящийся экран телефона и прочитал:
«Это сделал ты?»
Он пожал плечами, и на его лице появилась кроткая улыбка. Широкое, полное лицо с большим и мясистым носом оставалось по-домашнему добрым и уютным. Он посмотрел вниз, на труп у своих ног, и ответил:
— Это моя работа. Это наша с тобой работа. Мы всего лишь слуги той, кому мы служим, поэтому выполняем любую работу, которую она пожелает.
Он склонился над остывающим телом и осторожно прикрыл начинающие стекленеть глаза трупа. Веки никак не поддавались, поэтому незнакомец осторожно перевернул мёртвую девушку на спину, сложил ей на груди руки, затем по одному прикрыл веки и положил на них по тяжёлой монетке. Разогнулся, окинул взглядом труп и снова улыбнулся.
— Теперь всё в порядке.
«Зачем ты пришёл?»
— Чтобы помочь тебе. Чтобы ты вспомнила.
К телу подбежал высокий и худой черноволосый парень, склонился над ним, потом достал телефон и застучал по клавишам. Видимо, набирал номер полиции или медицинской помощи. Пожилого господина и его собеседницу он словно не видел вовсе.
— Идём, сказал незнакомец. — Хотя, постой...
Он внимательно посмотрел на парня и окликнул его. Тот вздрогнул от неожиданности и уставился на незнакомца.
— Кто вы? — воскликнул он. — И что с ней? Это ты убил её? Проклятый гайдзин!
— О, прошу прощения, — пожилой господин неловко взмахнул руками, посмотрел прямо в глаза парню, потом перевёл взгляд чуть левее и выше.
— Вы ведь не делали томографию мозга, верно?
— Что?! — взревел парень и сжал кулаки.
— Верно, не делали... Иоши-сан...
Услышав своё имя, парень побледнел и обмяк. Левой рукой он потянулся ко лбу, к тому месту, на которое смотрел незнакомец. Его лицо перекосила болезненная судорога, колени подкосились, и с утробным стоном он рухнул на мостовую, сжимая череп руками.
«ПРЕКРАТИ НЕМЕДЛЕННО!»
— У него кровоизлияние в мозг. При таком истончении сосудов нельзя волноваться.
Незнакомец повернулся и примирительно поднял руки.
— Позволь мне оказать ему последнюю услугу, потом будешь меня бить.
Кулак в чёрной перчатке ударил его в скулу и без сопротивления прошёл сквозь голову. Пожилой господин подхватил потерявшее равновесие тело в чёрном комбинезоне, удержал на секунду и осторожно отпустил. Его лицо, размазанное ударом в дымный след, постепенно начало восстанавливать форму.
— Я быстро, — он вновь повернулся к трупу и перевернул его на спину. — В этом городе много работы. В этом мире много работы. У нас совсем мало времени, чтобы побыть собой.
За его спиной пискнул телефон, незнакомец повернулся и прочитал на светящемся экране:
«ТЫ — ЧУДОВИЩЕ!»
— Да, — кивнул он ответ. — Мы с тобой чудовища. Мы продали свои души Смерти и теперь служим ей. Она наша госпожа. Поэтому она прислала меня к тебе. Но ты хорошо понимаешь, что... Хотя, пожалуй, не понимаешь. Ты ведь потеряла свою голову.
Незнакомец положил парня рядом с девушкой, прикрыл ему глаза, провёл руками по лицу мертвеца, сгоняя жуткую печать предсмертной агонии, потом вернулся к разговору:
— Ты даже не знаешь, как тебя зовут.
«Меня зовут Селти!»
— Селти... Вот какие имя ты себе придумала. Наверное, правильно всё же произносить Келти. Кельты — это народ, к которому мы когда-то принадлежали. Но помнишь ли ты своё имя? Нет, не помнишь. Потому что память и разум находятся в голове. Потому что твоё имя повергнет весь этот город в такой ужас, что не все переживут его.
«Но я мыслю и чувствую!»
— Верно. Для этого голова не нужна. Давай пройдёмся. Здесь скоро начнётся бестолковая суета, и мне опять придётся работать. А мне так не хочется.
Он повёл её по шумной улице, прямо сквозь толпу спешащих домой людей. Но ни один человек не замечал странной пары. Люди обтекали их, как вода обтекает большой камень, стремились дальше по своим делам. Разве что внезапно ощущали какой-то болезненный холод глубоко в душе. Отойдя уже на десяток шагов, люди испуганно озирались по сторонам, но окружала их обычная, хорошо знакомая толпа. Привычная, серая, безликая.
— Когда-то мы возжелали жизни вечной, — тихо говорил незнакомец. — Мы положили на это все свои силы. Мы совершали ужасные вещи. И мы добились своего. На нас обратила внимание сама Смерть. И дала нам испытания. Сложные и кровавые испытания, которые мы, в своей безумной жажде жизни, безропотно исполняли. Хочешь, я расскажу, что мне пришлось сделать? Не хочешь? И правильно. Ты верно назвала меня. Я принёс столько зла этому миру, что стал настоящим чудовищем. Я и есть чудовище. А потом было последнее испытание. Самое главное. Смерть разделила наши душу и разум. Душа оставалась в теле, а разум в голове. И, взглянув на деяния рук своих, душа оказалась в аду собственных воспоминаний. Условием испытания был поиск гармонии между душой и разумом, но никто ещё не нашёл его. Теперь мы — безвольные рабы Смерти. Мы скитаемся по земле, и разумом понимаем, что испытание должно быть пройдено, но каждый шаг к исполнению терзает нашу душу сильнее, чем геена огненная терзает души грешников. Наверное, я солгал, когда сказал, что пришёл помочь. Потому что я завидую тебе. Твоя душа сейчас свободна. А моя — нет.
«Где твоя голова?»
— В надёжном месте. То, что ты видишь у меня — это иллюзия. Впрочем, ты всё уже поняла сама.
«Если ты прав, почему мне так больно и страшно без головы?»
— Потому, что сейчас ты не знаешь, как может быть больно и страшно с головой.
«Моя память уходит. Я забываю себя...»
— Поэтому я здесь. Время идёт, а Смерть не хочет ждать. Ей нужны души. Их души.
Незнакомец показал на серую толпу одинаково одетых, очень похожих друг на друга людей с чёрными волосами. Он встал перед светофором на перекрёстке, осмотрелся и поднял руку. Мир остановился. Застыли автомобили, перестала мигать яркая реклама. Зазывала у суши-бара, который выронил свои листовки, замер в нелепой позе. И сами листовки диковинным плющом протянулись от его рук через дорогу. Незнакомец сбросил личину доброго пожилого толстяка, и в тугих жгутах осязаемой тьмы появилась другая, зловещая фигура безголового жнеца с огромной, истекающей угольно-чёрными струями косой, верхом на исполинском мёртвом жеребце с пылающими глазами. Из обрубка шеи всадника валили густые клубы дыма, но где-то в этих клубах мерцали кроваво-красные сполохи глаз. Его голос зазвучал гулким, низком рокотом.
— Иошита! Минори! Дэйки! Акио! Такаюки! Исии! Ямадзаки! Юичи!
Жнец произносил имена, и дым его косы опутывал названных, проникал глубоко в их тела, охлаждал кровь, сковывал цепями душу. Сорок три имени было произнесено, затем жнец резко взмахнул косой и... снова на перекрёстке стоял невысокий пожилой гайдзин с кроткой улыбкой на лице.
«Что ты сейчас сделал?»
— Я сделал свою работу, — ответил незнакомец, но его голос потонул в визге колёс.
Водитель тяжёлой фуры, набитой мороженной рыбой, неожиданно почувствовал какое-то незнакомое першенье в горле. Он попытался кашлянуть, но рёбра отозвались болью с левой стороны. Кровь прилила к лицу, и водителю стало тяжело дышать. Он вдохнул поглубже, и в этот момент боль за рёбрами стала невыносимой. Он уже плохо понимал, что происходит, лишь судорожно хватал широко раскрытым ртом воздух и пытался держать свой тяжёлый автомобиль в полосе движения.
Гружёная фура на большой скорости врезалась в группу остановившихся перед светофором машин и разметала их как кегли. Оставляя за собой обезображенные трупы и искорёженный металл, грузовик летел по улице дальше, но водитель уже не знал этого. Безвольной куклой он повис на руле. Фура смела рейсовый автобус, подмяла минивэн доставки посылок, развернулась боком и врезалась в стоянку служебных автомобилей у клиники.
С каждой новой смертью лицо незнакомца вздагивало, словно его секли плетью, но улыбка на лице оставалась такой же кроткой и виноватой.
«ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ! ПРЕКРАТИ!»
И маленькие кулачки в чёрных перчатках колотили в гулкую, бочкообразную грудь незнакомца.
— Это очень больно, — хрипло сказал он, когда затих грохот в соседнем квартале, куда улетела неуправляемая фура. — Нам достаточно назвать имя, чтобы носитель его стал добычей Смерти. Всего лишь произнесённое вслух имя человека, предмета или идеи. Нет никакой разницы, кто или что должно покинуть этот мир. Поэтому я не стал называть имя того японца, с которым ты живёшь. А ты не в состоянии произнести его имя. Да, всё так просто. Скажи, как зовут того, чью душу ты хочешь отправить в костлявые руки нашей госпожи и получи возможность жить дальше. Пока Смерть не назовёт наши имена, мы бессмертны. Но не всё так прекрасно. Мы переживаем каждую смерть, чувствуем всем своим телом боль и страдания умирающих. Это наше проклятье. Наша цена за наше мнимое бессмертие. За то, что Смерть пока не хочет назвать наши имена, призвать наши души. Мы в её руках и в её власти. Поэтому я не знаю что делать. Я знаю где твоя голова. Я могу пролететь этот город из конца в конец. Могу убить не только людей и животных. Я могу убить их дома, их вещи, даже следы их существования. Могу убить даже богов и демонов, благословения и проклятия, а потом убить память о них в сердцах людей. Мы ведь с тобой уже так делали. Не раз, и не два. Сейчас ты не помнишь, как вымирали города от чумы, от инфлюэнцы. Ты не помнишь, какую жатву мы с тобой собрали сначала в Нанкине и немецких лагерях смерти, а потом в Дрездене и здесь, в Хиросиме, в Нагасаки. Ты не помнишь, как ослеплённые болью, мы называли тысячи, десятки тысяч имён. Но я помню. И я могу это всё повторить. Это несложно. И ты можешь. Но, твой разум далеко от тела, а душа обрела хоть временный, хоть призрачный, но покой. Я могу вернуть тебе голову прямо сейчас. Но я знаю, сколько боли ты испытаешь, когда найдёшь свой разум. И я не могу решиться на это, потому что ты очень дорога мне. Такой, какая ты есть. Любая. Скажи мне сама, хочешь ли ты вернуться из этого мира?
