[Perfect Stranger]

 

 

— Что с тобой? — спрашивает М, глядя на меня поверх заплесневелой чашки кофе. — Что-то не так?
— Нет. Все нормально. Я меняюсь.
— Как ты можешь измениться? Мы все начинаем с чистого листа, чем ты отличаешься от остальных?
— Может, все-таки не с чистого листа. Может, нас формируют обломки прежней жизни.
— Но мы их не помним. Наши дневники навсегда потеряны.
— Не важно. Так или иначе, мы то, что мы есть. И гораздо важнее, что мы с этим сделаем.
— Разве нам дано выбирать?
— Не знаю.
— Мы мертвые. Как мы можем что-то выбирать?
— Может, и можем. Если очень захотим.

- "Warm Bodies"

 

Дардаса шла сквозь густую порченую траву Чумных земель, стараясь не нарушать хрупкий покой обычно мертвенно-тихого места. Берег озера невинно поблескивал под бледным солнцем. На мутной воде разливалось что-то неестественное, темное, багровыми пятнами покрывая усталый берег. Эльфийка торопливо наклонилась, пошарила руками в сероватой, холодной воде и, наткнувшись на что-то твердое, но мягкое и теплое, вытащила это на берег. Птица. Уже сложно сказать, какой она была изначально: изогнутый клюв, четыре крохотных глазка, раздвоенные крылья и длинный, как у ящера, хвост. Порча не щадила никого, особенно более мелких и уязвимых существ. Жрица долго глядела в пустые глаза мертвой птицы, на вытекающую из ее горла холодную кровь. Она думала о том, что, быть может, могла родиться этой птицей, жить ею, а потом вот так погибнуть, просто от того, что злая, равнодушная воля Судьбы указала своим иссохшим перстом на тебя…

 

Под копытами лошади хрустели мелкие кости, похожие на высохшие ветви. Темный рыцарь посмотрел на усеянную ими землю. Похоже, когда-то здесь было озеро, а теперь вместо него - только растрескавшаяся мертвая земля и останки тех, кто когда-то жил здесь. Он направил коня к высохшему дереву и спешился. Над головой, крича в безотчетном ужасе перед неведомым, вспорхнула птица, отчаянно ударив по воздуху крыльями. Рыцарь посмотрел вверх, и на его щеку упало потерянное птицей перо.
Ничего, подумал рыцарь внезапно, отстраненно разглядывая его. Она зря боится смерти. Скоро она освободится...

 

Осторожно проведя по редким перьям тонкой ладонью, эльфийка будто провалилась внутрь этого маленького тельца, почувствовала потерянное биение ее сердца, мелкое дыхание, силу длинных, узких крыльев...
Они умели летать. Они обе. Раствориться в вечном потоке Жизни, Света, всем, что было свято и неприкосновенно... она почувствовала внутри знакомое тепло, тепло жизни, тепло кожи, тепло текущей по телу крови... Она хотела поделиться им. Мягкое золотистое сияние прошло сквозь ее тело, как удар молнии, она выгнулась назад и всем своим существом направила таинственное тепло в это маленькое, тщедушное тельце...

 

Голод подгонял его, заставляя ускорять шаг. Где-то здесь, здесь... Рыцарь смерти мгновенно остановился, замер, как статуя - ни дыхания, ни звука, ни движения. Человек проходил по этой дороге несколько минут назад. Двинувшись по следу, Освальд, словно хищник, выслеживал свою добычу. А когда на человека обрушился черный вихрь стали и ненависти, он уже ничего не смог сделать.
Только закричать. Но крик этот быстро захлебнулся кровью. А рыцарь, упав на колени, впился железными когтями в землю, чувствуя беспощадное и жестокое наслаждение чужой агонией.

 

Слабый, бледный Свет потух. Птица, вздрогнув, расправила раздвоенные крылья с острыми крепкими когтями и взвилась в воздух, издав печальный, полный боли пророческий крик. Сколько она еще продержится на этой истерзанной земле? Но это уже не важно, так не важно... Стоило ли давать ей шанс на поиски и страдание? Стоило ли поворачивать колесо Жизни и Смерти назад? Уже не важно, так не важно... В этом ее Предназначение, данное свыше, и не стоит сворачивать с намеченного пути.

 

"Вся жизнь должна исчезнуть", мысленно повторял себе эти слова рыцарь, пошатываясь. Он брел по осенней дороге, усыпанной опавшими листьями, но почему-то они казались ему кроваво-красными. Судорожно прикоснувшись к болтам, которыми маска была привинчена к его лицу, он посмотрел на затянутое тучами небо. "Вся жизнь... а я?"
Он никогда прежде не задавался этим вопросом. Что будет с ним, когда жизнь и Свет исчезнут из этого мира? Что он будет искать, кого он будет убивать и кому завидовать с той неиссякаемой силой? Мертвый и серый мир, такой же, как он сам - в этом ли был смысл его пути? Или же его предназначением теперь и всегда была только дорога в никуда... Дорога, с которой ему уже не свернуть.
Но никто не ответил на его вопрос, потому что вокруг не было ни единого живого существа.

 

Дардаса устало откинулась на холодный мокрый берег, глядя в покрытое облаками голубое небо. Так разительно контрастирующее с мертвой землей, оно было будто бы напоминанием о чем-то высоком, чистом... и недосягаемом. Скользкая трава понесла эльфийку по своей красновато-бурой дорожке, аккуратно опустила в тухлую воду. Жрица рассеянно посмотрела на ее поверхность. Сотни рыб, больших и маленьких, бились на ее поверхности в предсмертной агонии, и жители этих земель боялись их есть. Ужас обуял ее. Ужас недосягаемой выси, ужас невыполнимого задания... Когда-нибудь и она будет биться по земле умирающим зверьком, и душа ее, слившись со Светом, оставит пустую скорлупу, которая, быть может, поможет еще живым, станцует с ними вечный, непрекращающийся танец, отданная Тьме и хаосу... Такие разные, такие близкие, Свет и Тьма, Жизнь и Смерть заключат над ней единый контракт, чтобы никогда не забылись движения вселенского танца ... Это тоже Предназначение. Ее последняя жертва, которую она принесет на алтарь своей веры.

 

Освальд не думал о том, куда он идет. Он просто шел по дороге, слыша, как разбегаются лесные твари, пораженные чумой, но все еще цепляющиеся за жизнь. Им повезло больше. Они еще помнили, что значить жить.
А он мог только отбирать жизни, и их страх - их боль и ужас - были единственным, что теперь могло напомнить ему об этом. Может быть, действительно гораздо милосерднее было просто убить их. Но был и другой вариант. Подарить им собственное проклятие. Пусть все они поймут, что такое посмертие. Может быть, тогда он, Андерфелс, уже не будет один на этом пути.
"Когда-нибудь я найду того, кто будет достоин", решил он, наблюдая, как ветер подхватил охапку листьев и закружил в воздухе. "Того, для кого жизнь будет таким же бременем, того, кто сможет понять, зачем все это. Понять назначение и нашу суть."
Рука, закованная в латы, сжала сухой падающий лист, сминая и уничтожая его.

 

"Я не отступлюсь!" - вырвалось из врат бледных влажных губ. - "Что бы ни случилось, я знаю, что буду продолжать, пытаться, сделаю столько, сколько смогу, столько, на сколько хватит сил! И когда-нибудь - когда-нибудь, когда они закончатся, я принесу эту жертву, свою последнюю жертву на пути к Свету!" Серая вода качнулась, поглотив тонкое, бледное тело. Она не думала, что может забиться на поверхности так же, как и эти рыбы - она думала только о том, что должна. Должна верить в силу Жизни. Должна попытаться сделать все, что может. И не было других мыслей в ее голове, когда она, охваченная праведным безумием, выплыла на середину озера. Багровый закат ярко освещал Чумные земли, разливая по воде кроваво-красные пятна умирающего дня. Дардаса смотрела на солнце, пока не заслезились глаза, и вновь наполнилась теплотой воплощенной надежды, подарила ее этому месту...
А листья слезами падали на поверхность серой воды, падали, равнодушные, падали, нетронутые величием жизни, падали, будто зная все наперед, будто шелестом своим смеясь над тщетными попытками прервать ход Судьбы.

 

Освальд даже не предполагал, что здесь, в Чумных Землях, кто-то так же, как и он, смотрит сейчас на багрянец, заливший горизонт, на повисшие как будто в раздумьях свинцовые тучи, на танцующие в порыве ветра золотисто-красные листья. Он искал свое предназначение, чтобы пройти путь, который ему уготовила Судьба, но не знал, что именно сейчас предназначение само искало его.
Подгоняемый непонятным желанием, он вскочил на коня, материализовавшегося по желанию своего господина, и бросился вперед. Через мгновение над головой его прогремел гром, как отдаленный рев голодного зверя, и скоро все скрыла пелена хлынувшего дождя.

***

...Высокий вызов не может быть простым. Кто тебе сказал, что он может быть простым? Ты идешь вперед. Что-то рассыпается в дым. Что-то рассыпается в прах. Что-то расступается перед тобой.
Кто тебе сказал, что дорога имеет конец? Кто сказал, что никто не дойдет? Все просто. Ты идешь туда, куда знаешь, что нужно идти. Но тебя мир сбивает с пути, чтобы показать истинность твоего намерения. Ты, разрывая нити свои, не видишь того, что за ними. А за ними - сплетается имя, и кто-то ведет тебя за руку в лес, и звезды над нами, и страх твой исчез. Так преступают круга конец.
Дальше - новая жизнь.
(с) Сигрид. Нордика. Высокий вызов

 

…Морддис почувствовал присутствие чего-то знакомого. Это было похоже на то, когда смотришь в помутневшее зеркало и видишь, всего лишь на секунду, вместо своего отражения — другого человека, которого не знаешь, но в глубине души понимаешь, что это не так. Лич задумчиво смотрел в магический шар, давно потеряв счет времени. Рядом с ним беззвучно и неподвижно, как статуя, стоял маленький упырь, изредка издавая мягкий шелест обрывками ткани, заменяющими ему одежду.
Мало кто знал, кем был этот упырь при жизни и почему он постоянно сопровождал лича даже в его собственные покои, и маг никогда не предпринимал попыток прогнать мертвеца. Они уже давно воспринимались как одно существо, разделенное на две части. И этому были причины.
Но сейчас лича занимали совершенно другие мысли. В магическом шаре он видел — или, скорее чувствовал, слышал всем своим существом — присутствие того, кого когда-то создал. По приказу Короля он создавал десятки рыцарей смерти, но этот, вернувшийся в такой странный для Плети момент, был одним из первых. И это беспокоило лича больше всего. Первые экземпляры выходили не слишком хорошими… они были дефектными. В каком-то смысле.
— Запись одна тысяча восемьсот шестьдесят первая, — произнес Морддис, осторожно касаясь шара длинной костлявой рукой. Упырь подошел к одному из столов и принялся аккуратным, необычно каллиграфическим почерком записывать под диктовку. — Обнаружил присутствие в Чумных Землях созданного много лет назад рыцаря смерти старого образца. Я обеспокоен состоянием этого немертвого. Известно, что рыцари из начальной партии, изготовленные в лаборатории лично мной, позже обнаруживали признаки дефектности. Неудачные эксперименты привели к тому, что они были не полностью лишены своих человеческих чувств и воспоминаний. Духовная ткань их сущности была изменена слишком грубо, что привело к ускоренному восстановлению души и конечному безумию, ведущему к уничтожению. Но этот экземпляр сумел выжить и сохранить остатки разума, насколько я могу чувствовать. Однако мои наблюдения показали, что экземпляр находится в критическом состоянии. Сильный голод привел к тому, что он провел последние несколько месяцев в глубокой летаргии с короткими вспышками сознания, замутненного начавшимся безумием. Восстановление души, насколько я могу судить, уже началось. Возможно, оно началось даже быстрее, чем должно было, из-за некого катализатора. — Морддис замолчал, и перо в руках упыря замерло. — Нет, не может быть. Такое могло бы произойти лишь под действием очень мощного артефакта Света, да и то только в том случае, если экземпляр выживет от такого воздействия. Тирион Фордринг и Испепелитель? Нет, тогда рыцарь смерти был бы уже уничтожен или полностью восстановился. А данный экземпляр показывает лишь ускоренное развитие атрофированных или полностью вырезанных участков души. Должно быть другое объяснение. Но я не могу делать иные выводы, пока не осмотрю экземпляр лично. Все это чрезвычайно интересно, но главная цель в данный момент — получить подопытный объект для исследования в лаборатории.
Морддис остановился и мысленно отдал приказ упырю закрыть книгу и прочно защелкнуть на замки. После этого лич повесил книгу на пояс, туда, где было ее обычное место, и принялся парить из стороны в сторону по комнате.
Он отдал совершенно четкий приказ Илтари — она должна найти пропавшего рыцаря смерти и привести его сюда. В крайнем случае принести его тело — восстановить физическую оболочку не представляло никакого труда для опытного некроманта. А вот с душой придется поработать. Если улучшение экземпляра окажется возможным, то имеет смысл внести некоторые изменения в его организацию. А если нет… что ж, в таком случае он пойдет на части для поганищ. Ничего в лаборатории Морддиса никогда не пропадало даром.

 

Я знаю это место.
Андерфелс огляделся вокруг. Темные сводчатые потолки, испещренные неведомыми ему рунами и надписями, освещались лишь тусклым светом зеленоватых ламп, висящих то тут, то там на округлых стенах. В некрополе не было углов — он представлял собой круглые залы и коридоры, мягко загибающиеся и опоясывающие внешнее кольцо строения. Где-то в тени прошмыгнула тонкая фигура и тут же исчезла. Вурдалаки и упыри… Да, со времен Короля здесь мало что изменилось. Разве что некрополь сильно опустел. Тогда здесь было не протолкнуться от нежити, а теперь Освальд стоял посреди коридора, ведущего от портала, и только растерянно оглядывался, не ведая, зачем он здесь и куда ему следует идти.
Морддис?
Он не надеялся, что лич ответит на его мысленный зов. В конце концов, прошло так много времени, и лич вполне мог давно кануть в небытие или измениться навсегда, погрузившись в пучину отчаяния и безумия. Ответом рыцарю послужил отдаленный низкий гул, напоминающий работающую кузницу. Нет, здесь определенно была нежить. Андерфелс подошел к одной из стен и прикоснулся рукой к неровной кладке.
Некрополь словно дышал.
Он был живым существом, и каждый мертвец, живущий здесь, знал это. Как можно заставить огромное здание воспарить в воздух, подчиняясь любой мысленной команде? Как можно заставить его стать тем, что тебе нужно? Морддис это знал, поэтому у него получилось создать эту махину. Всего лишь нужно было подарить ей часть своей души. Слиться с ней в одно целое, заставить некрополь стать частью своего хозяина. Поэтому он откликнулся на прикосновение Освальда легкой вибрацией, едва заметной, покалывающей пальцы сотней маленьких иголок.
Морддис.
Он позвал снова, и на этот раз получил ответ. Откуда-то сверху до него донесся тихий шорох, постепенно обретающий все более отчетливые очертания. Шорох превратился в шепот, неразборчивый и тихий, но в конце концов этот шепот стал голосом, звучащим прямо в голове рыцаря смерти.
Я здесь, творение.
Андерфелс, как будто во сне, кивнул и направился на этот зов. Он не был похож на зов Короля, нет. Это было совсем другое. Король не оставлял воли, он полностью подавлял душу, заставляя твое тело двигаться, а мысли становиться медленными и неторопливыми, меняя их и искажая. Но это было прекрасно, потому что лишало всех страстей, эмоций, волнений и сомнений. Освальд помнил, как спокойно было ему под контролем Повелителя мертвых, и какой ужасной, неотвратимой волной, сметающей все на своем пути, обрушились на него свобода и растерянность после смерти Короля. Но он сумел выжить, сумел сохранить рассудок — хотя и не до конца. А теперь этот голос. Голос того, кто говорил с ним в те бесконечно тянущиеся недели, когда его мертвое тело лежало на каменном столе, испытывая муки перерождения, неведомые живым.
Это было бы издевательством, если бы не обещало спасение.
Иди ко мне, творение. И я помогу тебе. Я спасу тебя. Я сделаю тебя лучше.
О да, он прекрасно помнил эти слова. Ободряющие и убаюкивающие обещания нового существования, лишенного мук выбора. Морддис сделал его лучше… не так ли? Когда-то он верил в это.
Но тогда почему случилось все то, что случилось? Так не должно было быть.
Я иду к тебе. У меня есть вопросы.
Андерфелс отозвался на зов лича и направился к порталу, ведущему на второй этаж, в лаборатории. Мысленные указания Морддиса отпечатались в его мозгу четкой картой некрополя, и теперь он больше не был здесь словно потерянный ребенок посреди незнакомого города. К тому же, часть его сознания помнила эти коридоры. Он смутно помнил темноту и запах крови, окружающий его, когда он проснулся наконец от сна смерти. Новорожденный бессмертный рыцарь, еще не понимающий, чем он стал, не знающий ничего о себе и о том, кто создал его, но уже жаждущий убивать. На заре своего посмертия он был всего лишь кровожадным животным.
А начало, как известно, предвещает и конец.
Ступив в портал, рыцарь смерти закрыл глаза и попытался вспомнить те ощущения. Ему не пришлось долго напрягать память. Эта дикая жажда, незамутненная проявлениями рассудка, была с ним всегда.

— Я полагал, что это ты, — тихо прошелестел голос лича, когда темные круги перед глазами Андерфелса рассеялись, и он открыл глаза, слегка пошатнувшись после телепортации. — Догадывался. Ты не мог не вернуться домой, верно?
Это не мой дом.
Морддис сухо рассмеялся, представая перед Андерфелсом в облике черноволосого эльфийского мага. В лаборатории горел яркий бело-голубой свет, освещая бесконечные стеллажи и полки с инструментами, книгами, банками и чем-то, что вообще не поддавалось какому-либо описанию. Шкафы и полки кругом опоясывали небольшой зал, заставленный каменными столами, над которыми и горели магические светильники. В руках у эльфа был длинный и тонкий нож со следами засохшей крови и мелкими зазубринами.
— Ты ошибаешся. Ведь ты пришел сюда сам, по своей воле. Ты знал, что только я могу спасти тебя от безумия, что поджидает тебя уже совсем скоро. — Морддис подошел к Андерфелсу, не обращая внимания на то, как он отшатнулся. — И как тебе прикосновение жизни? — тихо спросил маг, прикоснувшись двумя пальцами ко лбу Андерфелса рядом с дырой от пули. — Как тебе снова почувствовать, насколько ты отличаешься от них? Почувствовать биение сердца, что мертво и никогда не должно вновь ожить? Ты ведь понимаешь, что ты болен, Освальд. И никакой Свет не излечит тебя. Только я.
Она… она пыталась.
Это была совсем маленькая, робкая мысль, возникшая где-то на краю сознания и тут же исчезнувшая, но не ускользнувшая от лича.
— Пыталась? — лич нахмурился и отступил, сложив руки на груди. — И что бы она сделала, как ты думаешь? Она смогла бы сделать тебя живым? Или, может быть, ты решил, что она сможет принять тебя таким, каким ты стал?
Нет.
— Ты потерял осторожность. И чуть не позволил уничтожить тебя. Ты забыл приказ, данный тебе Королем. Ты не можешь исчезнуть, не выполнив его, и я тебе не позволю. Забудь о ней, она ничего не сможет для тебя сделать. А ты для нее мог сделать лишь одно — лишить ее жизни и взять с собой в небытие.
Я знаю.
Морддис притворно вздохнул. Повернулся к столу и сделал приглашающий жест, как будто звал Андерфелса прогуляться по парку.
— Что ж, раз ты это понял, то, полагаю, пришел ко мне именно за этим. То, что случилось, не только твоя вина. Я допустил несколько грубых ошибок при создании тебя, но теперь все изменилось, и я могу улучшить твое состояние. Прошу.
Андерфелс послушно подошел к столу и снял саронитовые доспехи. Затем он лег на каменную плиту, потемневшую от застарелой крови и слизи, и уставился невидящим взглядом в потолок, краем уха слушая слова Морддиса.
— …Итак, приступим. Запись номер одна тысяча восемьсот шестьдесят вторая. Подопытный объект прибыл в некрополь для ремонта и усовершенствования. Код объекта — Андерфелс. Номер объекта — триста пятьдесят три. Начнем.
Вурдалак, повинуясь мысленному приказу господина, включил свет рядом со столом и неподвижно замер возле своего хозяина. Тот некоторое время смотрел на рыцаря смерти, что-то бормоча себе под нос, а затем взял с соседней тумбы тонкие щипцы.
— Объект пострадал в бою. Несущественные повреждения покрывают тело, их можно проигнорировать. Однако сильное ранение в голову из огнестрельного оружия может нарушить условную целостность головного мозга. Пулю необходимо извлечь. — Морддис наклонился и, обдавая холодом мертвого человека, вставил щипцы в дыру на лбу. Андерфелс дернулся, но скорее это был рефлекс, нежели чем от боли. Он не чувствовал боли, только как лич копается в его голове.
Ощущение было не из приятных.
— Пуля прошла сквозь лобные кости черепа и висок, застряв в обломках и повредив часть мозга, — продолжал лич, водя щипцами в дыре, пытаясь отыскать пулю и зацепиться за нее. — Шанс такого исхода при почти прямом попадании стремится к нулю, однако этому объекту сильно повезло. Разум остался неповрежденным, но пуля задела часть мозга, отвечающую за речевую деятельность. Я мог бы это исправить, но потребуется много времени. Считаю данное исправление нецелесообразным. Повреждение можно проигнорировать. — Щипцы наконец наткнулись на сплющенный край пули, застрявший в осколках костей, и лич вытащил кусочек металла, с отвратительным хлюпанием. Из дырки вывалилось несколько белых кусочков и потекла какая-то серовато-зеленая слизь.
Освальд почувствовал, как давление из виска исчезло, и облегченно закрыл глаза. Лич знал свое дело. Он решил, что исправлять речь не имеет смысла — что ж, значит, это было действительно так. Да и зачем ему разговаривать? Он не хотел этого. Все равно ему больше нечего было сказать жрице Каэтане.
— Удаляю осколки, — продолжал бормотать лич, в то время как вурдалак, когда-то бывший его женой, кропотливо записывал весь его монолог в книгу. — Готово, — Морддис выпрямился и отложил щипцы. — Ремонт тела почти завершен. Но главная стадия — это устранение дефектов души, допущенных на момент первоначальной трансформации. Кишкожуй, приготовь артефакты для Ритуала.
Вурдалак бросился к шкафам, отыскивая на пыльных полках фиалы с темной, мутновато-зеленой жидкостью, кристаллы, красный мел и большую черную свечу. Расставив все это на полу вокруг стола в нужном порядке, он зажег свечу и принялся чертить мелом на полу знак Превращения, Иранден. Кристаллы медленно наполнились светом, разливая вокруг стола, на котором лежал Андерфелс, фиолетовый свет. Зеленая жидкость в фиалах принялась бурлить и испускать зловоние, которое ни один живой не вынес бы. Но мертвым было плевать на запах. У Освальда закружилась голова, и перед глазами поплыли круги, а в ушах послышался неразборчивый шепот. В груди что-то защемило, и он мог бы поклясться, что снова слышит удары собственного сердца.
— Плохо, — бормотал лич, водя руками и делая магические пассы над телом рыцаря. — Очень плохо. Почему его не удалили? Времени не было? Исправить.
Рыцарь смерти все больше погружался в темный омут ритуала. Его будто качало на волнах моря, и он вспомнил бурю, положившую конец его существованию. По крайней мере, он надеялся, что это будет конец. Но для мертвых никогда ничего не бывает так просто, как для живых. И даже после своей окончательной смерти они какое-то время вынуждены бродить по земле, без разума, без чувств, бессмысленный остов, ищущий только крови. А потом кто-нибудь убивает их ради золота или просто потому, что такая нежить оскверняет мир живых. Да и мертвых тоже. Никому не нужен робот, не понимающий даже мысленных приказов.
Прошел час, а может, день. Освальд уже потерял ощущение времени. Он лежал вверх лицом и видел только черный сводчатый потолок лаборатории, освещенный загадочным светом кристаллов. Морддис бормотал свои заклинания не переставая, вводя Освальда в подобие транса.
По потолку поползли тени, обретая все более значимые формы, обретая лица и глаза, которые вперили свой взор в рыцаря, осуждающе и с упреком шепча ему что-то на непонятном языке. Или это был шепот Морддиса? Он уже не знал.
Зачем ты оставил меня? — стонала Рене, заламывая руки. Ее доспехи были в крови, со следами мечей и стрел, а половина лица отсутствовала. Просто голый череп.
Зачем ты бросил меня? — плакала маленькая Майри, размазывая слезы по щекам кулачком. Ее голубое платье он помнил — именно так выглядела его дочь, когда Освальд Андерфелс отправился в свой последний бой. Теперь оно было опалено огнем. Обгоревший остов, не более.
Зачем ты ушел от меня? — звала Каэтана, с присущим ей смирением и покорностью. Она была прикована к стене, тяжелый железный ошейник клонил ее голову вниз, завешивая волосами ее лицо. Одежды на ней не было, и рыцарь мог видеть многочисленные порезы и синяки, покрывающие ее тело.
Их голоса слились в один, странный, страшный голос, и к нему примешивался холодный речитатив Морддиса. Эти голоса все усиливались, и в конце концов взорвались огромным белым шаром боли в голове Освальда, заставив его тело изогнуться под немыслимым углом, из открытого, как у рыбы, рта не вырвалось ни звука, хотя внутри все его существо кричало от боли. Глаз его закатился, покрывшись сеткой голубых прожилок, и превратился в такой же белый и безжизненный, как и второй, незрячий глаз. Через несколько секунд бесчувственное тело Андерфелса рухнуло на стол. А над ним Морддис, подняв руки над головой, смотрел куда-то в стену, поверх рыцаря.
Прямо над телом в густом, дрожащем смраде танцевало что-то бело-серое, похожее на обрывки тончайшего шелка, покрытое черными масляными пятнами. Эфемерная масса раскачивалась, стремясь унестись и раствориться в воздухе, но магия лича не давала ей этого сделать.
— Душа была извлечена, — несколько устало произнес Морддис, не опуская рук. Его пальцы продолжали шевелиться, как будто он плел невидимую нить. И так оно и было — нематериальная бело-серая с черными пятнами субстанция плыла и двигалась в такт движениям его пальцев. — Начинаю перестройку проблемных участков. Засеки время.
Вурдалак почтительно отошел подальше, держа в тоненьких и на первый взгляд бессильных лапах толстенную книгу. После приказа хозяина он посмотрел на висящие у полки с книгами часы. Ритуал обычно занимал до недели, но сейчас Морддису не нужно было проводить его с нуля, поэтому подготовка заняла всего два дня. Теперь на небольшие исправление ткани души должно было уйти не более суток.
— Теперь ты станешь идеален, — проскрипел Морддис, и на его эльфийском лице, являющемся лишь маской, промелькнула улыбка. А душа, в последней своей надежде метнувшись в сторону, пытаясь избежать калечащих, рвущих пальцев мага, наконец смирилась со своей участью. И очень скоро обрывки белого эфира, сотканные в новую, потемневшую материю, обрели свои окончательные черты. Морддис вернул изрядно изрезанную и переделанную душу в тело Андерфелса, хотя вряд ли теперь рыцаря смерти можно было назвать тем именем.
— Твое имя — Потрошитель, — ласково, почти нежно сказал Морддис, когда рыцарь смерти открыл глаза. Пустые, белые, бессмысленные глаза. — Освальд Потрошитель. Забудь свое прошлое. Забудь все, что было с тобой до этого момента. Ты знаешь, зачем ты был создан?
Рыцарь смерти попытался моргнуть, но получилось у него это не с первого раза. Все тело покрывало одеяло усталости и бессилия, которое медленно таяло. Он поднял руку и принялся рассматривать свою ладонь. Как это было странно — вновь чувствовать себя в физическом теле…
— Ты знаешь, зачем ты был создан? — повторил свой вопрос лич, гладя по голове вурдалака, что бесшумно приблизился и сел у ног своего господина. — Отвечай.
Рыцарь открыл рот, но не смог произнести ни звука. Тогда он просто кивнул, глядя на Морддиса. Тускло светящиеся белые шары, заменяющие ему глаза, смотрели куда-то в пространство, спокойно и бессмысленно.
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул лич, знаком подзывая вурдалака. — Тогда осталось несколько мелких деталей, и ты будешь идеален. Кишкожуй, циркулярную пилу, — приказал Морддис, и вурдалак, слегка шатаясь, передал ему проржавевший, покрытый темными слизкими пятнами инструмент. Воздух наполнился еще более невыносимым запахом гниения, когда пила, взвизгнув как-то отчаянно и протестующе, вгрызлась в грудную клетку Освальда.
Брызги темной, дымящейся жидкости, лишь отдаленно напоминающей кровь, окропили мантии Морддиса и безразлично-безликую морду вурдалака. Черный обрывок плоти, когда-то бывший сердцем рыцаря смерти, теперь выглядел сухим и рассыпающимся. Только живая кровь могла заставить его биться… и еще Каэтана. Но теперь оно было не нужно. Как и жрица.
— Сердце удалено, — констатировал лич, откладывая кусок прогнившего насквозь мяса на тумбу рядом с инструментами. — Зашиваем, — ловкие руки Морддиса свели вместе края зияющей раны на груди Освальда, а вурдалак, подбежав с толстой иглой и проволокой, принялся сшивать кожу и мышцы. Огромный, уродливый и длинный шрам пересекал тело рыцаря смерти от шеи до живота, но он только изредка моргал и таращился в потолок, не чувствуя ничего, кроме вдруг возникшей пустоты там, где раньше было его сердце. Или то, что от него осталось.
— Почти готово, — кивнул лич, забирая из рук Кишкожуя проволоку и иглу. — Думаю, ты будешь в норме. Но одно меня беспокоит, — он наклонился над Освальдом и присмотрелся к его лицу. — Такие повреждения лица весьма заметные и запоминающиеся, не так ли? Мы не можем допустить, чтобы тебя узнали. Или подумали, что ты работаешь на Плеть. Поэтому мы тебя замаскируем, — он мысленно послал приказ Кишкожую, и тот, уже шатаясь от усталости, принялся что-то искать на дальней полке. — Мне понадобятся железные скобы и четыре болта.
Доставив все необходимое Морддису, вурдалак сел на пол, тряся головой и беспомощно скребя когтями по каменному полу.
— Скоро ты получишь свой обед, — непонятно к кому обращаясь, пообещал лич. — А теперь… осталось совсем немного. Давай маску, — лапа вурдалака протянула Морддису белую маску с прорезями для глаз. Словно насмешка над самой идеей, маска была разрисована черными полосками, придавая нарисованному лицу гротескное подобие улыбки.
— Итак, — продолжил менторским тоном Морддис, доставая длинное острое лезвие, похожее на шило. — Для надежности я прикреплю ее к твоему лицу. Не двигайся, я не хочу повредить твой мозг еще больше, Потрошитель, — с этими словами шило вонзилось в висок рыцаря, и тот только тихо захрипел, но, повинуясь приказу, лежал смирно. Из дырок принялась вытекать та же самая слизь, что и из пулевой раны. Проделав неглубокую дыру, лич повторил всю процедуру с другой стороны черепа. Приложив металлическую маску к лицу Освальда, он вкрутил в дыры два болта, надежно закрепив их в кости. Рыцарь смерти дернулся, когда болты задели мозг.
— Скобы, — велел Морддис, прибивая железными полосками маску к лицу Освальда до самого подбородка. Когда, наконец, все было закончено, он отошел на несколько шагов и принялся рассматривать свое творение. — Кажется, все готово. Не пытайся снять маску, иначе останешься без лица, и тебя тут же убьют, — посоветовал лич, — Она не должна тебе помешать. Говорить ты все равно не можешь. По-моему, получилось даже красиво, — хохотнул маг, поворачиваясь к вурдалаку. — Что думаешь, Кишкожуй?
Мертвец только качал головой и издавал странные булькающие звуки. Он уже проголодался, впрочем, как и Освальд.
— Вот теперь ты идеален, — вкрадчивый голос Морддиса эхом отдавался в голове рыцаря смерти. — Полагаю, ты должен восстановить силы. Твой клинок был потерян, и я поручу другим выковать для тебя новый. Пока что придется обойтись без него. Но у меня для тебя есть подарок, — хихикая, Морддис поднял рыцаря со стола. По краям каменной плиты собралась в небольшие лужицы зловонная жидкость, напоминающая протухшую кровь. — Идем со мной.
Одев свои старые латы, Освальд последовал за Морддисом. Мысли вяло и лениво текли в сознании, как темные, толстые черви, пронизывая мозг, такие же примитивные и простые.
Я слаб и голоден.
— Да, знаю, — ответил Морддис, с легкостью читая мысли своего создания. — Сюда.
Дверь тихо скрипнула, нарушив тишину некрополя и отворяясь в тесное помещение, похожее на камеру. Здесь не было никакой мебели, только вбитое в стену стальное кольцо с цепью и ошейником на конце. На стене висели инструменты, похожие на хирургический набор лича. Это была комната пыток.
А на конце цепи, закованная в железный ошейник, была девушка. Одежда с нее была снята, и она, похоже, была без сознания. Свернувшись в клубок, она лежала на полу в луже крови, явно доставленная сюда уже полуживой. В колене ее нога была изогнута под неестественным углом, и Освальд почувствовал, что существо это уже сильно ослабло.
— Пожалуй, я оставлю вас наедине, — ухмыляясь, заметил Морддис, подталкивая рыцаря смерти к входу в комнату. — Когда закончишь с ней, найди меня наверху. У меня для тебя будет задание.
Рыцарь смерти послушно шагнул в комнату, и дверь за ним захлопнулась. Словно по команде, девушка подняла голову, очнувшись и открыв покрасневшие глаза. Увидев высокую фигуру в маске, заляпанной кровью и слизью, она метнулась к стене, пытаясь отползти подальше, но бежать было некуда.
— Н-нет… — прошептала девушка, облизнув пересохшие губы. Во рту стоял явный привкус крови, а лоб был рассечен. — Убейте меня, — взмолилась она, прекрасно понимая, что быстрой смерти ей не видать.

 

Кровь. Жизнь. Я чувствовал, как они пульсируют внутри этого существа. Я хотел получить их, но оно продолжало издавать эти странные звуки. Они меня раздражали. Поэтому мне пришлось отрезать существу язык.
Оно недолго продержалось. Я хотел добраться до сути этой энергии, что хранилась в хрупком теле, но странно — чем больше я пил, тем слабее становилось существо. В конце концов я понял, что жизни в нем было слишком мало. Но даже этого хватило, чтобы насытиться. Пока что.
Странное это было существо. Хрупкое, теплое, живое. Интересно, каково это? Быть живым. Иметь внутри запас энергии, бесконечной и сладостной. Когда-то, наверное, я был таким же. Каково, должно быть, тем, кто так хрупок. Стоит отрезать от них кусок, как жизнь начинает покидать их тела. Но существо прожило еще долго. Я постарался сделать так, чтобы оно отдало мне как можно больше. Когда же поток жизни иссяк, оно превратилось в кусок плоти, прибитый к стене несколькими ножами. Глаза существа лежали на полу, вместе с его внутренностями и сердцем, которые я извлек из любопытства. Мне казалось, что внутри у существа где-то кроется источник энергии, но я так его и не нашел. Надо спросить Морддиса, где он, потому что внутри существа была только плоть. Она быстро остыла.
Теперь я чувствую, что существо все еще живо. Его энергия жизни осталась во мне, питая мои силы. Но скоро она иссякнет, и придется искать другое живое, чтобы выпить его. Наверное, в этом и есть смысл моего существования. Я не чувствую ничего, кроме жажды вновь испытать это ощущение, когда чужая жизнь покидает тело живого и переходит в мое.
Лишь одна мысль осталась во мне. Лишь одно желание. Всего одно.
Я хочу еще.

 

Новый меч был словно создан специально для него — да так оно и было, впрочем. Идеально подогнанный по руке, он ощущался как новая часть тела взамен когда-то утраченной. Большой двуручный меч из темного саронита, обагренный кровью живых, тихо мерцал в темноте, похожий как две капли воды на давно утерянный, покоящийся на дне Великого моря.
И все же в нем было что-то чужое.
Как в самом рыцаре смерти, что должен был утонуть вместе со своим оружием, но вопреки всем законам живого мира сумел выбраться, выплыть из этой темноты, в которой была только тишина. Нерушимая, вечная тишина. Неутолимый переродился, точно так же, как и его хозяин, пройдя новое крещение в кузнице некрополя под наблюдением лучших кузнецов. Родившись, он уже нес в себе семя тьмы, ибо при создании поглотил не одну душу невинно замученного человека. Рождение в смерти… Это было бы поэтично, если бы не было так страшно.
Освальд молча разглядывал свое новое оружие, примеряя его по руке и делая несколько пробных взмахов. Нечеловеческая сила мертвого рыцаря позволяла ему без особых усилий управляться с тяжелым клинком, который для обычного человека был бы почти неподъемным. В душе рыцаря тоже было слишком много тьмы, которую не вынес бы ни один человек, но он — смог. Надолго ли? Об этом можно будет судить тогда, когда неизбежная судьба заставить его окончательно потерять разум и превратиться в безумное чудовище, пожирающее все на своем пути, что обладает живой кровью.
А пока — его предназначение все еще не было до конца исполнено. И хоть теперь он служил некроманту Морддису, в глубине своей изрезанной души он все еще был верен приказу, данному Королем много лет назад. Приказ был прост и ясен, и даже в моменты своего наиглубочайшего безумия Освальд никогда не забывал эти слова.
Все живое должно исчезнуть.
Так говорил тот, кто создал мир рыцаря. Мир, наполненный бесконечными страданиями, что не заканчивались после смерти, как это было для живых. О нет, они не заканчивались никогда, ибо душа была бессмертна. А тело… это всего лишь оболочка для бессмертной души, искалеченной заклинаниями некромантии Короля-Лича. Живым никогда не понять, насколько сильно страдания души отличаются от страдания тела. И насколько они страшнее, потому что их невозможно прекратить одной лишь смертью. Как можно умереть тому, кто сам является смертью? Говорят, что лишь Свет спасает души.
После того, что произошло, Освальд уже не верил в это. Он вообще не верил больше ни во что, кроме того последнего, что удерживало его на грани реальности. В свое предназначение.
Повесив меч за спину в ножны, он направился к Морддису. Некромант звал его, его голос вибрировал и отражался от стен некрополя, исходя откуда-то сверху и одновременно со стороны. Старый лич любил таким образом показывать, кто здесь хозяин, хотя Андерфелс никогда и не ставил под сомнение его авторитет. Но это было только здесь, где лич действительно был всемогущ.
Там, на земле, далеко за границей его владений, лич был никем. Просто голосом в голове. А если уехать еще дальше, то и вовсе одним лишь воспоминанием.
Больше всего сейчас Андерфелс мечтал остаться один. Наедине со своими мыслями, ведь ему — без голоса, без лица, без сердца и души — только это и оставалось. Мысли да воспоминания.

 

«Мне нужны твои знания. Ответь на мой вопрос, лич».
— Знания? — рассмеялся суховатым смехом старый маг, взмахнув костлявой рукой. — Ты понимаешь, о чем просишь? Да и зачем тебе это? Тебе не нужны помощники. Одиночество не может поглотить твой разум.
Освальд прислонился к стене, и стало ясно, что уходить он не собирается, пока не получит интересующие его ответы. Это было единственное условие, которое он поставил перед тем, как лич собирался послать его с разведывательной миссией в долину, где обретался Черный Клинок. Рыцарь уже был там, однажды, когда его прибило волной к берегу и где он встретил странного, молчаливого и совсем на него не похожего инструктора Искария. Впрочем, инструктор был верен Плети, а посему заслуживал доверия, если таковое слово можно было применить по отношению к мертвецам.
«Мне нужен помощник. Слуга. Создание. Бессмертное, как и я. Вспомни о том, почему я здесь…»
— Ладно, — внезапно согласился Морддис, превращаясь в свою обычную эльфийскую оболочку и садясь за стол. — Это имеет смысл. Я не хочу вновь вытаскивать пули у тебя из башки, когда тебя пристрелит какой-нибудь живой. Заниматься этим будешь сам. А до того, как выполнишь задание, не возвращайся.
«Согласен.»
Лич притворно вздохнул. Освальда ужасно раздражала эта привычка строить из себя все еще живого мага, но колдун, похоже, находил в этом какую-то свою, особенную иронию. Он принялся шарить в многочисленных ящиках и полках вокруг себя, вытаскивая на свет какие-то свитки, колбы, коробочки и шкатулки, пока, наконец, не выудил запыленную так, что не было видно стекла, бутыль.
— Возьми вот это, — повелел он, протягивая бутыль рыцарю. — А так же этот свиток. Здесь все необходимые инструкции. Список нужных вещей найдешь здесь же, они есть в лаборатории. Поищи там по шкафам. И, Потрошитель…
Освальд собрался уже было уходить, но обернулся, смеривая невидимым взглядом своего временного хозяина.
— Не слишком увлекайся, — усмехнулся лич, откинувшись на спинку стула и складывая иллюзорные руки на животе. — Нельзя, чтобы Орден заметил тебя.
Отвечать рыцарь смерти не стал. Он просто вышел, хлопнув дверью. Не нужно было слов, чтобы понять, что Морддис вызывает у него не слишком много уважения. Он был никем по сравнению с Королем, но сейчас это не имело значения. Лич помог ему снова обрести цель своего существования, новое оружие, дал ему еще один шанс выполнить приказ. И пока это будет продолжаться, рыцарь будет служить ему. Пока их цели совпадают.
А потом… Потом он пойдет своей дорогой. Если придется, он будет выполнять последнюю волю Короля один. И уже неважно, ожидает ли его успех — Освальд понимал, что в конце концов, при любом варианте исхода, его ожидает уничтожение. Но это было известно с самого начала.
Интересно, каково было бы живому человеку, размышлял он по пути в лабораторию, жить, зная, какова его цель? Ведь единственный вопрос, который так занимал людей, был вопрос о смысле жизни. Некоторые уверяли, что нашли на него ответ, другие признавались, что это в принципе невозможно. И только они, живые мертвецы, на самом деле знали. Знали — но никогда не рассказали бы об этом, потому что им не поверили бы.
А Освальд знал, что смысл его существования очень прост. Он исходит из самой его немертвой природы. Смысл жизни и смерти, переплетающихся одна с другой, создающих гармонию. Смысл хаоса и порядка, добра и зла, темного и светлого, которые всегда идут одной дорогой, но никогда не станут одним целым. И пока это продолжается, его предназначение все еще имеет значение.
Уничтожение одного из этих двух понятий. Недостижимая цель, какой и должна быть настоящая, незамутненная сущность. Идеал, который невозможно достигнуть никогда. Эфемерный мираж, за который боролись и умирали миллионы и миллиарды лет и будут бороться и впредь. Всегда. Это было смешно, но таковой была правда, которую никогда не признают живые.
И когда Освальд наконец отправился в путь, оставив позади долгие дни и ночи, проведенные им в библиотеке и лаборатории, он прекрасно знал, каким будет его следующий шаг. Морддис ничего не понимал. Этот безумец окончательно выжил из ума в своем некрополе, он не понимал, что вокруг его оплота теперь нет тьмы, нет Короля, нет ничего, что составляло для него смысл. Свет победил в этих землях, пусть не окончательно, но это был лишь вопрос времени.
Нужно было уходить отсюда, и немедленно.

 

Наступала ночь. Долгая дорога тянулась вперед, в затянутые пеленой марева дали, но конь бессмертного рыцаря не знал усталости. Его мерный шаг поглощал километр за километром, и лишь прихотью судьбы ему на пути пока не попадались служители Света. Но Освальд не думал об этом. Он все равно найдет их, рано или поздно, или они найдут его. Он свершит то, что должно было свершиться, и либо упокоится наконец в этих землях, где все и началось, либо продолжит свою дорогу. Третьего просто не было дано.
А путь назад навсегда был для него закрыт, ибо этот путь был ложным. Ложное обещание могущества, ложная надежда на возвращение Короля… Все было обманом. Морддис верил в это, поскольку он, сам того не понимая, давно перешел из мира материального, мира реального, в мир иллюзии и теней, частью которых он стал. Но Освальд не принял его обмана. Он принял действительность, в которой ему не было места. Сердцем, которого у него уже не было, он понимал, что путешествие это для него последнее, и чувствовал нечто странное. Это было похоже на облегчение, когда долго-долго идешь и наконец достигаешь места, где можно прилечь и отдохнуть. Давно забытое ощущение того времени, когда он еще был жив. Рыцарь знал, что он будет бороться за то, что составляло смысл его существования, но борьбу эту проиграет. Что ж… Это тоже результат. Все лучше, чем скитаться, словно брошенная собака, по миру, где тебя никто не ждет.
И даже она…
Он вздрогнул, когда мысль о ней внезапно вторглась в его сознание. В одном Морддис был прав — теперь ему нет смысла возвращаться к ней. Она не могла исправить то, что он сотворил — то, что сотворили с ним. А он мог дать ей только смерть, это было единственное, чем он обладал, кроме никому не нужных обломков давно забытой души. А кому она нужна теперь, эта душа? Только Королю, который давно исчез. Только прошлому.
Тень, у которой нет будущего… это звучит, как в каком-нибудь дешевом романе, подумал рыцарь смерти и сам ощутил всю бессмысленность происходящего.
И сам не заметил, как вокруг, за пеленой дождя, показались очертания мертвого города. Анклав Алого Ордена… Здесь уже несколько лет не ступала нога человека. Даже мертвецы покинули это место.
И одинокий рыцарь, въезжающий в город, был похож на еще одного неприкаянного призрака этих земель.

Дождь. С темного неба лилась вода — не та свежая и чистая, как это бывает в других местах, а мутная и сероватая, как рыбья слизь. Она пахла пеплом, а на вкус была уж совсем отвратительной.

Дождь. Тяжелые капли падали в раскисшую грязь с противным хлюпаньем, будто засасывались внутрь каким-то гигантским слизнюком. Розовато-бурые потоки лениво ползли вниз по склону гор, в мрачную долину, пока не обрушивались на нее мощью оползня.
Сквозь холодный мокрый ад торопливо, с упорством машины пробиралась темная, закутанная в плащ женская фигура. Кажется, она всеми силами пыталась не замечать потоков кислой грязи, в которой увязла почти по колено — и только тускло мерцающий посох был поднят над ее головой, точно она предпочитала скорее утонуть в земляном потоке, чем замарать драгоценную вещицу.
Выбравшись на относительную возвышенность — торчащий из земли кусок скалы — женщина забралась на него с ногами, поджала их под себя и попыталась хоть как-то согреться, дыша на ладони и прижимая их к замерзшим ушам. Длинные черные волосы, мокрые насквозь, роняли капли слизкой влаги на шею, но эльфийку сейчас заботило только две вещи — куда положить драгоценный посох и как спуститься вниз, в долину.
Син’дорейка обвела глазами крутой спуск, потрогала пальцем густую грязь и решила, что пока стоит подождать. Вряд ли она сейчас сможет спуститься с горы и не разбиться, не утонуть — хоть и всех своей душой жрица рвалась вниз, но какое-то внутреннее чутье говорило ей: надо подождать.
Дардаса тяжело откинулась спиной на мокрый камень, стараясь подобрать ноги под себя, но чудеса акробатики были явно не для нее. Тогда эльфийка села, обхватив ладонями голые ступни, посиневшие настолько, что это было видно сквозь слой покрывавшей их грязи. Жрица подняла голову, тупо уставившись в покрытое мрачной пеленой небо, и закрыла глаза. Вскоре скользкие капли испариной покрыли ее лицо.
Дардаса попыталась вспомнить, почему она оказалась здесь, почему так страстно жаждала спуститься вниз несмотря на холод, дождь и, как она слышала, обитающих в этих местах мертвецов. Детали уже почти стерлись из опустевшего мозга, начали забываться и основы, но все же син’дорейка попыталась хоть что-то вспомнить.
Она лучше запомнила свои ощущения, и именно с ними попыталась связать образы, возникающие лениво, точно выползающая из кожи змея. Страх. Да, был страх. Были холодные, серые стены… Связать их со страхом. Стены города, которого она не знала, пульсирующие под ее пальцами, точно внутренности чудовища, они дышали и смотрели, слушали и шептали… шептали… Что? Дардаса не могла разобрать. Ее ноги медленно погружались в камень, пол жадно втягивал их, хотел съесть и ее саму, но жрица, едва не парализованная страхом, вовремя вспомнила о могуществе Света. Тепло пробежало по всему ее телу, слабое, но ощутимое, и зияющая внизу муть попыталась поглотить и его, но не смогло. Смолянистый пол разинул свою круглую пасть, отступая, и девушка заскользила вниз, по образовавшемуся на земле тоннелю.
Другая комната. Недоумение. Ее ноги подкашиваются — даже такое слабое прикосновение Света забирало много сил. Здесь шепот еще громче, еще отчетливей, слышны стоны, вздохи, скрежет… На стене тихо позвякивает какой-то металл. Холод… Кусочек света рядом. Жрица обернулась — за ее спиной висела в воздухе толпа каких-то аморфных светящихся масс. Любопытство. Эльфийка с опаской подошла к одному из них, присмотрелась. Затем, повинуясь внезапно возникнувшему порыву, дотронулась. Ничего не произошло.
Крик. Настолько жуткий, полный боли крик жрица еще никогда не слышала. Казалось, что кого-то живьем рвут на части, снимают кожу, разрезают суставы, вставляют раскаленные иглы под ногти… Все утонуло в призрачном голубом свете, холодном и ярком, Дардасу обуял дикий, первобытный ужас, и вокруг остался только этот хриплый, надрывной, потусторониий крик… Она тоже закричала.
В тот день Дардаса проснулась в холодном поту, едва не плача. Чуть придя в себя, она побрела куда-то, где жили умеющие говорить. Жрица уже не помнила, куда, слишком лениво выползали из памяти голоса и совсем утонули в бездне времени лица. Неохотные тихие голоса, не желающие помочь, пока кто-то, наконец, не бросил равнодушно, что идти нужно сюда…
Она была в пути уже несколько дней, она не помнила точно, сколько. Почти не замечая холода, голода, жажды, шла. Это было видение. Сам Свет послал ее сюда, чтобы она смогла помочь. Она не может не выполнить ожидания Света.
Дардаса открыла глаза и резко опустила голову.

Тело эльфийки не выдержало такой резкой смены положения. В глазах потемнело, син’дорейка безвольно завалилась назад и покатилась по твердому глиняному склону, пока больно не ударилось спиной в следующий камень. Жрица, отлежавшись, медленно, пошатываясь, поднялась на колени, проползла немного, цепляясь за землю, а затем встала на ноги. Похоже, в ее глазах не темнит, и на долину действительно опустились сумерки. Наверху остался ее посох, и Дардаса, взобравшись на высоту падения, попыталась вытереть грязные руки о камень, затем посмотрела на них и, не удовлетворившись результатом, отряхнула ладони о робу, после аккуратно взяла посох, подняла его над головой и стала осторожно ступать вниз.
Дождь закончился, и теперь над долиной повис густой удушающий чад, наплывающий из-за моря. Земля еще не начала высыхать, и эльфийке пришлось все так же грудью прорезать густую холодную грязь. Но понемногу она все же пробиралась вниз.
Земля. Если бы Дардаса была шаманкой, она бы поцеловала щекочущую оголенные ступни пожухлую траву. Она почти у цели. Почти нашла место, которое неизвестная добрая душа, дай Свет ему здоровья, назвала Черным Оплотом. Возможно, там она выполнит свое… Предназначение. Да, не просто миссию, а именно Предназначение.
Дардаса упоенно прижалась щекой к мокрой земле и тихо шепнула.
— Куда мне идти, как думаешь? Наверное, стоит поговорить с братьями, а? Они помогут, они должны помочь… Да, стоит явиться в Анклав Алого Ордена, я думаю…
Эльфийка резко, пошатываясь, встала и легкой трусцой побежала по долине. Бесшумной птицей опускалась сверху ночь, простирая свои угольно-черные крылья, она обжигала своим ледяным дыханием, но жрице было все равно.

Холод. Смертельный холод обвевал эльфийку костлявыми руками, а жрица в ответ отчаянно вырывалась из могучих объятий Ночи. Он примораживал ноги к полу — она шла быстрее; он дышал Дардасе в глаза, надеясь закрыть их — она только внимательней глядела вдаль; он затекал в легкие, поражая их ледяными кинжалами — она старалась дышать ровно и размеренно. Вот он... вот он, Анклав! Пожалуйста, покажись мне, не оказывайся всего лишь миражом, навеянным усталым телом и тяжелым туманом!
Дардаса ускорила бег. Темное небо, покрытое рваными тучами, сияло вдалеке точками звезд, далекими и равнодушными. Луна, этот слепой глаз забытой Богини, не показывалась на иссиня-черном рваном полотне вверху. Пусть! Пусть Луна не увидит ничего, пусть потухнет ее искусственный, лживый свет! Дардаса знала свой путь.
Синдорейка упала. Ударилась грудью о холодную, мягкую землю, точно пораженная стрелой, точно в стремлении отдать себя земле разбитой надежды... Вставай! Вставай, Дардаса, ты можешь! Но почему так изгибаются и дрожат руки, почему они будто ломаются вместо того, чтобы нести ее сосуд дальше? Вот же он... вот он, Анклав! Темный, пустой, даже стражи нет... Наверное, все спят. Как же сладко спать под величием Света, зная, что ни один Темный не посмеет тебя тронуть, зная, что все хорошо...
Но город не отвечал ей. Город был мертв, и мертв уже слишком давно, и даже бессмысленно-пустые глазницы разбитых окон опустевших домов теперь не выражали ничего, кроме обессиленной и обескровленной пустоты. Предназначение ли вело эльфийку сюда? Жестокие боги привели в мертвый город единственное существо, в котором еще теплилась, еще струилась живая кровь.
И конечно, он сразу почувствовал ее.
Его словно ударило невидимой плетью, заставив лошадь встать на дыбы и пронзительно заржать. Она тоже поняла, ибо была частью самого рыцаря. Раздувая ноздри и выкатив белые, ничего не выражающие глаза-шары, мертвая лошадь понесла его туда, откуда исходило это сияние. Освальд натянул поводья, заставляя скакуна замедлить бег. Это мог быть служитель Света, и тогда следовало быть осторожнее. Но… один? Один человек в этом забытом всеми богами месте? Это было похоже на мираж. На игры воспаленного сознания. Оголодавшее тело рыцаря смерти заставляло его броситься вперед, но холодный разум быстро осадил рвущиеся вскачь инстинкты.
Эхо разносилось по тесной улице, где дорога была усеяна осколками стекла, помутневшими и оплавившимися от прошедших по этой земле пожаров. Он прекрасно помнил это время, время, когда ничего и никто не могли остановить могучую волю Короля Мертвых. Это время прошло, и теперь никто не смел ступать на эти улицы, навсегда запечатлевшие последние предсмертные крики тех, кто сражался и умирать за этот жалкий клочок сухой, неприветливой земли.
На секунду Освальду показалось, что это было совсем недавно. Но тянущая пустота в груди снова напомнила ему о том, что произошло. Тогда у него еще было какое-то подобие сердца. Пусть даже мертвое, бьющееся лишь в те секунды, когда его наполняла чужая кровь. Но оно было, а теперь вместо него остался только холодный осколок стали и льда.
Неторопливо, бесшумно всадник двинулся к своей цели. Чувство голода подсказывало направление, но оно давно уже было лишь прирученным зверем, не имеющим своей власти над рыцарем смерти.
Эльфийка выгнулась дугой к небу и низко застонала, затем впилась длинными окоченевшими пальцами в свое бледное, сероватое лицо. Волосы ударились о землю смолянистой волной.
— Вставай, вставай! — закричала она и каким-то отчаянным рывком встала но колени, затем медленно поднялась, покачиваясь, точно восстающий из могилы мертвец. Медленно, приволакивая ноги, она двинулась в сторону разрушенного города. Он казался таким спокойным, убаюканным... отголоски войны еще не покинули его.
Мокрые, шершавые, потрескавшиеся стены стали ей опорой. Цепляясь за них, как хамелеон, жрица выпрямилась. Хоть кто-нибудь... кто-нибудь, распахните двери, откройте сердца, возьмите и скажите: "Все правильно, Дардаса". Пусть хоть один дом озарится огнем Святого Света, пусть хоть одна опора этого дома стоит, нерушимая, всегда...
Синдорейка устало толкнула грудью дверь ближайшего дома — та безучастно поддалась. Эльфийка тяжело вошла, покачиваясь, и, обессиленная, присела на пол.
— Эй! Э-э-эй! — она не кричала, но все еще могла говорить достаточно громко. — Здесь есть кто-нибудь?! — дом был пуст, холод свободно гулял в нем, опустился над Дардасой, обнял ее своими туманными крыльями и прижался своей оголенной челюстью к ее губам.
Жрица отпрянула. Согрев ладони дыханием, она шепнула короткую молитву Свету, обратилась внутрь себя, мысленно сосредоточилась, превратилась в единый со Светом поток и направила его в окоченевшие руки. Крохотный огонек зажегся в руках, давая тепло и надежду, но без подпитки не продержался и минуты, потухнув.
В нем уже не было надобности. Комнату заливал тусклый, холодный голубой свет, идущий откуда-то сзади. Дардаса, не сразу сообразив, что произошли какие-то изменения, медленно, оглушенно, удивленно и испуганно обернулась.
Всадник резко остановился, и уши коня напряженно и взволнованно дернулись. Свет… Этот обжигающе-холодный, проникающий в самую душу огонь был так близко. Рыцарь отпрянул от него, не напуганный, но скорее отвращенный от того, что давало живым радость и покой.
Он стоял там, прямо за выбитым окном, на котором, поскрипывая, качались полусорванные с петель ставни. На них причудливая рука вычертила странные узоры из гари и пепла, и, словно призраки здешних мест, они тихонько пели, подчиняясь воле гуляющего по улицам ветра. В наступившей тишине лишь этот звук был живым. Скрип старых петель, да отдаленный гул ветра в трубах домов.
Всадник стоял, не шевелясь, не издавая ни звука, не совершая даже малейшего движения, как застывшая черная статуя. Но вот подул ветер — и полы его плаща шевельнулись. Он ничего не сказал. Просто стоял и смотрел в окно, на полуобернувшуюся эльфийку, а огромные глаза лошади освещали ее лицо призрачно-синеватым светом. Под наброшенным на лицо рыцаря капюшоном не было видно лица, но поблескивало что-то такое же холодно-синее, похожее на блеклый огонек. Он смотрел прямо на нее, и, казалось, мог бы смотреть целую вечность.
В конце концов, ему некуда было спешить.
Синдорейка медленно развернулась. Она уже когда-то видела этот холодный, бездушный огонь, этот мертвый свет и напряженное ожидание. Попыталась встать — ноги не слушались, поэтому она просто сделала пару шагов на четвереньках, пока не добралась до дверного косяка и не помогла себе встать. А затем удивленно, с детским любопытством уставилась на незнакомца.
Он не был живым — она уже знала, что означает этот пронзительно-голубой свет, рвущийся из-под капюшона, эта застывшая, точно статуя, лошадь, прекрасная в своей жути и беззаветно преданная хозяину. Акерит. Что она чувствовала, она чье Предназначение — идти в его полный плача, воя и скрежета зубов дом? Трепет, страх... и слабый, задушенный холодом огонек надежды. Она здесь. Здесь, куда привел ее Свет.
Она сделала несмелый шаг вперед, опираясь на посох. Ветер голодно облизнул ее худое тело с выпирающими из-под кожи костями, на лицо легли ночные тени. Посеревшая кожа под звездным светом казалась мраморной, а глаза сияли ярче.
Девушка подошла еще ближе, протянула тонкую, грязную ладонь. Осторожно, не без страха коснулась холодной конской морды — он не пошевелился. Дардаса немного осмелела, рассеянно коснулась твердой костлявой шеи лбом, будто ища опоры, пялясь вниз широко раскрытыми глазами.
— Ты акерит, — глухо простонала она, точно в лихорадке. — Ты акерит, тебя послал ко мне сам Свет. Или ты все же призрак? Призрак, который должен указать мне дорогу? — девушка зарылась носом в конскую гриву, надеясь согреться. Ее широко раскрытые, будто застекленевшие, глаза освещали лошадь зловещим зеленоватым светом. — Тогда ты знаешь. Ты знаешь все, призрак. Помоги мне. Помоги мне выполнить свое Предназначение... — она перешла на лихорадочный шепот.
«Она говорит о предназначении? Но как она может знать — она, живая, светлая и… безумная», мысли в голове Освальда путались. Неожиданно из-под спутанной гривы мертвой лошади выползла, перебирая множеством маленьких ножек, огромная сороконожка. Проползла совсем рядом с холодной от дождя и ветра щекой эльфийки. Он хотел было сказать ей, что она ошиблась, назвав его акеритом, но не смог. Он совершенно забыл, что живые не слышат его голоса, только мертвецы, связанные с его душой и сознанием. Лошадь ударила копытом, отражая раздражение своего хозяина, и резко встала на дыбы, ударив копытами воздух.
Нет, это было неправдой. Она ошиблась, уже придя сюда, в этот город, где он надеялся отыскать свое одиночество, чтобы слиться с ним в единое целое и уже никогда не отпускать. Истинное одиночество, которое он заслуживал, отгородило бы его от Света навсегда, позволив наконец обрести в нем свободу и следовать цели, предназначенной ему судьбой. Отгородило бы его от воспоминаний, которые поселились в его мозгу, как плотоядные черви, и с каждым днем выедали его все больше. А теперь она пришла сюда, прямо к нему в руки, и это ошарашило рыцаря. Она совсем не боялась его. Совсем… как она.
Темная, пропитанная чем-то зловонным ткань капюшона медленно сползла с его лица, и перед глазами эльфийки появилось нечто, лишь отдаленно напоминающее человека. Только спустя мгновение она поняла, что это всего лишь маска. Черно-белая маска, напоминающая театральную, в обрамлении редких седых волос, похожих на проволоку, развевающихся на ветру, бессмысленно и безэмоционально смотрела на девушку, и только один-единственный глаз, мерцающий бело-голубым светом, означал, что перед ней не манекен, а рыцарь смерти. Чья-то злая, извращенная воля лишила его лица, оставив только эту маску как насмешку над всем, что он собою представлял.
В его виски были вкручены железные болты и забиты скобы, и из-под них струились темные полосы, испещрявшие его скулы и шею.
Дардаса испуганно отпрянула от взволновавшейся лошади. Слишком быстро, слишком сильно. Она вновь упала, больно ударившись коленями о твердую землю, порывисто всхлипнула и села на пятки. Ее худая грудь тяжело вздымалась, волосы, едва шевелимые ветром, паклей падали на сухие губы. Она застыла, глядя в лицо Рыцаря Смерти широко раскрытыми глазами со смесью ужаса и удивления, глядела, не моргая, как рыба, вытащенная из воды, хватала воздух губами.
Она любопытно, рывками склонила набок голову, словно ее тело было ей чужое, позволила себе сглотнуть и снова шепнула бледными, серебристыми от голубого света губами:
— Ты точно дух. Но мой ли дух? Или страж потерянного города, его безмолвной тишины? Тишины? Почему тишины? Молю тебя, полуночный страж, укажи путь туда, где мертвое становится живым, а живое мертвым, укажи путь туда, где томятся потерянные души, укажи путь к Свету мне, и может быть, Свет тебя для этого и привел сюда. Не хочешь ли ты вновь раствориться в нем?

Она уже даже не пыталась встать, а только распушила тонкий разодранный плащ и зарылась носом в палевый мех. Впервые эльфийка позволила себе отвести взгляд. Свет, как же холодно... Она вся закрылась, свернулась, скукожилась на холодной земле, чувствуя, как хрустят от напряжения ее тонкие кости. Дрожащие ладони прижались к губам. Ее колотило, пока не сильно, но уже ощутимо. Из-под грязного темного одеяния показалась маленькая обнаженная ступня — и тут же скрылась под куполом тонкого плаща.
«Ты ошибаешься, маленькая эльфийка, — подумал Освальд, успокоив свой гнев, а вместе с ним и лошадь. — Не Свет привел меня сюда. Не Свет, а всего лишь долг перед тем, кто давно уже канул в небытие. Но его слова все еще звучат в моей голове. Они все еще что-то значат… возможно, только для меня одного.»
В конце концов, разве не за этим он приехал? Он же искал кого-то живого, подходящего, и теперь вот совершенно случайно встретил эту эльфийку. Она была явно не в себе, но это было и хорошо — не нужно будет бороться с ее страхом. Страх нужен был тогда, когда он убивал. Страх и агония питали его душу, наполняли его силами продолжать свой путь, но не этого он искал и не ради этого пришел в мертвый город служителей Света.
Последняя фраза эльфийки резанула его, как холодная сталь. Она болтала о том, чего никогда не смогла бы понять, но откуда она знала его мысли? Ведь совсем недавно Андерфелс думал о предназначении, о том, что он должен искать. Раствориться в Свете? Это означало бы смерть, ибо Свет был для него так же смертелен, как воздух для вытащенной на берег рыбы. Но ведь ему не обязательно слушать ее речи. Ему просто нужна была ее душа, даже такая, даже покалеченная не меньше, чем его собственная.
Лошадь медленно повернулась, взрыв копытом черную землю, и сделала несколько шагов вперед. Рыцарь смерти посмотрел на сидящую на земле девушку, и внезапно наклонился к ней, свесившись с седла, и протянул руку, закованную в темно-красную, почти черную латную перчатку. Он не сводил с нее взгляда, и хотя не мог говорить, он знал, что она поймет этот жест правильно.
Девушка не сразу поняла, что от нее хотят. Она просто тупо уставилась на незнакомца, затем медленно протянула свою колотящуюся ладошку и, схватившись за холодную руку Рыцаря Смерти, оперлась на нее. Она повисла на ней, как на канате, подогнувшимися ногами пытаясь встать и сдирая о холодную твердую землю посиневшие подошвы. Шатаясь, попыталась взобраться на лошадь — но едва не потеряла и без того хрупкое равновесие. Тогда эльфийка, схватившись за поводья, медленно подтянулась на руках, издавая полный боли и какой-то тихой, усталой ярости стон и в последнем рывке бросила все свои остатки силы, чтобы взобраться на немертвую лошадь. Синдорейка повисла на животе, подтянулась еще раз, издав повторный стон, более слабый, чем первый. Уцепилась за гриву коня Смерти так сильно, что грозилась оторвать, перебросила ногу, как лягушка, и послушно уселась перед седлом. Она уже не могла держать спину прямо, и оперлась на закованную в саронит грудь Рыцаря Смерти, выгнулась назад дугой и скрюченными пальцами вонзилась в свою грудь, все так же широко раскрывая глаза, будто в ее груди поселился страшный паразит, уже готовый вылупиться. Ее мышцы как-то лениво, хаотично сокращались, будто от боли — это было заметно даже под плащом.
Воздух с холодным хрипящим стоном вошел в легкие, точно кинжал в ножны, и Дардаса тихо, пока еще были силы, прошептала:
— Вези меня. Вези... домой...
Лошадь не обратила внимания на попытки девушки сесть нормально и даже на то, что она с легкостью выдрала кусок гривы. Под отделившимся клоком шерсти белела оголенная кость позвоночника, но конь только тихонько фыркнул, как бы в нетерпении ударив копытом и затанцевав на месте. Всадник, не произнесший ни звука, понял, что еще немного — и эльфийка просто упадет, разожмет и так побледневшие руки и рухнет вниз, в мокрую после дождя осеннюю грязь.
Он до сих пор гадал, что же заставило его выбрать именно эту девушку? Почему она? Неужели лишь потому, что она оказалась единственной настолько безумной, чтобы придти сюда наравне с ним? Или просто ее почти безрассудное поведение перед лицом самой смерти напомнило Освальду о той, давно ушедшей из его жизни живой девушке, которая теперь превратилась в воспоминания…
Освальд заметил ее посох. Он не мог не заметить его, и прекрасно понимал, что это значит. И огонек Света в ее руке за секунду до того, как она обернулась, чтобы сквозь разбитое окно увидеть рыцаря. Она была жрицей Света. И это было почти забавно — осознавать, что его жизнь, похоже, намертво связана именно со жрицами, как бы иронично это ни звучало. Может быть, ему удастся сделать для нее то, чего он так никогда и не смог сделать для той, другой, которая не боялась его. Но Освальд очень хорошо понимал, что бесстрашие эльфийки вызвано вовсе не верой. Она просто не понимала, с чем столкнулась. Она была безумна, а безумие всегда бесстрашно, невинно и вечно. Этим она напомнила рыцарю его самого. Он тоже не ведал страха и сомнений и точно так же сражался с чудовищами, порожденными умирающим разумом.
Обхватив ее одной рукой и крепко прижав к себе, Андерфелс направил коня в сторону гор, туда, где его не нашли бы ни акериты, ни паладины Авангарда. Он не был настолько безрассуден, чтобы ехать к Акерусу, где его неминуемо ждала бы смерть от бывших братьев. А Длань Тира поблизости была заселена служителями Света, которые тем более уничтожили бы его, как только бы увидели.
Но там, в горах… Там можно было еще отыскать пещеры, в которых не была нога человека, живого или мертвого. Идеальное место, за исключением ледяных пустынь Нордскола. Но Нордскол был слишком далеко, и ехать туда сейчас было невозможно. Да и удерживать эльфийку слишком долго он не сможет, рано или поздно она захочет уйти.
«Только не после того, что я сделаю с тобой», подумал он отстраненно, но с некоторой долей мрачной радости.
Немертвая лошадь плавно двинулась с места, точно плыла по воздуху, и синдорейка расслабленно повисла в руках Рыцаря Смерти. Дардаса положила голову ему на грудь, рассеянно посмотрела вверх и улыбнулась — слабо, точно мышцы ее лица свела холодная судорога, но искренне, какой-то детской светлой печалью... и надеждой. Она безмятежно закрыла глаза, зажмурилась, глядя снизу вверх на освещенную звездами маску, которая заменяла незнакомцу лицо. Отпустила лошадиную гриву и сильнее сжала ногами бока лошади, но этого было мало — жрица опасно закачалась туда-сюда на костлявом крупе. Девушка вытянула вверх дрожащую руку и провела ею по основанию челюсти не-мертвого. Холодная. Кожа, точно глыба льда, точно дыхание бури, точно текущий между пальцами песок в ночной пустыне. Эльфийка как-то растерянно отпрянула, вновь покачнулась и, испугавшись, вцепилась обеими руками обратно в гриву коня Смерти, даже той, в которой был зажат посох. Чуть успокоившись и найдя равновесие, она завертела головой туда-сюда, с любопытством осматривая саронитовые доспехи Рыцаря Смерти, как маленькая сова. Уткнулась носом в обжигающий льдом темный металл и, будто понюхав его, прикоснулась губами к не-мертвой руке, слегка закусила холодную пластину и положила щеку Рыцарю на запястье. Дардаса застыла, раскрыв глаза и удивленно приоткрыв губы, будто уснула, будто замерзла и уплыла в небытие, и только ее слабое, прерывистое дыхание обещало, что нет, она здесь, живая и теплая, ее сердце размеренно бьется, трепещет, как пойманная в клетку птичка... Грудная клетка... Сердце заперто, ключ потерян, сломать бы эту выбеленную до серебряного блеска темницу и выпустить маленького горячего феникса, выпустить его с криком новорожденного птенца, вырванного из бледных покусанных губ — пусть летит туда, где находится его призрачное, игрушечное Предназначение.
Рыцарь не пошевелился, стерпев все ее прикосновения, хотя первой его мыслью было — поскорее отдернуться от нее, от этих теплых рук, которые будили далекие воспоминания, похожие на покрытую пылью бутыль. Они не были такими уж отдаленными, но казались очень и очень давними, потому что он изо всех сил гнал их от себя. А она напомнила. Вот так непосредственно и без всякого страха. У нее не было предубеждений, не было морали, не было ничего, что делало бы ее похожей на обычного человека. У нее было только живое сердце, и внезапно рыцаря смерти как будто обдало холодной водой. Именно она лучше всего подходила на ту роль, которую он ей уготовил. От небытия ее отделяла только крохотная, тоненькая ниточка пульса, которую так легко было оборвать.
Да… оборвать ее жизнь. Это было бы так просто. Ему даже не понадобилось бы доставать меч. Просто сжать ее горло, выдавить из нее все тепло, превратив в холодный и мертвый остов. Но не сейчас. Сейчас было не время и не место. Он не мог просто убить ее, хотя желание было огромным. Возможно, она, сама того не ведая, пробудила его своим поведением. Она была похожа на потерявшегося котенка, который льнет к любому человеку в надежде на то, что хоть кто-нибудь возьмет его и обогреет. Она выбрала не того.
Сжав зубы, Освальд заставил лошадь резко перейти на галоп, и эльфийка чуть не упала от этого рывка, но железная рука крепко удерживала ее, мотающуюся как тряпичная кукла.
Скоро показались горы, отделяющие долину от остальной части Чумных Земель. Еще по пути сюда Освальд приметил пещеру, находившуюся в глубине скал, у подножия горы, созданную силами природы. Здесь очень давно не бывали живые, он не чувствовал и следа их запаха, поэтому именно сюда он и направился, на некоторое время забыв о своей пленнице.
Спрыгнув с лошади, Освальд отпустил призрачное создание, и оно медленно растворилось в наступившей темноте, освещенной только мерцанием глаза рыцаря смерти. Толкнув девушку вперед себя, он вошел в пещеру и огляделся. По-прежнему никого. Эльфийка выглядела довольно усталой и какой-то больной, и он подумал, что она, возможно, и так находится на грани смерти, и то, что он сделает с ней, будет для нее в какой-то мере одолжением. Впрочем, ирония заключалась в том, что ей предстоит пройти через гораздо большие страдания, прежде чем она получит свое второе рождение. Но его не волновало это. Это было даже хорошо — боль подготовит ее к тому, что ожидает в будущем. Ее собственная боль заглушит чужую, которую ей придется причинять другим, чтобы продлить свое существование. А потом, когда душа обретет окончательную силу в посмертии, он расскажет ей о Цели. О той великой Цели, которая существовала для всех, чье сердце никогда больше не будет биться.
Сев у входа в пещеру, словно сторожевой пес, Освальд поднял голову к небу, вглядываясь в звезды. Это было единственное, что ему нравилось в мире живых. Они были такими же далекими и холодными, такими же неизвестными и вечными, как смерть. И их чужая красота согревала разум Андерфелса, напоминая ему, что даже на самом краю земли он никогда не будет один. Ведь звезды — они навсегда. И когда он погибнет на пути к Цели, они примут его, как своего брата.

 

Дардаса рассеянно осмотрелась, несмело и осторожно, нетвердыми шагами пробираясь вглубь пещеры и мягко касаясь каменных стен окоченевшими пальцами, затем медленно обернулась, все так же озаряя камень бледным неверным светом зеленых глаз.
— Это здесь? — прошептала она одними губами, но, услышав, что потеряла голос, тихо откашлялась и повторила. — Это здесь? Вход в Черный Оплот? Здесь твой дом, призрак прошлого?
Она резко мотнула головой, будто ее дернул невидимый кукловод, оперлась на стену, отдышалась и медленно, все так же опираясь на холодный шершавый камень, побрела вглубь, ощупывая стены всем телом. Кажется, она слишком сильно прижималась к камню — сероватая кожа сдиралась с худого плеча, оставляя небольшие царапины на теле и едва заметные капли крови на стене. Жрица прижалась лбом к холодному камню, точно пытаясь успокоить, заморозить воспаленный разум, точно вдруг осознав свою обреченность, точно пытаясь втянуться в камень, стать его холодным, мертвым и спокойным продолжением, очиститься от всего и слиться со Светом... Свобода. Смерть — свобода от всего: от чувств, от разума, от тела, от души, от самой жизни... и только от самой Смерти нет свободы.
Дардаса развернулась, опершись спиной о шершавый камень, вцепилась в стену обеими руками и безвольно поползла вниз, как игрушка. Зеленые с оттенком бирюзы глаза на мгновение потухли, скрывшись под призрачно-бледными веками, и по пещере прокатился тихий, тягучий, как нуга, слабый голос:
— Помоги мне, призрак, дух вечности. Я не могу... сама... ноги... где вход? Где, где... Они же шепчут, шепчут в моей голове, им же больно, они просят о помощи... Помоги мне, пришедший из внешнего мира... Только ты, только ты можешь помочь мне... остан-новить...
Последнее слово сорвалось с ее губ зубодробительным стуком, она задрала голову, полуприкрыв глаза, и рухнула вниз, ударившись затылком о стену. Даже уже не пыталась подняться, только тупо уставилась в потолок, тяжело дыша. Жрица сползла ниже, свернулась калачиком на земле, попыталась подползти к выходу, но уже не смогла. Слабо извиваясь на земле, как червь, она закрутилась в тонких драный плащ, который уже не мог сдержать рвущегося наружу маленького птенчика...
Дардаса вытянула в сторону Рыцаря Смерти костлявую руку и голосом, полным боли, прошептала:
— Пом-моги... мне... Прош... шу, пом-мо... ги...
Жрица уткнулась носом в холодную землю, слабая, безвольная... Она смотрела, но больше не могла ничего разглядеть, слушала, но не сумела отличить голоса от шума ветра, вдыхала затхлый воздух пещеры и больше не чувствовала ни холода, ни жары, ни голода, ни боли, ни печали... Сонные волны уносили ее прочь, размеренно качали туда-сюда, и серебристые блики звезд казались эльфийке пугающе знакомыми, все еще стенающими, но уже не такими беспокойными. Она здесь, она пришла, она всего в шаге от того, чтобы выполнить свое Предназначение...
Сонные волны поглотили синдорейку, еще не оторвав от холодного тела земли, но уже обещая исполнение надежды...
Последней надежды.

 

Змея. Мокрой шершавой змеей расползался в пещере дым, сверкая в тусклом свете матовыми переливами бесчисленных темных чешуек. Дымная змея высунула длинный скользкий язык, коснулась им твердого камня и медленно, но уверенно поползла вглубь пещеры. Остановилась над свернувшимся телом юной жрицы, с любопытством склонила голову и обвернулась вокруг нее горячими удушающими кольцами, едкими и тяжелыми, как смола. Дым чуть замешкался, как бы гадая, что бы ему такое сделать, а затем открыл призрачно-серую пасть, облизнул узким языком угольно-черные волосы, грязные и спутанные, и, будто осмелев, сжал свои пепельные кольца. Широкая вонючая пасть жадно раскрылась, и дымная змея медленно, будто наслаждаясь каждым мгновением, проглотила тонкое, тщедушное тело эльфийки. Дымные ребра широко, с голодным треском раскрылись, позволяя проскользнуть жертве внутрь...
Дардаса резко, прерывисто взвизгнула и, широко раскрыв глаза, проснулась. На ее аквамариново-зеленых глазах показались мелкие бусины слез, мешающие смотреть. Кажется, это все та же пещера - только легкий дымный чад лениво растянулся в ней, как огромный довольный жизнью кот.
Снова треск. Синдорейка вздрогнула, вновь взвизгнула и мгновенно села, ошарашено уставившись на источник звука. Ее шея жалобно заныла, будто протестуя.
Свет и тепло. В пещере горел огонь, а сквозь тяжелый дымный чад пробивался аппетитный запах жареного мяса. Только сейчас Дардаса почувствовала, как же она замерзла и голодна. Вся вытянувшись в струнку, она удивленно, почти не веря, уставилась на весело пылающий костер, а затем медленно, насколько позволяло теперешнее состояние, попыталась встать. Ей не удалось этого сделать. Изгибаясь назад и жалобно постанывая, она цеплялась за шершавые стены пещеры, но ноги отказывались работать и нести ее тонкое тело. Тогда эльфийка, всхлипнув, опустилась на колени и так, на четвереньках, поползла к огню. Тяжело бросила свое тело на теплый камень, свернувшись, села возле костра, поджимая под себя ноги и едва не касаясь язычков пламени тонкими длинными пальцами и грязными растрепанными волосами. Едва ее зубы перестали так сильно стучать, Дардаса нерешительно осмотрелась.
Дух Света, принявший облик Рыцаря Смерти, все так же сидел у входа, точно странная вылепленая из плоти статуя. Он ждал ее. Он знал, знал лучше ее, что она не выдержит, не исполнит своего Предназначения, и взял ее под свое крыло. Дардаса осторожно подползла к выходу, но так и остановилась где-то посреди пещеры, широко раскрыв глаза и распахнув бледные губы. Она внимательно, как-то удивленно осматривала своего Посланника, неподвижно застыв, как и он.
“Ты, видно, голодна», дружелюбно произнес Андерфелс и тут же выругал себя, вспомнив, что она, в отличие от мертвецов, не может слышать его голоса. Но ничего, очень скоро это изменится. Если Морддис был прав, то ритуал и алхимия лича помогут сделать так, что эта маленькая жрица навсегда будет привязана к рыцарю смерти. Она будет слышать его голос, его мысли и чувства, и навсегда останется преданной ему. По крайней мере до того момента, как душа рыцаря не отделится от тела.
Но для этого нужно было сделать еще очень многое.
Мясо, насаженное на ошкуренную дубовую ветку, приветственно шипело и капало жиром на тлеющие угли костра. Он успел сделать небольшую вылазку, пока она спала. Приказ Морддиса все еще был выжжен в разуме Освальда, и он не забыл, что должен сделать в Чумных Землях. Но Черный Клинок пока не проявлял никакой активности, и разведка рыцаря ничего не показала. Акерус как будто вымер – ни одного грифона, ни одного рыцаря не показывалось из-за стен некрополя. Покружив немного рядом, рыцарь решил заняться более срочными проблемами. Длань Тира была самым крупным поселением Авангарда на многие мили вокруг, но они тоже не слишком-то заботились о том, чтобы следить за происходящим. Поэтому никто не заметил, когда одинокого часового на южной границе Длани вдруг не стало. Освальд утолил свою жажду смерти – рунический клинок сыто поблескивал кроваво-красным светом.
Но ведь не пропадать же трупу жреца Света просто так? Вот и Освальд думал так же.
Встав со своего привычного места у выхода из пещеры, он подошел к костру и, присев, пошевелил угли длинной веткой. Доспехи его были сложены аккуратной стопкой у дальней стены, и теперь он оставался только в матерчатой рубашке, штанах и высоких латных сапогах. Длинные волосы рыцаря свесились с плеч, и кончики их затлели и свернулись крошечными змейками от жара костра. Взяв мясо, рыцарь протянул его эльфийке, слегка склонив голову набок и внимательно следя за ее реакцией.
А жрица сидела, раскачиваясь туда-сюда, как игрушка, вытянувшись в струнку и как-то по-детски доверчиво глядя на Рыцаря Смерти. Резко отпрянула, когда мертвяк предложил ей свое угощение, будто опасалась, что ее могут ударить. Затем синдорейка глухо застонала, будто чувствуя себя виноватой, подползла ближе. Понюхала еду и вновь робко подняла глаза на человека. Осторожно протянула свои длинные пальцы и коснулась немертвой руки. Длинные, обломанные ногти впились в холодную кожу, как воробьиные коготки.
Жрица еще раз принюхалась к мясу, а затем осторожно впилась в кусок прямо с рук Рыцаря Смерти. Замотала головой, когда кровь потекла по ее губам, стекая по подбородку и шее и заляпывая обветшалое одеяние. С голодным, звериным воем девушка оторвала кусок и проглотила его. Из ее груди вновь вырвался жалобный стон, она крепче вцепилась в руку Рыцаря Смерти и уже гораздо более уверенно продолжила есть, больше похожая на зверя, чем на разумное существо.
Съев все до последнего кусочка, эльфийка жадно наклонила к себе мертвую руку и слабо коснулась ее влажным язычком. Застонала и вновь провела языком по холодной, прелой коже, коснулась ее мокрыми от жира губами. Жрица встряхнула головой и подсела ближе, обняла человека за ногу и с какой-то наивной, радостной улыбкой прижалась к ней, потершись щекой о саронитовый сапог. Наконец, Дардаса разлепила светящиеся глаза и, подняв голову, уставилась наверх, на маску, заменяющую мертвецу лицо.
- Пойдем, - тихо промурлыкала она. - Скоро пойдем дальше, подожди немного... Не уходи!
Она крепче сжала ногу Рыцаря Смерти в своих слабых, тонких руках.
Освальд отстраненно наблюдал за тем, как эльфийка пожирает плоть убитого им этой ночью человека. По ее щекам текла кровь недожаренного мяса вперемешку с жиром, и она вдруг стала похожа на дикого зверя. Ее жажда, ее голод и стремление выжить заставили горло рыцаря сжаться, словно в нем застрял невидимый комок.
Она была такой чудесной в своем желании жить во что бы то ни стало.
Его тело бросило вперед, вопреки его воле, и он прижал эльфийку к земле, сдавив ее запястья так, что могли остаться синяки. Глаз рыцаря оказался прямо перед ее лицом, сияющий холодно и жестко, как отблески лунного света на идеально отполированной стали. И в них было отражение ее голода, но только усиленное в много тысяч раз.
Из груди человека послышалось низкое, утробное рычание, и это окончательно сделало его не похожим ни на человека, ни на призрака. Он медленно наклонил голову, и холодная сталь маски коснулась ее лба, а острые когти впились в ее плечо, оставляя длинные кровавые царапины.
Кровь... запах крови вскружил его голову, заставляя позабыть о своей задаче, о том, что он хотел с нею сделать, обо всем. В его сером, покрытом пеплом мире осталась лишь она. И ее бьющееся сердце. Он слышал, как оно пропустило удар, а затем забилось сильнее и чаще - от страха ли? Освальду было все равно. Когти впились в плечо жрицы, погрузившись в податливую плоть, как нож в масло.
Дардаса дико завизжала, точно от удара ножом. Ее глаза удивленно расширились, а после она будто опомнилась, и, замотав головой, закричала, задергалась под ним, стала извиваться, как полудохлая, но еще не до конца потерявшая силы змея. Но не могла. Не могла, потому что объятия мертвого были слишком сильны. Она ошарашено, с нескрываемым ужасом в глазах впилась взглядом в единственное, ярко сияющее око и вдруг резко, как удар плетью, к ней пришло понимание. Она находилась в холодных, сильных объятиях самой Смерти.
Дардаса закричала снова, до хрипоты, до боли в горле, зажмурилась, провалилась внутрь себя, замолчала и обмякла. Прорываясь сквозь лес собственной души, она искала тот единственный огонек, последнюю надежду, последнюю силу, которая способна была спасти ее.
Она открыла глаза, прерывисто, глубоко задышала, высоко поднимая грудь и, опять зажмурившись, собрала всю себя в кулак воли и веры, выгнувшись назад, закричала от напряжения, бросая все свои остатки веры наружу...
Все ее тело разом полыхнуло священным огнем, Свет рвался изнутри, освещая мягким багрянцем межреберья, шею, под челюстью... В глазах жрицы потемнело, ей точно вырвали сердце, и только где-то глубоко внутри вместе с обезумившим от страха сердцем рвалась наружу единственная мысль, возникшая в воспаленном и парализованном разуме: "Пожалуйста, помоги.."
Ее страх пронзил Освальда, словно стрела, попав в сердце, которого уже давно не было, и заставив судорожно выдохнуть, хотя он уже давно не испытывал потребности в дыхании. Бедная маленькая эльфийка... Она даже не догадывалась, что чем больше боялась, чем громче кричала и чем отчаяннее вырывалась, тем сильнее рыцарю хотелось отобрать ее жизнь. И ее крики в ушах Андерфелса звучали, как неведомая доселе и прекраснейшая музыка на земле.
Но внезапно все его тело охватила страшная боль, и его отбросило назад, легко, как будто он ничего не весил. Зашипев от ярости, он закрыл глаза, которые обожгло тем самым золотом, которое он слишком хорошо помнил со времен встречи с Каэтаной. Она тоже пыталась сбежать. Но не смогла.
Меч немедленно оказался в его руках, и лезвие, со свистом перечеркнув воздух красной нитью, остановилось у сердца жрицы.
"Вспомни, зачем тебе она", лихорадочно билось в разуме обезумевшего от боли и ярости рыцаря. "Ты не должен убивать ее сейчас. Не должен..."
Отведя лезвие меча, которое словно бы разочарованно потеряло свой красноватый отблеск, Освальд резко сделал шаг к жрице и, подняв руку, направил на нее поток нечестивой энергии. Тело жрицы поднялось в воздух и резко опустилось на землю, ударив ее так, что из нее вышибло дыхание. Но этого рыцарю показалось мало.
Он обязан был показать ей, что будет с эльфийкой, если она посмеет ослушаться.
Тяжелый латный сапог врезался в ее ребра, заставив согнуться от боли. А потом еще раз и еще, пока в голове Освальда не забилась отчаянная мысль: "Хватит. Ты ее убьешь. Остановись".
А Дардаса, свернувшись в клубок, вцепилась в сапог, будто хотела оторвать его от своего тела, будто она еще могла что-то сделать. Едва непомерная тяжесть перестала давить на ее ребра, как она с жалобным воем отползла на спине назад, так резко и отчаянно, что содрала кожу с предплечий, затем обратно свернулась в клубок и с воем схватилась за голову, которая раскалывалась от нестерпимой боли. Она повалилась обратно на спину, закрутилась туда-сюда, пронзительно визжа, будто горела заживо, а потом бессильно растянулась на камне, снова погрузившись в пучину своей души... Ответа не было. Свет сделал все, что мог, и она была пуста, как выеденное яйцо, не в силах даже зажечь крохотный огонек в ладонях. Жрица снова взвизгнула, на этот раз скорее от отчаяния, чем от боли, уперлась спиной в стену, свернулась, пряча грудь и живот и, тяжело, прерывисто дыша, зарычала, показывая зубы. Получилось неубедительно, скорее жалко, а тихие всхлипы, иногда прорывающиеся из груди, только усиливали впечатление ее беззащитности.
Рыцарь некоторое время разглядывал ее, словно решая, что еще с нею сделать. Но скоро вибрирующее рычание, исходящее откуда-то из груди, сошло на нет, и он снова взял себя в руки.
Она должна была привыкнуть к нему. Не доверять... Это было бы слишком много. Просто привыкнуть и научиться слушаться. Очень скоро это станет для нее таким же естественным и самим собой разумеющимся, как дыхание. Но пока он даже не мог разговаривать с ней. Проклятый Морддис! Этого лич не предусмотрел, и приходилось искать иные пути.
Подойдя к забившейся в угол эльфийке, рыцарь наклонился и, подхватив ее на руки, легко, как пушинку, поднял и отнес поближе к костру. Сел у огня, подбросив поленьев в костер. Облако искр взметнулось к потолку, осветив стены пещеры в потеках грязи и неизвестной слизи. Сев на землю, Освальд посадил эльфийку на колено и прижал к себе, крепко, но не причиняя ей боли.
"Она безумна, но должна понимать, что сопротивление не в ее интересах", подумал он, рассеянно запуская руку в копну черных блестящих волос. "Если она будет вести себя послушно, то все будет намного легче. Если нет, придется доставить ей еще больше страданий, чем ей и без того предстоит. Думаю, она выберет правильный путь. Хотя... с ее безумием, ни на что нельзя рассчитывать..."
Эти размышления не приводили ни к чему конкретному, поэтому Андерфелс на время отбросил их. Подтянув к себе седельную сумку, которую он еще ночью занес под полог пещеры, он достал оттуда старую переплетенную кожаными ремешками флягу.

Дардаса стонала, когда мертвые руки касались ее тела. Почти не осталось сил сопротивляться, и она просто обмякла, закрутившись в плащ и спрятавшись в нем настолько, насколько это было возможно. Спрятала лицо, скрылась за решеткой длинных спутанных волос, свернулась так, что заболела спина. Из-под купола плаща послышался всхлип, слабый, но отчетливый. Она всеми силами пыталась подавить слезы, крупными жемчужинами наворачивающиеся на длинных угольно-черных ресницах. Ей удалось это сделать, но взамен эльфийку начала сотрясать крупная дрожь. Она попыталась пошевелиться, но не смогла, и только тонкими, воробьиными пальцами вцепилась в руку Рыцаря Смерти, будто силясь ее оторвать. Вот она, змея... Слишком поздно она поняла предупреждение высших сил, и ее Предназначение так и останется далекой, недосягаемой звездой...
Она раскрылась, выгнулась назад, запрокинув голову, и опершись на грудь мертвеца, громко, отчаянно взвыла, зажмурив глаза, но понемногу сошла на нет, зайдясь сухими рыданиями. Опять опустила голову, спрятала лицо в ладони, замотала головой туда-сюда. Из-под плаща послышался слабый, но отчетливый шепот, жалобный, умоляющий:
- Не хочу... Отпусти, не хочу... Пусти, пусти!
Она еще раз дернулась, силясь выползти, но это было абсолютно бесполезно. Скаля зубы, эльфийка задергалась, мотая головой и тихо постанывая, пока, совершенно не обессилев, не обмякла, уставившись в потолок. Все те же широко распахнутые глаза, полураскрытые губы, и только дрожь, прерывистое, мелкое дыхание и сердце, всеми силами силящееся вырваться из груди, вылететь из своей белоснежно-серебряной клетки, напоминало об опасности...
Подождав, пока эльфийка успокоится, Андерфелс открутил крышку с фляги, и воздух тут же наполнился удушающим запахом немного протухшей крови. Сняв с пояса тонкий изящный кинжал, который он не так давно обнаружил в лаборатории Морддиса, рыцарь вытащил его из ножен. Отполированная сталь отражала блики костра, переливаясь оранжево-красными оттенками. На лезвии были выгравированы руны, которые были известны, разве что, самым искушенным некромантам Азерота. Сам Освальд не понимал ни одной, но лич наказал ему взять с собой именно этот ритуальный нож. Придерживая одной рукой эльфийку, рыцарь закатал рукав на руке, обнажив предплечье по локоть. Примерившись, он приложил лезвие ножа к коже чуть ниже локтя и медленно погрузил оружие в плоть. Из пореза закапала мутная полупрозрачная жидкость, заменяющая рыцарю кровь. Он быстро подставил горлышко фляги к порезу, смешивая кровь жреца, убитого им недавно, и собственную, создавая нечестивую смесь, от которой тут же начал исходить зеленоватый дым. Немного подождав, немертвый прижал горлышко к губам эльфийки и принялся вливать в нее получившийся экстракт.
Дардаса взвизгнула, когда Рыцарь вонзил в себя кинжал, точно это было ее собственное тело. Она заворожено, широко раскрытыми глазами глядела на оружие и вновь забилась, на этот раз гораздо слабее. Хотела спрятать лицо, но не успела. Отвратительная, нечестивая жидкость наполнила ей рот, выжигая изнутри, жрица поперхнулась, закашлялась, замотала головой, но Рыцарь был неумолим. Она сжалась в комок, надеясь выскользнуть из мертвой хватки, куда угодно, как угодно, хотя бы в огонь... даже в огонь. Она не могла выплюнуть густой, как слизь, раствор и только послушно глотала, извиваясь как змея и обжигая горло. Вновь впилась ногтями в запястье мертвеца, в руку, столь неумолимо держащую ее тщедушное тельце, впилась так сильно, как смогла, вонзая сломанные ногти в немертвую плоть... Яростный крик вырвался из ее груди, полный боли и какой-то звериной злобы, она, ударившись затылком о грудь Рыцаря Смерти, резко дернулась, точно пущенная из баллисты стрела, изогнулась под невероятным углом, так, что затрещали тонкие кости и, задрав голову, вонзилась острыми зубками в шею мертвеца. Белесая жидкость, заменяющая кровь, наполнила ей рот, но она продолжала, все сжимала и сжимала челюсти, так сильно, как только могла, зажмурившись от нестерпимой вони, еще и еще...
Он замер, склонив голову и прижав эльфийку к себе, к порванной шее, из которой лениво, по каплям, выдавливалась странная жидкость, пахнущая разложением и смертью. Жрица, сама того не сознавая, делала именно то, что нужно было рыцарю. Его не слишком заботила разорванная кожа на шее – зашить ее было делом нескольких минут. Но гораздо важнее было то, чтобы эльфийка пила его кровь. Это сделает ее тело более готовым к тому, что с ним произойдет, а ее разум – к тому, что скоро он сольется в одно целое с разумом рыцаря.
В голове эльфийки помутилось, когда ее горло заполнила эта вязкая слизь. Тяжелый, свинцовый туман уводил ее сознание за собой, а из его глубин доносились тихие, неразборчивые звуки. Поначалу они походили на белый шум, а затем, с каждой новой минутой, приобретали все более разительные черты – это был тянущийся, долгий, непрекращающийся крик. Она слышала, как кто-то кричал – кричал отчаянно, хрипло, в безрезультатной попытке докричаться хоть до кого-нибудь. Он хотел, чтобы его услышали и помогли, а возможно, убили, но ответа ему не было.
Этот крик продолжался уже много лет. Животный вопль ужаса, доносившийся из подсознания Освальда, проник в эльфийку и разорвал ее душу на части концентрацией безумия, ударившей по ней, как недавно ударил ее сапогом сам рыцарь. А затем все стихло, осталось только эхо, рассыпавшееся на мелкие хрустальные осколки, осыпавшиеся на дно ее души и замершие, как маленькие, острые льдинки.
«Пей мою сущность, жрица», думал Андерфелс, осторожно отпуская тело эльфийки, но она не отстранилась, только мелко подергивалась. Он чувствовал это движение сквозь тонкую ткань рубашки, которая давно потеряла свой изначальный цвет и превратилась в серое, изорванное рубище, сквозь прорехи которого был виден огромный уродливый шрам, пересекающий грудь рыцаря ровно в том месте, где когда-то было его сердце. Он чувствовал, как ее губы касаются обрывков кожи на его шее и оголенных мышц, на которых остались следы ее зубов, и почему-то ему хотелось, чтобы она продолжала. Чтобы вгрызлась в его шею, не останавливаясь, пока не доберется до позвоночника.
Он хотел, чтобы она убила его.
Но это желание зародилось и умерло, не успев оформиться окончательно, и он грубо оттолкнул ее тельце от себя, зажав шею рукой и глядя на эльфийку со смесью вожделения, жалости и угрозы.
Она больше не сопротивлялась. Словно бездушная кукла, обмякла на земле, раскрыв губы и полузакрыв глаза... Страх исчез, стек с ее лица, и только какое-то немое удивление застыло восковой маской на посеревших щеках. Никогда еще Дардаса не была такой бледной, слабой, оглушенной... как игрушка. Как безвольная игрушка в равнодушных руках Смерти, которая вот так пришла к ней, резко и неумолимо...
Она прислушивалась к голосам у себя внутри, погрузилась в мысленный кокон, утонула в нем... она не знала, что делать, внутри ее как будто стало две Дардасы, две души, два разума...
- Что мне делать? - птицей пронеслось в ее голове. - Почему ты кричишь? Почему? Уйди, уйди! Перестань, я не знаю, как тебе помочь... Больше не могу… Не могу…
Она не замечала, что на самом деле шептала это вслух. Воздух резкими толчками входил в ее легкие, запутывался в них, как бабочка в паутине... Она опять задергалась, выгибаясь назад, заскребла подушечками пальцев каменный пол пещеры, поджимая ноги, откинула голову назад и застонала...
«Успокойся. Я здесь. Я буду с тобой. Отныне и навеки. Ты станешь частью меня, частью чего-то большего. Прими свою судьбу и предназначение», мысленно повторял снова и снова Освальд, преклонив колена перед свернувшейся на земле эльфийкой и размеренными, механическими движениями проводя рукой по ее плечу, животу, бедру. Она все еще боялась его, но в данный момент он не мог сполна насладиться ее страхом. Ему нужно было от нее совсем другое – совсем не то, что обычно ему хотелось получить от людей. Не страх, боль и агония. Скорее, смирение и доверие, которое казалось бы диким и невероятным для тех, кто не прошел через посмертие.
Пытаясь вспомнить что-то о том, как он раньше обращался с девушками, еще при жизни, Освальд помедлил несколько секунд и наклонился к лицу эльфийки, как будто в гротескном подобии поцелуя, и прижался к ее щеке, выдыхая морозный воздух. На коже девушки остались маленькие, неестественные снежинки, которые не растаяли. Они были похожи на россыпь бриллиантов, сверкая в отражении глаза рыцаря смерти сине-голубыми искрами.
Оглушенная и ослабленная, Дардаса не сопротивлялась. Только скользнула глазами по коже мертвеца, развернулась, изогнулась назад, приоткрыла губы, как умирающий от жажды ребенок. Жрица с трудом подняла вверх руки и слабо ударила ладонями в мощную грудь Рыцаря Смерти, то ли пытаясь оттолкнуть, то ли совсем наоборот... Эльфийка мотнула головой, рассыпав копну длинных волос цвета воронова крыла, струящихся между пальцами Рыцаря Смерти и касающихся холодной, твердой земли. Она ударила еще раз, так же слабо, дернулась, встрепенулась, крепко зажмурила врата отравленных магией глаз и издала какой-то умоляющий, высокий стон. Затем резко распрямилась, согнулась, едва не проскользнув под телом Рыцаря, ударилась лбом в его плечо и поджала под себя ноги. Ее руки поползли к шее мертвеца, одеревенели на ней, так и не впившись ногтями в холодную прелую кожу, застыли в подобие звериных когтей.
Уткнувшись носом в чужое плечо, Дардаса опять замотала головой, гораздо слабее и неуверенней, отчаянно застонала, а затем лихорадочно зашептала:
- Пожалуйста... пожалуйста...
Ее вновь забила дрожь, эльфийка спрятала лицо в кулаках, как-то странно, напряженно прижимая плечи к груди...
Он уже не помнил, сколько времени прошло. Может, минута, может, час. Он все так же стоял над ней, опустившись на колени и прижавшись своим искусственным лицом к ее коже, пока она, наконец, не успокоилась. Только бесконечно повторяла одно это слово – «пожалуйста». Он не знал, чего просила смертная, но каким-то шестым чувством осознавал, что понимание этого проскользнуло в его разуме подобно маленькой блестящей рыбке и тут же исчезло где-то в его глубинах. Наконец Освальд поднялся, оставив эльфийку лежать на земле, как раздавленное копытами лошади животное, и, нашарив в седельной сумке нитки и толстую сапожную иглу, сел у стены и принялся вслепую зашивать порванную шею. Игла то и дело попадала не туда, но рыцарь с присущим ему спокойствием начинал сначала бесчисленное множество раз, пока, наконец, не сумел сделать все так, как надо.
Все ее тело было покрыто мутной слизью, по щекам темными дорожками стекали смешанные с грязью слезы. В широко раскрытых ее глазах он читал безумие, но страха в них уже было меньше. Она поняла, с кем имеет дело, и уже это одно было хорошо. Оставалось лишь ей осознать, что назад пути нет, и она уже не выйдет отсюда такой, какой была.
Дардаса слабо пошевелилась. Больше не подавала голос, только резко, судорожно выдохнула. Заскользила по камню - на ее тело налипла сухая, холодная, шершавая пыль и каменные крошки. Эльфийка медленно, осторожно ползла на животе, подтягиваясь на тонких руках, взобралась на возвышающийся в глубине пещеры большой камень и повалилась на него, переводя дух. Теперь ее грудь и живот были покрыты мелкими, едва заметными царапинами и ссадинами, не кровоточащими, но неприятно покалывающими. Жрица глубоко дышала, приподнимаясь на груди, обхватила руками вершину острого осколка скалы, вновь подтянулась, уперлась грудиной в острие камня, резко, болезненно выдохнула и бросила свое тело вниз. С глухим стуком она свалилась вниз, больно ударившись спиной о каменный пол, из ее груди вырвался тихий крик боли, но она удержалась. Свернулась под камнем, будто в тщетной попытке спрятаться, сложила руки на груди, обхватила ладонями плечи, поджала ноги и, опустив голову, глухо, молчаливо зарыдала. Слезы капали с ее щек, размазывая пыль по лицу, шее, плечам, груди, но эльфийка старалась сидеть тихо. Только тихие, приглушенные всхлипы, будто невидимая рука сжимала горло синдорейки, осторожно бились о каменные стены пещеры...
Поглядывая на эльфийку, Освальд ничего не предпринял, чтобы ее успокоить. Поплачет и успокоится. Она все-таки совсем не была похожа на Каэтану. Та была сильнее… но и ее удалось заставить кричать и молить о пощаде. Не было ни одного человека, который остался бы тверд духом при встрече с рыцарем смерти. А если и был, то Андерфелс его еще не встречал. Склонившись над землей, где недавно лежала эльфийка, он принялся отмерять что-то, прочертив когтем длинную глубокую борозду в земле. Затем отошел на несколько шагов и снова вычертил линию. Встал, оглядел результат, стер несколько линий сапогом и начертил заново. Скоро пентаграмма была готова. Сверившись с книгой, рыцарь добавил несколько рун по бокам от основных граней пентаграммы, а затем еще две, поменьше, над двумя «рогами» образовавшейся пятиконечной звезды. Обвел все это еще одной линией по кругу и, отступив, сложил руки на груди.
Вышло почти точно так же, как в книге Морддиса. Оставалось только правильно расположить девушку.
Приблизившись к рыдающей эльфийке, Освальд осторожно, чтобы лишний раз не напугать ее, положил руку на ее худое, костлявое плечико и потянул ткань ее одежды вниз.

Дардаса замолчала, будто подавившись собственными слезами, и спешно вытерла щеки рукавом запыленных одеяний. Она замерла, как будто надеялась, что ее не заметят, что она станет невидимой, превратится в призрак, облачко дыма... Вся напряглась, задервенела, все ее мышцы были напряглись до предела, но этого, конечно, было мало для того, чтобы защититься. Эльфийка обернулась, почти без эмоций, только какая-то тихая печаль застыла на ее губах... Она устала. Уже почти все равно, что будет потом, что с ней станет - ее будто носили туда-сюда проклятые волны, лишающие эмоций, мыслей... Только сердце, все еще бешено стучащее о ребра, напоминало, что она все еще здесь, что это правда, а не опустошающий, затянувшийся кошмар... Теперь ее можно было мять как угодно, делать все, что захочется - она послушно выполнит, склонится, позволит...
Дардаса нерешительно, как будто в последнем порыве прижалась к камню всем телом, невзирая на его смертельный холод, невзирая на то, что это было бесполезно... Она подняла голову, чуть разлепила глаза, устремила взгляд в неровный, темный потолок... В голове вспыхнуло ночное небо, усеянное бусинками звезд, точно слезами... Дардаса с шумом втянула в себя воздух, приподняла к потолку дрожащие ладони и тихо простонала:
- Возьмите меня... Прошу, возьмите меня с собой... навсегда...
Последняя, сухая слеза прокатилась по ее щеке. Больше эльфийка не могла плакать.
Рыцарь смерти ей не ответил. Он был молчалив, холоден и далек, совсем как звезды, которые сквозь проем в скале взирали на Дардасу миллионами своих острых, режущих глаз. Луны не было видно... Сегодня было новолуние, и именно в эту ночь Морддис велел провести основную часть ритуала. Позже, через много дней, он будет закончен, но именно сейчас он должен был начаться.
Ткань с легким шорохом упала на землю, когда Освальд просто перерезал ее, не считая нужным расправляться с шнуровкой. Пинком откинув изуродованную одежду в сторону, он замер на миг, рассматривая эльфийку и наклонив голову вперед так, что волосы упали на его лицо, как темные потеки. Худая, болезненно худая и вся дрожит, как кролик перед удавом. Ее посеревшая то ли от холода, то ли от болезни кожа казалась почти такой же бледной, как у самого Освальда, а проступавшие сквозь кожу ребра подрагивали, поднимаясь и опуская в такт ее дыханию.
Он снова почувствовал, как по голове словно ударил огромный молот, заставляя его тело броситься вперед, вцепиться, перегрызть, разорвать, убить ее... Но он сдерживал этот голод. Поэтому глаза эльфийки увидели лишь, как он пошатнулся, как сжались в кулаки его руки, как впились в ладони обломанные ногти, как по всему его телу будто прошла волна судорог. Сияние его глаза на миг вспыхнуло, но почти тут же померкло. Со времен Каэтаны он долго учился подавлять свой инстинкт снова, и теперь не собирался давать ему волю и рушить весь свой план.
Кажется, эльфийка уже не собиралась сопротивляться. Подняв ее на руки, Андерфелс отнес ее к центру пентаграммы, старательно обходя линии, и положил на импровизированное ложе. Осторожно взял ее за руки и развел их в стороны так, чтобы ее ладони легли на две главные руны. А затем он вытащил из ножен на поясе кинжал и посмотрел в глаза эльфийки.
"Не сопротивляйся", попытался он сказать ей одним лишь взглядом. "Иначе будет хуже. Ты все равно не сможешь ничего изменить".
Она внимательно смотрела ему в единственный глаз с молчаливым, напряженным ожиданием в глазах, с проблеском все той же безумной, необъяснимой надежды... Она приподняла голову, почти коснувшись носом его маски, широко распахнула тонкие сероватые веки, и тихо шепнула прямо в лицо мертвеца:
- Почему?
Она перестала держать голову на весу, точно она была игрушечной, чужой, со звонким стуком ударилась о камень затылком, приподняла грудь и стала мелко извиваться, словно пытаясь провалиться в камень и песок. Волосы сбились еще сильнее, в них застряла каменная крошка, ладони сжались в кулаки, царапая ногтями собственные запястья, ноги опять согнулись. Дардаса вновь выгнулась дугой, со свистом выдохнула - ее ребра заходили ходуном, а опустившийся живот натянул кожу на костях таза, и без того выпирающих в стороны. Жрица прижалась щекой к каменному полу, закрыв глаза, словно хотела уснуть, уснуть навсегда, и тихо повторила:
- Почему?
Освальд молча склонился над нею, положив ладонь на ее обнаженный живот, словно давая понять, что ей лучше не шевелиться. И принялся вычерчивать ножом на ее теле руны. Сначала на предплечье, затем перешел на плечо, шею, голени и бедра. Коснулся лезвием живота, отметив, как тот дрогнул от холодного прикосновения металла, и прорезал ее кожу легким, но точным движением. Порезы медленно наливались красновато-багровым оттенком, и через секунду с них по коже девушки потекли бесчисленные красные дорожки крови, орошая землю. Но кровь, вместо того, чтобы впитываться, растекалась по бороздкам и желобам, образующим пентаграмму, придающим ей зловещий, почти черный цвет, пульсирующий и светящийся под телом извивающейся эльфийки. Пентаграмма вспыхнула, отвечая на мысленный речитатив Освальда, на заклинание, которое он повторял снова и снова, пока оно не слилось в один поток неизвестных живым существам слов.
И, как завершающий этап ритуала, оставалась одна последняя руна, связывающая разум. Пальцы рыцаря крепко схватили эльфийку за шею, чуть приподняв ее над землей и сдавливая сильно, но осторожно, так, чтобы не задушить. Острие ножа коснулось ее лба, вырезая на ней замысловатый знак, и кровь закапала на глаза девушки, заливая их темной багровой пеленой, разделяя ее лицо тонкими полосками, затекая в ее приоткрытый рот. Ритуальная пентаграмма вспыхнула особенно ярко, почти ослепив Дардасу и освещая высокий неровный потолок.
«Шемхамфораш», прошептало нечто прямо в ее ухо. «Шемхамфораш», раздался чей-то высокий, надрывный крик. Следом за ним, повторяя незнакомое слово, несущее какой-то мрачный, таинственный оттенок, сотни голосов засмеялась, эхом отдаваясь в гулких стенах пещеры.
Жрицу приподняло над землей, как на невидимой веревке, и только руки намертво приросли к рунам, не давая слишком высоко подняться. Холод, могильный, ледяной холод разливался по всему ее телу, точно цепкие, невидимые руки самой Смерти схватили ее за ладони и крепко сжали их в замок. Руны на теле синдорейки засветились ярче, на ее глаза наплыла удушающая, спокойная тьма... такая сладкая, такая приветливая, она будто обещала конец, конец страданий, конец желаний, конец всего... Мягкий, вкрадчивый шепот обволок душу Дардасы, успокаивая и убаюкивая... Тьма не спрашивала, она брала, брала мягко, но настойчиво, и эльфийка позволила, впустила в себя это сладкое, абсолютное Ничто...
А затем Тьма предательски взорвалась на тысячу осколков, острых, как льдинки, пронзившие Дардасу все разом, точно она упала в яму, полную тонких, острых игл, точно каждую клеточку ее тела поразили раскаленные кинжалы... Она не могла этого выдержать, и, изогнувшись вниз, дико, непрерывно закричала, как могла, без остановки, без надежды на избавление... Она сама превратилась в боль, точно все страдания мира сконцентрировались в ней одной, точно она впитала в свой разум агонию каждого, каждого умершего существа во вселенной... Ее душа взорвалась, раскололась на миллиард кусочков, и Дардаса чувствовала это, чувствовала, как голодный зверь отрывает от нее куски, еще и еще, рвет их на все более мелкие части, а она все еще чувствует, чувствует каждый кусочек своей души, будто он жив, будто он еще с ней...
На мгновение все прекратилась, только тупой, ноющий отголосок боли остался в теле. Дардасу бросило вниз, как куклу, она замолчала, потеряв голос. Это мгновение покоя было для нее дороже жизни, дороже мира, дороже Света... Она вновь начала терять зрение.
- Нет... - шепнула она одними губами - голос был потерян, пока она кричала, забилась в безысходной, отчаянной агонии. - Нет... Нет!
Она вновь закричала, еще громче предыдущего, пока не захлебнулась кровью, вытекающей из горла, из глаз, из каждой ярко вспыхнувшей руны на теле, забилась, как от удара молнией, как будто ее сжигали заживо, медленно, растягивая пытку... Кровь разливалась по ней, покрывая все тело алой сетью, капая на руки, на волосы, на острую, рвущуюся к небу грудь, а взамен ее тело наполняли ядом, жидкой магмой, чистой кислотой, разъедающей тело, душу, разум, не оставляющей ничего...
Еще одно мгновение. Дардаса тяжело, прерывисто дышала, ее била крупная дрожь, но за это мгновение она успела посмотреть, посмотреть широко раскрытыми от ужаса глазами в лицо Рыцаря Смерти, и в этих желто-зеленых, мутных глазах читалась мольба, будто он был единственным, кто мог остановить это...
И он ответил на ее мольбы. Кинжал резко погрузился в ее плоть, впившись огромной, жалящей осой в живот. А потом еще раз. И еще, и еще, пока вся она не превратилась в один сплошной комок боли, крови и трепещущей, еще живой плоти. Агония охватила ее тело, и Освальд, отшатнувшись, закрыл глаза, сглотнув сухой комок, вставший в горле. Нет, нельзя, пока нельзя… Нельзя поглощать ее душу, нельзя пить ее жизнь, которая сейчас казалась ему самым желанным нектаром на свете, той невидимой жидкостью, испив которую, он мог бы стать богом. Несколько секунд он просто стоял, покачиваясь вперед и назад, тряся головой и издавая низкий, протяжный звук, напоминающий «Рррррммм…», а затем открыл глаза и вонзил лезвие кинжала в сердце Дардасы.
Пространство и время вокруг него свилось в тугой узел, и одно короткое мгновение, показавшееся обоим им вечностью, оно дрожало, затягивало их в свой водоворот, грозя навсегда утопить в безбрежном ничто, бесконечном никогда. А потом все закончилось. Резко, как удар грома, вибрирующий воздух, наполненный резким, металлическим запахом крови, вырывался из горла Дардасы, когда она пыталась в последний раз вдохнуть.
Освальд опустился на колени, наклонился к ней и ласково провел ладонью по ее побледневшей, покрытой потеками крови и слез щеке, словно благодаря ее за ту жертву, что она приносила во имя его великой Идеи. Он впился взглядом в ее глаза, ловя каждое мгновение ее агонии, словно хотел запомнить этот момент навсегда. Этот момент, когда он почувствовал то, что люди называли словом «любовь», но немертвые воспринимали его совсем иначе.
Родство. Желание. Наслаждение. Сплетение жизни и смерти в их прекрасном и первобытном танце. Люди с их глупыми предрассудками и верой в небесную справедливость никогда не могли бы почувствовать нечто подобное. И только он знал… а теперь и она.
Дардаса медленно закрывала глаза, лишенная всех мыслей, желаний, чувств... Просто остов, соломенное чучело, она стала не больше, чем телом, израненным и порванным на куски. Вокруг нее вились тени, принимая формы уродливых, жадных, жестоких чудовищ, касающихся ее окровавленного тела. Она уже почти ничего не чувствовала, кроме бившегося из груди шепота боли, обволакивающего, пожирающего... В голове проносился поток беспорядочных, несвязанных мыслей, смешивающихся с настоящим в причудливый коктейль, обрывки фраз, лиц, имен... Она тихо шептала эти имена, возникающие и тут же пропадающие в памяти, будто звала их хозяев, будто что-то просила у них...
Она больше не была Дардасой, не была синдорейкой, не была жрицей, даже не могла назвать себя "она". Просто концентрированное Ничто, холод, пустота, боль, агония и страдание... Просто миг. Не больше, чем миг, сейчас, никогда.
Дардаса оторвала ладонь от руны, зашевелилась, все еще роняя с пальцев кровь - каждое ее движение, казалось, совершалось в тесной коробке, наполненной лезвиями. Эльфийка вцепилась окровавленной ладонью в рубашку мертвеца, сжала ее, как утопающий ребенок, а затем тяжело вздрогнула и бессильно опустила голову вниз. Ее глаза и губы остались широко раскрытыми, на лице застыла какая-то невычувствованная печаль. Ребра эльфийки неестественно задрожали, будто рвались удерживающие их мышцы и связки, а ладонь, сведенная судорогой, так и осталась намертво вцепившейся Рыцарю в рубашку.
Она уже не знала - не могла знать, что ей предстоит долгий, бесконечный путь сквозь то, чем она сама стала - сквозь пустоту, сквозь смертельный холод, сквозь вселенское ничто. Сквозь Вечность. Не знала она и то, что этот путь будет проходить не одна - с ней всегда будет голос, который она никогда не слышала, но, тем, не менее, родной... голос, который приведет ее к себе, себе внешней, свободной, уверенной...
К новому рождению.

 

…Фулгрим стоял перед одной из камер в некрополе, который заменил дом всем верным сынам и дочерям Плети. Эльф, как и обычно, не расставался со своим саронитовым доспехом, разве что шлем был снят и прикреплен к его поясу. Длинные седые волосы мягкой волной спускались за спину немертвому рыцарю. Громадный двуручный меч был прислонен к стене, совсем недалеко от своего хозяина.
До рыцаря донесся голос Морддиса, раздававшийся будто отовсюду. Он вибрировал, отражаясь от стен некрополя, живых, темных, дышащих. Голос того, кто был хозяином этого места. Он был этим некрополем, его душой и сердцем.
«Дитя мое...» сказал голос, гулко отдаваясь в разуме эльфа.
Будто в ответ ему, по зданию пронеслась дрожь, и послышался легкий вздох.
Эльф не вздрогнул, он уже давно привык к этому голосу в своей голове.
А голос продолжал, обретая крепость.
«Мне нужно, чтобы ты отправился вниз и встретился с братом твоим в посмертии. Он скажет тебе остальное.»
Немертвый лишь слабо дернул плечами, понимая, что Морддис все равно этого не увидит, и взял свой меч. Убрав его в ножны за спиной, он зашагал вниз, рассуждая, кого же из братьев он там встретит.
Внизу на первом ярусе некрополя его ожидал открытый портал. Ярко-пурпурные вспышки пробегали по овальному провалу в пространстве, будто приглашая войти. Любой нормальный человек побоялся бы нырнуть в хищную пасть нечестивого портала. Но немертвые не были людьми.
Фулгрим остановился перед порталом, ожидая того, кто объяснит ему, что от него требовалось.
В ответ на колебания рыцаря стены некрополя как будто потемнели и сжались. А портал полыхнул, ярче вспыхнув зелеными болезненными прожилками, напомнив Фулгриму отсветы меча Патрисии.
Немертвый опять пожал плечами и шагнул вперед, спокойно проходя сквозь портал.
Его окружила темнота на краткую долю секунды. Тело пронзила тысяча иголок, а голову сдавило невидимым обручем
Кто-то прочел его. Прочел его сущность, мысли, желания. Прочел его голод и остроту меча. Портал был частью души лича и точно знал, кто проходит сквозь него. Морддис мысленно улыбнулся своему рыцарю, перемещая его вниз. Любой посторонний, осмелившийся шагнуть в портал, будет расщеплен на мириады частиц и уничтожен.
Эльф вышел у горного озера где-то недалеко от чумных земель. Власть Морддиса простиралась лишь на сто километров вокруг. И это озеро находилось на самой ее границе.
Будь эльф живым он,несомненно, оценил бы красоту ландшафта, пока не затронутую чумой. Живые деревья покрывали горные склоны, ветер едва заметно шевелил ветви и поднимал крошечные облачка пыли с земли. Солнечный свет бликами отражался в поверхности воды, ослепляя глаза.
Фулгрим передернулся всем телом, едва вышел из портала. Ему не нравилось, что лич копается в его сознании, только истинный король мог делать это с эльфом, и никто другой. Однако лицо немертвого рыцаря оставалось невозмутимым и спокойным.
Ничто не нарушало тишины и спокойствия природы. Хотя... Было даже слишком тихо. Не было слышно птиц, мертвый ветер приносил запах смерти. Через минуту красота озера навевала грусть и тоску, словно старое кладбище. Ветер пронес мимо эльфа ощущение чьего то невидимого присутствия. Спокойный взгляд, наполненный ожиданием.
Немертвому было все равно на окружающий мир, он уже давно утратил чувство прекрасного, и его измученная душа жаждала лишь крови и смерти. Он неспешно направился к озеру, по обыкновению глядя прямо перед собой, не обращая внимания на все остальное.
Пологий берег спускался к самой воде, темной, недвижной, лишь ветер изредка гонял по ее поверхности маленькие волны. Под слоем воды неспешно колыхались водоросли, похожие на внутренности. Странное это было место. Странное для живых и мертвых. Будто переход из одного состояния в другое, полная апатичность, прорезанная редкими прожилками отчаяния.
Совсем как он.
Он сидел на берегу спиной к Фулгриму и, казалось, совершенно его не замечал, но ощущение взгляда усилилось. Ему не нужно было смотреть, чтобы знать -Фулгрим здесь. Он чувствовал его так же, как и остальных обитателей некрополя.
«Фулгрим…»
Голос прозвучал прямо у эльфа в голове. Ветер трепал длинные седые волосы рыцаря смерти, сидящего к нему спиной, и было видно, что их добрая часть отвалилась от разложения и долгого пребывания на дне морском. В этом рыцаре смерти чувствовалась сила. Но не та сила короля-лича, которая была обыденной и привычной, но скорее сила, купленная за годы существования. Такие, как он, продолжали свою нечестивую жизнь очень недолго. И у этого конкретного рыцаря время подходило к концу.
Немертвый эльф остановился позади Освальда и замер, спокойно глядя на него. В отличие от своего брата,Фулгрим оставался почти таким же, как при жизни. Его длинные седые волосы слабо ласкал легкий ветерок, а бледное лицо рыцаря смерти не выражало никаких эмоций.
— Я здесь, — негромко произнес он, уставившись в спину Освальда.
На рыцаре у воды были новые доспехи, те самые, которые сковала для него Патрисия взамен старых, пробитых. Меч за спиной тоже был создан в кузне некрополя. Патрисия им особенно гордилась и никогда не могла заткнуться на тему того, какой шедевр у нее удался. Хотя Освальду, похоже, было все равно.
Он обернулся, холодно и неестественно блеснула в лучах тусклого солнца черно-белая маска. Совершенно обезличенный, обездушенный, он все равно оставался пугающим. Фулгрим почти видел цепи, крепко стягивавшие его разум и остатки души, которые и душой-то нельзя было назвать. Морддис контролировать Освальда так, как никого более. И он боялся его. Да… эта мысль теперь стала кристально-чистой, понятной, как вода в озере в горах.
Единственный глаз тускло сверкал сквозь прорезь маски, уставившись на эльфа.
«Морддис сказал тебе о задании?»
— Нет, не говорил, — Фулгрим нисколько не испугался Освальда, просто потому, что давно не испытывал это чувство. Даже, когда его везли на казнь рыцари Черного клинка, он чувствовал лишь неудовольствие, что его хотят лишить возможности жить так, как ему хочется, лишить его службы Падшему Принцу.
«Хорошо.»
Большего от Освальда услышать не удалось — похоже, утратив возможность говорить физически, он и в душе перестал испытывать нужду в общении. Рука его в латной перчатке поднялась к лицу и неосознанно потерла скулу. Точнее, то место, где когда-то была скула. Пальцы наткнулись на холодный и острый край маски и тут же отдернулись. Вот к этому он не привык. Просто старался не замечать ее. Просто…
Его размышления прервал шорох в кустах неподалеку, и через минуту на берег выбралась тонкая и какая-то угловатая, неправильная фигурка. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это эльфийка. Мертвая эльфийка. Но не превращенная в вурдалака, скорее она была чем-то похожа на Отрекшихся.
Приблизившись к рыцарю смерти, эльфийка улыбнулась и, сев на колени на землю, быстро ткнулась лбом в руку Освальда. Тот рассеянно погладил ее по волосам, на которых были заметны следы крови. Лицо в маске медленно обратилось к ней, и несколько минут они молчали. Просто смотрели друг на друга, будто разговаривая, но ни единого слова не было произнесено. Даже мысленно -Фулгрим ничего не услышал. Им не нужно было слов.
— Если ты позвал меня посмотреть на мертвую соотечественницу, то мне это не интересно, — Фулгрим уже явно скучал, это было видно по его глазам, которые немного потускнели. Он оперся на свой меч и скучающе посмотрел на Освальда, ожидая, вдруг тот скажет что-то интересное и заслуживающее внимания?
Эльфийка резко повернула голову к эльфу, разорвав эту странную связь взглядами, которая происходила у нее и Освальда, и нахмурилась. Бледная кожа была похожа на бумагу, тени залегли глубоко под глазами, но она все еще была красива… как будто это что-то значило. Поднявшись на ноги, она сжала руки в кулаки и тихонько зашипела, будто гремучая змея, которую потревожили, когда она грелась на солнышке.
Рука Освальда стальными тисками сжалась на ее плече так, что у живой хрустнули бы кости.
«Дара, назад. Он пойдет с нами. Так распорядился Похититель Душ.»
Показалось, или в единственном глазу рыцаря промелькнула насмешка?
«У нас есть задание. Если ты готов, то пойдем. Вниз по горе спускаться будем пешком. На равнине можно вызвать лошадей. Есть вопросы?»
— Да. С чего ты взял, что я стану слушаться ТЕБЯ? И что за задание? — Фулгрим по-прежнему не сводил с Освальда усталый взгляд, опираясь на свой чудовищный, во всех смыслах этого слова, двуручник. Эльф не улыбался, тонкие губы были сжаты в тонкую линию, а голубые глаза полыхали мертвым огнем.
«Можешь не слушаться. В таком случае возвращайся в некрополь и оставь задание мне. Один справлюсь».
Освальд теперь смотрел, немигая, на Фулгрима своим единственным глазом, и можно было поклясться, что с насмешкой. Рука неспешно сдавливала плечо Дары, эльфийки, но та даже не пискнула. А что ей, мертвой, сделается…
Казалось, что по доспехам и мечу рыцаря смерти ползут темно-красные, почти черные блики. Как будто свет цвета крови, излучаемый откуда-то изнутри.
«Задание очень простое. Кое-кто из паладинов пролетал слишком близко к некрополю и что-то заметил. Морддис приказал тлеющему покорителю сбить его. Нужно найти его тело и доставить в некрополь, для ритуала. Искатель Душ нуждается в новых солдатах, а вурдалаков всегда хватает».
— Не интересно, — Фулгрим пожал плечами и развернулся, — Удачно порезвиться с твоей красоткой, — он махнул рукой и неспеша зашагал обратно. Он закинул меч на плечо и с наслаждением вслушался в глухой скрежет металла.
Не успел эльф отойти и на десяток шагов, как голову резко пронзила боль, и в ушах зазвенел сталью голос самого Морддиса. Все это время он следил за разговором двух рыцарей смерти, и стало понятно, почему Освальд так немногословен. Однако лич был далеко, он едва мог дотянуться до этого места, а потому тратил на это вторжение в разум слишком много сил. Он был разозлен.
«Фулгрим! Ты должен пойти с ним. Он что-то задумал, я это чувствую. Что-то против нас… против Плети. Иди и сделай то, что должно!»
«Ну и что? Не думаю, что один старик сможет что-то сделать Плети, а если попытается, то я его убью,» спокойно отозвался Фулгрим, но все же остановился.
«Может, мне прямо сейчас его и убить? Чтобы не тратить время попусту, у меня еще есть планы на вечер.»
Голос Морддиса замолчал. Постепенно стало казаться, что он уже убрался из головы Фулгрима, но через несколько минут заговорил снова — и на этот раз голос был уставшим.
«Не знаю, в чем дело. Никогда раньше не видел таких дефектов в созданиях. Я думал, что все исправил, но, похоже, из-за сильной деформации души его стало сложнее контролировать. Потому что и контролировать там больше нечего. Какие-то странные новообразования в… впрочем, тебе это знать не нужно, все равно не поймешь. Не некромант. Исправлять его уже нет никакого смысла, ему осталось недолго. Если хочешь, можешь прервать его страдания. Если нет, проследи за ним. Я не хочу, чтобы наша армия развалилась, так и не начав действовать.»
На этом голос резво покинул разум эльфа, оставив после себя тянущую пустоту и отзвуки предыдущей боли. Морддис больше не мог говорить с ним, он и так истратил слишком много сил на эту беседу. Рыцари находились на границе его ментального взора, и очень скоро пересекут ее, и тогда… тогда невозможно будет узнать, что задумал Освальд и его «дитя».
Фулгрим лишь кивнул, хотя прекрасно знал, что Морддис его не увидит. Меч со свистом рассек воздух, и эльф резко развернулся к Освальду:
— Впервые в жизни буду убивать прокаженного и всеми брошенного человека, — он усмехнулся, полыхнув глазами. — Какая радость, — после чего быстро помчался прямо на мужчину, взмахивая мечом и опуская его на голову рыцаря смерти. Из груди рвался звериный рык, который означал лишь то, что эльф проголодался или соскучился по охоте на разумных существ.
Без единого звука — впрочем, издавать их у Освальда все равно не получалось, за исключением низкого рычания, — рыцарь смерти поднялся на ноги и одним движением толкнул Дару за свою спину. Меч был нацелен точно в его грудь, но он видел траекторию движения оружия так же ясно, как отсветы солнечных лучей на поверхности воды. Так предсказуемо и так… Он не закончил свою мысль, лениво ползущую в остатках мозга немертвого, и легко уклонился от удара, отбив лезвие рукой в латном доспехе. Его глаз вновь уставился на Фулгрима, на этот раз — с состраданием. Или с чем-то вроде него.
«Ты все еще следуешь ЕГО приказам…»
В разуме эльфа послышался глухой смешок, словно эхо.
«Раб».
Однако эльф не прожил бы так долго, если бы надеялся победить опытного врага одним мощным ударом. Тело немертвого изогнулось, и клинок взмыл вверх. Острие целилось точно в грудь Освальда и летело туда с жадностью, и желанием пробить человека насквозь.
«И в смерти я буду служить истинному королю».

Клинок с хрустом вонзился прямо в грудь Освальда, пробивая саронитовые доспехи, как нож прорезает масло. Меч эльфа прошил его тело насквозь и вышел из спины, покрытый чем-то вроде полупрозрачной слизи.
«Ты слышишь голос фальшивого короля. Время Плети…»
Освальд стоял так, будто прирос к земле, будто он был частью этой земли. Он даже не пошатнулся, подняв руку и положив ее на клинок Фулгрима. Этот удар был ему не страшен. Ведь его сердце давно вырезали из груди.
«…прошло.»
Стальная хватка на лезвии меча усилилась, и одним рывком вытащила меч из груди Освальда. Он сделал шаг назад, и только тогда потянулся к собственному оружию, медленно вытаскивая его из ножен. Меч хищно блеснул чернотой и кровью, и руны на нем вспыхнули красным.
Дардаса резво отбежала назад, подальше от опасности двух схватившихся рыцарей смерти, присела на землю и внимательно наблюдала за поединком, что-то тихонько шепча себе под нос и шевеля пальцами в сплетении заклинания.
«Ты просто трус, если говоришь это, Оззи,» эльф хищно облизнулся, после того как отпрыгнул назад, взмахивая клинком. Темные капли крови наполнили воздух и с тихим звуком оросили землю.
«Иди сюда и докажи мне, что я не прав,» глаза длинноухого мертвеца полыхнули огнем, а лезвие его меча принялось покрываться тонким слоем льда.
Снова тихий смешок в голове эльфа.
«Я вернулся к Искателю Душ лишь для того, чтобы меня исправили. Он не смог этого сделать. И ты все еще веришь ему. Веришь, что ему удастся то, что не удалось Королю. Ты глупец, Фулгрим. Прочь с дороги.»
Со свистом меч рассек воздух и остановился. Освальд стоял перед эльфом, слишком высокий для человека, и спокойно смотрел на своего собрата в посмертии. Тот заметил, что рана на груди рыцаря смерти затягивается, и его тело окутывает едва заметная дымка. Дара… Дара была целительницей. Вот зачем он таскал ее повсюду с собой. С нею вместе он был непобедим.
Меч Освальда покрылся крошечными искрами, а затем занялся пламенем. Будучи при жизни огненным магом, он не забыл своих навыков и теперь. Цепи, опутывающие сознание и душу его, ослабели, а затем в один пронзительно-оглушающий момент лопнули. Он был свободен. Он всегда был свободен, но только сейчас окончательно порвал связь со своим создателем.
«Он сможет вернуть Короля, и тогда мы увидим, кто из нас глупец. Но ты этого уже не увидишь, Оззи,»Фулгриму было абсолютно плевать, есть у Освальда личный целитель или нет, фанатичная вера с успехом заменяла эльфу все на свете. Он медленно двинулся навстречу Освальду, однако подходить к нему вплотную явно не собирался, сохраняя дистанцию.
Только тишина была ему ответом. Освальд шагнул вперед, поднимая огромный двуручный меч, охваченный огнем, и опустил его на эльфа. Ледяной и пламенный мечи со звоном столкнулись, порождая волну искр и осколков льда, разлетевшихся во все стороны, и грохот, напоминающий отзвуки грома. Спокойствие горного озера отступило, оставив после себя место лишь для холодной ненависти и равнодушия, презрения и неутолимого голода, терзающего обоих рыцарей смерти. Только голод этот был для них общим. Жажда насилия, крови, власти, жажда убить, выдавить жизнь из другого. Вот только жизни не было в них, а потому их сражение было таким же яростным и бессмысленным, как бой ветра и воды на поверхности озера.
При очередном замахе Фулгрим внезапно сорвался с места, нырнул под руку Освальда и с размаху врезался наплечником в его грудь. После этого Фулгрим рванул к Даре, хищно скаля зубы и быстро делая длинный выпад прямо в голову девушки.
С таким же успехом он мог бы врезаться в скалу. Доспех от такого удара вмялся в грудь, но Освальд даже не покачнулся. Мгновенно поняв, что задумал ледяной эльф, он развернулся и бросился за ним, одним прыжком достигнув Дардасы и отшвырнув ее не слишком вежливо в сторону. Эльфийка отлетела на несколько метров и приземлилась с глухим стоном, подняв тучи пыли и песка. Освальд же, оказавшись прямо перед Фулгримом, опустил голову и низко зарычал. Это был единственный звук, который он мог издать физически. Словно древний дикий зверь, который поселился где-то у него внутри, горловой рык вибрировал и отдавался эхом в горной долине.
Только теперь во взгляде Андерфелса вспыхнула ненависть.
Этот эльф покусился на единственное существо, которое было ему так или иначе дорого.
Меч эльфа вновь вонзился в плоть Освальда, на этот раз в плечо, скользнул по кости и связкам, разрубив их напополам. Но боли рыцарь не чувствовал. Только то, как левая рука неожиданно обмякла и стала плохо слушаться. Но это его не особенно волновало. Он мог действовать и одной рукой – меч для него казался легким, словно был частью его тела. Пламя лизнуло доспехи Фулгрима, и безымянный клинок, выкованный на замену Неутолимому, с тихим хрустом погрузился в живот эльфа.
«И это все, что может великий Андерфелс?» смешок эльфа проник в разум Освальда. Меч человека мгновенно покрылся толстым слоем льда, и вытащить его из тела Фулгрим не представлялось возможным.
«Никто не помешает мне вернуть Короля, никто, даже ты,»Фулгрим выронил свой меч и схватил Андерфелса за плечи, притягивая его к себе, чтобы жадно вцепиться в его горло. Острые зубы вонзились в податливое мясо, с громким хрустом вырывая из него порядочный кусок, чтобы потом опять вцепиться в нежную шею. Эльф не чувствовал боли, только мимолетное ощущение опасности, однако такие раны не были для него новостью. Руны на его теле полыхали голубым светом, и лед, который стал частью рыцаря смерти, надежно защищал своего хозяина от повторной смерти.
Освальд не отреагировал на то, как зубы эльфа рвали его горло. Такое уже бывало… он никак не мог вспомнить, где и когда. Совсем недавно. Что-то острое, длинное, пронзающее его шею до самого подбородка. Он помнил испуганные глаза загнанной крысы на лице молодой девушки. Она лишь защищала свою жизнь. А Фулгрим… что защищал он? Почему он сопротивляется?
Рука рыцаря крепче сжала рукоятку клинка, и тот вспыхнул кровью и огнем, растапливая охвативший его лед. Резко провернув клинок, Андерфелс рывком вытащил его из тела эльфа, занятого отрыванием кусков кожи и плоти от его шеи, а затем отпихнул его от себя сапогом, взмахнув мечом и воткнув лезвие в землю.
«Эта битва бессмысленна.»
Ветер коснулся его кожи там, где она не была прикрыта маской, и обнаженной плоти на шее. Теперь сквозь раны можно было легко разглядеть горло и сухие, пустые вены. Слизь капала на землю, отдаваясь запахом земли и железа.
Раны на теле Освальда начали схватываться. Работа Дары была видна невооруженным глазом, но исправить его почти перерубленное плечо было делом гораздо более сложным и требующим времени.
«Даже с одной рукой я все равно сильнее тебя.»
Он говорил спокойно, равнодушно, без тени иронии или высокомерия. Просто констатировал факт. Приближение к смерти действительно давало ему новые силы, будто насмехаясь над его существованием. Будто дразня его могуществом, которое скоро отнимет разум и превратит его в непреодолимую машину смерти, слишком тупую и безмозглую, чтобы думать. В конце концов, он будет уничтожен. Но не сейчас.
Не сейчас…
«Это ты так думаешь, Оззи, но так ли считает она?» Эльф рухнул на землю и облизнул губы. Одна его рука была направленна в сторону Дары и, когда Освальд наконец-то обратил на это внимание, она сжалась в кулак. Десятки ледяных игл вонзились в тело девушки, прошивая ее, словно горячий нож масло. Кровь медленно вытекала из тела длинноухого немертвого, но это могло подождать. Дикий смех вырывался из горла Фулгрима, когда он смотрел в глаза Андерфелса.
Она упала. Конечно, она упала, и ее мертвое тело пронзила холодная невыносимая боль. Дардаса пыталась бороться с ней. Целую секунду она боролась, даже не удивляясь, откуда в ней вдруг появились силы, ради чего она должна сдерживать так отчаянно рвущийся из горла крик, что позволило ей всего на миг поднять голову и посмотреть на обидчика с рвущей все ее существо звериной яростью? Но причина была, причина только что сжимала ее холодное белое плечо, но миг прошел — и эльфийка проиграла. Она закричала так, будто была еще живой, будто кровь, теперь заливающая землю, еще двигалась по слипшимся венам, будто это нервы по-прежнему давали ей способность думать и чувствовать, а не бездушная магия. Будто то, что она кусала и царапала землю, как-то облегчит ее муки, будто то, что она извивалась, достанет иглы из каждой клеточки ее тела. Мертвая не знала, как делать правильно. Поэтому она кричала.
«Дара...»
Легкий полу-шепот, полу-вздох прозвучал в ее сознании, пронесся тихим шорохом опадающих листьев. В нем не было жалости, только разочарование. Она была так слаба — после перерождения прошло так мало времени, и если сейчас ее существование оборвется, хозяин будет недоволен. Она не может умереть. Она не может подвести его.
А эльф все хохотал, лежа на земле и глядя на Освальда. Тот молча, впрочем, говорить что-либо даже с помощью телепатии ему не хотелось, подошел к своему противнику и одним резким движением вырвал меч из его руки. Единственный глаз его вперился в лицо Фулгрима, холодный и ничего не выражающий. Ни боли. Ни сожалений. Ничего.
Фулгрим не сопротивлялся Освальду, он свое дело сделал. Меч покинул его руку, но эльф так же не собирался умирать. Живот был пробит насквозь, но руны надежно хранили хозяина от повторной смерти, хотя их сияние стало немного слабее.
— Ты проиграл, Оззи, как и любой, кто против возвращения Короля, — глаза мертвого рыцаря полыхали голубым огнем, а тонкие губы были изогнуты в дикой ухмылке.
Тот только смотрел на него, не произнося ни слова. Он не намеревался больше говорить с эльфом. Фулгрим выполнял приказы Морддиса, того, кто разговаривал голосом фальшивого Короля и не мог вернуть настоящего. Теперь Андерфелс это понимал. Но какоедело до Плети тому, кто слишком мертв, чтобы задумываться? Слишком пуст, чтобы чувствовать хоть что-то, кроме безотчетного, непобедимого, несоизмеримого ни с чем желания вновь найти то, что потерял когда-то давно?
Меч Фулгрима несколько секунд покоился в руках человека, а затем тот крутанул его в воздухе, и острие остановилось в нескольких сантиметрах от хозяина.
"Не ходи за мной."
А потом опустилось. Острое лезвие пронзило доспехи и тело Фулгрима, с хирургической точностью прибив его к земле, словно огромным гвоздем. Широкая кромка меча впилась в землю с такой силой, что вытащить ее снова было делом весьма и весьма нелегким. Близость к смерти давала свои преимущества, и чем ближе к ней подступал Освальд, чем ближе подбиралось кровавое бешенство и безумие, тем больше переполняла его сила.
Нет. Иглы, пронзающие ее тело, не могли нанести столько боли. Но один единственный удар что-то оборвал внутри мертвой. Удар звука. Удар слова. Ни один крик не может нанести столько боли. Ни одна слеза не жгла Дардасу так сильно, даже при жизни. Но только это разочарование. На миг эльфийке показалось, что она могла бы вынести боль даже сильнее, если бы знала, что она тогда не услышит этого разочарования в его голосе.
Поэтому она тут же замолчала. Не полностью, правда, хрипы до сих пор вырывались из ее спавшихся легких, а тело сводили судороги. Но она не хотела. Не хотела больше слышать этого разочарования.
Она двигалась очень медленно, она ползла вперед, хрипя и негромко воя, сотрясаемая дрожью.
— Я... тебя... Это ты... ты виноват... ТЫ! — завопила она, подпрыгнув к Фулгриму и, приземлившись на ломаные конечности, упала, потом снова поднялась. Медленно, очень медленно встала на ноги и вонзила в эльфа дикий взгляд желтых глаз. Ее все еще колотящиеся руки потянулись к обидчику.
— ЭТО ТЫ ВИНОВАТ!
Эльф захрипел, однако не так, как если бы Освальд проткнул его своим мечом. У эльфа и Оскверненного, так он назвал свой клинок, была своя, особенная связь, которая была у любого рыцаря смерти со своим мечом. Фулгрим осторожно обхватил рукоять меча и потянул его вверх. Чужой меч вряд ли так легко покинул бы тело немертвого, но его собственный меч, казалось, жил своей жизнью. Темно-синим вспыхнули руны на его лезвии, и он с необыкновенной легкостью потянулся вслед за рукой своего хозяина.
— Виноват твой дружок, принцесса, только он, — прошептал эльф, бросив взгляд на Дару.
«Мы уходим, Дара. Оставь его.»
Освальд уже стоял позади них, держа немертвого коня за уздечку и глядя на освободившегося Фулгрима. Конечно, он и не рассчитывал, что меч удержит его надолго. Но эльф был ранен и слаб, и теперь вряд ли бросится в бой на свою верную смерть. Андерфелс не хотел убивать его, но если Фулгрим встанет на пути, то умрет.
Вскочив на коня, рыцарь подъехал к эльфийке и протянул ей руку, словно приглашая уйти отсюда вместе с ним. Уйти навсегда, и никогда больше не возвращаться.
Объяснять что-то эльфийке сейчас было бесполезно, она как будто сошла с ума. Пухлые губы приоткрылись, обнажив зубы и сделав лицо Дардасы уродливой гримасой, белые пальцы рванули вперед, обхватив руки Фулгрима и попытавшись толкнуть меч обратно, но, конечно же, абсолютно тщетно. Но его приказ заставил разжаться мертвые ладони и отскочить эльфийку назад. Она пятилась, смотря на эльфа с нескрываемой злостью, пятилась, пока не нащупала его руку и не сжала ее очень крепко.
Меч покинул тело Фулгрима, и эльф поднялся на ноги. Темная кровь стекала вниз, капая на мертвую землю.
— Вернись назад, — спокойно произнес немертвый. Не дожидаясь реакции Освальда, он шагнул вперед, поднимая меч. Его глаза полыхали фанатичным огнем. Он не такой, как остальные рыцари смерти, он всегда был готов расстаться с жизнью ради своего Короля и уж точно был готов сделать это, если видел угрозу его возвращению. Однако Андерфелс недооценивал силу своего противника, и это могло дорого ему стоить.
Стальная, покрытая черно-белой эмалью маска ничего не выражала. Ни радости, ни раздражения, ни ненависти. Можно было подумать, что Андерфелс давно перестал быть чем-то хоть сколько-нибудь разумным, превратившись в механический остов. Но это было не так. Дара это знала — и, кроме нее, не знал никто. Им не нужно было знать, насколько жива еще его душа. И она перерождалась — так же, как когда-то переродилась эльфийка, испустив последний вздох под ритуальным ножом. Осторожно подняв эльфийку за руку, он посадил ее впереди себя. Ей не было больно. Мертвые не испытывают боль. А для рыцаря она весила не больше пушинки — или старой тряпичной куклы.
«Нет.»
Темно-фиолетовая рука возникла позади Освальда и Дардасы, после чего молниеносно устремилась к Андерфелсу и сомкнулась на его шее. Резко дернув назад, она сбросила его на землю и потащила к Фулгриму, который уже поднимал свой меч одной рукой, другой управляя заклинанием. Это было трудно, особенно с раной, но он справился, его вера была сильнее, чем любая рана.
«Я сказал, вернись!»
Резкий удар о землю мог бы вышибить дух из кого угодно, но Освальд не издал ни звука. Его протащило по земле, словно труп, пожухлые травинки запутывались в волосах и застревали в острых выступающих частях доспеха. На какое-то мгновение показалось, что хватка смерти убила его — настолько безжизненным и недвижным казался рыцарь смерти. Но в следующую же секунду он с неожиданной быстротой поднялся на ноги. Меч оказался в его руке, вспыхнув красным. Красные же блики поползли вверх, сначала на ладонь, а потом и по всей руке. Кровь наполнила рыцаря новой силой, кровь тех, кого он убил — и новой жизнью. Кровь лилась по мертвым венам, заставляя его тело содрогаться, алые капли побежали по подбородку, вытекая из-под маски, стекая из прорезей для глаз. Если бы это увидел кто-то живой, то почувствовал бы подкатывающую к горлу тошноту.
Но живых здесь не было.
Меч Освальда медленно поднялся, и, опустив голову и орошая брызгами живой крови желтую траву и землю под ногами, рыцарь двинулся к Фулгриму.
— Давай же, иди сюда, — тихо шептал эльф, который теперь мог держать меч двумя руками. Его глаза были устремлены к Освальду, но сам он не двигался, поджидая удобного момента, чтобы закончить то, что он начал.
Дара вскрикнула, в тот же момент спрыгнула с мертвого жеребца и приземлилась на ноги, едва их не вывхнув. Мертвая рванула назад изо всех сил, она чувствовала, что нужно делать, нужно только представить... сконцентрироваться...
Всю свою ярость и боль она направила на обидчика, надеясь, что это сработает. Но кто бы мог подумать, что Свет, всю жизнь оберегавший ее, обернется против нее самой? Золотистые искры заплясали на руках Дардасы, обжигая их так, будто кисти сунули в пылающий горн, но эльфийка терпела. Поток Света направился в Фулгрима, точно таран, и ударил эльфа в живот.
Этого эльф не ожидал, золотистый поток света отбросил его назад, но меч он не выронил, продолжая сжимать его. Сил подняться не было, он лежал на земле, в луже собственной крови, и готовился умереть.
А высокая фигура Освальда все приближалась. Неотвратимо и медленно, как лавина, неостановимая, всесокрушающая. Меч поднялся, на мгновение повиснув в ставшем вдруг густым и удушающим воздухе, а затем опустился. Ровно и точно на шею Фулгрима.
Где-то внизу рванулась ввысь с ветвей стая птиц, напуганная тем, что невозможно объяснись, колотя крыльями по воздуху и устремляясь подальше от этого места в горах. Поверхность горного озера пошла рябью, искажая отражения солнечных лучей и тени подводных водорослей.
«Идем.»

Освальд посадил Дардасу на коня, снова направляясь к обрыву. Фулгрим больше не представлял опасности... пока. Конечно, Морддис сможет воскресить его. У старого лича всегда были пути отхода, и для каждого из своих самых ценных солдат он создавал филактерии, дабы вернуть душу погибшего в этот мир. Но поиски нового тела или восстановление старого займут у него слишком много времени. Слишком долго, чтобы успеть вновь найти Андерфелса и послать за ним.
Резко развернув коня, Освальд галопом помчался к краю скал, туда, где долина с одной стороны обрывалась вниз, в Чумные Земли. Мгновение ока — взвилась черная тень, редкая грива лошади обнажила протершуюся шкуру и проступающие сквозь нее кости вперемешку со сгнившими внутренностями, и всадник исчез. Провалился в туман, покрывающий Чумные Земли, скрывающий от взгляда любого, посмевшего вторгнуться сюда. Лошадь камнем упала с обрыва, не издавая ни звука. Молчаливая... как и ее повелитель.
Они летели сквозь туман целую вечность. Будто повисли в воздухе, а ветер развевал волосы Андерфелса, редкие и наполовину выпавшие. Лошадь с громким хрустом приземлилась на землю, упав на колени, но тут же поднялась. Падение даже с такой высоты было для нее не страшнее прыжка с невысокого холма. Вокруг простирались редкие леса Чумных Земель. И, что самое странное — они больше не ощущали присутствия Морддиса. Здесь кончались его владения. Они были свободы.
Дардасе до сих пор было больно, но она не произносила ни звука, только сопела тихо. Мертвая сжала обожженными руками гриву скакуна. Эльфийка повернула голову, заглядывая под его маску, в единственный глаз. Правая рука легла на его закованный в металл локоть и, как ни странно, болеть стала меньше.
— Куда мы? — спросила девчонка. В сущности, ей было все равно. Но холодный голос захотелось услышать еще раз.Эльфийке начинала нравиться эта поездка — так быстро лошадь не несла ее еще никогда. Впервые в смерти ее губы тронула улыбка, а, когда скакун совершил свой отчаянный прыжок, Дара даже хихикнула. Мертвая оглядывалась по сторонам, цепляясь за его руку, ей даже хотелось, чтобы эти скачки не закончились никогда.
Но ожидания ее не оправдались. Освальд не хотел разговаривать. Не сейчас – когда за спиной остался холодный обезглавленный труп того, кто когда-то был ему братом в посмертии. Тем, кто служил истинному Королю Мертвых, но был слишком слеп, чтобы отличить подделку от настоящего. Андерфелсу было жаль его… если он еще мог испытывать жалость. Эльф напоминал самого Освальда, тогда, когда он был счастлив, служа Королю и не задумываясь ни о целях, ни о способах, ни о смысле. Да, слышать голос в своем разуме, направляющий, поддерживающий и указующий, было величайшим счастьем, которое только мог испытать любой немертвый. А теперь он был один.
Один… навсегда.
И смерть на мягких лапах подкрадывалась все ближе и ближе, и он уже слышал за спиной ее тяжелое дыхание.
Тонкие руки Дары обняли его, выдернув из этого мрачного транса, в который рыцарь впадал все чаще и чаще. Тусклый светящийся глаз посмотрел на нее, устало и безразлично.
«Искать.»
Она посмотрела на рыцаря со страхом и озабоченностью, склонила набок голову, приоткрыла в немом удивлении губы. Мертвячка сильнее вцепилась в его руку, чуть развернулась и таки смогла приобнять его вокруг груди, прижалась очень крепко, почти отчаянно, зажмурилась в страхе. Эльфийка не произнесла ни слова, но предчувствие внутри нее подсказывало, что впереди ее ждет что-то очень плохое. Дардаса попыталась отогнать от себя эту мысль, приподняла голову и посмотрела в единственный его глаз устало и смиренно, почти жалобно. Затем девчонка отпустила создателя, снова отвернулась и крепко вцепилась пальцами в гриву коня смерти, опустив голову и глядя в землю. Словно размышляла о чем-то.
Остаток пути они ехали молча. Мертвая лошадь ступала размеренно и плавно, не издавая ни звука, только ковер из опавших листьев и пожелтевшей травы тихонько шелестел под копытами коня. Солнце клонилось к закату. Скоро им придется ехать сквозь темноту ночи, которая в этих краях была опасной для любого живого, осмелившегося ступить сюда. Но не для них. Они были здесь своими – двое существ, таких же высохших и пожухших душ, медленно превращающихся в ничто.
Наконец конь остановился, и Освальд медленно спустился на землю, без лишних слов стаскивая эльфийку вниз. Они оказались в небольшом лесу, а вниз по склону холма поблескивало в вечерних сумерках небольшое мутное озеро, заросшее осокой и камышом. Откуда-то со стороны воды подул ветер, донося до мертвецов отдаленный, едва различимый запах крови.
«Уже близко…»
Андерфелс прислонился к стволу огромной ели, не отрывая взгляда от озера. Через несколько минут у берега замерцал слабый огонек – кто-то развел костер. Такая беспечность… но им, живым, позволительно было наслаждаться своей маленькой победой сегодня. Они были счастливы – и пусть. Пусть последние часы их жизни будут такими, каких никогда не будет у рыцаря смерти.
— Что это там? — с любопытством протянула Дардаса, осторожно выглядывая из-за ели. — Огонек... — промурлыкала она и закачалась из стороны в сторону, будто слыша только ей одной понятную музыку. — Там кто-то е-е-есть... — девчонка почему-то хихикнула, продолжая раскачиваться, как морская водоросль. — Наверное, им сейчас так горячо у этого огня... Как ты думаешь? Горячо? — мертвячка снова захихикала. — А вокруг, может быть, та-а-ак холодно... А им горячо! Горячо! — Дардаса капризно топнула ножкой.
Освальд не слушал этот бесконечный поток сознания. Дардасе не обязательно было говорить вслух – ведь ее создатель без труда читал ее мысли. Но они были бессмысленны, плыли медленным потоком по реке безумия, пронзавшей все существо ее. Рука рыцаря медленно, неосознанно поднялась к груди и прижалась к тому месту, где когда-то было его мертвое сердце. А теперь на тонкой бледной коже проступал ужасный, отвратительный шрам, зашитый кое-как простой сапожной дратвой. В конце концов, мертвым не нужна красота. И им не больно.
Ведь так?
Кто-то из этих людей, отдыхающих у костра, излучал слабый, едва заметный свет. По крайней мере, Андерфелс его чувствовал – огонек свечи посреди нескончаемого холодного мрака. Рыцаря тянуло к нему, он жаждал прикоснуться к этому огоньку, почувствовать, как он обжигает ледяную плоть и обрывки умирающей души. Может быть, тьма Андерфелса поглотит этот жалкий отблеск, растворит в себе без остатка, а может…
Мысль оборвалась, как и многое другое. Как жизнь, которую он собирался отобрать.
«Будь осторожна. Нельзя допустить, чтобы тебя снова ранили. Служители Света сильны, мы должны убить их по одному».
— М-м? — Дардаса снова повернулась к создателю и любопытно склонила набок голову. — Как? — мурлыкнула она, все еще раскачиваясь, как травинка на ветру, потом попрыгала на месте от нетерпения, опустив голову и с любопытством разглядывая свои белые ступни. Налюбовавшись на ноги, она села на землю, совершенно забыв и про костер, и про живых вокруг него, и начала разглядывать свои руки, ощупала уши, личико, шею и плечи, будто первый раз в жизни видела свое тело. Так продолжалось до тех пор, пока неосторожный палец не вошел в рану на ее груди.
— Ой... — удивленно обронила Дардаса, поднесла окровавленный палец к губам и внимательно осмотрела его, потом прикусила и стала посасывать. — Невкусно... — все так же удивленно заключила она.
Послышался тяжелый вздох, и рядом с ней сел создатель. Взяв ее за руку, он заставил мертвую посмотреть на Освальда.
«Дара. Залечи свои раны. А когда закончишь, я скажу тебе, что делать…»
Порыв ветра отбросил упавшие на белую маску волосы. Было холодно и сыро, но мертвым было все равно. Ночная роса оседала на доспехах рыцаря смерти, туман крошечными каплями поблескивал на металлической поверхности маски. Лицо Освальда приблизилось к эльфийке, и теперь он смотрел прямо ей в глаза. Она не смела не повиноваться его приказам. Да и не хотела.
Эльфийка склонила набок голову, внимательно рассматривая единственный глаз создателя. Ее губы, казалось, тронула едва заметная улыбка, но тут же погасла. Белые пальцы мертвячки потянулась к рыцарю, осторожно схватили прядь его волос, любопытно пощупали их, затем скользнули на маску и потрогали росу, выступившую на ней, как капли пота. Мервячка и ее на вкус попробовала.
— Тоже невкусно, — разочарованно протянула она, явно не совсем понимая, что для нее теперь все должно быть пресным. — Мне больно будет, — спокойно сказала она, прикрыла глаза и расслабилась, пытаясь, как и прежде, при жизни, найти Свет внутри себя, дотянуться до него. В последнее время это стало труднее, но через некоторое время жрица призвала целительную силу. По лицу Дардасы пробежали болезненные морщины, она засопела от обжигающей боли, пронзившей все ее тело, напряглась и стиснула воробьиными пальчиками руку рыцаря смерти. Каждый укол на ее теле запылал изнури, засветился, постепенно затягиваясь. Чтобы исцелиться, девчонке понадобилось не больше минуты, но, даже когда все осталось позади, она морщилась, сопела и цеплялась за холодную мертвую ладонь.
— Так? — она приоткрыла глаза.
Рука Освальда, пусть и в доспехах, осторожно скользнула по щеке эльфийки. Будто проверяла, все ли раны зажили. Или просто хотела коснуться ее.
«Тебе всегда будет больно.»
Он поднялся, оглядевшись, огромная, почти двухметровая фигура высилась посреди леса, недвижная и спокойная, как дерево. Запах живой крови дразнил, но нужно было выжидать. Рано или поздно один из них забредет подальше от остальных, и тогда…
Он потряс головой. Холод пробирался цепкими пальцами под доспехи, но не находил живого тепла. Если бы кто-то сейчас прикоснулся к коже рыцаря смерти, то ощутил бы, что она почти заледенела. Должно быть, там, у костра, было тепло. До его ушей донесся отдаленный смех, и Освальд напряженно сжал кулаки. Инстинкт побуждал его броситься вперед, голод болью резанул по сознанию, но он давно уже научился терпеть. Раньше голод был плетью, подстегивавшей его к новым и новым убийствам, но теперь превратился всего лишь в рутину. В то, к чему привыкаешь, как человек привыкает дышать. А вот Дара… она была другой. Ей еще предстоит увидеть все то, что принесло для нее посмертие. Но Андерфелсу не было жаль ее. Эльфийка была полезна, и поэтому он не возражал против того, что она все время ходила за ним по пятам. Когда же окончательная смерть заберет его душу, она будет свободна. Она заслуживала свободы, которой никогда не было у него.
Она останется одна. И может быть, найдет то, чего не сможет отыскать Освальд. Найдет то, чему он не может дать объяснения, то, что он забыл — это воспоминание было вырвано из его памяти, безжалостно и грубо, но именно поэтому тени этого воспоминания все еще жили. Воспоминания о глухом стуке сердца, навеки погребенного в мертвой плоти.
Дардаса сидела, с интересом смотря на него сверху вниз, склоняла голову так и эдак, будто видела своего создателя первый раз в жизни. Безумная улыбка тронула губы мертвячки, она снова закрыла глаза и наклонилась вперед, уткнувшись лбом в ноги рыцаря смерти, посидела так немного, будто успокаивала прикосновением холодного металла головную боль, а потом еще и обняла его колени руками. Ей удалось подавить свои тревоги, заглушить их лживой надеждой, и на личике эльфийки застыло очень редкое для мертвых чувство — безмятежность. Глупая, она так и не захотела понять и принять правду.
Где-то за горизонтом в очередной раз умерло солнце, и победившая тьма опустилась на лес, затягивая его белым саваном тумана. Вечерней росы, похожей на слезы, стало больше, деревья вокруг застыли то ли в молитве, то ли в минуте молчания, слушая далекий вой ветра, затянувшего свой привычный реквием.
Ведь именно эта полумертвая природа знала лучше всех: когда-то всему наступит конец.

 

Поздний вечер в Чумных Землях — время тумана, мрака и тишины. Время, когда даже ветер стихает, а на поверхности воды можно разглядеть отражение серого, затянутого тучами неба. Время, когда тихая ночь приближается осторожно, как кошка, ступая мягкими лапами по жесткой, потрескавшейся земле. Время приходящей тоски и отступающего света. Когда даже сам воздух наполняется тяжелым, удушающим запахом земли и пожухшей травы.
Но сейчас, здесь, у берега крошечного озера на границе с горной цепью тишина и мрак отступили, сдавшись перед яркими бликами костра. Искры россыпью огоньков брызгали в стороны от потрескивающих поленьев, огонь освещал молодые, радостные лица. Новобранцы Серебряного Авангарда, вышедшие в свой первый патруль, знали о том, что недавно произошло у деревушки Дарроушир. Целый отряд вырезали несколько дней назад, и убийц до сих пор не нашли. Они-то считали, что во всем виноваты стаи чумных псов да нетопырей, но начальство зачем-то послало в разведку опытных ветеранов Третьей Войны да каких-то рыцарей смерти из Акеруса, прибывших со стороны Длани Тира. Но настроение вечернего привала не могло испортить даже это — новобранцы все как один считали, что уж кто-кто, а они точно не падут жертвой каких-то оскверненных животных. Не для того учились, не для того семь потов с них сошло во время тренировок, не для того проводили они долгие часы и дни в часовне, молясь о благословении света.
— Эй, Шери, подай-ка фляжку. Да поживей, что ты там копаешься, как будто первый раз? — гаркнул, ничуть не стесняясь, молодой парень. Пацан еще, молоко на губах не обсохло, н уже горел желанием доказать всем и вся, что он готов сражаться с тьмой. Блестящие доспехи, светлая шевелюра да горящие мальчишеским азартом глаза выдавали в нем это желание. Его меч должен был покрыться кровью врагов — и ему даже удалось вступить в бой сегодня, порубив несколько безмозглых зомби на куски. А сейчас он и его друзья наслаждались заслуженным отдыхом у теплого пламени костра. В Землях было прохладно, но не так морозно, как в Нордсколе. И все равно ночью ветер стихал, и становилось зябко. Солнце уже почти закатилось за вершины гор, покрытых редколесьем и жесткими, острыми колючками кустарников. Где-то за облаками, как огромный провал, похожий на пустую глазницу, парил некрополь. Но об этом не знал никто, кроме тех, кто сейчас рыскал в округе в поисках легкой жертвы. И уж тем более об этом не знали зеленые новобранцы, которым от дешевого вина уже ударило в голову.
— Да вот твой самогон, подавись, Марк, — фыркнула девушка-эльфийка, сунув пареньку под нос фляжку с дурно пахнущей, вязкой, полупрозрачной жидкостью. Сама она не слишком одобряла всю эту затею с привалом у озера, но другого выбора не было, да и ее сотоварищи все как один согласились на это, проигнорировав протест хрупкой на вид, тонкой, как тростинка, эльфийки-жрицы.
Темнело быстро. В этой части Чумных Земель ночь подкрадывалась незаметно, но быстро, и теперь совершила свой решающий прыжок, накрыв своих жертв непроглядной темнотой, и лишь тусклые оранжевые лучи от костра выхватывали из тьмы отдаленные силуэты редких деревьев. Слева от Марка сидел еще один парень, чуть постарше, с коротко подстриженными черными волосами и пронзительно-серыми глазами. Он молчал, только изредка издавал резкие, взлаивающие звуки, когда смеялся. За эту особенность его прозвали Шакалом, а его настоящее имя уже все давно позабыли.
— Эй, а ты чего молчишь? — привычно подшутил Марк над черноволосым, протягивая ему фляжку после того, как сделал из нее пару больших глотков и утер губы рукавом. Паладины уже успели снять доспехи и сложить их рядом с воткнутыми в землю мечами. Оружие они держали поближе, чтобы в случае чего сразу успеть дотянуться и отразить атаку. Спать в доспехах ни один человек в здравом уме не стал бы. А что касалось зомби и диких животных — огонь держал их на расстоянии, да и вряд ли они стали бы приближаться к тесной компании воинов. Все ж какие-никакие, а мозги у них были, пусть и изрядно подпорченные чумой.
Черноволосый паладин молча кивнул и принял самогон из рук своего товарища, но пить не стал, а только вертел фляжку в руках, задумчиво разглядывая ее, словно диковинку. Девушка-жрица взяла длинную ветку и пошевелила угли. Еще одна россыпь искр осветила ее лицо, и несколько горячих частиц попали на ее руку.
— Ой, — тихонько вскрикнула она, отдергивая руку, скорее чтобы немножко покрасоваться перед парнями, нежели чем от боли. Привычка терпеть боль и не обращать на нее внимания, черпать из нее силы сражаться еще яростнее была вложена в каждого служителя Авангарда еще в начальных тренировках. Эльфийка картинно поднесла запястье к губам и, подув на него, сделала недовольное лицо. — Ну почему все время я? Бездельники. Только и знаете, что самогон дешевый пить.
— Ладно тебе, Лиэн, — примиряющий голос Марка звучал громче всех, и стало понятно, что и выпил он тоже больше всех. Все-таки был повод отпраздновать — целый десяток зомби за сегодня упокоил, и кому какая разница, что те сами на меч бросались? Просто куски вонючего тухнущего мяса. Теперь на его коленях лежал заляпанный чем-то дурно пахнущим и черным, и Марк старательно оттирал промасленной тряпкой лезвие от остатков зомби.
— Не ладно. Надоели уже, — надула губы эльфийка по имени Лиэн и отвернулась, кутаясь в плащ. Она всем своим видом показывала, что разговор продолжать не имеет никакого желания. Ее посох лежал в опасной близости к огню, но она прекрасно знала, что никакого вреда оружию Света от костра не будет. Поэтому она, развернувшись, принялась искать в рюкзаке что-нибудь съестное помимо солонины, яблок да черствого хлеба. Найдя кусок сыра, Лиэн удовлетворенно хмыкнула и принялась резать его складным ножом.
— А вообще, я думаю, зря мы сюда пришли, — внезапно подал голос Шакал, который по праву считался самым опытным, старшим, а значит, и умным. В отряде он выполнял роль щитоносца, хотя его каплевидный щит сейчас валялся там же, где и доспехи, и парень остался в одной рубахе и штанах, заправленных в высокие подбитые кованным железом сапоги.
— И с чего это ты вдруг струсил? — подначил его Марк, метнув на сотоварища взгляд, полный задора и пьяного веселья.
— С того, что тебе хватит уже пить, — пробурчал черноволосый и сунул полупустую флягу в карман, подальше от блондина. Тот с неудовольствием поморщился, но спорить не стал, все-таки не так давно он на своей шкуре испытал, как хорошо у Шакала поставлен удар в челюсть. На скуле до сих пор был виден пожелтевший, старый, но не менее внушительный синяк. Крякнув, Марк поднялся, едва не свалившись в костер, но успел схватиться за плечо своего товарища и удержать равновесие. Тот фыркнул и отпихнул от себя пьянчугу, предусмотрительно подальше от костра.
— Схожу, проветрюсь, — пробормотал блондин, проводя пятерней по волосам и растрепывая их так, что стал походить на болотное чудовище. Этот факт не укрылся от гордо молчавшейЛиэн, и та прыснула со смеху. Смех был веселый, задорный, заразительный, и через мгновение своим резким взлаивающим смехом разразился и Шакал. Марк же, обиженный на весь мир и на то, что его после сегодняшнего подвига не уважают и не уделяют должного внимания, развернулся и нетвердой походкой направился к ближайшему лесу.
— Эй, герой, меч-то возьми. Твое пьяное тело никому не охота потом по лесам искать да по кускам собирать.
Одними губами произнеся пару ласковых в адрес друзей, блондин вытащил из земли воткнутый в нее полуторный меч, отряхнул от комков грязи и желтой травы и, сунув в ножны, направился своей дорогой.

 

Настроение вечера было подпорчено. Марк удалился в сторону зарослей кривобоких ёлок под дружеские смешки и мрачный хруст собственных армейских сапог. Только когда огонёк костра почти перестал маячить через густой подлесок, он нашёл удобное место и, отодвинув за спину меч, расстегнул ширинку.
Тишина тут была еще более заметной и давящей, когда ее уже не сглаживали тихие разговоры в крошечном лагере, разбитом у гор. Со стороны озера подул легкий ветерок, как ни странно, свежий и прохладный, пошевеливший раскинувшиеся, словно лапки паука, еловые ветки. Пахло хвоей, водой и почему-то гарью. Не поленьями в костре, а именно гарью — будто недалеко разразился пожар, и теперь остались только угли, да и те давно перестали тлеть.
Шелест ветвей навевал странные ассоциации. Казалось, что огромный, невидимый зверь осторожно пробирается через чащу, поближе к людям, идет на свет и на запах крови, неловко задевая вершины деревьев и едва слышно шелестя осыпавшейся хвоей.
Чувство чьего-то присутствия здесь было куда заметнее, чем у костра. Ночь была живой — и сегодня она как будто обрела собственную волю, с интересом, граничащим с равнодушием, следя за вторгшимися в ее владения чужаками. Небо было затянуто темными облаками, сквозь которые не было видно ни луны, ни звезд. Огромный серо-черный простор, так и грозивший разразиться громом и молнией, рухнуть на головы живых разъяренной бурей, но пока что было тихо.
Марк уже успел пожалеть, что забрался так далеко по естественной надобности. Что-то нехорошее было рядом, совсем близко. Буравило спину тяжёлым взглядом, невольно заставляя тревожно оглядываться по сторонам. Уродливые стволы казались замершими во мраке чудищами, и воин Света вдруг почувствовал себя сопливым пацаном, будто не было долгих лет упорных тренировок, походов и битв, прощаний с друзьями, танцев на острие смерти... Только маленький одинокий ребёнок. И ночь.
— Ну что, ссать будем или глазки строить? — Марк попробовал пошутить вслух, чтобы разогнать наваждение.
Как только его голос затих, странно громкий в этом царстве тишины и едва слышных звуков, как до ушей паладина донесся отдаленный голос. Будто кто-то звал его. Он не мог разобрать слов, но голос был высокий, вроде даже походил на женский, но очень, очень тихий и слабый. Напрягая слух, он сумел разобрать лишь одно слово.
«Помогите…»
И снова тишина. Не послышалось ли ему? В голове стоят туман и звон, но теперь опьянение отошло на второй план, давая дорогу отточенным навыкам и инстинктам. Кто-то звал на помощь — там, в глубине чащи, за хищно оскалившимися иголками лапами елей. Кто-то шептал на последнем издыхании, возможно, умирал, но еще с надеждой продолжал повторять одно и то же, снова и снова. Помогите. Помогите…
Рывок ветра растрепал волосы блондина, заглушив отдаленный шепот. Почему-то по коже прошелся мороз. Захотелось вернуться к костру, снова достать флягу и сделать пару глотков самогона, забыть о том, что он только что слышал и никогда, никому не рассказывать.
Ломясь через кусты как сбесившийся медведь, Марк кинулся обратно к костру. Когда он всего-то через минуту вырвался в пятно света, то на нём лица не было.
— Ребята, скорее. Там... Кто-то есть. Нужна помощь.
И, выхватив клинок, ринулся обратно. Как бы ни было страшно, но он не мог бросить в этой ночи никого. Иначе к чему клятвы и присяги? Чему и зачем молиться после? Зачем жить?
Он бежал по собственным следам, слыша только бешеный стук крови в ушах и, отголоском в памяти, задыхающийся шёпот, зовущий его. Где это место? Ни беса ни разобрать.
— Эй, кто здесь?! — голос звучал до того глухо и непривычно, что сердце воина невольно сжалось. Он и сам не заметил, как лес затопил озёрный туман. — Держитесь! Я иду!
— Эй, эй, постой! — крикнул Шакал, вскакивая на ноги и поспешно хватая щит и меч. Он выглядел абсолютно сбитым с толку. Будучи опытнее своих товарищей, он чувствовал ответственность за них, а еще за то, что они делали. Ну, если Марк допился до такой степени, что ему уже голоса мерещатся… Выругавшись, паладин бросился за ним, тяжело и громко топая по ковру из примятой пожухшей травы. Эльфийка снова фыркнула. Мальчишки. Им лишь бы чем-нибудь себя занять. Но оставаться одной у костра она не хотела, а поэтому, лениво потянувшись, пошла за ними. Посох она оставила в лагере — все равно вряд ли там что-то серьезное. Шакал просто слишком много слухов слышал о последних убийствах в Чумных Землях да придал им слишком уж большое значение. Смерть была тут настолько обыденной, настолько впиталась в землю, в воздух и в воду, что уже никого не удивляла. К ней относились, как к чему-то самому собой разумеющемуся, как к каждодневной рутине. Кто-то погибал на полевых заданиях, кто-то приходил, новобранцев всегда хватало. Лиэн вспомнила, как сама впервые пришла в Авангард — молодая, совсем еще зеленая эльфийка, которую и всерьез-то никто не воспринимал. Самодовольная улыбка тронула ее тонкие губы. Уже через пару недель ее уважали — пусть она была жрицей, но жрицей своевольной, суровой, капризной и себе на уме. Друзей у нее почти и не завелось, за исключением Марка и Шакала, да и те, похоже, клюнули только на ее внешность и навыки целителя, пропустив мимо ушей рассказы о ее скверном характере. Впрочем, это было уже кое-что. Парни нравились ей, хотя жрица всеми силами старалась этого не показывать. Солнце, да она сама с трудом в это верила. Людишки. Всегда такие беспечные, всегда такие поспешные и глупые.
Ее шаги были почти неслышными, в отличие от топота Шакала.
— Марк! Куда ты рванул, чтоб тебя…
Резко остановившись, черноволосый паладин огляделся. Кажется, что крики, шум, топот и возня трех авангардовцев спугнули наползающую со всех сторон тишину. Даже ветер поутих. Туман полз по земле, словно эфемерные щупальца озерного чудовища, холодя кожу и заставляя зябко поеживаться. Куда делся этот малец?
Только что позади топал и ломал ветки Шакал. А теперь — тишина. Туман спрятал все звуки под сырым тяжёлым одеялом, а теперь тянул призрачные пальцы, пробираясь под стёганку. Стало зябко. Но Марк только крепче сжал рукоять. "Свет, всеблагой и всесильный, разгони тьму, зажги душу негасимым пламенем,"— губы привычно шептали молитву, но сомнение уже пустило ростки. В этом царстве промозглого мрака неоткуда взяться огню и свету, и он, жалкий человечишка, тут лишний. "Лишшшшшний,"— зашелестели вдруг еловые лапы. Они покачивались сами собой, без единого дуновения ветерка. Парня прошиб холодный пот. "...десницей твоею став, отрину ложное во имя благих деяний..." — гимн оборвался, дальнейшие слова утратили всякий смысл, как детская считалка, которую от скуки повторяешь сто раз. Затем Марк снова услышал тонкий срывающийся крик: "Помогите!" И не сразу понял, что кричит он сам.
Шакал резко остановился, завертел головой. Лиэн чуть не врезалась ему в спину, отпрыгнув за долю секунды до столкновения и неловко покачнувшись — под ногу подвернулся выпирающий из земли корень. Зашипев от злости, девушка пнула несчастное дерево.

— Ты ничего вот только что не слышала? Вроде кто-то кричал.
— Тебе послышалось. Вы что, сговорились все? — недовольно пробормотала Лиэн, отряхивая мантию от осыпавшихся на нее сухих иголок. — Марк просто пьян, белочку поймал, вот и бегает тут, кричит о каких-то голосах…
— Я видел Марка пьяным. И сейчас он был трезв. — Резкий и низкий голос Шакала заставил жрицу замолчать. Он нечасто так разговаривал с ней. Он вообще не слишком разговорчив был, но сейчас он был напуган. Это чувствовалось так же ясно, как и холодные прикосновения тумана на щиколотках эльфийки.
— Пойдем поищем его? — предложила она уже куда менее ядовитым тоном, озираясь в поисках хоть чего-то, что можно было бы истолковать как ориентир. Но ели и сосны обступали со всех сторон, как мрачные кривые тени, тянущие к ней пальцы-ветви, сухие и мертвые. Как здесь вообще еще что-то могло расти? Друиды постарались или… дело было совсем в другом? Жуткое место. А ведь на закате им казалось, что лучше для лагеря места не найти — озеро, горы, лесок поблизости. Словно заманивало их, одурманивало, усыпляло это место. И только ночью показало свои зубы.
— Держись рядом. Если ты права, наткнемся на него, не успев и глазом моргнуть. А если нет…
— Наткнемся на его труп. Пошли.
Лиэн деловито подтянула поясок на мантии, уже жалея, что не взяла посоха. Впрочем, читать заклинания она могла и без него. Шакал постарался идти потише, но его массивная фигура все равно задевала ветки, недовольно шелестящие в ответ на присутствие живых. Возвращаться и облачаться в доспехи времени не было — если Марк и правда в беде, то драгоценные секунды могли стоить ему жизни.
А в это время лицо Марка, белое от ужаса, с расширенными глазами, казалось, вот-вот готово было превратиться в маску смерти. Перед ним на небольшой прогалине, на упавшем гнилом дереве, перекинувшемся через небольшой ручей, сидела тонкая фигурка. Эльфийка. Похожая на Лиэн, но слишком худая. Кожа да кости, будто не кормили с окончания Третьей войны. Бледная, как смерть, только глаза зияют черными провалами на пергаментной коже. Длинные ресницы, пухлые губы делали ее почти что красивой, но в остальном зрелище было пугающее.
— Помоги мне, пожалуйста, — она протянула руку к Марку, и ее пальцы задрожали, готовые рассыпаться пылью от малейшего дуновения ветерка. На глазах выступили слезы. Черные провалы глаз неподвижно уставились на паладина, не отрываясь, затягивая в себя.
Как зачарованный, воин сделал шаг. Ещё один. Липкий ужас, казалось, отступил прочь, даже стало чуточку теплее. "Вот она, живая. Должно быть, подвернула ногу и очень напугана. И какая красивая... А я-то, дурак, меч достал", — правая рука разжалась, выпуская оружие, и потянулась к эльфийке. Освящённый клинок без стука упал на толстый ковёр жухлой хвои и тут же ушёл в землю по самоенавершие. Будто его и не было.
На губах эльфийки появилась улыбка. Добрая, почти что ласковая улыбка. Ее руки обвили паладина за шею и притянули к себе, обнимая, прижимая к хрупкому, почти невесомому телу. Тонкие пальцы нежно поглаживали растрепанные светлые волосы с запутавшимися в них иголками. Потусторонний шепот сорвался с этих бледных, синюшных губ, змеей вползая в разум Марка.
— Спасибо… Останься со мной… Останься с нами… Навсегда. Мой милый… хороший… живой…
От нее дохнуло холодом. Могильным холодом, вползавшим под одежду и цепко впивавшимся в кожу мириадами крошечных иголок. Тихий смех послышался над ухом парня, разносясь эхом меж деревьев. И что-то еще. Что-то жуткое, ужасное, настолько чуждое, что оно казалось совсем не принадлежащим ни к одному из известных миров, казалось, смотрело прямо ему в спину. Смотрело голодными глазами.
Туман поднимался над землей. Белесая дымка глотала тени и фигуры, превращая их в размытые бледные подобия самих себя и оседая росой на волосах паладина.
— Только... мне надо друзей предупредить. Они волнуются, — пробормотал он, прижимаясь к этим ледяным губам в отчаянном, умоляющем поцелуе. Марка обдало замогильным тленом, но воин не чуял его, готовый совершить любое безумство, лишь бы не оглянуться назад, туда, где его караулило что-то жуткое, бесформенное и безымянное.
Улыбка померкла так же быстро и неуловимо, как и появилась. Тонкие руки с неожиданной силой оттолкнули паладина от эльфийки, так, что он упал в неглубокий ручей. Воды в нем было разве что по колено, и негромкий всплеск порвал странную иллюзию, гипноз, заклинание, туманящее разум Марка. Эльфийка встала, покачнулась, будто на сильном ветру, и посмотрела на парня сверху вниз. Лицо ее выражало отчаяние.
— Предатель… — прошелестело в ветвях темных елей, зашумело в листве осин. Предатель. Недостойный. Лжец. Обвиняющий перст мертвеца указывал на него, как острие меча, ранил до крови сердце и душу. Эльфийка медленно перевела взгляд бездонных черных глаз куда-то за спину растерянному человеку, и губы ее приоткрылись.
— Ты…
В тот же миг Марк ясно почувствовал, что за ним стоит нечто. То самое нечто, что медленно подкрадывалось к нему из чащи, пока он смотрел, как зачарованный, на этот призрак красоты и нежности. То чужое существо, одно присутствие которого, словно вышедшее из берегов озеро, заполняло все вокруг неизмеримой, нечеловеческой болью, страхом, отчаянием, холодом, сковывало по рукам и ногам незримыми цепями безразличия и апатии.
Боком воин начал выползать из воды. Руки проваливались в ил, и, казалось, подземные корни сами хватают его за пальцы. Чёрный ленивый поток мгновенно выпил все силы до капли, Марк уже не пытался встать, только тщетно нашаривал обронённый меч. Ручей стал для него той рекой, что души переходят вброд на пути к царству теней.
Вдруг он ясно и отчётливо понял, что это конец. Отчаяние предало ему сил, и, поднимаясь навстречу древнему страху, он закричал что было сил:
— Шакал, Ли! Бегите! — и прохрипел на выдохе, стискивая зубы: — Я задер-...
Последнее слово договорить он не успел. Только поднявшись на ноги, он почувствовал, как голову его сдавливает ледяными пальцами. Холодные руки, закованные в саронит с острыми краями, впивающимися в кожу. Нечеловеческая сила, которая могла раздавить его череп, но вместо этого только медленно сжимала. Марк увидел красное. Красная пелена застилала глаза, мутила взор, и фигура мертвой эльфийки расплывалась, будто она и вправду была призраком. Тот, кто стоял за его спиной, не дышал. Он вообще не издавал никаких звуков. От него не исходило холода. Только это странное давящее ощущение пустоты. А еще боль. Что-то отвратительно хрустнуло, осколок черепа прорезал кожу, и по шее побежали горячие капли крови.
Улыбка снова появилась на лице эльфийки, и она прикрыла глаза, сцепив руки перед собой и запрокинув голову к небу. Резкий высокий смех пронзил тишину, резанув по ушам болью. Она смеялась — она, чудовище, мертвое порождение кошмара. Но она не шла ни в какое сравнение с тем, который медленно сжимал череп Марка.
— Я хочу его, — прошелестела эльфийка, медленно подбираясь к умирающему паладину. Облизнула губы, протянула к нему руку, коснулась окровавленной щеки. Чуть склонила голову к плечу, с любопытством глядя в его наполненные агонией глаза. Она будто не шла, а плыла в этом тумане, бесплотная и прекрасная.
— Нет, пожалуйста... — уже умирая, Марк видел темнеющим взором, сейчас произойдёт нечто отвратительное. Это не он шептал, его душа умоляла о смерти, не в силах вынести чудовищного надругательства над самой сутью любви.
Что-то сильно толкнуло его вперед, и он бессильно рухнул лицом в грязь на берегу ручейка. Кровь быстро вытекала из пробитого черепа, впитывалась в землю, бежала тоненькими струйками в воду, окрашивая ее в темно-красный, кружась замысловатыми узорами в густой воде и уносясь вместе с потоком в сторону озера. Эльфийка присела рядом с умирающим и заботливо откинула окровавленные волосы с лица, прикасаясь к нему холодными пальцами. Улыбка ее становилась все шире и шире, так, что уже походила на оскал. Острые зубы сверкнули в темноте, она наклонилась к шее человека, замерла на секунду, а потом впилась в податливую плоть.
Зубы-иглы вошли под кожу легко, почти неощутимо. А потом мертвая рванула, отрывая от шеи длинный, влажный кусок. Ей нужно было питаться. А ведь паладин был с ней так добр, он обнял ее, он поцеловал ее мертвые губы. Дара хотела его, хотела полностью и целиком. Хотела поглотить его, урча и мурлыкая от удовольствия, закрыв красивые черные глаза. Окровавленные губы, окровавленный подбородок. Кровь и сгустки чего-то черного стекали по ее лицу и падали на землю.
Алая жидкость толчками выходила из разорванной шеи, заливала лесной покров, жёлтый, в седых проплешинах лишайника. Стекала и смешивалась с водой, устремляясь к гостеприимному озеру вместе с жизнью Марка. Он медленно завалился на бок.
Тишина вновь воцарилась на земле, когда-то принадлежащей Плети. Эльфийка и существо из другого мира растворились в тумане. Больше здесь ничего не было. Вода смывала кровь, унося ее дальше, растворяя в себе, чуть шевеля мертвое тело паладина. Скоро и его не будет. Придут те, кто лакомиться объедками, оставшимися от убийц. Обглодают до костей, а кости растащат стервятники да чумные псы. Смерть была здесь обыденной. Сегодня и всегда.

 

— Я точно что-то слышал, — сплюнул Шакал, хмуря кустистые брови. Они плутали в тумане уже битых полчаса, и никаких следов Марка. Он просто растворился, пропал, сгинул в ночи. Ох, правильно он не хотел разбивать тут лагерь, надо было идти дальше, дойти до лагеря Авангарда, там побезопаснее…
— Я тоже, — голос Лиэн дрогнул. Она уже не была такой самоуверенной и теперь нервно сжимала в руке один конец пояса на своей мантии, чем жутко раздражала и так разозленного и напуганного паладина. — Кажется, он звал нас. Я плохо расслышала.
Шакал даже спорить не стал — чуткие уши эльфийки куда лучше слышали, чем его собственные. Он в ярости пнул торчавший из земли трухлявый пень и сел на землю.
— Если будем продолжать плутать, только еще больше заблудимся. Нам нужен план.
— Знаешь, Йорлейф, — жрица впервые назвала его по имени, — у меня такое чувство, что с Марком случилось что-то очень нехорошее. И мы уже ничем не сможем ему помочь. Нам надо вернуться на дорогу и бежать в сторону лагеря без остановки, пока не достигнем спасительных стен. За снаряжением вернёмся на рассвете, — подрастеряв остатки высокомерия, она была необыкновенно серьёзна.
Черноволосый паладин провел пятерней по волосам, подстриженным ежиком, и повернул голову к своей напарнице. Глаза его полыхнули сталью.
— Ты что, правда, предлагаешь просто уйти? Бросить его тут? А если Марк еще жив? Ты сможешь жить, зная, что бросила его умирать? Я — нет. И Свет нам этого не простит.
За спорами с Лиэн он забыл, что нужно следить за окрестностями. Да и немудрено — все тут выглядело таким одинаково-бледным, покрытым дымкой, пахнущей стоячей водой и илом. Со стороны леса вышла одинокая белая фигурка девушки. Замерла, глядя на двух живых, чуть склонив голову набок, будто с любопытством. Ее лицо было вымазано чем-то красным, красное пропитывало верхнюю часть ее белого, изорванного платья. Руки ее были сложены за спиной. Сама невинность… если бы не россыпь красных брызг, пятнающая ее белое, призрачное существо. Если бы не эти глаза, похожие на ямы для трупов.
— Э… смотри, Лиэн, — Шакал внезапно замер и повернул голову, глядя куда-то за спину эльфийки расширенными от удивления глазами, но страха в них не было. Скорее, он не мог понять, что видит. Откуда она тут взялась? Она — та, кого побежал спасать Марк? Тогда где он сам… и чья это кровь?!
У Шакала в этот момент был взгляд безумца. А то, что отражалось в его глазах...
— Не смотри на неё! — горло сдавила невидимая рука, Лиэн сорвалась на визг. Тяжело, невыносимо медленно, будто против воли, она подняла тоненькую руку и хлестнула командира по щеке, разбивая наваждение.
Тот потряс головой, будто прогоняя туман. Странно, но раньше с ним такого не случалось. Эльфийка на вершине небольшого холма, у кромки чащи, захихикала высоким голоском и вынула что-то из-за спины, положила на землю и аккуратно пнула изящной ножкой. Что-то, похожее на камень, быстро скатилось по склону, чуть подпрыгивая на вывороченных корнях, и остановилось в пяти метрах от Лиэн. Оторванная голова.
— Марк… — неверящим, охрипшим голосом прошептал Шакал, с трудом различив знакомые светлые волосы, слипшиеся от крови, и открытые в немом вопросе глаза. — Ты… тварь!
Меч и щит мгновенно оказались в его руках, и откуда-то из глубины груди вырвалось почти звериное рычание. Ярость исказила лицо паладина, ярость и ненависть, несвойственные его обычно спокойной, апатичной, молчаливой натуре. Он готов был броситься вперед в слепую атаку, резать, рубить, кромсать это существо.
А эльфийка только улыбалась, прикрывая рот окровавленной рукой. Словно смеялась над ними.
Яркое сияние между ладоней Лиэн озарило поляну во всем её поражающем уродстве. Нежить не страшшила её, эльфийку и служительницу Света. -— Прочь, мерзость! -— сияющее копьё пронзило вампиршу навылет в то самое место, где под окровавленным саваном скрывалось небьющееся сердце.
Огонь пронзил душу Дардасы, но боль эта была сладка. Она раскинула руки и дико, безумно засмеялась, встала на цыпочки, будто вот-вот взлетит.
— А я тоже так умею! — весело выкрикнула она и закружилась, будто в бесплотном, безумном танце. Всполохи Света затанцевали на ее ладонях, возвращая страдание и наслаждение одновременно, однако отвечать той же монетой мертвая не спешила, а только с любопытной улыбкой смотрела в лица чужаков.
Шакал тем временем на месте не стоял. Заорав, что есть силы, он бросился вперед, к этому... существу, которое теперь ясно представало перед глазами. Уродливая, неестественная внешность, острые зубы, провалы глаз, длинные волосы, напоминающие об утопленницах. Пелена и морок спали с глаз, и теперь всем было ясно, что эльфийка эта не имеет никакого отношения к миру живых.
А крик паладина звенел в ушах. Это был отчаянный, яростный вопль, не боевой клич, а звериный вой. Протест против окружившего их безумия. Последняя попытка удержать рассудок на грани пропасти.
— Ну давай! Давай поиграем! — хихикала эльфийка, все еще танцуя на месте, не убегая и не приближаясь. — Давай поиграем в жизнь! Теперь ты видишь, что вся твоя жизнь — такая же пелена, как и мое очарование? О, да, иди ко мне, вой, как зверь, потому что ты и есть зверь под маской человека! Как и вы все! — Волны Света ощупывали ее истощенное тело и, когда человек оказался совсем близко, она направила их на него, громко, безумно хохоча.
Теперь он ясно видел глаза. Они были желтыми, не черными — и горели потусторонним огнем, обжигая раскаленным безумием. Шакал отступил, закрывшись щитом, но удар эльфийки все-таки настиг его — и заставил пошатнуться. Но не для того были все тренировки, не для того он годами учился не отступать в сражении со злом, чтобы трусливо сбежать сейчас. Не для того он вызвался сопроводить Лиэн и Марка в этом патруле, чтобы бросить их на смерть. Ярость выплеснулась из глаз паладина, заставляя идти вперед, шатаясь, словно против сильного ветра, но все-таки вперед. Выставив щит и меч, словно он шел в одиночку против армии умертвий.
— Осторожно! — крикнула эльфийка-жрица, поднимая руки и готовясь прочитать заклинание, защищающее ее товарища от ударов невидимым щитом. Ее губы приоткрылись, и первые слова молитвы к Свету уже сорвались с них, когда мощный удар откуда-то сзади выбил из нее дух. Ли задохнулась, когда твердая непоколебимость земли врезалась в ее правый бок, пронзив его болью. Что-то хрустнуло — сломалось несколько ребер, но девушка подавила в себе крик.
Мертвячка это увидела, и громкий, торжествующий, почти радостный хохот разорвал запылавший Светом лес. Эльфийка отходила назад, все еще поддерживая поток и глядя ядовито-желтыми глазами в глаза паладина.
— Вы слепы. Вы не умеете видеть, — продолжала разглагольствовать она. — За своей спиной вы видите лишь смерть. Именно поэтому вы и найдете ее сегодня, — поток Света прервался. Девчонка вытянула к человеку руки, будто хотела его обнять, такого дорогого и желанного. — Ну, давай же. Иди ко мне. Позволь мне в последний раз утешить тебя. Видишь, какая я хорошая? — громкий, визгливый хохот снова пронзил все вокруг, отражаясь от деревьев жутким потусторонним эхом.
— Ли?.. — паладин обернулся, услышав приглушенный стон. Жрица лежала на земле, пытаясь подняться, а сквозь тонкую ткань мантии проступало и расплывалось кровавое пятно. Дрожащей рукой она прижималась к сломанным ребрам, и Шакал понял, что это было наказание. Наказание за попытку сопротивления силам, которые ни он, ни кто-либо другой не могли понять.
А за скорчившейся на земле фигуркой Лиэн он увидел другую — высокую и темную. Оно стояло в тени, и только отблески почти угасшего костра выхватывали ползущие по доспехам тени. Сначала Шакалу показалось, что это статуя — ожившая статуя, пробужденная злой магией и присланная по их души. Потому что у статуи не было лица.
А потом оно двинулось. Медленно, как будто нехотя. Паладин почти услышал скрип, с каким двигаются старые механизмы, давно не смазанные и не пущенные в работу. Нет, это была вовсе не статуя, это был рыцарь смерти, пусть даже совсем не похожий ни на что, виденное Шакалом раньше. В тех, кто жил в Акерусе, оставалось хоть что-то человеческое.
Лиэн всхлипнула, когда неловко пошевелилась и осколки сломанных ребер вонзились в ее плоть. Упав обратно на землю, она перевернулась на спину и посмотрела в небо. Ни луны, ни звезд… одна сплошная черно-серая пелена. И что-то голубовато-белое, сияющее, холодное приближалось к ее лицу.

Протяжный вопль пронзил тишину, заставив паладина отпрянуть в ужасе. Нет, он не мог отдать Ли на растерзание этому чудовищу, просто не мог! Страх терзал его сердце, но желание отомстить за Марка и спасти эльфийку оказалось сильнее. Повернувшись спиной к мертвячке, он бросился на рыцаря смерти, уже в прыжке замахиваясь мечом.
Неестественное, металлическое лицо дернулось вверх, и глаз существа уставился на Йорлейфа, разом выбивая из него желание приближаться. Но слишком поздно. Мгновение ока — и в руках монстра оказался огромный, чудовищный двуручный меч, приглашающее сверкнувший кровавым светом.
Когда лезвие меча вошло в живот человека, он уже знал, что проиграл.
А Дардаса все хихикала и улыбалась, наблюдая за происходящим. В ее глазах читался восторг и, едва оба противника были повержены, она запрыгала на месте, захлопала в ладоши и бегом направилась к создателю.
— Видишь, я же предупреждала! — ее полное безумного озорства лицо выросло рядом с лицом паладина, костлявые руки с белой пергаментной кожей почти ласково обняли его вокруг груди и потянулись к ране, мертвые пальцы вошли внутрь, ощупали разорванную плоть. Ладони эльфийки наполнились кровью, поднялись выше, оставляя на груди и шее человека кровавые разводы и остановившись только у его подбородка. — А теперь пей.
Никого не спрашивая, наполненные кровью руки намертво прижались к губам паладина.
Тот хотел было закричать, но не смог. Лишь вытаращенные в выражении животного ужаса глаза, не отрываясь, глядели на свою мучительницу.
— Йорлейф… — простонала Лиэн, снова пытаясь подняться, чтобы хоть как-то помочь своему другу. Она знала, что ослабела. Кровь толчками вытекала из раны на боку, а острый обломок ребра, прорезавший кожу, больно царапал пальцы руки, которой жрица пыталась зажать рану. Она слабела с каждой минутой, теряя кровь, теряя силы. Но Свет… он не мог покинуть своих детей. Просто не мог. Разлепив пересохшие бледные губы, Ли попыталась прочитать исцеляющее заклинание.
Только для того, чтобы еще один мощный удар не заставил ее замолчать. На этот раз удар пришелся прямо в лицо — разбивая губы в кровавое месиво. Жрица захлебнулась собственной кровью, собственным криком. Из прекрасных изумрудных глаз покатились крупные горячие капли слез. Неужели это конец? Неужели они умрут вот так, вдали от родных и близких, в месте, забытом самим Солнцем? Несправедливо.
А меч над ней уже поднимался, медленно, мучительно медленно. Лиэн покорно ждала последнего удара холодной стали, что должно было прервать ее жизнь и вместе с ней невыносимую боль. Но меч все не опускался.
Черно-белое искусственное лицо не выражало ничего. Рыцарь смерти чуть склонил голову, будто в немом вопросе, и посмотрел на свою жертву. Он колебался.
Эльфийка в последнем отчаянном жесте защиты закрыла лицо руками, тихо всхлипывая. Кричать уже не было сил. Горло саднило, будто в него насыпали песка, все лицо горело от боли, бок пронзала тысяча иголок, сердце неслось вскачь в бешеном ритме.
Дардаса яростно зарычала, мигом позабыв о человеке, и прыжком рыси приблизилась к жрице. Мертвячка села на живот эльфийки, прижав ногами ее руки, своим весом вдавила сломанные ребра в нежные легкие, схватила с земли ближайший камень и с диким, полным ненависти криком ударила им женщину по лицу. А потом еще раз. И еще. Сумасшедшая не пыталась убить жертву, но каждый ее удар уродовал лицо Лиэн, а Дара все била и била, превращая кожу в лоскуты, обнажая мышцы и покрывая землю мокрыми пятнами. Саван эльфийки довольно быстро пропитался брызгами теплой крови, но она никак не останавливалась.
— Получи! Получи! Получи! — выкрикивала жрица, другой рукой пытаясь выдрать волосы поверженной или разорвать ее одежду.
Когда ее рука с окровавленным, покрытым чем-то черным камнем поднялась вверх для очередного удара по умирающей жертве, запястье перехватила чья-то цепкая хватка. Освальд посмотрел на Дардасу и покачал головой. А затем легко, будто тряпичную куклу отшвырнул в сторону, склонившись над кроваво-красным месивом, когда-то бывшим лицом Лиэн.
Пальцы осторожно прикоснулись к ее лбу, словно что-то ища. Догорающая искорка жизни еще теплилась в хрупком, пусть и изуродованном, но прекрасном теле. Один глаз несчастной вытек, а второй был затянут сеткой красных прожилок и затуманен приближающейся агонией. Она смотрела прямо на Освальда, но страха больше не было. Была лишь мольба.
Не она…
Рыцарь смерти резко выпрямился, даже не взглянув в сторону Дардасы, чье сознание хлестко и больно пронзил приказ не приближаться, и снова сжал рукоять меча. Обида. Ярость. Непонимание. Жрица попыталась было отползти, но клинок просвистел в воздухе, и она упала набок, мешком заваливаясь на спину. Ее руки остались лежать на земле, пропитанной алой кровью.
А меч все свистел в воздухе, все опускался на ее измученное тело, снова и снова, рассекая плоть, кости и жилы, словно не встречал на своем пути никакого сопротивления. Наконец рыцарь убрал меч за спину и наклонился к мертвой Лиэн, почти ласково убирая волосы с ее лица. Пусть. Он найдет то, что ищет, даже если придется потратить на это все оставшееся у него время. Рука в латной перчатке резко воткнулась в грудь эльфийки и вытащила наружу ее мертвое сердце. А затем швырнула его в сторону Дары.
Ее глаза расширились в изумлении и страхе, Дара снова превратилась в животное, медленно ползая на четвереньках вокруг создателя и его жертвы. Попытка последней уползти была встречена агрессивным рычанием, но первый же взмах меча все вернул на свои места. Эльфийка захохотала, запрокидывая голову вверх, упала на спину, сопровождая каждый удар металла об агонизирующее тело радостным возгласом и громкими хлопками в ладоши. Мертвячка медленно встала, когда уже остановившееся сердце упало к ее ногам, посмотрела на орган, яростно завопила и ударила по нему ногой, втаптывая в хвою, устилающую землю. После девчонка наклонилась, подняла с земли исколотое еловыми иголками сердце и жадно вцепилась в него зубами, отрывая куски и глотая их так, будто впервые в жизни видела еду. Еще не запекшаяся кровь текла по бумажно-белому телу Дардасы, окончательно превращая белый саван в пурпурное одеяние.
Он смотрел, как она пожирает плоть живых, смотрел, не отрывая взгляда. Сам он не мог сделать этого — маска надежно закрывала его лицо. Никто не видел ухмылки, змеящейся по его губам при виде этого чудовищного зрелища. Но никому и не нужно было видеть. Для внешнего мира он перестал быть даже отдаленно похожим на человека.
Когда эльфийка закончила, рыцарь смерти приблизился к ней и резко поднял ее лицо вверх, схватив за окровавленный подбородок.
«Никогда не вмешивайся, если тебе не приказывают. Поняла?»
Слова прозвучали жестко и холодно, но всего через мгновение рука рыцаря смерти, та самая, которая вырвала сердце несчастной живой, медленно провела по волосам Дары. Будто погладила.
Мертвячка чуть склонила голову набок, со знакомым любопытством и беспечностью глядя в прорези на маске рыцаря смерти, сыто прикрыла глаза и едва заметно улыбнулась, когда его рука коснулась ее волос. Девчонка кивнула, показывая, что поняла, схватила воробьиными пальчиками запястье создателя и стала слизывать с его перчатки кровь, блаженно закрыв глаза и урча. Эльфийка очистила его руку очень тщательно, не оставив ни единой алой капли, а потом крепко вцепилась в запястье мертвеца, гладя своей белой щекой его ладонь.
Йорлейф был еще жив. Он смотрел, беспомощный и слабый, как они убивают Лиэн, и ничего не мог сделать. Кровь вытекала из раны в животе, но он все еще мог отомстить за убийство своих друзей. Свет не покинул его. Медленно, стараясь не шуметь, он взял меч, который выронил в ходе битвы, крепко сжал рукоять и, подобравшись к рыцарю смерти сзади, резко взмахнул оружием.
— Сдохни, тварь! — выкрикнул он из последних сил, вонзая лезвие в спину убийцы.
Освальд пошатнулся. Из-под края маски, с подбородка стекала полупрозрачная слизь. Меч пробил доспехи и воткнулся глубоко в его плоть, заставляя рухнуть вперед, прямо на Дардасу, сбивая ее с ног и пригвождая к земле. Ни единого звука не издал рыцарь, а Йорлейф тяжело рухнул на колени, тщетно пытаясь зажать рану в животе руками. Но он уже знал, что побежден. И это был его последний удар.
Дардаса вскрикнула от неожиданности, когда тело рыцаря смерти навалилось на нее, выставила вперед руки, но тяжелый металл пригвоздил ее к земле, заставив каждую косточку жалобно молить о пощаде. Эльфийка пыталась было выползти, но Андерфелс действительно был слишком тяжел. В конце концов, ей удалось высвободить одну руку и нащупать рану.
— Бо-о-ольно будет... — жалобно проныла она, вцепившись пальцами в клинок и с силой толкнув его. Острые лезвия глубоко вонзились в ладонь, коснулись костей, девчонка заорала от напряжения, но все же смогла вытянуть меч, попутно сделав рану Андерфелса еще ужаснее. Впервые в смерти ей было страшно, едва ли не так же, как при жизни, и это мешало сосредоточтиться. Эльфийка зажмурилась, сконцентрировалась и... ничего. Она взвыла от отчаяния и вцепилась пальцами в рану создателя, пачкая их в вязкой полупрозрачной субстанции. Отдышалась, чуть успокоилась... и попробовала еще раз.
На этот раз Свет пришел на ее зов, чистый и ослепительно яркий, как при жизни. Запылала вся рука, будто заживо погруженная в кипяток, Дара не удержалась и глухо застонала. Но ее старания принесли свои плоды: раны, в том числе и ее собственные, быстро затягивались. Наконец, все закончилось, и эльфийка прижала обожженную руку к своей груди, шипя и морщась от боли.
— Пожалуйста... пожалуйста, дай мне его разорвать! — умоляла девчонка, слабо постукивая пальцами по маске Андерфелса, там, где находилась его щека, будто приводила в чувство.
Тот некоторое время лежал без движения, а затем пошевелился, чуть приподнявшись и освободив Дару от своего веса. Он посмотрел на нее сверху вниз, опираясь руками о землю, и кивнул. Маска его была запачкана в крови, земле и вязкой слизи, текущей по венам немертвого. Встав, он, пошатываясь, отошел в сторону и привалился к стволу дерева. Меч валялся рядом на земле, покрытый все той же слизью, но уже не представлявший никакой угрозы.
Глаза Шакала расширились, когда он услышал последнюю фразу мертвой эльфийки. И тогда он пожалел, что до меча уже не дотянуться — тогда он сам прервал бы свою жизнь, только бы не видеть эти хищные нечеловеческие желтые глаза.
Она подвигала плечом, ставя вывихнутый сустав на место, и, едва убедилась, что больше ничто ей не мешает, тут же, с места, рванула на обидчика и прыгнула ему на грудь. Весила Дардаса немного, но вкупе с яростью и бешеной мертвецкой скоростью она смогла повалить паладина на спину. Ее ноги безжалостно сжались на его плечах, парализуя руки человека, а мертвые холодные пальцы уперлись в шею человека, запрокидывая его голову вверх. Дичайший крик ярости разорвал на куски весь лес, и к ним прибавились вопли боли, потому что Дара заживо пыталась оторвать паладину голову. Сила проклятых помогла ей и здесь: кожа на горле мужчины натянулась до белого, затем белый перешел в красный и горло порвалось, исторгнув предсмертный хрип. Мертвячка уже не кричала, но все еще запрокидывала ему голову, пока не сокрушила позвоночник, последнюю мышцу и последнюю связку. Только тогда она поднялась, подобрала с земли оторванную голову, на которой застыла гримаса боли и ужаса, подошла к создателю, упала на колени перед ним и прижалась к земле, все еще держа за волосы ненавистную голову. По лесу пронесся ее тихий вой.
Сильные руки обняли ее за плечи и прижали ее тельце к себе. Рыцарь смерти стоял, все еще не придя в себя окончательно после ранения, и не обращал внимания, что сжимает эльфийку слишком крепко. Но прошло мгновение — и он отпустил ее, оттолкнул от себя, повернув голову туда, где змеилась дорога. Дорога, по которой они должны были пройти до конца, чтобы найти то, что ищут.
Взяв эльфийку за руку, рыцарь смерти медленно пошел прочь от проклятого озера. За спиной его осталась только смерть. Так было всегда. Он сам и был смертью, в своей бесконечной жажде пытающейся утолить неутолимый голод. Смерть следовала за ним, забирая всех, кто становился на пути.
А потом пришел рассвет, и вместе с ним — теплые лучи скупого солнца Чумных Земель, обогревшие пропитанную кровью землю. И отражение лучей, пляшущее на воде, окрасило ее красным.

 

Странное это было место, Дом Мистических гаджетов. Место, ставшее прибежищем для существ, не вполне «нормальных» с точки зрения большинства: вместо того, чтобы сажать деревья, строить дома, растить сыновей, ну, или, на худой конец, воевать, эти «чокнутые» дни и ночи напролет трудились над своими изобретениями, довольно часто — опасными, и почти всегда — бесполезными.
Как раз одна из таких «ненормальных» в данный момент пыталась решить для себя непростую задачу, из разряда «и хочется, и колется». Захлопнув очередной пыльный фолиант, немертвая отложила его в сторону с тяжким вздохом, напоследок стукнув кулаком по ни в чем не повинной книге. Снова ничего интересного, можно было и не смотреть! Она знала, она прекрасно знала, где может находиться та информация, что была ей необходима… Акерус. Его библиотека хранила тайные, запретные знания Плети, редчайшие книги из коллекции Кел’Тузеда были доставлены сюда после падения Наксрамаса — об этом позаботились те из рыцарей Черного Клинка, кто, как и сама Риканда, не только махали мечами, но и занимались наукой.
Но была одна маленькая проблема. Она больше не была рыцарем Черного Клинка, и если она явится в Акерус, ее, скорее всего, убьют. Благо, есть за что. Эксперименты, которые она проводила, обретя свободу воли, были весьма сомнительными с моральной точки зрения, как для живых, так и для немертвых, добровольно с живыми сотрудничающих.
Вся надежда была на то, что ее попросту не узнают. В ней не осталось почти ничего от прежней Риканды Абервилль, ничего, делающего ее похожей на человека не только внутренне, но и внешне. После неудачного эксперимента с Чумой она стала подобна Отрекшимся, с их болезненно-бледной кожей и обнажившимися в некоторых местах костями; за представителей этого народа она себя обычно и выдавала, пряча глаза рыцаря смерти под инженерскими очками. Да и волосы ее, некогда черные, после манавзрыва в лаборатории стали совершенно седыми, из-за чего она стала похожа на старуху много старше своих реальных лет.
Риканда повертела в руке изрядно помятый жетон — эмблему рыцаря Черного Клинка. Ее губы скривились в презрительной улыбке. Эти тупые вояки ни о чем не догадаются, она расскажет им тысячу и одну трогательную историю о несчастной рыцаре-нежити, пытающейся найти свое место в мире, где «они больше не братья», и решившейся в итоге вернуться в Орден. Если вообще кому-то захочется ее о чем-то расспрашивать.
Риканда прикрепила эмблему поверх своего черного, с красным орнаментом, плаща. Очки, скрывающие глаза рыцаря смерти, на сей раз одевать она не стала, напротив, спрятала их в небольшой рюкзак, единственную вещь, которую она взяла с собой, помимо оружия — двух рунных сабель и нескольких гранат. Эти гранаты, ее собственная разработка, должны были стать особым «сюрпризом» для немертвых собратьев в случае, если бы они все же решились на нее напасть. А при мысли о том, что подобная граната может сделать с живым существом, она и вовсе мечтательно улыбнулась.
Наконец, все приготовления были закончены, и она сделала то, что умел любой рыцарь смерти, даже стоящий «вне закона»: открыла портал в Черный Оплот.

 

Место, ставшее «вторым домом» для немертвых рыцарей, не вызывало у Риканды никаких эмоций. Обычная архитектура Плети, такая же, как была в Мрачном своде, где произошло ее перерождение. И такая же, как в Подгороде, обитателям которого Риканда поклялась служить, как некогда служила Плети, и куда не имела ни малейшего желания возвращаться теперь, когда ее считали погибшей.
Пока все складывалось удачно. Стражники — две мрачные фигуры на мрачных конях, патрулирующие большой коридор, удостоили ее лишь мимолетным взглядом. Спокойно и уверенно, как существо, имеющее полное право находиться там, где находится, и делать то, что делает, Риканда направилась в библиотеку.
Большая комната, заставленная книжными стеллажами, была пустынна — обитающие в Акерусе рыцари смерти не были охочи до чтения книжек. Не испытывая неудобств, связанных с потребностями живых, Риканда могла уделить своим поискам столько времени, сколько понадобится. Ее интересовала любая информация о магической аномалии, находящейся где-то глубоко под землей в районе Тирисфальских лесов, и она надеялась ее отыскать среди записей Кел’Тузеда.
Однако час проходил за часом, а она ни на йоту не приблизилась к своей цели. Неужели ее надежды были напрасны, и великий некромант знал об аномалии не больше нее самой? А может, не стал доверять свои знания бумаге? Либо его записи о данном предмете попросту были уничтожены, как и многое другое, что эти лицемерные святоши сочли «опасным» и подлежащим уничтожению? Жечь книги — вот что было истинным преступлением в глазах Риканды. Она бы сама с удовольствием сожгла тех, кто поступает подобным образом с источником бесценного знания…
Внезапно за ее спиной раздались тяжелые шаги, и хриплый, немного лающий голос произнес:
— Какая приятная встреча!
Риканда, стоявшая у стеллажа, выронила книгу, которую держала в руках, и развернулась резко, рывком, машинально выхватив из ножен сабли. Этот голос был знаком ей, даже слишком хорошо знаком.

 

Тяжелая дубовая дверь, наконец, рухнула под ударами, и пытавшийся защищаться вурдалак был буквально втоптан в землю толпой ворвавшихся стражников и инквизиторов в белых с красным одеяниях. К Риканде потянулись руки, чтобы схватить ее, и голос, тот же самый голос донесся с лестницы:
— Уходит! Держите ее! Держите! Не дайте ей уйти через портал!
Лютый холод, призванный Рикандой из самых глубин своей сущности, моментально понизил температуру в помещении до состояния межзвездной пустоты. Окаменели и покрылись толстым слоем льда протянутые к ней руки стражников, хрустнули и разлетелись на множество осколков бутылочки со всем своим содержимым, собранные в ее сумке. Они всегда хранились в домашней лаборатории и потому не были защищены дорогим зачарованным стеклом.
Риканда прыгнула в портал… и упала на каменные плиты пола в Черном Оплоте. Ей удалось спастись, но все ее труды погибли. И у нее больше не было лекарства.

 

А сейчас он стоял, глядя на нее, и щерил свои клыки, сверкая ледяными глазами. Ворген. Тогда, в Штормгарде, он не демонстрировал так явно свою звериную природу, изображая из себя добропорядочного человека, всецело преданного живым, готовый выдать им своего бывшего собрата — только бы заслужить их расположение. Но надо признать, что вражда их началась задолго до этого, еще во времена владычества Плети, когда первую партию оборотней из Серебряного бора доставили в некрополь, собираясь в качестве эксперимента сделать из них новый, элитный отряд рыцарей смерти. Этот рыцарь-ворген был создан тем же самым некромантом, что и Риканда, и стал его вторым учеником.
— Крофорд. Я могла бы и догадаться. Ты один из тех немногих в этой конторе, чей мозг еще не выели окончательно могильные черви. Хочешь отведать, каковы мои клинки на вкус? — плавным, танцующим шагом Риканда приближалась к воргену, заходя ему за спину, и ее рунные сабли слабо светились голубым в полумраке библиотеки.
— Драться с тобой? Ну уж нет! — ворген фыркнул, стоя на прежнем месте, и даже не повернув головы в ее сторону. — Братья позаботятся о тебе. Я рассказал им все про твои опыты, даже не сомневайся. Приговор тебе давно уже вынесен, и желающих привести его в исполнение найдется с избытком.
Как бы подтверждая его слова, в дверном проеме возникли две темные фигуры стражей. Риканда замерла.
Крофорд рассмеялся резким, лающим смехом.
— Прийти сюда было верхом глупости с твоей стороны! Отрекшаяся сестра, пожелавшая посетить библиотеку Акеруса. Неужели ты думала, что я не догадаюсь? Я был уверен, почти наверняка уверен, что рано или поздно ты явишься сюда, и рад, что ты не обманула моих ожиданий.
Риканда не стала больше тратить время на болтовню. Где двое охранников — там и десяток набежит, затевать бой в самом Акерусе — означает заранее обречь себя на поражение. Подцепив одной из сабель свой мешок, валявшийся здесь же, на полу, и закинув его на плечо, она вложила все силы в стремительный прыжок, в мгновение ока оказавшись за спиной не ждавших подобного охранников, и пустилась бежать по коридору. Топот латных сапог за спиной известил ее о погоне.
— Тебе все равно некуда бежать! Не думаешь же ты, что портал из некрополя пропустит тебя? — ворген хохотал прямо в ее удаляющуюся спину. Риканда выбежала на широкий балкон Черного оплота, откуда открывалась великолепная панорама на унылые, истерзанные войной земли внизу и башенки полуразрушенного Анклава Алого Ордена неподалеку. Нежить запрыгнула на ограждающие балкон перила и в последний раз бросила взгляд на своих преследователей.
— Ну-ка догони меня, если сможешь! — рассмеявшись каким-то безумным смехом, она прыгнула прямо вниз, в разверзшуюся под ногами пустоту. Ее плащ встопорщился и вывернулся наизнанку, расцветая над головой черно-красным куполом парашюта.
Ветер, дувший с моря, сносил ее чуть в сторону и в направлении полуразрушенного поселения, некогда служившего прибежищем алым фанатикам. Минуты полета… Наконец-то твердая земля ударила ее по ногам, и не удержав равновесия, Риканда упала прямо в раскисшую жижу дорожной грязи.
Риканда встала, отряхивая с плаща налипшую на него землю. Ей в очередной раз удалось сбежать, перехитрив своих преследователей, однако они должны были быть где-то неподалеку, воспользовавшись путем, который для нее — отверженной — был закрыт. Порталом, ведущим из Акеруса вниз. Немертвая настороженно оглядывалась вокруг, пытаясь определить направление, в котором сможет двигаться, не рискуя напороться на преследующих ее акеритов.
Не то, чтобы она боялась открытой схватки, но она предпочла бы ее избежать. Во всяком случае, в такой близости от Черного оплота, где ее преследователям ничего не стоило получить подкрепление. Заметив неподалеку чахлую рощицу деревьев, Риканда направилась в том направлении, надеясь под их сенью обрести укрытие.
Впереди дорога разветвлялась. Одна тропа вела на восток, к побережью, где когда-то располагался город Алого Ордена, опустошенный Плетью под руководством Артаса. Другая, более широкая и облагороженная, — к Длани Тира, занятой Серебряным Авангардом. Даже членов Клинка не слишком жаловали в обители Света, хотя, конечно, это никогда не афишировалось. Суровые стражники придирчиво проверяли каждого въезжающего рыцаря смерти, и если у него не было при себе знаков различия Ордена, то судьба его была незавидной.
С моря подул холодный ветер, принося пробирающий до костей мороз. Если забраться на скалы у склона холма и взглянуть на воду, то можно было разглядеть белые буруны, разбивающиеся о прибрежные камни, и темные тени на воде. Солнце зашло за тяжелые тучи, приближался вечер, наполненный ожиданием темноты и мрака ночи. Скорее всего, ночью будет дождь. Хотя в Чумных Землях всегда кажется, что будет дождь. Сырость и мгла покрывали холмы и редколесье, а выжженная земля Нового Авалона источала уныние и пустоту смерти. Здесь никто не отваживался поселиться вновь — живые обходили это место стороной. И только мертвые могли найти здесь покой.
Она почти достигла своей цели, когда из окутывающей все вокруг мутновато-болезненной дымки показались фигуры трех всадников. Ее преследователи, опытные воины, легко предсказали ее маршрут — ибо подходящее укрытие среди этой голой, изрезанной язвами прошедшей войны земли, здесь было только одно. Риканда поняла, что схватка неизбежна, и развернулась к своим преследователям лицом к лицу.
Откуда-то с востока налетел порыв леденящего ветра, ветра, развевающего полы ее плаща, ветра, поющего радостную песню смерти. Ветра, бывшего ее другом.
Нежить хрипло рассмеялась в лицо своим врагам. Те, в свою очередь, действовали медленно, методично, не спеша. С чувством охотников, загнавших свою добычу. Вот только кто здесь был охотником, это был еще вопрос.
У подножия холма, отделяющего побережье от высокой земли, неподвижно стояла чья-то фигура. Всадник на лошади. Откуда он взялся? Был ли он из Акеруса, преследовал ли Риканду? Ответа на эти вопросы не было. Он просто стоял и наблюдал. Рядом с ним, у ног лошади прямо на земле сидела тонкая фигурка эльфийки. Они казались частью ландшафта — такие же неподвижные и застывшие, как полуразрушенные здания Нового Авалона. Издалека невозможно было разглядеть их лица, если у них вообще были лица. Безо всякого интереса они наблюдали за тем, как из Акеруса выпрыгнула Риканда, как приземлилась, как искала убежища в сени редких скорченных деревьев. Там, дальше, она могла бы укрыться в зданиях. Но ее все равно бы отыскали. Клинок никогда не допускал ошибок.
Ворген, обнаруживший ее в библиотеке и теперь возглавивший погоню, спешился первым и произнес:
— Тебе не уйти от нас снова, труп. Готовься к неизбежному.
Два его напарника, человека, казалось, были лишены собственных эмоций и собственного мнения. Они были всего лишь исполнителями, ранее выполнявшими приказы Короля Лича, а теперь — Дариона Могрейна и его офицеров. Риканда презирала подобных "собратьев по проклятию", так и оставшихся рабами. А этого воргена, преследующего ее — вдобавок и ненавидела.
— Хочешь поиграть со мной, собака Аругала? Что ж, это можно. Но не так быстро и один на один! — с этими словами Риканда сорвала с пояса две гранаты и запустила их в направлении спутников воргена. Впрочем, гранатами эти устройства, похожие на металлические шары, можно было назвать весьма условно, ибо они не должны были взорваться. Они были предназначены для другого — кромсать плоть, с равным успехом и живую, и мертвую. Шары плавно, как бы нехотя полетели по воздуху, преследуя свои цели, ощетинившись множеством зловеще поблескивающих лезвий и издавая тихое гудение.
Человек на лошади, стоявший в отдалении, чуть склонил голову набок, будто бы заинтересованный происходящим. Похоже, что эта немертвая враждовала с членами Клинка. Ему было все равно, но он испытывал некое отдаленное чувство родства к этой нежити. Она пыталась уйти от контроля точно так же, как когда ушел он. Правда, на этом пути приходилось убивать. И убивать много — включая своих братьев по нежизни.
Шары настигли свои цели в тот самый момент, когда ворген прыгнул прямо на Риканду, на лету выхватывая из перевязи за спиной огромный двуручник, переливающийся омерзительно-зеленоватыми рунами. Он был рыцарем нечестивости, и его меч был отнюдь не самым страшным из его арсенала, того, чего ей стоило опасаться. Легким, танцующим движением немертвая ушла от чудовищного замаха, стараясь разорвать дистанцию. Слишком хорошо она знала, что вблизи его оружием станет не меч, а та отрава, которая и была его сутью и его оружием. Отрава, опасная даже для нее.
Все ее внимание было направлено на поединок с воргеном, и она не могла видеть эффект, произведенный ее гранатами, однако была уверена в их действенности — ибо провела немало испытаний, прежде чем рискнуть положиться на них в реальном бою. Вонзившись в немертвую плоть, они буквально вгрызлись в свои жертвы, терзая и разрывая их изнутри своими лезвиями, прокладывая внутри немертвой плоти маршрут, подобно тому, как черви-древоточцы прокладывают свои пути в старой яблоне.
«Рыцари Клинка. Рабы. Они не заслуживают существования.»
Монотонный голос достиг разума эльфийки, сообщая о том, что она уже и так поняла, когда волна отвращения хлынула на нее холодным ледяным обвалом. Меч за спиной рыцаря засветился темно-красным, а единственный глаз в прорези маски вспыхнул и погас. Обычно это означало, что он испытывает какую-либо эмоцию, что случалось с ним довольно редко.
Та, как ни странно, не пропиталась его отвращением, а наоборот, осталась спокойной, даже отрешенной, будто они — хозяин и питомец — поменялись местами. В сущности, мертвячке было все равно. Несколько рыцарей собираются сцепиться в схватке... жрица определенно видела вещи куда более кровавые. Она бы осталась здесь и просто смотрела, будто все происходящее внизу — только картинка в голове, но эльфийка уже знала, что так не получится. Сейчас они вмешаются.
Риканда и ворген остались "один-на-один", как и предсказывала немертвая. Впрочем, ненадолго. Тщетно пытаясь догнать быструю, как ветер, Риканду, он решился использовать прием, который обычно приберегал для крайних случаев. Благо, местность вокруг благоприятствовала подобным маневрам. Прекратив атаковать, вонзив свой нечестивый меч в землю, ворген раскинул руки, и от них во все стороны начали распространяться потоки нечестивой энергии, побуждая все, что лежало в земле и гнило, всех воинов, сложивших здесь головы, воинов плети, воинов длани Тира, восстать и покарать его врага. Там и тут из-под земли полезли руки с частично (или полностью) облезшей плотью, раздался жуткий вой насильственно возвращенных к нежизни существ, ненавидящих того, кто это с ними сделал, но готовых обрушить свою ненависть на Риканду, повинуясь приказу рыцаря-некроманта.
Это было сигналом к действию. Фигура в плаще и доспехах на лошади, до этого бессловесно наблюдавшая за сражением, молчаливо ринулась к месту побоища. Меч сверкнул в воздухе, хотя казалось, что блики света он просто поглощает, превращая в темную энергию. Будто сгусток тьмы приблизился к Риканде и воргену. Протянулись пальцы хватки смерти, сжимаясь на горле воргена и притягивая его к всаднику. Ворген рухнул на землю с такой силой, что будь он живым — у него не осталось бы целых костей. Всадник же не остановился. Мертвая лошадь, издав пронзительное ржание, пронеслась, давя копытами рыцаря Клинка.
Дардаса медленно приближалась. Она чувствовала: ее помощь здесь не нужна, поэтому почти не утруждала себя. Разве что для вида. Расправа над воргеном заставила ее с интересом поднять голову и даже принюхаться, будто пробуя воздух и наслаждаясь ароматом смерти. Ее губы тронула легкая улыбка, и эльфийка облизнулась, вскинула руки, готовясь в любой момент применить свою силу, если что-то пойдет не так.
Когда ворген начал призыв армии мертвых, Риканда поняла, что шутки кончились. Она надеялась, что его сил не хватит на подобные трюки, во всяком случае, в момент их предыдущей встречи он был на это неспособен. Что ж, вероятно не только она одна изучала книжки и совершенствовала свое мастерство все это время. Против целой армии нежити были бесполезны даже ее гранаты, да и своими клинками она не смогла бы уничтожить всех умертвий. Она приготовилась к прыжку, стремясь вложить все силы в последний, решающий, смертельный удар — и будь что будет. Однако ее опередили. Невесть откуда налетевшая черная молния, всадник и конь, как одно целое, буквально смяли некроманта, притянув его к себе. Кто это? Внезапная помощь или новая опасность? Риканда не знала... И настороженно смотрела на явившегося невесть откуда рыцаря и его странную спутницу, приблизившуюся следом.
Рыцарь же медленно развернулся и, вновь подстегнув лошадь, ринулся вперед, превращая и так раздавленного копытами воргена в неприглядную черную массу, отчетливо и гулко хлюпавшую каждый раз, когда копыта погружались в останки. Еще несколько минут этот странный всадник молча топтал воргена, превращая его в темнеющее пятно на земле, а затем остановился и развернулся к Риканде. На нем был плащ с капюшоном, но из-под него было видно не лицо, а что-то неестественно-белое. Маска? Похоже на то.

На Риканду смотрел светящийся тускло-белым светом глаз. Ее неожиданный помощник молчал, не издавая ни звука, и только испытующе глядел на нее, будто ожидал ответов. Он и сам не совсем понимал, зачем кинулся на помощь, но скорее всего, ему просто хотелось убить. И пускай даже жертвой на этот раз стала нежить, само осознание того, что он раздавил другое существо, превратил его в прах, превратил в ничто — успокаивало и дарило странное ощущение собственного бытия. Когда он убивал, он мог хотя бы почувствовать себя существующим в этом мире, а не просто тенью чьих-то воспоминаний.
Эльфийка все так же медленно, лениво приближалась, ступила на поле брани. Подошла к воргену, взглянула на него, любопытно склонив набок голову, ткнула носком босой ноги и тихо хихикнула. Мертвячка перепрыгнула через раздавленный труп и ее ядовито-желтые глаза, вспыхнувшие затаенной злостью, направились на незнакомку. Девчонка стала медленно, точно крадущийся зверь, кружить вокруг немертвой, сжав руки в кулаки и раздувая ноздри.
Нежить с удовольствием смотрела, как ее врага втаптывают в грязь копыта темного рыцаря. Вся армия воргена, лишенная подпитки некротической энергии в тот момент, когда на него налетел всадник, вновь вернулась в состояние мертвой материи, живописно разбросав свои останки по «полю боя». Картину довершали вопли двух немертвых рыцарей, катающихся по земле от невыносимой боли, вызванной терзающими их изнутри «гранатами». Живые существа на их месте были бы уже мертвы, однако для того, чтобы уничтожить рыцаря смерти, нужно порвать его на мелкие клочки, что и было предусмотрено хитроумными конструктами Риканды.
На вурдалака, за которого приняла эльфийку немертвая, она не обращала ни малейшего внимания. Безмозглое создание, раб своего господина. Все свое внимание Риканда сосредоточила именно на нем, пытаясь с помощью техники теневого сканирования, изученной ею у Восходящих к тени, понять, что он за существо такое и чего от него можно ждать. Для него это могло бы быть похоже на легкое дуновение сумрачного ветра, тихий вопрошающий шепот, не несущий в себе ни малейшего признака болезненной для нежизни энергии Света, скорее наоборот, родственный той тьме, в которой пребывают все Проклятые.
— Кто ты? Что ты? Зачем ты здесь?..
Рыцарь ей не ответил, только продолжал смотреть на Риканду. Он мог бы уйти прямо сейчас — ведь врагов больше не осталось, а значит, можно двинуться дальше в своем поиске. Но что-то заставило его застыть на месте, разглядывая эту новую нежить. Она не была похожа на раба Плети. И совершенно определенно не служила Клинку. Так кто она? Может быть, она знает, где ему искать то, что он ищет?
Он пошевелился, а затем спрыгнул с седла и отпустил лошадь в теневую реальность. Та растворилась в воздухе, оставив после себя лишь потрескивающий мороз. Помедлив, рыцарь снял капюшон и поднес руку к лицу, почти неосознанно касаясь холодного белого металла. Длинные волосы развевались на ветру, доносившемся с моря, и Риканда увидела, что маска была прибита к черепу немертвого железными скобами, а два стальных болта вонзились в виски.
— Давай убьем и ее, — очень тихо шепнула Дардаса, глядя на незнакомку со смесью злобы и... страха? — Давай убьем. Ведь для нас это почти ничего не стоит, — мертвячка прекратила нарезать круги, остановившись где-то за спиной немертвой. Ее пальцы с обломанными ногтями смыкались и размыкались, будто прямо сейчас готова была атаковать.
Незнакомец по-прежнему не издавал ни звука, ни голосом, ни мыслью, он просто стоял и смотрел на нее, сняв капюшон. Его лицо скрывала белая маска, его седые — как и у нее самой — волосы, теребил стылый ветер. Но она, она почувствовала на какой-то миг то же самое, что чувствовал и он — бесконечную Пустоту и невыносимую тоску. Бессмысленность. Безнадежность. Возможность лишь на краткий миг ощутить, что существуешь — тем единственным способом, который был доступен ему, точно так же, как и ей. Разрушать. Убивать. Превращать в ничто, самому при этом становясь чем-то. Ей показалось, что она смотрит в зеркало. На шепот "вурдалака" она по-прежнему не обращала внимания.
Наконец рыцарь покачнулся вперед, как будто сомневаясь, стоит ли сделать шаг. Но через какую-то долю секунды он все же решился и медленно, покачиваясь, словно дерево на ветру, приблизился к Риканде. Он не знал, может ли она слышать его мысли, но все-таки попытался. Не словами, нет — он попытался передать ей некий спектр эмоций, которые были ему доступны. Обрывочные воспоминания о боли. О той боли, которая когда-то терзала его душу, пробуждая забытые, отдаленные картины прошлого. О том глухом звуке, когда его сердце, наполнившись кровью, гулко билось в клетке из ребер. О том невыносимом чувстве ничтожности и желания постичь нечто, сокрытое внутри смертного существа. И о разочаровании, постигавшем его раз за разом после, когда он потерял то, что было для него маяком, светом, ведущим корабли в тумане отчаяния. Это были лишь ошметки личности, изуродованной чьим-то злым разумом, но в конце концов превратившейся в нечто большее, чем просто немертвое создание.
Поток мыслей был настолько силен, что ударил и в эльфийку, заставив ее тело напрячься, а глаза зажмуриться. Мертвячка приподняла голову, будто подставляла ее каплям невидимого дождя, приоткрыла губы, сделала шаг. Очертив полукруг, эльфийка встала рядом с хозяином. Хотела протянуть руку и коснуться его плаща, но почему-то побоялась.
Риканду, открывшую свой разум во время сканирования, внезапно захлестнул шквал эмоций незнакомца, ощутимый почти физически, плотной волной едва не сбивая с ног. Боль! О, как эта боль была ей знакома, ведь она была отражением ее собственной боли, не только и не столько боли голода, утоляемого муками живых существ, нет, это была боль раненой, искалеченной, истерзанной души, запертой в клетку не менее искалеченного, мертвого тела. Это была попытка понять... Понять, что же такое эта самая суть, заставляющая нас быть даже тогда, когда само существование уже не имеет смысла. А еще, это был поиск чего-то... дарующего утешение. Огонек в ночи, манящий родным и при этом безнадежно недостижимым теплом. Дом, в котором для тебя всегда открыты двери, где тебя всегда любят и ждут, каким бы чудовищем ты ни был. Риканда буквально задохнулась от чувства, испытанного ею впервые с тех пор, как она стала немертвой. Того странного чувства, казалось, утраченного навсегда, чувства, никогда не посещавшего ее в те моменты, что она терзала живых. Жалость. Но вот жалела ли она Освальда, или же себя самое в его лице — этого она не могла бы сказать даже сама себе.
Он отшатнулся, увидев выражение лица немертвой. Поднял руки, словно желая содрать со своего лица маску, но в следующую секунду они бессильно упали плетьми. Она была такой же, как и он. Она не могла ему помочь. Знала ли она о том, что он ищет? Вероятно. Но не помочь.
«Освальд…» Он попытался произнести это как можно четче, но до сих пор не был уверен, поймет ли она его мысли. Морддис говорил, что подобная связь работает лишь с теми, кто был подчинен лично некроманту. Но если Дара могла его слышать, значит, это не совсем правда. Вдруг эта немертвая тоже имела способности читать мысли?
"Освальд"... — послышался тихий шепот немертвого. Риканда могла его слышать, ведь ее учили этому Восходящие. Ломать чужую волю, вторгаться в чужие мысли... И понимать то, что было адресовано ей. А общаться с собратьями по Проклятью ей было даже проще, чем с живыми. Она поняла, что это его имя, и в ответ называла свое: "Риканда. Да, я знаю, что ты ищешь, мне кажется, что знаю... Но ты ищешь не там. Во всяком случае, если ты думаешь, что такое место существует где-то... где-то вне тебя." Она умолкла, не уверенная, что он ее услышит в ответ, а если и услышит, то поймет ли?
Последовало долгое молчание. Рыцарь размышлял. Он пытался вспомнить — мучительно, до боли, словно выдавливал последние капли крови из раны. Он искал посреди обломков своей личности то, что могло хотя бы приблизительно подсказать ему определение… и не нашел. Но что-то все же было. Крошечный, почти невидимый осколок, похожий на стеклянную пыль. Но попав в душу, он ранил не хуже лезвия. Въедался в нее, превращая в пульсирующую, воспаленную материю.
«Она существует». Освальд сказал это так неуверенно, будто и сам не до конца понимал, что говорит. Но через секунду его внутренний голос окреп, зазвенел сталью. «Она живет».
"Живое существо!" — Риканда рассмеялась, не физически, а мысленно, и смех ее был похож на шелест ветра в камышах, что растут по берегу реки. "Что могут живые знать о нас, что они могут понимать, что они могут чувствовать? Для них наша боль — лишь умозрительные заключения, а наш голод — нечто постыдное, вроде болезни. Как будто сами они не утоляют свой голод за счет других существ, растений и животных, хоть и неразумных, но тоже живых. Лицемерные святоши, и в этом вся их суть. Они проживают свою недолгую, жалкую жизнь, поглощенные суетой по поддержке своего не менее бессмысленного, чем наше, существования. Но почему-то считают, что смеют судить таких, как мы. Нет, они не смогут помочь тебе... обрести себя." Риканда пыталась достучаться до сознания этого немертвого, хотя если бы ее спросили — зачем? — она не смогла бы ответить. Что ей за дело до его пути и его судьбы? Ему не нужна ее благодарность, как не была бы нужна и ей в подобной ситуации, и тем не менее... Почему-то она не могла вот так вот взять и уйти. А упрямо пыталась отыскать нечто в этих "обрывках души", что составляли личность Освальда, "сшить" их вместе с помощью энергии Тени, подобно тому, как она из частей тел сшивала поганища, придать им если не жизнь, на это не была она способна, то хотя бы некую целостность, завершенность.
Эльфийка слушала. Обрывки фраз, вернее, чувств доносились до ее разломанной, все еще изменчивой души, заставляя шевелиться что-то трудноопределимое. Страх. Злобу. Отчаяние. Родство. Дардаса медленно, незаметно для себя повернулась спиной к немертвой, стиснув белые, как бумага, кулаки. Вдруг на ее полных губах зазмеилась легкая улыбка, и эльфийка обернулась, стиснув в пальцах край плаща создателя. В ее безумных желтых глазах читалась какая-то... насмешка? Или превосходство. Было трудно сказать наверняка.
А рыцарь все качал головой, механически, словно ведомый нитями невидимого кукловода. Он слушал ее речь внимательно, но она не понимала, что говорит. Он и сам всегда считал живых такими. Неспособными ни понять, ни помочь, ни почувствовать. Но…
«Она знала…»
То существо, которое он потерял, видело его насквозь. Прожигало, как солнечные лучи прожигают холодный воздух, нагревая его. Это было больно. Он почти чувствовал приближение смерти, но вместе с ней — некоего перерождения. А разве не этого он хотел? Избавиться от жалкого подобия существования, которое причиняет только страдание? Освободиться? Риканда не могла не чувствовать того, что все его существо, вся его сущность буквально трещит по швам, готовая разорваться на тысячи мелких осколков, превратив и так почти исчезнувший разум в нечто, напоминающее гниющий кусок мяса. Безумие было близко. А вместе с ним — и гибель души. Но его остов останется и после этого служить своему безотчетному голоду, погонит вперед, на поиски крови. Это была судьба, которую страшились даже рыцари смерти.
Безотчетно рука его опустилась и погладила волосы Дары. Он прекрасно знал, что она злиться. Но то было простительно новорожденному умертвию. Очень скоро ее эмоции тоже атрофируются, а может, преобразуются, она научится направлять их в угодное русло, и тогда, быть может, сумеет выжить без хозяина.
Риканда чувствовала, что все бесполезно. Еще немного — и он превратится в подобие безумицы, что стояла подле него, держась за плащ, и сверкала голодными и злыми желтыми глазами. Она пыталась... Но она не могла. Он упрямо хотел найти живое существо, цепляясь за свою надежду, как утопающий за соломинку. Тогда она решила попробовать подойти с другой стороны к этой неразрешимой проблеме. "Ты слаб," прошептал голос немертвой с некоторым разочарованием. "Слаб не физически. Слаба твоя душа. Ты сдался, заранее проиграл. А значит, те, кто сотворил это с тобой — победили. Впрочем, тебе это, наверное, уже все равно." Риканда махнула рукой в сторону Дардасы и прокричала, на сей раз вслух: "Посмотри на нее! Очень скоро ты станешь таким же, если не более безумным! Не спорю, в безумии есть своя прелесть... Они ведь счастливы по-своему, эти безумцы. Но разве достойная участь — опуститься до подобного состояния? Борьба... борьба с собой, со своей слабостью, поиск силы внутри — или безумие и смерть. Такой простой выбор, да? Его рано или поздно делает каждый из нас! — Риканда вновь рассмеялась, громко, вслух, и этот смех делал ее похожей на тех самых безумцев, о которых она говорила.
Дардаса немного успокоилась, прикрыла глаза, схватив хозяина за запястье и потершись о него щекой. Сейчас ее ничего не должно волновать. Однако эльфийка напряженно вслушивалась, ловя ускользающие, как вода, обрывки образов, которые посылал ее создатель. Пусть говорят. Мертвячке это почти нравилось. И все же...
— Давай убьем ее. Потом. Ты же видишь, она бесполезна, — одними губами шепнула жрица. Ярость поднимала в ней свою голову, как змея. — Ты ничего не понимаешь! — вдруг сказала она в полный голос. — И не пытайся. Ты не прошла его путь. Ты не можешь этого почувствовать, — ее упрямые ядовито-желтые глаза сверлили немертвую.
«Ты тоже безумна.»
Холодный и бесчувственный голос резанул, как раскаленный нож. Риканда могла бы поклясться, что где-то под маской этот мертвец улыбнулся. Он не притворялся, не пытался казаться кем-то или чем-то, чем не являлся. Он говорил лишь правду — ту правду, которую видел. Его взор был ясным — как тишина, опустившаяся на Чумные Земли перед началом грозы. Как издевка умирающего разума, подталкивающая к безумию. Он посмотрел на Дардасу и склонил голову, кивнув ей. Все они были так или иначе безумны. И у каждого это безумие было своим. Но вопрос был в другом — осталось ли за их обезуменными личностями хоть что-то живое? Освальд знал, что оно есть. Просто находится в другом существе. В живом существе. Разве виновен он в том, что его сердце вырезали из груди, что оно превратилось в человека… в женщину. Да, он был почти уверен в том, что это была женщина. По крайней мере, его подсознание услужливо подбросило ему эту мысль. Может, он просто обманывал сам себя. Может, никакой женщины и не существовало вовсе. Но забыть тот наполнивший уши пронзительным счастьем стук собственного сердца было не под силу.
Он снова бросил взгляд на Риканду, почти с сожалением, но он и не ожидал от нее помощи. По крайней мере, вряд ли она знала, где искать. Если только она не могла восстановить его память — по кусочкам, по обломкам, по следам, оставленным этими осколками на ткани души… но на это был способен лишь некромант. Морддис. Тот, кто хотел поработить свое создание, но потерпел неудачу.
Риканда вздохнула и как-то поникла. Эта сумасшедшая была права — она не понимала. Не могла понять этой навязчивой идеи Освальда отыскать живого человека... женщину...и обрести в нем спасение. Ей снова на ум пришел образ утопающего — как он пытается схватиться за другого, плывущего рядом, и в результате тонут оба. С точки зрения Риканды, спасение можно было найти только в себе самом, но это был ее путь и ее опыт. Который, в свою очередь, был недоступен ни этому мертвецу, ни его творению. Однако... его последний взгляд, не просьба даже, а некий отзвук эмоций, кажется оставляли искорку надежды или хотя бы давали время отсрочить его безумие. Он хотел вспомнить. Восстановить свою память, если такое было вообще возможно. Риканда могла бы попытаться помочь ему в этом, используя все свои познания, но даже она не могла гарантировать результат. Она вперила взгляд своих льдистых глаз в Освальда, холодный, изучающе-внимательный взгляд ученого. Взгляд хирурга, готовящегося провести крайне сложную операцию. "Я не могу обещать тебе, что помогу. Но в моих силах хотя бы попытаться. С тобой явно поработал очень опытный некромант, но и мы не лыком шиты!" — для Риканды проблема Освальда стала вызовом ее собственному мастерству, и теперь она не отступилась бы ни при каких обстоятельствах. "Однако это место — крайне неподходящее для подобных операций. Убитых акеритов могут хватиться в любой момент. Нужно найти какое-то пристанище. И еще..." — Риканда впервые могла говорить открыто, не стесняясь, о таких вещах. — "Мне нужны будут силы. Очень много сил. А значит, нужны живые и разумные, которые смогут мне ее дать."
Губы Дардасы изогнулись в хищной улыбке. О-о-о, они могут дать, они это могут дать... Мертвячка хихикнула, прикрывая белые пухлые губки ладонью и крепче стиснула плащ хозяина. Если она может помочь ему хотя бы чужой смертью, она это сделает.
— Нас ждет еще одна большая охота, да? — весело мурлыкнула она, закачавшись из стороны в сторону. — О-о-о, это должно быть интересно... Очень интересно. Не так ли? — безумные глаза устремились на создателя.
«Ты сможешь… сможешь это сделать?» Он, казалось, и сам не верил в подобную возможность. Но, если Риканда и вправду восстановить утерянную память, то и Освальд сможет вспомнить о существе больше. Например, как оно выглядело. Или даже имя. Зная все это, найти существо будет проще… Пусть даже без возможности говорить. Он мог слушать.
«Я дам тебе столько жизней, сколько будет нужно. Но я не знаю, какое место подойдет тебе для того, чтобы проводить эксперименты». Освальд повернулся к Даре и вопросительно взглянул на нее. Она быстро сменила гнев на милость, предчувствуя охоту на живых… Настоящая психопатка, вся радость для которой заключалась в убийстве. Именно такая, как и было нужно ему, Андерфелсу. Рыцарь смерти мысленно похвалил эльфийку за рвение.
"Я могу попытаться"— Риканда кивнула. — "Меня обучали похожим вещам Восходящие, хотя, видит Тьма, я и не прошла до конца по их пути". Она задумалась, сумеет ли он понять всю тонкость этой технологии, да и нужно ли это ему. "Ты правильно сказал про следы осколков на ткани души. Именно эти следы и помогут реконструировать твою память... Сделать слепок... и насытить его энергией Тени. Так, чтобы больше не распалось." Риканда задумалась. Память о своем обучении у леди Морваны навела ее на одну мысль. "И, кажется, я знаю одно место, где возможно провести необходимую операцию. Когда-то там была тайная лаборатория моей наставницы. Ты ведь знаешь, как орки относятся к экспериментам аптекарей? Не удивительно, что подобные подпольные лаборатории повырастали, как грибы после дождя... Но достоверно мне известна только эта одна. А также я знаю, что ныне она пуста. И знаю, как туда проникнуть, минуя систему охраны. Нам предстоит отправиться на границу Восточных и Западных Чумных земель. А по пути — вволю поохотиться" — Риканда впервые посмотрела на мертвую эльфийку как на нечто, заслуживающее внимание, и более того — подмигнула ей!
На лице Дардасы больше не отражалась злоба, но застыла маска напряженного ожидания. Более того, в ее глазах на мгновение отразилась надежда, но мертвячка тут же отвернулась, переминаясь с ноги на ногу. Встряхнула головой, будто прогоняя назойливую муху и сдержанно улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Сколько нам нужно? — хищно мурлыкнула она, лениво прикрыв глаза и закачавшись из стороны в сторону.
«Дара. Это неважно. Если это существо сможет восстановить мою память…» Он не закончил. Вместо этого повернулся к морю, прикрыл глаз и вдохнул холодный ветер. Поднял руки и повел ими в воздухе, призывая из теневой реальности мертвого жеребца. Тот материализовался почти сразу же, пронизывая спутников своего хозяина бессмысленным взглядом круглых светящихся глаз-шаров.
Вспрыгнув в седло, Освальд подъехал к Риканде и Даре. Протянул руку, будто приглашая сесть на коня — тот легко мог нести на себе всех троих.
Риканда улыбнулась, глядя на своих спутников. Несмотря на то, что все они были разными, и каждый из них шел своим путем, было у них и нечто общее, одинаковое — азарт и приятное возбуждение от предстоящей охоты на живых. "Мне понадобится как минимум трое живых, чтобы зарядить мои кристаллы. Ну и кроме этого... " Риканда посмотрела на рыцаря, приглашающего сесть на коня. Она могла бы призвать и своего, но... будучи частью своей хозяйки, конь Риканды имел и некоторые ее черты, в частности — он не переносил тепло. Тепло — означало любую температуру выше нуля. А сейчас, несмотря на позднюю осень и стылый ветер с моря, все еще было слишком тепло как для него, так и для нее... Кивнув, она молча запрыгнула на лошадь, устроившись позади рыцаря.
Мертвячка улыбнулась странной улыбкой, одновременно безумной и нормальной. Протянула рыцарю руку, вцепилась в нее и ловко запрыгнула на "свое" место — перед седлом. Привычно впилась пальцами в лошадиную гриву и глянула на хозяина через плечо, улыбнулась ему. Она давно не чувствовала в нем такого напряжения. Такой... надежды. Для мертвячки это было новым, это передавалось ей и шевелило что-то в душе.
«Риканда…» Произносить ее имя, даже мысленно, было в новинку. Непривычно перекатывалось оно в мыслях, как округлый камешек, звенело и стучало, вызывая неприятную дрожь. Рыцарь смерти еще несколько раз произнес его, будто привыкая, но оно все равно оставалось чужим. Для него существовало лишь несколько имен, помимо его собственного, которые Освальд называл. Их было мало. И их заслуживали лишь немногие.
«Риканда, показывай дорогу к этой лаборатории. Мой конь будет слушаться твоих приказаний».
"Наш путь лежит в окрестности озера Дарроумир." Риканда отдала приказ коню, и тот, поначалу не спеша, а затем все быстрее, пустился вскачь, на запад. Она не очень хорошо знала текущее расположение постов Авангарда… а даже если они и натолкнутся на один такой — то тем лучше.
Эльфийка едва заметно подняла голову, ловя лицом ветер, и оперлась спиной на своего создателя. Внутри нее проснулось очень странное ощущение, которое мертвячка не могла описать словами, однако, чтобы скоротать путь, она закрыла глаза и попыталась понять. Радость от предстоящей охоты. Не просто радость, а совершенно бесовское наслаждение завладевало ею, когда Дардаса представила чью-то кровь на своих руках. Напряжение — она не доверяла незнакомке и каждую секунду ожидала, что та выкинет какой-нибудь фокус. Но с ней же была связана какая-то странная, призрачная надежда. Это чувство... Это странное, необъяснимое чувство вдруг заставило жрицу вновь почувствовать себя живой. Это пугало. Но и одновременно доставляло наслаждение. Чтобы немного успокоиться, она обернулась, косо, подозрительно взглянула на Риканду и схватила Андерфелса за запястье, стиснув его воробьиными пальцами с белой пергаментной кожей.
Тот не отреагировал. Всю дорогу к озеру Дарроумир он молчал и не подавал вообще никаких признаков жизни. Даже прочитать его мысли было сложно — они представляли собой нечто затуманенное, расплывчатое, поглощенное надвигающимся безумием. Кровавой яростью нежити, потерявшей своего хозяина. Даже страха больше не было. Скорее, какое-то ожидание неизбежного. Но в нем еще теплилась крошечная, почти незаметная надежда на то, что ОНА еще не забыла.
Освальд не знал, где она. Та, кто пробудил в нем живое сердце. Та, кто заставила его поверить в то, что будущее для него все-таки есть — будущее, в котором он сможет жить в этом мире, не чувствуя себя чужим. Может быть, сейчас она уже давно оставила позади тот случай, когда повстречала его. Может быть, она умерла — живые были так хрупки, а она, этот живой сосуд Света и жизни, была хрупка вдвойне. Любой мог сломать ее. Даже он, Андерфелс, мог сломать ее неосторожным движением. А может, она еще жива, может, даже счастлива. Его разбирало любопытство узнать, что она такое, разобрать ее на части, посмотреть, откуда этот свет, что она излучает. Он никогда не встречал подобных ей. Или… он не мог вспомнить. Прошлая жизнь была словно в тумане, где бродил его одинокий дух, и мог различить лишь неясные образы чувств и эмоций. Это раздражало и ввергало в смятение.
Дорога, ведущая к озеру, плутала и извивалась змеей, но никто не встретился им на пути — ни паладины, ни немногочисленные местные жители, ни друиды Кенария. Как будто знали, что лучше не вставать на пути у трех немертвых. Может, действительно чувствовали. В городе… Освальд когда-то жил в городе, это он помнил. Там люди тоже избегали его. Рассыпались в стороны от звука его шагов, как испуганные крысы. В его мыслях промелькнул усталый смешок. Они были все такие одинаковые. Когда боялись и кричали от страха, когда смерть смотрела им в глаза, все живые были одинаковы. Но не она. Она была другая.
Эльфийка не доверяла ей. Это ощущалось по всему — косым неприветливым взглядам, резким движениям, тому, как она судорожно схватила руку своего создателя… Риканду это не удивляло — она и сама бы не доверяла чужаку в подобной ситуации. И, кроме того, она не смогла бы ответить на вопрос, зачем она вообще это делает. Зачем вызвалась помогать этому совершенно чужому для нее немертвому, не предоставив его своей собственной судьбе, как она обычно поступала, следуя голосу разума.

Свет… Риканда ненавидела Свет и от всей души презирала его доктрины. «Помоги другому, и ты поможешь себе». Какая чушь! Однако сейчас, взявшись за задачу, которую большинство ее коллег признали бы безнадежной, вызвавшись реконструировать эту мертвую, почти уже истаявшую душу, она испытывала очень странное чувство. Помогая всеми отверженному, проклятому и живыми, и мертвыми, существу, она почувствовала себя… отчасти живой. Не так, как было, когда она поглощала «пищу». Иначе. Так, как если бы внезапно начала оживать ее мертвая, заледеневшая душа.
Чем больше жрица чувствовала смятение, тем меньше оно нравилось ей. Слишком чужое, слишком забытое. Она снова встряхнула головой, стала хищно, напряженно всматриваться в темноту, прищуриваясь, как голодный хищный зверь, но руку Освальда не отпустила, надеясь, что он простит ей эту маленькую слабость. Сейчас у нее есть цель. Есть шанс доказать, что она сильнее, чем кажется на первый взгляд. Подумать о природе этих странных эмоций она может позже. Только бы не пропустить ни единую живую душу... Ее тело напряглось, сжалось, как тугая пружина, готовая вот-вот распрямиться и прямо с места броситься на грудь жертве, разорвать ее в клочья, оросить землю кровью, вкусить плоти.
Внезапно лошадь резко остановилась. Освальд огляделся. В его глазу сверкнул голод — он чувствовал рядом присутствие живой крови. Да, близость к смерти давала и еще одно преимущество, кроме невероятной силы и терпимости к боли. Теперь он мог различить биение сердца на огромном расстоянии, даже если оно было совсем слабым. Да… он чувствовал его. Сердце. Живое сердце, где-то к востоку отсюда. Оно билось спокойно и размеренно, его обладатель не был напуган или ранен, он медленно двигался по другой тропе прямо к трем немертвым. Свет? Нет, Свет он не ощущал. Это явно не была та, которую он искал. А значит, судьба этого человека была предрешена.
Развернув лошадь, Андерфелс направил ее галопом в сторону глухого стука, который отдавался в его ушах грохотом, словно звон колокола. Разум разрывался от нетерпения, он стонал натянутой струной, но лицо-маска оставалось все таким же бесстрастным. Может быть, и к лучшему, что Морддис лишил его лица. Он сделал его механическим и мертвым, как отражение души своего создания. Немым, неестественным, с нарисованной черной краской улыбкой.
Конь выбежал на тропу, по которой шло живое существо. Оно остановилось, трусливо огляделось, будто пытаясь понять, почему воздух вдруг застыл мягкой ватой, почему заложило уши и сердце пропустило один удар. Но через секунду продолжило свое движение, не подозревая о том, что жизнь его висит на волоске. А Освальд уже почти видел его. Существо, одетое в белые мантии. Маг на службе Авангарда или просто одинокий путник? Да, скорее всего. Это было уже неважно.
— Только скажи, — шепнула Дардаса, встав на шее лошади и ловко балансируя, готовясь прыгнуть. Ее губы растянула хищная улыбка. Охота. Она убивала все ее страхи, все сомнения, временами селящиеся в ее душе, точно трупные черви. Сухой язык облизал белые, как бумага, пухленькие губки, обнажились ровные острые зубки. Она не упустит своего шанса. Ни за что. Никогда.
Риканда тоже почувствовала это... Свежая, живая кровь. Такая теплая, такая вкусная, чужая жизнь, созданная лишь для того, чтобы питать таких, как они. Добыча. Где-то там, в стороне. Освальд уже направил свою лошадь в том направлении. Риканде нужно было зарядить свои кристаллы для ритуала, но это потом. Она прекрасно понимала, что это лишь первая их жертва, и пока немертвые не утолят свой голод, она не сможет заготовить "впрок" ни капли драгоценной энергии. Однако это не волновало ее — ночь только начинается... Когда на тропинке впереди показалась фигура человека в белых одеяниях, она оскалилась и издала утробный, какой-то звериный рык.
Магичка не успела даже понять, что происходит, когда прямо перед ней на дороге, будто из разреженного воздуха, появился всадник. Лошадь сбила ее хрупкую фигуру на землю и пронеслась мимо, но тут же развернулась. Девушка с трудом поднялась с земли и повернулась к всаднику, намереваясь как следует отчитать его за неосторожность.
— Эй, что за… — слова застряли у нее в горле, а глаза в ужасе расширились, когда она увидела, кто сидит на лошади. Руки сами собой поднялись к лицу, и она быстро принялась читать заклинание. Каким-то шестым чувством понимала, что если она прямо сейчас не сделает что-нибудь, то умрет. Потому что перед ней на мертвой лошади была сама Смерть.
Жалкое смертное создание пыталось сопротивляться. Оно надеялось, что какие-то заклинания сумеют защитить его от надвигающейся смерти. Это было даже забавно — попытки живых отсрочить неизбежное. Однако Риканда не стала медлить — она вскинула правую руку, и горло женщины охватила петля нечестивой энергии, поднимая над землей.
«Дара, назад. Это добыча Риканды.»
Трудно было произнести эти слова — и еще труднее было расслышать их за стеной взметнувшегося пламени голода, что поглотило Андерфелса. Его боль словно хлестала из разума, как из открытой раны, заполняя все вокруг, заливая землю чернотой. Он дернулся, чуть не упав с лошади, но удержался. Рука его с неожиданной силой вцепилась в плечо эльфийки. Только для чего — чтобы удержать ее от атаки или чтобы удержаться самому?
Дара услышала стон, переходящий в крик. Тот самый, что слышала в самом начале своего перерождения. Крик невыносимой боли и тоски, походивший на нечеловеческий вой. Ему трудно было сдерживать себя, трудно и больно, но все же он заставил себя сделать это. И в этот момент стало понятно, почему его волю не смог подавить даже Морддис. Она была сильнее голода. Она была выше инстинктов. Нечто гораздо более непостижимое и высокое, чем можно было представить. То, что переродилось так же, как и она, Дара, но не из-за чьего-то вмешательства, а само по себе.
Эльфийка злобно зарычала, громко завыла, как дикий бешеный зверь. Пусть. Пусть этот будет ее. Следующего она точно не упустит. Пусть у нее, Дардасы, не было смертоносных заклинаний, но она надеялась на мертвецкую силу и скорость, на свою ярость, клыки и когти. Ее размышления прервались, она замолкла и послушно села обратно, положив ладонь на его руку, то ли чтобы успокоится, то ли чтобы почувствовать ее. Она с наслаждением наблюдала за кончиной человека, облизываясь, широко раскрыв ядовито-желтые глаза и беспокойно ерзая на костлявой шее лошади.
То, что произошло, поразило Риканду до самых глубин ее немертвой души. Она ожидала, что ее спутники набросятся на добычу, как изголодавшие звери, терзая и разрывая ее в клочья, но Освальд сумел сдержать себя, а его творение безоговорочно подчинилось его приказу. Они оставили добычу ей. Потому что цель, которая перед ней стояла — этого требовала, и эта цель была настолько важна для немертвого, что пересилила даже невыносимую — уж она знала, насколько — муку вечного голода.
"Нет, мы не будем убивать ее сразу... О, нет." Риканда ослабила петлю, позволяя все еще живой женщине упасть на землю и даже дать отползти на несколько шагов. Спрыгнув с лошади, она приблизилась к своей жертве, и со всей силы пнула ее, опрокидывая на спину. Страх, ужас отчетливо читались на лице незадачливой магички, она потирала свою шею, как будто нечестивая петля все еще продолжала душить ее. Риканда знала, что ей некуда спешить. И, хоть ее и терзал голод не меньший, чем ее спутников, решила забрать эту жизнь не для себя, но ради задачи, ставшей для нее не менее важной, чем для Освальда. Зарядить теневой кристалл жизненной силой этого существа — вот что она собиралась сделать.
Боль, страх, непонимание, какая-то детская обида — все это Освальд чувствовал так же, как если бы испытывал сам. Но все это были чужие эмоции. Он попытался сглотнуть, но горло сжало будто невидимой рукой, оно горело, требуя удовлетворения своей жажды. Жажды теплой крови, брызнувшей из разорванного горла… Рыцарь смерти закрыл глаза, и пальцы на плече Дары сжались так, что захрустели ее кости. Ему было все равно. Мертвые не испытывают физической боли. А она сможет излечить себя, даже если получит повреждения. Острые наконечники латных перчаток впились в мертвую плоть эльфийки, скользнув по кости.
И в этот момент он подумал о том, что мог бы убить ее. Уничтожить и ее, и Риканду — всех. Снова остаться в одиночестве, в блаженном тумане, застилающем рассудок. Он больше не будет сражаться. Он больше не будет искать. Он просто снова станет прахом, каким и был до начала времен.
Но эта мысль промелькнула и исчезла. Взглянув на Риканду, Андерфелс кивнул. Меч его был наполнен кровью еще с прошлой ночи, а голод… он был всегда и всегда будет. И никакое убийство уже не утолит его. Голод не плоти, но души, взывающей к тому, чтобы вновь стать единой и живой, страдающей от неисцеляемых ран.
Дардаса не издала ни звука, когда острый металл впился в ее плоть. Повернула голову, с интересом рассматривая свою рану, засунула туда палец, испачкав его в остатках свернувшейся крови, поскребла по кости. Это отвлекло ее, вызвало интерес. Мертвячка подумала, что должна потрогать и чужие кости, сравнить их. А пока она замерла на коне смерти, жадно сглотнула, мельком увидев победу Риканды и отвернулась, тихо, голодно скуля. Слишком сильно было желание и, если бы хозяин сейчас не держал ее своей волей, она бы сорвалась, не раздумывая. Эльфийка подняла личико, отвлекшись на маску Андерфелса, любопытно склонила голову набок, внимательно рассматривая ее, потом протянула вверх руку и потрогала ее тонким пальцем, будто хотела сказать что-то глупое, вроде: "Все в порядке. Я с тобой. И она, видимо, тоже".
Глядя на возвышавшуюся над ней фигуру рыцаря смерти, женщина сделала слабую, какую-то неуверенную попытку уползти, при этом не в силах отвести взгляда от льдисто-голубых глаз Риканды, взирая на нее так, как кролик смотрит на удава.
«Плохое решение» — рассмеялась нежить, вновь вскидывая руку. Могильный холод, лютый холод преисподней сковал женщину, свел судорогой ее тело, парализуя мышцы, лишая возможности двигаться и даже кричать. Лишь глаза были живы на ее внезапно ставшим мертвенно-бледным лице.
Рунные мечи Риканды свистнули в воздухе, разрезая одежду на теле женщины, освобождая ее от них. Ей нужна была плоть, живая плоть, на которую она сможет нанести свой узор. Все так же не торопясь, Риканда отложила на время оружие в сторону и извлекла своей сумки небольшой, размером с ладонь, кристалл, в глубине которого зловеще переливались красноватые искорки. Она положила кристалл прямо на грудь обездвиженной жертвы, туда, где обычно у людей находится сердце. А затем вновь взяла в руки свои сабли. Медленно, спокойно, будто выполняя какую-то рутинную задачу, Риканда начала наносить узор на тело женщины — причудливую вязь рун, мгновенно вспухшую живой кровью.
Освальду хотелось закричать. «Убей же ее, убей!» — но мысль эта умерла еще в зародыше. Боль смертной, казалось, заставила весь мир вокруг побагроветь. Красный туман застилал глаза, мешал двигаться, заставлял терять контроль. Но железная воля сковала его тело, не давая броситься вперед, отшвырнуть Риканду в сторону и самому разделаться с живой.
Мертвая лошадь издала пронзительное, жалобное ржание, откликаясь на мысли своего хозяина, и встала на дыбы, мотая изъеденной шеей и остатками когда-то белой гривы.
Андерфелс подумал о том, ради чего он все это делает. Восстановить то, что он забыл, вернуть то, что забрал старый лич — это стоило того, чтобы перенести любые страдания. Он с радостью отдал бы все, что имел, ради этого. Вот только имел он совсем немного. Свою силу, потрепанное мертвое тело да изорванную на клочки душу. Большего у него не было. И он с готовностью позволил Риканде забрать его добычу, пусть даже это означало, что сам он останется голодным. Пускай. Лишь бы она сдержала свое слово.
Дардаса жалобно завыла, царапая руки создателя. Голод раздирал ее так, будто и не было вчера ночью тех троих. Мертвячка до сих пор чувствовала неописуемую радость, переживая мгновения их смертей. Но видеть, как кого-то убивают у нее на глазах... Для эльфийки это оказалось пыткой едва ли не худшей, чем пронзившие все ее тело ледяные иглы, особенно теперь, когда погрузившийся в свои мысли Освальд чуть ослабил свой железный контроль. Жричка снова завертелась на впивающейся в ноги костлявой шее, будто стремилась порвать невидимые, но прочные путы, яростно завопила и стала исступленно выдирать клоки волос из гривы немертвой лошади.
Наконец, Риканда закончила наносить руны и отступила на шаг, довольная результатом. Кристалл на груди магички заметно потемнел, в нем клубилась какая-то страшная, потусторонняя, первозданная тьма. И пусть вся боль и все страдание этой женщины перетекали в кристалл, не оставляя немертвой ни глотка столь вожделенной жизни, сейчас она любовалась процессом так, как художник смотрит на свою картину, пусть еще не оконченную, но в твердой уверенности в том, что создает шедевр.
Она не обращала внимания на то, что происходит у нее за спиной. А когда, наконец, все было кончено, и женщина испустила последний вздох, она забрала наполненный, насыщенный кристалл с ее груди и показала Освальду: «Это — строительный материал для твоей души. То, что позволит восстановить ее структуру. Одного кристалла может быть достаточно, но в идеале нужно еще. Я пока не знаю, насколько сильные повреждения тебе причинили, и не знаю, сколько материала уйдет».
Освальд ответил ей не сразу. Красная пелена начала уходить из глаз, когда живая испустила дух. Но он все еще чувствовал, как напряженно сжимаются и разжимаются пальцы на руках. Все еще чувствовал, как где-то внутри, в пустой груди, ворочается что-то тяжелое, яростное, испуская низкий, вибрирующий рык. Наконец рыцарь смерти отпустил израненное плечо Дары и осторожно подъехал к Риканде, стараясь не смотреть на мертвое тело девушки.
«Хорошо. Если будет нужно, я найду еще.»
Посадив Риканду на лошадь, он молча направился обратно на дорогу, с которой они свернули, что вела к озеру. А позади, на тропе, остался лежать безжизненный остов. Кровь уже не текла — порезы на теле обнаженной девушки темнели, как крошечные, разинутые в немом крике рты. Земля под ней была красной, темной и горячей. Внезапно Освальд развернулся, быстро подъехал к телу девушки и, наклонившись в седле, резко поднял ее, схватив за запястье. Тело висело в его хватке, как сломанная кукла на шарнирах. Но жизни в ней уже не было.
«Пусть служители Света боятся нас.»
Приблизившись к дереву, Андерфелс прижал к ней тело девушки и, легко оторвав одну из веток, вонзил ее в грудь жертвы. Отошел назад, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, будто любовался результатом.
В мыслях Дары и Риканды послышался отдаленный лающий смех. Болезненный, безумный, режущий, как ржавая пила, смех.
— Ты дашь мне сегодня поиграться? — захихикала в ответ эльфийка, радостно хлопая в ладоши и запрокидывая назад голову. — Ведь дашь? Хотя бы с ней? А то так не интере-е-есно-о-о! — громко, протестующе завыла она, указывая на труп, потом чуть склонила набок голову. — Красиво висит. Давай порисуем на ней? Ну давай, давай же, у нее ведь не только кровь внутри! — жричка стала размашисто раскачиваться из стороны в сторону, грозясь ненароком упасть с лошади.
И этому безумному смеху вторил смех Риканды, ибо мысль о выражении лиц "служителей Света", когда они обнаружат тело, показалась ей весьма и весьма забавной. Освальд был прав, она сама была не менее безумна, чем он или Дара, и то, что она по сути делала в своей нежизни — так это потакала своему безумию. "Служители Света!" Риканда смеялась и смеялась, не в силах остановиться, сквозь смех выкрикивая отрывочные фразы. "Однажды я вырезала сердце у такой служительницы, в надежде, что в нем есть что-то особенное! Но нет! Это просто кусок мяса, они все — куски мяса, все, все!"
Андерфелс не стал спорить со своими спутницами. Достав меч, он покрутил его в руках, примериваясь к телу девушки, а затем несколькими хирургически точными, размеренными движениями распорол ее от шеи до бедер. Внутренности неприглядным комком вывалились из живота и с глухим звуком шлепнулись на землю. Да, такая картина точно произведет впечатление на паладинов Авангарда, подумалось рыцарю смерти. Хотя издеваться над мертвой девушкой было не так забавно, как над живой. Она все равно больше не чувствовала боли.
Вздохнув, он посмотрел на небо. Темнеет. Скоро придет ночь, а они все еще не добрались до лаборатории. Он просто зря теряет время… Если она ждет его, если она еще не забыла, то ему следует спешить.
Багровая луна уже близко.

 

Мертвая лошадь несла троих мертвых всадников по сумрачному лесу. В воздухе витали ароматы поздней осени, запахи прелой листвы и гнили, всего того, что еще недавно цвело буйной зеленью и радовалось жизни, а теперь медленно умирало под холодными каплями осеннего дождя, словно оплакивающего их своими слезами. Этот дождь, начавшийся недавно, был очень кстати, смывая следы, по которым служители Света могли проследить путь немертвых от места последнего убийства, если бы захотели.
Впрочем, Риканда не чувствовала осенних запахов, как не ощущала и холодной стылости дождевых капель — посмертие притупило ее восприятие, а может быть, запахи гнили и холод стали для нее настолько естественны и привычны, что она просто не обращала на них внимания.
Наконец впереди показалось нечто, похожее на старые руины. В начале подъездной аллеи, ведущей к ним, два полуразрушенных каменных столба — бывшие ворота — поддерживали изъеденную временем арку, на которой внимательный взгляд смог бы прочесть: «Поместье Гэллоуглас».
Лошадь перешла на шаг, и Риканда всмотрелась в густеющие сумерки, пытаясь обнаружить лишь одной ей известные приметы. Она направила скакуна не прямо к руинам, а чуть в сторону, туда, где располагалось семейное кладбище бывших владельцев поместья. Именно здесь, в давно заброшенном фамильном склепе, ее наставница леди Морвана, урожденная Морвин Гэллоуглас, несколько лет назад обустроила тайную свою лабораторию. Впрочем, с тех пор, как Морвана ушла в мире теней, лаборатория была заброшена, но Риканда надеялась, что она сможет обнаружить в ней все необходимое.
Основной вход в склеп был засыпан камнями, но Риканда подошла к одной из стен и нажала на какой-то выступ, в результате чего каменная плита сдвинулась в сторону, обнаруживая спуск куда-то вниз, в смрадную темноту.
«Это и есть лаборатория?»
Освальд тоже спешился и аккуратно снял с седла Дару, поставив ее на ноги. Белые одеяния жрицы стали багровыми от крови, но похоже, что ей это даже нравилось. Рыцарь смерти отправил скакуна в теневой план, благо в ближайшее время он не понадобится — вряд ли Андерфелс покинет лабораторию скоро. Впрочем, это было даже хорошо. Он мог набраться сил для продолжения своих поисков, а Дара тем временем может искать для них новые источники энергии. Вряд ли для нее будет слишком сложно раздобыть пару-тройку живых и притащить их сюда, для Риканды.
А он?
Он обойдется. В конце концов, разве не ради своей цели он прибыл сюда? А если так, то несколько дней или даже недель он вполне может обойтись и без крови. И хотя боль становилась сильнее, а жестокий голод скоро заставит его метаться в агонии, Освальд знал, что сможет выдержать это. Каким-то шестым чувством он знал, что уже делал подобное и остался жив… и разумен. Но тогда что-то было другим…
"Да", — отозвалась Риканда. "Надеюсь, в ней сохранилось все необходимое, да и некому бы было ее разграбить. Кроме моей наставницы и меня, здесь никто не бывал и никто не знал об этом месте. Риканде не нужен был свет, чтобы освещать ступени — теневое зрение позволяло обходиться и без этого, но насчет своего спутника она не была уверена. Она извлекла из своей (кажется, бездонной) сумки маленький фонарик, который был захвачен на случай, если в темноте понадобится читать текст, ибо на подобное ее способностей уже не хватило бы. Лучик света, слабый, маленький, будто испуганный разверзшейся перед ними темнотой, осветил пыльные выщербленные ступени, паутину, висящую тут и там. Риканда начала спуск, жестом предлагая своему спутнику следовать за собой.
Дара и Освальд молча направились вслед за своей неожиданной спутницей. Спускаясь по ступенькам, осыпающимся каменной крошкой под тяжелыми сапогами из саронита, рыцарь смерти думал о том, что Риканда потребует свою плату. Рано или поздно она взыщет долги, ибо ни один мертвец никогда не был способен на бескорыстную помощь другому, пусть даже такому же проклятому, как и он сам.
Они молчали, потому что им не о чем было говорить. Да и что может один обреченный на вечные страдания сказать другому? Рассказать о боли, которую тот и сам знает, как собственное я? Поведать о том, как нашел путь из безумия в холодный мир логики и разума, забыв о том, что когда-то испытывал ненужные, мешающие, причиняющие боль эмоции? Риканда могла бы рассказать ему многое. Но Андерфелс не хотел этого знать. Он видел перед собой лишь мягкий, согревающий Свет, который был так далеко, что хотелось кричать от отчаяния. Когда он потерял его и… почему? Рыцарь не помнил. Он не помнил ничего, что произошло с ним в последние несколько лет — только смутные застывшие картины, отрывки, настолько мелкие и несвязанные, что составить из них единую картину не представлялось возможным.
Свет был живой. Он точно знал это. Не бездушная идея, не абстрактная сила, а живое, теплое, дышащее создание. Смертное. Почему-то он был уверен, что это была «она». Но больше — ничего. Слишком мало, чтобы найти ее.
Помещение лаборатории, как и говорила Риканда, было давно заброшенным, в нем царило запустение. Любого живого вывернуло бы на изнанку из-за запаха разложения, плесени, тлена, смрадного запаха застарелой боли и страданий, пропитавших это место. Но живых здесь не было. Только немертвые.
Поискав взглядом трут и огниво, Риканда прошлась вдоль стен, поочерёдно зажигая укрепленные на них факелы. В их багровом свете внутреннее убранство лаборатории стало более очевидно глазу. Если до этого живое существо, ненароком попавшее сюда, могло бы ощутить лишь приступ тошноты, то теперь бы оно закричало от ужаса.
Пустая площадка в центре комнаты не была занята ничем, и, вероятно, служила для начертания нечестивых символов во время проведения ритуалов. Чуть в стороне виднелось несколько стендов, снабженных ремнями и прочими фиксирующими устройствами. На них виднелись почерневшие пятна, налипла какая-то короста, имеющая вполне объяснимое происхождение — на этих стендах не раз проводились опыты с живыми существами. Очевидно, для них предназначались и клетки, мрачной шеренгой выстроившиеся у другой стены, и кандалы, вделанные в стену. Там же стояла и пара баков, доверху наполненных какой-то мутной, свернувшейся, сгнившей от времени жижей. И лишь третья стена не несла на себя отпечатка ужаса, ибо вся целиком, снизу и доверху, была закрыта стеллажами, на которых выстроились книги, лежали ящики с инструментами, груды каких-то кристаллов, стояли оплавленные свечи, словом, все, что обитавшая здесь нежить использовала в своих экспериментах в качестве инструментов или источника знаний.
«Прошу», — Риканда сделала приглашающий жест рукой, — «Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. На подготовку к ритуалу и сам ритуал понадобится некоторое время.»
С этими словами она подошла к стеллажам и начала высматривать и отбирать с них то, что ей было необходимо для работы.
Это помещение было так похоже на лабораторию Морддиса. Освальд осмотрелся, замечая и стеллажи с книгами и реагентами, и кандалы, и клетки. Что ж, все повторялось снова. Лич думал, что сможет починить его, сможет сделать его лучше… Но в итоге потерпел поражение в собственной науке, превратив свое творение в нечто, чего сам не мог понять.
А еще эта атмосфера… этот запах сырости, плесени, разложения, застарелой смерти, отчаяния и боли. Он был знаком Андерфелсу и напоминал о чем-то, что он тоже забыл. Внезапное чувство принадлежности вспыхнуло и погасло, оставив после себя едва заметный след узнавания. Таким был его дом когда-то. Может быть, много лет назад, может, совсем недавно. Время потеряло свое значение, только внутренние часы отсчитывали месяцы до того, как окончательное разрушение достигнет той части души немертвого, которая являлась воплощением его личности, и он перестанет быть собой, став лишь марионеткой собственного голода.
«Дара, — обратился он к своей подопечной. — Я хочу, чтобы ты отправилась на поиски живых. Приведи столько, сколько сможешь. Нам понадобится вся энергия, которую можно достать. Иди.»
Эльфийка попыталась было воспротивиться, но мысленный приказ хозяина она оспорить не могла. Как бы ей ни хотелось остаться со своим создателем в этот решающий для него час, ей пришлось покинуть склеп. Освальд не стал говорить ей, что основной причиной того, что ему пришлось отослать ее, было совсем не это. Энергии пока хватало, хоть ее могло понадобиться и больше. Он просто не хотел, чтобы Дара была здесь, когда он будет слаб. Кто знает, что может случиться, когда контроль над нею ослабеет. Кто знает, что она сделает, увидев его… таким.
Риканда деловито занималась подготовкой к ритуалу, сконцентрировав все внимание на предстоящей ей работе. Она знала, что будет нелегко. Но это будоражило ее вдвойне. Если и было что-то, увлекающее ее настолько сильно, что могло если не устранить, то временно отодвинуть куда-то вглубь ее страдания, так это научный поиск, радость творчества, предвкушение новых открытий. И пусть ее «открытия» относились к достаточно специфической области, это было не важно. Важен был процесс. А в данном случае, и результат.
Она не могла отомстить тому некроманту, что превратил ее в живой труп. Он и так был мертв, мертв окончательной смертью, и она тоже приложила к этому руку. Однако были и другие, и она была готова мстить им при любой удачной возможности, мстить до тех пор, пока сама не рассыплется в пыль, и эта сладость мести была еще одним ощущением, скрашивающим ее теперешнее существование. Безвестный некромант, поработавший над Освальдом, думал, что искалечил это существо окончательно, вырвав его сердце, память и душу? А вот импа с два! Она докажет ему, докажет им всем, какую страшную ошибку они совершили, превратив ее в то, чем она является сейчас и наделив своими знаниями, она заставит их всех поплатиться за это.
Наконец, закончив приготовления, расставив свечи, очертив в центре комнаты круг и нанеся по его периметру необходимые руны, она обернулась к Освальду:
— Тебе нужно снять свой нагрудный доспех и лечь в центр этого круга. Мне придется причинить тебе боль, когда я буду восстанавливать ткань твоей души. Я даже не спрашиваю тебя, готов ли ты к этому. Любой из нас готов вынести столько, сколько
понадобится.
Увидев же, как он отправляет Дару на охоту, согласно кивнула:
— Признаюсь, меня несколько смущало твое… создание. Я не была уверена в том, что она сможет контролировать себя, когда твоя власть над ней ослабеет, и не нападет на меня во время проведения ритуала. Не то, чтобы я ее опасалась… Но любой сбой, любая оплошность во время церемонии могут помешать добиться результата и даже повлечь катастрофические последствия как для тебя, так и для меня.
Освальд только кивнул, соглашаясь с каждым словом Риканды. Он и сам понимал всю опасность ситуации, а потому отсутствие Дары его несколько успокоило. Может быть, сам того не понимая, он не хотел ее унитожения. С момента его прихода в себя в некрополе Морддиса, Дара была единственным существом, которое находилось рядом с ним. И если ему суждено будет погибнуть — сейчас, в ходе ритуала, или позже, он хотел, чтобы эльфийка продолжала свою не-жизнь. Как продолжение его самого, как след в этом мире, оставленный тем, кто был отвергнут всеми его жителями.
«Я готов, Риканда.»
Он медленно снял саронитовые доспехи — нагрудник, наручи, перчатки и наплечники. Меч положил рядом с ними. Под доспехами оказалась изорванная, превратившаяся в лохмотья льняная рубаха. Вероятно, раньше она была белой, но сейчас представляла собой тряпку, пропитанную коричневыми, желтыми, черными и красными пятнами. Сквозь дыры в ткани можно было разглядеть мертвенно-бледную кожу, покрытую шрамами — полученными в бою или в ходе многочисленных ритуалов по «улучшению», понять было невозможно. Стащив с себя этот кусок мешковины, Освальд лег на спину в центр ритуального круга.
На его груди Риканда увидела огромный, уродливый шрам, сделанный циркулярной ржавой пилой, ровно на том месте, где было сердце. Рана была кое-как зашита сапожной дратвой, мертвая плоть расползалась и разлагалась, и сквозь разошедшиеся края раны в некоторых местах можно было легко разглядеть темные, мертвые, пропитанные чем-то вроде полупрозрачной слизи внутренности.
Единственный глаз рыцаря смерти, сверкая сквозь прорезь маски, бессмысленно и спокойно смотрел в потолок.
Риканда, разглядывая грубый шрам на груди Освальда и неаккуратные, наспех сделанные, стежки, сшивавшие частично разложившуюся плоть, презрительно скривила губы. Ее презрение было адресовано тому «мастеру», который выполнил свою работу столь грубо, непрофессионально с ее точки зрения. «Мой голем, и тот был сшит с большим старанием» — пробормотала она. Однако, она подумала, что и душа Освальда сшита столь же грубо, неаккуратно. Что ж, скоро она это узнает.
Вытянув руки в сторону лежащего на спине немертвого, она начала читать заклинание, прикрыв глаза и слегка покачиваясь. Ей не нужны были глаза, чтобы видеть, как мало-помалу от тела Освальда отделилось нечто… бледное, тонкое, почти распавшееся на части. То, что было когда-то его душой. Живой душой, изодранной в клочья. Но и эти клочки были все еще наделены неким подобием воли, они заметались внутри очерченного ею круга, желая обрести свободу, но не в силах преодолеть его границу.
В руке Риканды блеснул ритуальный нож, доставшийся ей от наставницы. Она медленно подняла его вверх, и тонкий темный луч, исходящий от его лезвия, как бы намертво припечатал мятежную душу прямо в центре круга, над телом своего хозяина.
Да, она была права. Душа Освальда была сшита не менее грубо, чем его физическая оболочка. Там, где части души были вначале взрезаны, а потом прошиты по живому, ей виделись чудовищные рубцы. В других же местах и вовсе были «дыры», пустоты от истаявшей ткани, ныне не заполненные ничем. Ей предстояло вновь вскрыть то, что сшил некромант, чтобы затем заново собрать воедино, восстанавливая изначальный рисунок, а вместе с ним и то, что эта душа хранила — память немертвого.
Не спеша, ибо она вообще уже никуда и никогда не спешила, Риканда приступила к операции. Крики живого, умирающего под пытками — ничто по сравнению с воплем, который издает душа в тот момент, когда ее режут на части. Однако Риканде и это было все равно, ее движения были все также тверды и плавны, она работала со знанием того, что делает, и в твердой уверенности в том, что делает правильно.
Однако, когда части души распались на клочки, на какой-то ужасный миг ей показалось, что все потеряно. Что слишком мало осталось, и собрать это вновь у нее не выйдет. Но она не готова была сдаться столь легко. Ей на ум пришла одна дикая, чудовищная идея, но это должно было сработать… Она надеялась.
Кристалл. Поначалу она думала просто использовать его, как аккумулятор, как строительный материал, из которого она будет вновь вылепливать эту душу. Однако теперь она решила сделать кристалл частью самой ее структуры. Тем, что сможет поддерживать стабильность конструкции, не давая ей разрушиться, накапливая частички чужих жизней и чужих душ в те моменты, когда Освальд «питается», и восстанавливать с их помощью то, что неизбежно вновь начнет истаивать.
Вскрыв грудную клетку Освальда ритуальным ножом прямо в месте старого шрама, она положила темный, клубящийся, словно дышащий сумраком кристалл в то место, где раньше было его сердце. Рану она зашьет потом, и уж, можете надеяться, она сделает это получше, чем прежний «хирург»!
От кристалла, лежащего в груди мертвеца, немедленно начали подниматься некие… отростки? … питая то, что еще оставалось от души Освальда и по-прежнему парило над его телом. Риканда не вмешивалась, она лишь наблюдала, как душа медленно, но верно, начинает вновь обретать форму, регенерирует самое себя, подпитываясь энергией кристалла. Но при этом немертвая, связанная с тем, над кем работала, своим ритуалом, не могла наблюдать безучастно и отстраненно — какая-то частица его вновь обретаемых воспоминаний передавалась и ей…

 

Черный водоворот памяти затягивал в себя частицы его души, которая перерождалась в этот самый момент, как переродилась когда-то Дара. Только его новое рождение было другим. Это было рождение души, которая прошла через пустоту и вернулась. Что она видела? Что пережила? Все это знал только Освальд. А теперь Риканда увидела все, словно смотрела через чистое стекло на бурное море. Погружаясь в этот водоворот, она словно медленно плыла по этому морю, по темной воде, и когда она отдалилась на многие мили от спокойного берега, горизонт, затянутый темной дымкой беспамятства, начал рассеиваться, и она увидела восходящее солнце.

 

…Аккуратный, с любовью построенный дом в два этажа стоял на берегу. Крошечный остров воспоминаний о прошлой жизни был наполнен тихим свежим ветром, прогоняющим тучи, развевающим длинные светлые волосы. Он посмотрел на горизонт, прищурив глаза, и улыбнулся. Высокий, стройный молодой человек был красив той северной, суровой красотой, которая притягивает взгляд и заставляет смотреть, не отрываясь. Смотреть на его светлые доспехи, украшенные резьбой в виде солнца. Он повернулся и взглянул на Риканду, но будто не видел ее — позади него стояла женщина-воительница, а рядом с ней — девочка лет пяти с такими же льдисто-голубыми, чистыми глазами. Освальд Андерфелс посмотрел на свою жену и дочь и улыбнулся. Улыбнулся той спокойной, чистой и счастливой улыбкой, которая теперь казалась ему чем-то совершенно непостижимым. Разве такое бывает? Разве бывает жизнь без боли, без голода и страданий? Это было так странно и необъяснимо, так пугающе.
Да, когда-то он был живым. Он был счастливым. Молодой воин-маг, управляющий огненной стихией так же умело, как и мечом. У него была семья. Любящая жена и талантливая маленькая дочка, которая унаследовала его способности к магии. Крошечное и невинное существо, которое сжимало его грубую руку своими пальчиками, смотрело на него снизу вверх с доверием и любовью и называло его «папой».

 

Остров отдалялся, оставляя дом и воспоминания о семье за пеленой тумана. Риканда плыла дальше, она не могла останавливаться, иначе душа Освальда навсегда останется в этих воспоминаниях, заключенная в них, словно в клетку. Он будет снова и снова переживать эти моменты, потеряет себя в них и в конце концов погибнет. Следовало двигаться дальше — к той высокой скале, врезавшейся, как огромный коготь, в небо. Волны разбивались об острые края скалы, красные, словно кровь. Красные…

 

…Заснеженная долина была покрыта кровью. Насколько хватало глаз, снег был запятнан ею, превращаясь в море багровой смерти. Тела, искореженные, изуродованные, разодранные на части, покрывали долину, а на ее краю, на вершине холма, лежал умирающий человек.
Его длинные, когда-то золотистые волосы слиплись от крови. Лоб был рассечен, одного глаза не хватало — он просто висел на тонкой ниточке, спускаясь на заросшую щетиной щеку. Освальд смотрел в темное, затянутое стальными тучами небо, испещренное молниями, как венами. Его сердце бешено стучало, пытаясь наполнить тело кровью, но бессильно спотыкалось, уставшее и отчаявшееся. Кровь вытекала сквозь рваные раны, пятная и так притоптанный и пропитанный ею снег, на котором лежал воин-маг. Подняв руку к лицу, дрожащую и неожиданно слабую, человек попытался вытереть лицо, протереть глаза, потому что ему казалось, что их затягивает какая-то непроглядная пелена. «Я умираю?» — спросил он сам у себя, а может, у богов, но молчание было ему ответом. Он уже не боялся, ему только было невыносимо тоскливо осознавать, что он больше никогда не увидит свою дочь. А ведь она останется совсем одна — мать умерла на войне, а теперь вот и отец… Как же она будет жить? Как выживет в этом жестоком мире эта маленькая и наивная девочка?
По разорванной щеке мага потекли жгучие соленые слезы, причиняя еще большую боль. Он дернулся, и тут же свернулся клубком, стараясь зажать рану в животе. Внутренности выпадали на снег, горячие, дымящиеся. Но Освальд все еще жил.
А когда взошло солнце, его единственный оставшийся целым глаз остекленел. И последнее, что помнило его умирающее сознание, было то, как слепили солнечные лучи, отражаясь от кроваво-красного снега, как рядом села большая черная птица, а затем еще одна, и еще. Как острые клювы впились в его плоть. Как содрали с лица длинный кусок кожи, жадно поглощая теплое мясо. Как он услышал острый и звонкий стук клюва, царапающего по оголенной кости челюсти.
Он уже не чувствовал боли. Освальд Андерфелс, воин-маг, сражавшийся за жизнь, за Свет и за свою семью из последних сил и потерпевший поражение, был мертв. Бессмысленная и жестокая смерть, настигшая его, забрала с собой все — даже надежду. А солнце беспощадно освещало чудовищную картину бойни, разразившейся на этом пустом и холодном острове.
Здесь больше ничего не было. И Риканда отправилась дальше. Здесь больше не было Света.

 

На горизонте показались шпили Цитадели Ледяной Короны. О да, они манили, притягивали к себе каждого немертвого, поднятого волею Короля Мертвых. И даже отсюда, издалека, еще не разобрав, она увидела фигуру самого Короля, стоящую на вершине башни. Он звал.
«Ты — мой рыцарь смерти. Принеси боль и страдание в эти земли.»
Этот голос… он будто придавал сил. Он проникал в самую суть сознания, вытесняя все лишнее — сомнения, страх, поиск смысла, все. Он подавлял волю, но как же это было приятно. Освальд проснулся. Он больше не был собой — он превратился в инструмент воли Короля, и с радостью, сатанинской радостью и извращенным счастьем выполнял все его приказы. Только бы не думать о том, что произошло. Только бы не вспоминать о прошлом, о жизни, и о том, как смерть протянула к нему свои цепкие лапы и выдавила из него все, чем когда был Андерфелс.
Он слушал голос. Слушал зов. Слушал приказы. Он хотел лишь одного — чтобы этот голос никогда не умолкал. Чтобы он жил вечно. И ради этого голоса он был готов сделать все. Принести в Азерот смерть. Столько страданий и боли, сколько будет нужно. Дни переходили в недели, в месяцы… Одинаковые дни. Они были наполнены убийством. Его рунный меч, названный Неутолимым, стал для него самой его душой. А вместо сознания был лишь голос.
А потом он исчез… И Освальд понял, что остался один. Его охватил такой ужас, какой не испытывал ни один живой в своей жизни. Потерянный, брошенный, не нужный ни свету, ни тьме, он слепо бродил по коридорам Цитадели, ища хотя бы намек, хотя бы тень того голоса, чтобы вновь с радостью слиться с ним в единую волю. Но нашел лишь пустоту.
Риканда услышала это — услышала, как рыцарь смерти, которого отверг мир живых и мертвых, раз за разом, отчаянно звал своего хозяина. А когда прошло время и его мысли окончательно очистились, он ушел из Цитадели. Ушел из Нордскола. Ушел от того, что причиняло боль его разуму.

 

Следующий остров она узнала без труда — Штормград. Белые стены, синие и желтые крыши, брусчатка, исцарапанная копытами бесчисленных лошадей, колесами телег и обозов, и миллиардами сапог. Где-то здесь, под этой брусчаткой, в темном, сыром подвале теперь жило то, что осталось от Освальда Андерфелса. Он был безумен. Его свела с ума смерть, свобода, одиночество, которого он не хотел. Он ничего этого никогда не хотел, но нашел единственно возможный путь существования — следовать приказу Короля, пусть даже он больше не слышал голоса. Он продолжал убивать во славу его. Он убивал без разбору — женщин и мужчин, детей и стариков, не заботясь о том, что рано или поздно его найдут.
В один дождливый осенний день он стоял на площади Собора и увидел ее. Она сразу чем-то привлекла его взгляд. Высокая, стройная, с рыжими волосами в синей мантии жрицы. Она отличалась от остальных… Словно огромный черный паук, он поджидал свою жертву. Проходили дни, но Освальд терпел, пока, наконец, не сумел поймать ее, словно беспомощную бабочку, запутавшуюся в сетях. Теперь в темном подвале, ставшим для него домом, их было двое.
Но он так и не смог убить ее. Потому что она согревала его душу, заставляла его сердце биться, и при этом была жива. Он никак не мог понять, что она такое, но разве это было важно? Его тянуло к ней, потому что только ее неведомая сила отдавать жизнь и при этом не умирать поддерживала в нем тот крошечный огонек, который он в конце концов мог бы назвать надеждой. Ее лицо было печальным и спокойным, и в этом она была похожа на своего мучителя. Он вцепился в нее, словно утопающий в соломинку, но каким-то удивительным образом начинал понимать. Она и была Светом. Тем Светом, который не выжигал глаза, а согревал и давал новую жизнь. Но ее отобрали у Андерфелса — охотники все же пришли по его душу.
Риканда почувствовала, как в лоб впивается что-то холодное и ледяное, как оно растет, разрывая мозг и череп изнутри. Увидела пирс в порту Штормграда, омываемый разбушевавшимися волнами. Приближалась буря, и когда ударила молния, она услышала раскат грома. Человек с ружьем стоял, целясь в Андерфелса, и дуло его оружия дымилось.
Что он почувствовал в тот момент, когда пуля вонзилась в его голову? Удивление. Пожалуй, это было все. И еще — сожаление. В этот миг он понял, что больше никогда не увидит ее. А она подбежала к краю пирса, протягивая к нему руки, будто силилась в последний момент удержать его от падения, но было поздно.
Вода сомкнулась над упавшим в море рыцарем смерти, а его единственный глаз смотрел вверх, на ее лицо, когда она склонилась над водой. На расширенные глаза, наполненные слезами. Она жалела его… Единственная, кто сочувствовал ему, обезумевшему от боли потери убийце, переставшему быть человеком давным-давно. Она жалела о том, что потеряла его. Какая нелепость…
Толща воды становилась все непрогляднее, и скоро он уже не мог рассмотреть ее лица. Спиной он коснулся дна, да так и остался лежать там. Над ним колыхались длинные щупальца водорослей, проплывали косяки перепуганных бурей рыб. Он мог бы выжить, мог бы попытаться выбраться. Но слишком устал. Освальд закрыл глаза и позволил своему сознанию провалиться во тьму.
Хватит.
Пора было этому кошмарному сну закончиться.
Прощай… Каэтана Ре Альби.

 

«НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!» крик Андерфелса вырвал Риканду из темного моря его памяти, заставив резко вернуться к реальности. Его душа извивалась, корчилась в муках перерождения, пульсировала черным. Такого она еще никогда не видела — чтобы душа выглядела… вот так. Что-то отвратительное, похожее не на белесый туман, а на темную, горячую, колышущуюся массу, липкую и мутную, похожую на концентрированную мглу. По этому комку боли пробегали резкие яркие вспышки белого и болезненно-желтого. Безумие. Отчаяние. Они поглощали его снова.
«Нетнетнетнетнет» — звучало в ее голове, все громче, громче, пока не разорвалось в ее разуме огромным белым шаром боли, заставив ее ноги подкоситься. Тело Андерфелса дрожало, его трясло, а расширившийся глаз, казалось, готов был вылезти из орбиты. Сквозь прорези маски потекла его кровь — мутная, полупрозрачная, желтоватая слизь с красными прожилками. Медленно тягучая слизь стекала по его маске, перебираясь на шею. Из зияющей раны на груди хлынул такой же поток, только в десятки раз сильнее. Он умирал.
«НЕЕЕЕЕТ!» — крику Освальда вторил ее собственный, крик отчаяния, крик боли, как будто она не только пережила его воспоминания, но и сама теперь умирала вместе с ним. Так оно и было — это была суть чудовищного ритуала, что она совершала. Они оба на время оказались связаны единой цепью, пронизаны единой тканью сущего, стали одним целым, и вместе должны были выжить — или умереть.
И теперь у нее был лишь один способ, один-единственный отчаянный способ их спасти. Подарить Освальду частицу своей собственной души, холодной, как бездны Космоса, прочной, как алмаз, и мертвой, как угасшие звезды.
Ослепленная болью и отчаянием, Риканда действовала скорее инстинктивно, чем рассудочно, но действовала правильно. Из ее собственной груди вырвалось нечто… похожее на леденящий не только кровь, но и душу, ветер, вихрь снега и льда, сплетенный клубком какой-то дикой метели, и этот вихрь охватил бьющийся в конвульсиях черный ком умирающей души, пронизывая ее узором ледяных кристаллов, выстуживая, вымораживая напрочь. Создавая немыслимо прочный каркас и ледяными тисками фиксируя рвущуюся в клочки ткань души немертвого.

 

Что мог чувствовать, что мог видеть Освальд?... На какой-то миг его словно перенесло в другой мир. Мир, в котором обитала Риканда и который был теперь ее домом. Там было холодно, очень холодно и очень темно. И очень пусто. Под ногами, вдаль и вширь, расстилалась голая, заледенелая равнина, на которой не росло ни единого скрюченного деревца, не слышалось дыхания ни единого живого существа, спрятавшегося в свою нору в тщетной попытке найти хоть капельку тепла. Да живому существу и нечем было бы дышать — ибо здесь не было кислорода. Здесь были только снег, лед и ветер. Да еще ледяные торосы где-то на горизонте, на самом пределе видимости.
Ветер гнал по заледенелой равнине снежную поземку, однако темное небо над головой Освальда было ясным. Небо, никогда не видевшее рассвета, никогда не озаренное даже призраком солнечных лучей. Оно было усеяно мириадами звезд, которые здесь, казалось, были совсем рядом — только протяни руку. Он слышал их далекий шепот, они могли бы рассказать ему тысячи тайн мироздания, раскрыть секреты множества загадок бытия. Если бы он только захотел.
Чистый, ясный, холодный мир. Он не дарил утешения. Он не дарил надежды. Он не приносил тепла. Но было в нем то, о чем измученная душа Освальда давным-давно забыла — в нем был покой. Космический покой существа, вставшего по ту сторону и жизни, и смерти, оставленного в великой Пустоте один на один с самим собой и своими снами. Обреченного на страдания до тех пор, пока существует, независимо от того, жив ты или мертв , ибо и жизнь, и смерть на какой-то миг стали для него не больше, чем иллюзией. И в этой обреченности осталась всего одна истина.
Лучше так, чем никак.
«Риканда?» — мысленно спросил рыцарь смерти, застыв ледяной скульптурой в этом пустом и холодном мире. Горизонта не было. Мертвая земля сливалась с таким же мертвым небом, усеянным лезвиями звезд, режущих глаза не хуже кинжала.
Тела у него не было. Не было ничего, только его искаженный дух, дрожащий на ветру и рискующий расплыться, рассыпаться на мириады таких же крошечных сияющих осколков. Ему на мгновение показалось, что это и есть теневой план — мир, в который он заглянул лишь один раз, приоткрыв завесу, отделяющую мир живых от мира теней. Там он сотворил своего немертвого коня, но после этого никогда туда не возвращался. Или же это было что-то иное?
Неясные тени ложились на ровную, как зеркало, землю. Здесь было так пусто и холодно, и так спокойно. Ему не хотелось уходить. Надежда умерла в этом месте — умерла быстро и безболезненно, не оставив ничего, кроме ветра и звезд. Может быть, так действительно было лучше… Остаться здесь, забыть обо всем, что было, оставить прошлое прошлому. Пусть оно умрет вместе с тем Андерфелсом, который сейчас погибал в мучительной агонии, не в силах справиться с обрушившейся на него силой боли.
Или…
«Каэтана», — он обернулся и посмотрел назад, туда, где на востоке, как ему казалось, должно было взойти солнце. Тут его не существовало. Вечная ночь, вечная мерзлота, и вечная равнина, простирающаяся, насколько хватало глаз. Абсолютная тьма.
«Вернись… вернись… вернись…» — шептал ему ветер, настойчиво увлекая назад, в тот единственный из миров, где сейчас находилось его искалеченное, почти уже умершее окончательной смертью тело. Меж тем, кровь, хлеставшая из раскрытой груди Освальда, текущая из-под его маски, не то чтобы остановилась… она как будто замерзла. А сами раны покрылись тоненькой корочкой льда.
«Вернись, Освальд, вернись…» — скорее мысленно, чем голосом, звала Риканда, сама уже стоявшая на грани гибели, истратившая все силы, что были у нее, до последней капли, вложившей все, что умела, знала и могла, в отчаянную попытку спасти Освальда, а вместе с ним — и себя.
Ноги не держали ее, однако она упрямо, сцепив зубы, доползла до одного из стендов и вернулась назад, в руках у нее были материалы, которые отрекшиеся довольно часто используют для починки своих немертвых тел. С каким-то дьявольским упорством она принялась «чинить» тело Освальда, как до этого «чинила» его душу, зашивая страшную рану на его груди виртуозными, мастерскими стежками.
А перед невидящим взором рыцаря смерти стояло лицо Каэтаны — то самое, на которое он смотрел перед тем, как опуститься на морское дно. Лицо, отравленное печалью, жалостью, тоской. Она протягивала руки к его мертвому сердцу, которое заставила биться неведомой, необъяснимой силой, и звала его. Нет, она не могла забыть. Просто не могла. Освальд теперь знал — о, он знал это так же точно, как и то, что не может умереть теперь. Это было бы слишком просто. Рыцарь смерти знал, что она ждала его… Может быть, прямо сейчас, в этот самый момент, когда он уже готов был сдаться, как тогда — на дне у причала, она ждала его.
И он должен был забрать ее себе.
Его тело дернулось и обмякло, впуская в себя измененную и перерожденную душу, а через несколько секунд его взгляд стал осмысленным, и он поднял голову, глядя на Риканду. Взор все еще застилал туман, но теперь он чувствовал, что на месте сердца в груди находится что-то твердое, холодное и пульсирующее. Кристалл, впитывающий и перерабатывающий чужие души… Да, ему потребуется убивать. Много, много душ придется поглотить прежде, чем он сможет отыскать Каэтану и… а что дальше? Об этом он не думал. Главной задачей было найти ее, а потом — будь что будет.
«Риканда…» — его голос звучал слабо, но с каждым мгновением становился все увереннее и громче. — «Ты смогла это сделать. Ты…» Он не благодарил ее. За такое — не благодарят.
Риканда не ответила Освальду, у нее не было на это сил — она лишь устало кивнула и отползла куда-то в сторону, растянувшись под одним из стендов, в самом темном углу.
У нее получилось. Она справилась. Нет, не так. Они справились. Вместе.
А ведь она уже почти не надеялась на благополучный исход. И пусть то, что привело немертвого назад, его память о живой девушке, Каэтане, его отчаянное желание отыскать жрицу, казалось Риканде не самым разумным. Пусть. Разум был не важен. Главным было его желание. И то, чтобы у него была цель. Любая цель. В конце концов, поиски живой жрицы не хуже и не лучше ее собственных поисков знания и силы. Не имеет значения, какие сны смотреть и чем заполнить пустоту.
Но что он будет делать, когда найдет ее? Возможно, убьет, чтобы Каэтана больше не досталась никому, и до капли выпьет ее свет и тепло, сделав частью собственной души. Теперь, благодаря кристаллу, он мог это сделать, о, он мог. Пожалуй, это будет даже любопытно… Узнать, чем окончатся его поиски и как он будет жить теперь, с живой тьмой вместо сердца.
А сейчас ей нужно просто подождать, когда Дардаса вернется с добычей. Им с Освальдом нужны живые, много живых, мягких, теплых, кричащих от боли живых, чтобы восстановить силы, потраченные на ритуал.

 

Дардаса бежала.
Сложно было сказать, зачем или от чего. Сейчас не нужно было думать, главное — то, что под тонкими белыми ногами шелестит пожухлая трава, которую эльфийка слышит, но не чувствует. В какой-то момент ей вдруг захотелось, чтобы этот бег в никуда никогда не закончился. Без разницы, куда, откуда и зачем. Главное — двигаться.
Белым призраком, подобным банши, она скользила между уродливыми, измученными деревьями, в каждом изгибе стволов и веток которых, похожих на растопыренные когти, будто застыла боль, что они пережили. Мутный дождь падал сверху, намочив растрепанные черные волосы цвета воронова крыла, но ядовито-желтые глаза не замечали его, внимательно глядя по сторонам взглядом голодного хищника.
И вдруг она остановилась.
Но это было только внешнее проявление. На самом деле, еще раньше, всего на секунду, что-то остановилось у нее внутри. Будто дернулся рычаг, и захлопнулись невидимые ворота. Побледневшие краски эмоций, вместе образующие неповторимый серый цвет, вдруг всколыхнулись. Она даже обернулась, будто хотела увидеть пыльный занавес, который сию секунду опустился перед ней.
И вдруг эльфийку кольнул в грудь едва заметный, острый кинжал страха.
Светящиеся проклятием глаза на секунду расширились. Девчонка крутилась по сторонам, созерцая привычный мертвый пейзаж, но теперь на ее глаза будто надели очки из черного стекла. Каждое дерево теперь казалось напуганным, агрессивным и хищным. Даже небо над Дардасой будто застыло над ней в ярости, пыталось выдавить ее из самой ткани реальности.
И тут жрица вдруг поняла, что произошло.
Она бросилась назад, не разбирая дороги, заметалась между отравленными деревьями. Ужасающе-черный, поднявшийся из серой массы, сменился на яростно-красный и теперь застилал жрице глаза, а душу тысячей ледяных иголок пронзило осознание. Жрица знала, что это могло случиться. Риканда убила его. Она убила единственное существо, для которого Дардаса Черная Луна была не совсем пустым местом. Она убила того, кто заменил девчонке всех, кого она знала при жизни. Риканда поплатится за это любой ценой. Хорошо ли мертвячка запомнила ее лицо? Теперь оно должно остаться в ее памяти, будто выжженное негасимым огнем.
Но вдруг эльфийку настиг невидимый удар, будто она уткнулась в стену из стекла. Что-то с силой било по ее душе, вернее, царапало ее, как кошачьи когти, но оно было слишком далеко, чтобы понять наверняка. Дара узнала это чувство. Он был еще жив, вернее, не-жив. Красный сменился на бледно-желтый, как зимнее солнце, и девчонка остановилась, только чтобы чувствовать болезненные уколы, будто бьющие во внутреннюю поверхность ее черепа. Она чувствовала… почти наслаждение. Эту боль ей хотелось переживать снова и снова, целую вечность, а потом еще и еще одну. Может быть, рыцари смерти и чувствовали что-то подобное под властью Короля-Предателя?

 

Риканда лежала, забившись в самый дальний, темный, пыльный угол лаборатории, свернувшись калачиком, так, будто вновь стала ребенком, который пытается спрятаться от ночного кошмара, который снится, снится и никак не закончится.
Льдистое сияние ее глаз потухло, они стали пустыми, остекленевшими, мертвыми.
Слишком много сил она потратила на ритуал, а конце еще и вырвала кусок собственной души, чтобы залатать чудовищные раны Освальда, и вот теперь сама находилась в одном шаге от окончательной гибели, не в силах пошевелиться или издать какой-либо звук. Просто тень среди теней. Если в ближайшее время она не получит пищу, то умрет. Она это знала, но ей уже было все равно. Она просто отправится в тот мир, ледяной мир вечности и шепчущих звезд, и останется в нем навсегда. Не самая плохая перспектива. Возможно даже, весьма заманчивая…
Прошло уже... сколько прошло времени? Здесь, в лаборатории, его ход был почти незаметен. Может быть, часы, а может, и дни. Освальд все это время сидел, прислонившись спиной к стене, в дальнем углу комнаты, без особого уважения отбросив в сторону некоторые лабораторные инструменты. Доспехи его все так же лежали черно-красной стопкой у стены, там же стоял и прислоненный меч. Рыцарь смерти был неподвижен, и иногда создавалось впечатление, что он и вовсе мертв. Но не для тех, кто мог слышать его мысли.
Андерфелс размышлял.
Совсем как тогда, в подвале, когда он планировал захватить жрицу и никогда не отпускать ее, возможно, даже убить. Он размышлял о своих воспоминаниях, пришедших к нему столь неожиданно и чуть не убивших его. Кристалл в груди холодил и без того холодную плоть, царапал ее, рыцарь чувствовал его тонкие острые грани внутри своего тела. Он пульсировал тьмой, и ему нужны были души. Что ж, теперь к голоду и жажде крови прибавился еще один. Но разве это что-то меняет? Как можно быть больше или меньше проклятым?
Освальд усмехнулся про себя.
Ему требовалось время, чтобы разложить все по полочкам, расставить заново определенные приоритеты, рассортировать память отдаленного прошлого и того, что произошло совсем недавно. Сейчас он больше походил на морской водоворот, где смешалось время, лица, места, чувства, слова. Все это обрушилось на него, как горная лавина, и он теперь был погребен под этим толстым белым слоем снега, коим являлась его память. А еще — его личность. восстановленная по кусочкам, по осколкам и следам. Понять себя никогда не было простой задачей, тем более для того, кто впервые увидел отражение собственного я. И он был... растерян. Да, именно растерян. Не зная, что делать с новой информацией, Андерфелс просто выжидал, пока буря в его душе, похожая на взметнувшийся пепел, не уляжется сама собой.

 

Все вернулось на свои места, будто скорбный, но правильный и стройный реквием. Внутри эльфийки – снова успокаивающе-серый, как небо над ее головой. Шаг. Ее голова повернулась. Удар тяжелой ноги о мокрую пыльную дорогу. Слух обострился. Дардаса припала к земле и выглянула из-за скорченного, будто в нечеловеческих муках, ствола. Ничего не видно, но отлично слышно, как когтистая лапа ворошит сонный прах. Ей оставалось только попробовать.
Я твоя месть. Я твоя боль. Я твоя тень. Я твоя ложь под красивой маской беззащитности, я твое лучшее оружие. В моем сердце застыла не кровь, а змеиный яд, мой поцелуй заражен самыми опасными и мучительными болезнями. И все это только для тебя.
Смерть в белой маске пощадила ее истощенное тельце, не став уродовать его еще больше. Еще один шаг, еще один стук. Белый крылобег показался на горизонте, и жричка села у обочины, сконцентрировавшись на всаднике. Ее испуганное личико, тонкие ручки и теплое обаяние не подведут и на этот раз. Только не на этот. Нужно только достучаться. Нужно только заставить себе поверить.

 

Риканда слышала мысли Освальда, но они звучали для нее глухо, отдаленно, подобно шороху прибоя, набегавшему на песчаный и пустынный пляж. Его воспоминания пробудили в ней ее собственную память. То, что она желала бы забыть навсегда, дабы не мучить себя образами прошлого — ведь вернуть утраченное не было никакой возможности. Она впервые подумала, что восстановив его воспоминания, оказала «медвежью услугу». Пока он не помнил, ему не с чем было сравнить свое теперешнее состояние, оно было единственным, известным ему. И потому не воспринималось настолько… остро. А теперь он, должно быть, полностью осознал, кем стал, а также то, что для него нет пути назад. Как и для нее самой.

 

Нет больше той юной, наивной, радующейся жизни, теплу и солнцу девушки, папиной дочки, всеобщей любимицы. Нет любознательной ученицы магической академии, впервые постигающей принципы работы арканной энергии и замирающей в восхищении перед раскрывающимися перед ней тайнами мироздания. Нет привлекательной молодой невесты в белом, как морская пена, платье, доверчиво прильнувшей к груди своего возлюбленного. Это все разбито, растоптано, безжалостно уничтожено силами, что оказались выше ее понимания. Силами, частью которых она и сама являлась теперь, в определенном смысле. Чудовищные жернова перемололи ее жизнь в пыль и не подавились. Что ж, наверное и впрямь будет лучше принять то, что находится в одном лишь шаге от нее. Холод. Пустоту. Свободу.
"Риканда..." — его голос звучал слабо, отдаленно, словно доносился до нее из-за яростно взвывшей голодой метели. — "Нельзя."
Он не сказал более ничего, но некромантка увидела обрывочные образы, возникшие в их разумах. Огромная, покрытая снегом равнина, и на ней — бредущая фигура. Она идет медленно, механически переставляя ноги, волоча за собой потухший, мертвый меч. Стужа бьет по лицу жестоко и безжалостно, царапая кожу острыми, как иглы, крупицами снега, ветер пытается остановить, ослепить, заставить упасть на колени, рухнуть в снег и навсегда сдаться. Но нельзя. Нужно было продолжать идти. Зачем? Почему? Причина была неясной, как мерцающий вдалеке огонек. Был ли он реален — не знал, наверное, ни один бог, существующий в этом мире. Но если отвернуться хотя бы на мгновение, перестать смотреть на его тусклый, мерцающий свет, он исчезнет. Поэтому — вперед. Только вперед — по холодному миру, по снежной долине смерти, вперед, туда, где, возможно, он найдет что-нибудь... Живое.
И фигура продолжает идти, хотя уже кажется, что сил больше не осталось. Кажется, что душа изорвана этой метелью в лохмотья, а плоть превратилась в замерзшее стекло. Снежинки режут глаза, застилают взор белым. Красноватый туман наползает на сознание, путая мысли и чувства, смущая и сбивая с пути.
Только мертвая воля, не подверженная сомнениям, может пройти этот путь. И Риканда не имела право на сомнения. Как и Освальд.

 

Светлые волосы и аккуратное лицо шевельнули в душе Дардасы тень воспоминаний. Она видела при жизни кого-то очень, очень похожего… Белые руки потянулись вверх, на отмеченном смертью, фальшивом личике застыла отчаянная мольба.
— Пожалуйста, возьми меня…
Призрачно-белые, будто принадлежащие другому миру перья коснулись ее рук, пальцы обхватили ногу, в которой резкими толчками текла свежая кровь. Очаровательные темные глаза поднялись на «спасителя», вырывая из его сердца жалость. Глупая птица волновалась, будто почуяв недоброе, но всадник уже попал в сияющую паутину очарования. Недолгое промедление – и руки в мокрых от дождя кожаных перчатках тянутся к ней, сжимают мертвую тонкую ладошку и поднимают ее вверх. Эльфийка уселась перед всадником. Теперь главное – смотреть ему в глаза, смотреть испуганно и неотрывно, высвобождая всю свою светлую силу, которая билась в агонии в душе жрицы, будто отказываясь служить подобной низкой цели. Но мертвячка знала: так нужно, и с усилием выжимала из себя капли Святого Света, одурманивая ими жертву.
Молочно-белые пальцы потянулись к его лицу, отбросили со лба золотистые волосы.
— Не оставляй меня. Никогда.
Жрица использовала все свое актерское мастерство, выдавливая его из себя так рьяно, что сама поверила в то, что сейчас говорила. Нет, даже не так. Она действительно хотела этого в глубине души: убежать, разорвать все нити, так отчаянно зовущие ее обратно в поместье, сорваться и исполнить свою маленькую мечту, терзающую ее всю жизнь… Но эта мысль умерла. Умерла вместе с Дардасой, пронзенная острым кинжалом реальности. Теперь у эльфийки было все, о чем она когда-то мечтала. И даже больше.
Тонкие пальчики с пергаментной кожей нежно заскользили по щеке, обхватив шею син’дорея.
— Я Дардаса Черная Луна. Запомни это имя… Только я способна подарить тебе покой.
Изломанные ногти резко проникли в плоть, проткнув кожу, мышцы и добравшись до позвоночника. Мертвячка вложила в это движение всю себя, забыв про контроль, что вкупе с болью разрушило иллюзию. Голова эльфа запрокинулась вверх, он раскрыл рот в беззвучном крике и натянул поводья, заставив крылобега в ужасе метнуться в сторону. “Спаситель”, оказавшийся жертвой, резко толкнул эльфийку назад, но девчонка среагировала быстро.
Его распластанное тело заливал дождь. Второй удар оказался точнее, эльф по инерции и с помощью жрички упал на землю вниз головой и сломал себе шею. Девчонка выровняла крылобега и спрыгнула на землю, подходя к своей жертве медленно, как неповоротливый хищный чумной пес. Жертва была все еще жива – это только в книжных романах перелом шеи означает смерть. Он, конечно, протянет недолго, но достаточно, а главное – не сможет двигаться. Парализован ниже места травмы.
Для мертвячки забросить эльфа поперек седла особого труда не составило. Вскочив на взволнованную птицу, Дардаса заставила ее бежать навстречу своей смерти. Для первого раза сойдет.

 

Метель рвала ее на части, резала тело и душу острыми, как бритва, льдинками, завывала тысячей голосов. Эти голоса плакали, стонали, хохотали как безумные, угрожали и умоляли, требовали присоединиться к ним. И так хотелось сдаться, просто раствориться в этой вьюге, рассыпавшись на тысячи снежинок, утратить собственную цель и собственный смысл, целиком предавшись воле ветра.
«Нельзя»… Ты должна продолжать идти, сцепив зубы, идти во что бы то ни стало туда, где почти на пределе видимости мерцает одинокий призрачный огонек. Слабый, почти угасший лучик света во мраке вечной ночи.
Это что-то напомнило ей, такое было уже раньше, однажды, давно. В Даларане. Тогда ее тело, поврежденное взрывом, доставили в тюремный лазарет. Штатный целитель сделал все, что мог, но назад, из обители вечной скорби ей помог вернуться совсем не он, а другой заключенный. Служитель света. Паладин. Воплощение всего того, что ее нынешняя суть ненавидела. Он коснулся сознания Риканды, пробуждая самые светлые, самые чистые воспоминания, и требуя продолжать свой путь, несмотря ни на что. Потому что таково было ее предназначение, ее путь. А теперь назад из обители теней ее звал мертвец. Такой же проклятый, как и она сама, такой же обреченный на вечную муку. Он не сдался. Он, имп побери, не сдался, он нашел некий смысл, то, ради чего стоит быть! Так неужели сдастся она? И пусть она не верила в свет, не верила, что в этом мире есть хоть одно существо, способное излечить ее душу. Она найдет смысл, свой собственный смысл, и продолжит двигаться вперед. Она узнает, почему так все устроено, почему любое существо, приходящее в мир, обречено на страдания, и какой безжалостный творец в этом виноват. И тогда она отомстит.
Сомнения отступили на задний план, уступив место злости и … голоду? Да, она была голодна, и этот голод, как ни странно, давал ей силы. Вначале слабо, затем сильнее немертвая пошевелилась, выползла из своего угла и встала, слегка пошатываясь. Ее руки с острыми костяшками пальцев сжимались и разжимались, глаза полыхали безумным голодным огнем. Кровь! Она жаждала теплой, красной крови, жаждала плоти, податливой мягкой, живой плоти, которую можно раздирать когтями, в которую можно впиваться зубами, разрывая на куски. Глаза застилала багровая пелена.

 

Освальд резко поднял голову и огляделся. Его разум очистило ударом голода, словно плетью — отчасти он почувствовал голод Риканды, отчасти — свой собственный. Ему на мгновение показалось, что некромантка, отдав ему часть своей души, каким-то непостижимым образом навеки запечатала между ними подобие связи, как между Королем-Личом и его мертвецами, как было между ним и Морддисом. Но эта связь была другой. Они стали будто лучше чувствовать друг друга, а некоторые эмоции, такие, как голод, казались ему едиными, одними на двоих.
Это было... странно. Но почему-то не вызывало отторжения.
"Дара возвращается", коротко заметил Андерфелс, почувствовав приближение своего создания. И вместей с ней — угасающей искорки жизни. Это было ничтожно мало, но по крайней мере сможет поддержать их силы. Когда рыцарь смерти окончательно разберется со своей новой личностью, он, возможно, и сам сможет выйти на охоту. А сейчас одна мысль о том, чтобы вновь пускаться в путь, вызывала в нем отвращение и ужас. Нет, сейчас нельзя... было слишком холодно. Он боялся, что увидит в лице живого человека Каэтану и не сможет убить. Он боялся, что багровая луна застелет небо туманом, заставил кровь пролиться из нависших над землею туч, пронзит его тело и разум острой пикой безумия. Следовало быть осторожным, как змея. И выжидать.
Дардаса спрыгнула с крылобега, нещадно потащив вырывающееся и вопящее создание вниз, в лабораторию. Курица пугалась темноты, но рука жрицы крепко сжимала поводья, пока не заставила птицу остановиться у самого входа в зал. С каждым своим шагом девчонка все острее ощущала голод своего создателя, пронзающий ее душу тупыми ножами. Она должна спешить… ведь Дара не хочет, чтобы хозяин ее страдал?
Жрица стащила беспомощную жертву с седла, закинула ее руку себе за шею, подняла ее, придерживая эльфу безвольно болтающуюся на сломанной шее голову, чтобы осколки костей не повредили мозг.
Багровый родился из серого, пьянящий цвет крови, триумфа и победы. Она справилась. Она сильнее, чем кажется. Она будет существовать – вечно. На руках эльфийка несла хозяину свою добычу. Ты видишь это? Я нужна тебе. Признай, я нужна тебе. А ты нужен мне. Однажды я сделаю так, что тебе не нужен будет больше никто, кроме меня, точно так же, как мне не нужен никто, кроме тебя. И шаги, которые я делаю навстречу тебе – это первые шаги к моей негасимой, оставшейся еще с увядшей жизни, мечте. Я тебя привяжу. Я буду служить тебе вечно. Эта надежда горит в моей душе бледным зимним солнцем, и именно она дает мне силы до сих пор использовать Свет.
Девчонка спокойно взглянула на Риканду, уже поднявшуюся на ноги, но все еще слабую. Дардаса чувствовала это. Видела в каждой черточке ее холодного лица.
— С дороги. Я не твоя. И мой пленник принадлежит не тебе.
Риканда яростно взвыла, увидев добычу так близко от себя, безвольное тело эльфа, подобно сломанной кукле висевшее в руках девчонки. Его вытаращенные от ужаса глаза смотрели на мертвецов, из уголков его губ текла слюна, а длинные уши непроизвольно подрагивали. Он понял, что его ждет, и издал какой-то захлебывающийся звук, то ли стон, то ли крик, тщетно взывая к тому, во что верил, и что теперь оставило его, предназначив в пищу свирепым мертвецам. Не ей? Его принесли не для нее? Это мы еще посмотрим... Вкрадчивыми, плавными движениями немертвая заскользила по периметру комнаты, на ходу подобрав с пола оброненный раньше ритуальный кинжал. Глядя на Дардасу, она обнажила зубы и зашипела, подобно ядовитой змее, готовящейся совершить прыжок.
"НАЗАД!" — раздался громкий, оглушающий рев в мозгу Риканды, буквально заставляя ее замереть, и Освальд, только что бессильно, как сломанный механизм, сидевший в углу, в мгновение ока оказался рядом с некроманткой, сильным ударом руки отбрасывая ее в сторону. Голод придавал ему силы, его голод, смешанный с ее. Глаз полыхнул обжигающе-ледяным, и его лицо медленно повернулось к Даре, держащей умирающего, ослабевшего, беспомощного эльфа. Андерфелс не любил, когда жертвы были столь слабы, но сейчас выбирать не приходилось.
"Дара..." Высокая, ссутулившаяся фигура подошла к эльфийке. Та могла видеть под превратившейся в лохмотья рубашкой сквозь огромные дыры его тело — бледное, покрытое трупными пятнами, но шрам на груди был аккуратно зашит. А еще жрица чувствовала, что в нем что-то изменилось — что-то теперь лениво пульсировало чернотой внутри его тела, что-то настолько темное и извращенное, что не шло ни в какое сравнение с магией Морддиса.
Его рука с обломанными ногтями и протершейся кое-где до белых костей кожей коснулась щеки эльфийки и замерла на несколько секунд. Он впервые прикоснулся к ней без доспехов. И она почувствовала, каким холодом веет от Андерфелса — так, что ее мертвое тело будто обжигало ледяным ветром.
А потом он бросился на эльфа, с легкостью выхватив его из рук Дардасы. По лаборатории пронесся низкий, вибрирующий гул, отдаленно похожий на рык — ни одно животное, не говоря уже о человеке, не могло издавать такой звук. Он словно шел из самой глубины Освальда. Эльф умер быстро — его буквально разорвали на части голыми руками. Сейчас не было времени убивать добычу долго. Освальду нужна была энергия, кровь, и ему нужна была новая душа.
Из глаз эльфа потекла едва заметная нить чего-то темного, похожего на клочки тумана. Эти нити протянулись к прорезям в маске рыцаря смерти, и часть души убитого навсегда была поглощена кристаллом.
Мощный удар отбросил ее в сторону, и она ничего не могла поделать. Она была слишком слаба, чтобы бороться за добычу, а в этом мире, как известно, выживает сильнейший. Освальд убил быстро, в мгновение ока разорвав эльфа на части, подобно дикому зверю. Но странное дело — в тот момент, когда рыцарь смерти забрал эту жизнь, она тоже почувствовала, как некая часть истекающей из разодранного тела вместе с кровью жизненной силы эльфа перетекает к ней. Похоже, ритуал связал ее и Освальда прочными узами Тьмы, и теперь они могли не только испытывать общие эмоции, такие как голод или боль, но и поглощать чужие жизни — вместе. Это было неожиданным даже для нее побочным эффектом, но она не могла этого знать, ибо еще ни разу в своей нежизни не совершала ничего, подобного сегодняшнему ритуалу. Но было и нечто еще... Камень. Камень, заменивший немертвому сердце, получил свою первую душу. Риканда с интересом истинного ученого наблюдала за процессом. Она была в полном восторге! Ее эксперимент удался! Из ее горла вырвались странные звуки... Немертвая смеялась радостным, по-детски счастливым смехом.
Ветры Нордскола, льды Нордскола… Земли, в которых юная жрица видела лишь смерть. Дардаса вспомнила это, когда бледная кожа хозяина обожгла ее холодом. Девчонка могла бы вздрогнуть, но стояла неподвижно, как статуя, даже когда у нее отбирали добычу, которой она жаждала вкусить. Белые губы едва заметно изогнулись в улыбке, будучи их обагренными брызнувшей во все стороны кровью. Мертвячка застыла, наблюдая за процессом умерщвления жертвы и за своим создателем одновременно, склоняла голову так и эдак, как любопытный зверек. Лишь когда от красивого светловолосого эльфа остались жалкие кровавые ошметки, эльфийка оживилась, сделала полукруг, как крадущийся шакал, наклонилась, подобрала оторванную и раздробленную руку, села на пол, зажав ее между коленями, и стала гнуть, пока кости с треском не сломались. Дара тихо заурчала, приложив край сокрушенной кости к губам, и стала с удовольствием высасывать костный мозг, неотрывно, почти вопросительно глядя на своего господина.
Восторг! Именно это ощутила Риканда, когда в полной мере осознала произошедшее. Она не просто поставила самый грандиозный эксперимент в своей не-жизни и добилась в нем успеха, но и открыла новые, совершенно неожиданные проявления энергии Тьмы, о которых ей никогда не рассказывал ни один из ее предыдущих наставников: ни некромант Плети, ни леди Морвана. Жаль только, что поделиться своей радостью ей было не с кем: Освальд, хоть и был в прошлом магом, но специализировался на боевых аспектах сей науки, а сейчас и вовсе был поглощен своей собственной целью, поисками Каэтаны. С выжившими некромантами Плети она не стала бы сотрудничать ни при каких обстоятельствах. Да и с подданными Темной Госпожи не желала больше иметь ничего общего... Впрочем, ее исследование еще не было окончено. Нужно было посмотреть, как камень будет вести себя в дальнейшем, на новых жертвах, а кроме того, Риканда хотела проверить, будет ли и дальше работать эта странная связь специфических "ощущений", связавшая двух немертвых после ритуала, на каком расстоянии она действует, насколько велик спектр передаваемых эмоций и тому подобные тонкости. Азарт, охвативший Риканду, даже пересилил терзающий ее голод — безусловно, крохи, перепавшие ей с пиршества Освальда, не в силах были его утолить. Она улыбнулась рыцарю смерти, а затем перевела взгляд на аппетитно грызущую руку покойника Дардасу. "Продолжим охоту?" — произнесла она вкрадчиво.
Закончив с эльфом, Освальд несколько минут молча стоял над растерзанным телом. Никаких мыслей, никаких слов — ни Риканда, ни Дара не слышали ничего, кроме отдаленного гула и чего-то, похожего на шуршание перекатывающихся под набегающими волнами камешков. Этот сухой, потрескивающий, постукивающий звук был странным образом приятным и завораживающим. Перешептывание костей, камней, сухой пыли, гонимой ветром по берегу.
Рыцарь смерти повернулся к двум мертвым женщинам и улыбнулся. Они не видели этой улыбки, но почувствовали ее — резонанс был мощнейшим, словно их глаза видели то, что обычные люди воспринимают, как ускользающие тени, видимые лишь краем глаза в сумерках. Обостренные чувства, доступные лишь мертвым, теперь стали для них общими. И то, что чувствовал рыцарь смерти, убив свою первую жертву после своего перерождения, было похоже на погружение в ледяную воду. Оно останавливало, замораживало боль, притупляло чувства, оставляя лишь холодный разум, в котором билась лишь одна мысль — нужно было выжить. Выжить, чтобы продолжить свой путь.
Дара обмакнула пальцы в еще теплую кровь, попробовала ее на вкус, обмакнула еще раз и встала, приближаясь к хозяину. Девчонка мазнула алой жидкостью по его маске, нарисовала на щеке что-то, похожее на спираль. Любопытно склонила голову, озадаченно рассматривая создателя с головы до ног, задумчиво пошевелила пальцами. Мертвячка чувствовала изменения, и они ей не нравились. Она надеялась, что эта странная человеческая женщина починит Освальда, но теперь эльфийке казалось, что Риканда поломала его еще больше. Почти кожей жрица ощущала биение чего-то инородного, которое вплелось в сущность рыцаря, как жадный паразит. Белая рука коснулась груди хозяина, и Дардаса поморщилась – и от холода, снова обжегшего ее, и от едва различимой пульсации в глубине тела создателя.
— Это плохо? – вдруг спросила жричка, упрямо и почти злобно глядя в единственный глаз Андерфелса. – Она только хуже сделала.
Холод... Риканда почувствовала это. Холод. Ясность. Трезвость. То, что было частью ее собственной сущности и что теперь в какой-то мере стало частью Освальда. А его насыщение, похоже, еще больше усилило это чувство. Сама-то она отнюдь не была так спокойна — голод пульсировал в ней подобно туго натянутой струне, готовой вот вот оборваться. Она отчетливо ощущала дыхание темной Бездны, казалось, разверзшейся под ее ногами, багровой бездны с кроваво-алыми волнами, вскипающими пеной агонии, грозящей поглотить ее, утянуть за собой, расколов хрупкий лед рассудка. И это ее ощущение тоже передавалось Освальду — безумие было совсем рядом, отступило, скованное силой разума, но не ушло и окончательно не уйдет уже никогда. Риканда встала, стараясь не глядеть в сторону растерзанных останков эльфа, дабы не дать волю этому безумию, ведь ей так трудно было сдерживать себя. Поискала взглядом свой плащ и свои сабли — она отложила их в сторону, когда готовилась к ритуалу, а сейчас вновь надела поверх своего темного доспеха, испещренного вязью лишь одной ей ведомых рун. "Да, нам нужно выжить. А для того, чтобы выжить, нам нужно убивать", — произнесла немертвая твердо. "Будет лучше, если мы не станем медлить, половина ночи уже миновала, а день — не лучшее время для охоты". Она выжидающе посмотрела на Освальда, ведь, в конечном итоге, все сейчас зависело от него.
"Она дала мне время", — коротко ответил на немой вопрос Дары ее Создатель. Вряд ли эльфийка могла отчетливо понимать, что именно произошло здесь, в лаборатории, пока ее не было. Она чувствовала тьму, чувствовала изменения, как чувствует животное наступление зимы после долгой осени. Но она не понимала. Пока что не понимала.
"Но ты права. Нам нужно питаться... и нужно искать." Он посмотрел на Риканду и с легкостью прочел ее мысли. Да, она тоже была голодна... Даже ей требовалось напоить свою душу кровью. И никакой разум и логика не могли ей в этом помочь. Хаос правил существами из тьмы. Хаос, который был несоизмеримо сильнее и мудрее порядка.
"Здесь всегда можно найти живых, которые служат Свету. Они могут что-то знать о существе, которое я ищу..."
Дардаса встряхнула головой, будто пыталась отогнать от себя назойливую муху, издала звук, похожий на фырканье и, ссутулившись, отошла куда-то в сторону. Раздался негромкий скрежет металла, скребущего о камень, девчонка с усилием подняла тяжелый нагрудник хозяина, подошла к Освальду сзади и аккуратно надела часть доспеха на бледное тело своего создателя. Мертвячка выправила его волосы, напоминающие ей паутину и отошла снова, с покорным рвением заковывая в Андерфелса привычную ей броню. Последним остался меч, чьи руны все еще сияли алым цветом крови и заката. Эльфийка присела возле него, внимательно рассматривая совершенное, смертоносное оружие, потрогала зловещие руны пальцем, тут же отдернув его, будто обожглась. Жрица нежно подняла меч на руках, как живое существо, как только что убитого пленника, подошла к рыцарю смерти и села возле него на колени, все еще лениво, задумчиво рассматривая орудие убийства.
Риканда, глядя на этот своеобразный "ритуал" облачения, подумала о двух вещах одновременно. Во-первых то, что она могла бы, наверное, подправить физическую оболочку Освальда. Вернуть ему некое подобие "лица", позаимствовав материал у какого-нибудь живого. При этой мысли, в особенности том, что будет чувствовать при этом "донор", с которого заживо сдирают кожу, она хищно улыбнулась, облизнув языком свои тонкие синюшные губы. Нет, лучше не думать сейчас об этом... А вторая мысль, пришедшая ей на ум, была о прислужнике. Точнее, прислужнице Освальда. Удивительное существо! Всецело преданное ему, и отнюдь не такое безмозглое, как обычные вурдалаки. Способное не только выполнять простые команды или охотиться для хозяина, но и чувствовать, и даже думать, хотя в последнем она и не была уверена до конца. До сих пор Риканде удалось создать лишь одного слугу, наделенного разумом — и то по чистой случайности. Ее голем, Франки, был оставлен ею в Доме мистических гаджетов. Он многое знал и многое умел, но вот охота... Риканда мысленно рассмеялась, представив его массивную белую тушу, сидящую в засаде и подкарауливавшую живых. Вновь вернувшись мыслями к Даре, Риканда подумала, что имеет полное право поинтересоваться у Освальда технологией производства подобного создания — в конце концов, он был должен ей ответную услугу... Наконец, все приготовления были закончены, и она молча направилась к выходу из склепа, не сомневаясь, что ее спутники последуют за ней. Напоследок она обернулась, сделав круговой пасс рукой, и факелы, освещающие склеп, погасли разом, как по команде. Тьму оставляли они позади себя, в глубине сумрачного склепа, но эта тьма не могла идти ни в какое сравнение с той тьмой, что жила в душах троих немертвых.

 

Им не везло. Уже прошло два дня, и ни одного одиноко путника не встретилось на пути у немертвых — кажется, паладины все-таки почуяли неладное, а может, нашли труп девушки на тропе — вывешенный как предупреждение, прибитый к дереву в гротескном подобии распятия, выпотрошенный. Нет, это было даже не предупреждение — это была насмешка. Они насмехались над идеалами Света, над ценностью жизни. Авангард не мог вечно не замечать того, что люди начали пропадать, и теперь путешествовали большими отрядами, в которых были трое-четверо опытных паладинов или жрецов. Такой отряд был не по зубам даже Освальду и Риканде. Дару же они просто размазали бы. Поэтому мертвецы прятались, выжидали, ведь времени теперь было в достатке. Но ждать слишком долго они не могли.
Ведь приближалось голодное безумие, а вместе с ним — кроваво-красные небеса.
Дардаса искала. Изнывая от голода, своего и чужого, она порой отходила от хозяина, пытаясь найти хоть одну – желательно, одну – живую и пригодную для использования душу, но всякий раз, завидев целый отряд, ей приходилось возвращаться ни с чем. Эльфийке стало казаться, что их бесполезные скитания будут продолжаться вечно, что они втроем попали в какую-то жуткую временную ловушку, из которой нет выхода, и обречены на пытку собственным голодом. И сейчас, прячась за деревом и слушая звуки мертвого леса, мертвячка была почти уверена, что и эта ее попытка успехом не увенчается. Может, пора попробовать поискать в каком-нибудь другом месте? Мы здесь уже слишком долго. Как в клетке.
Время, густое, тягучее, как патока, тянулось невыносимо медленно: мучительный голод терзал мертвецов, но раз за разом их постигала неудача. Им попадались лишь хорошо вооруженные отряды, атаковать которые было бы самоубийством. Риканда держалась с трудом – ведь тогда, в склепе, она толком и не восстановила свои силы. Выручал ее лишь небольшой запас зелья, позволяющего если не устранить, то хотя бы отодвинуть немного страшный голод, разрывающий изнутри и мешающий сосредоточиться еще на чем-либо. Этим зельем она поделилась и со своими спутниками. Впрочем, его было немного, ведь Риканда не ожидала, что ее поездка затянется надолго.
Наступал очередной вечер очередного длинного «пустого» дня, когда немертвая своим болезненно-обостренным чутьем ощутила нечто… Несколько странное. Запах жизни, теплой живой крови. И запах смерти и разложения. Вместе. Рядом. Совсем неподалеку. Она не сомневалась, что ее спутники тоже почувствовали это.
Должно быть, здесь произошла битва – отряд паладинов и жрецов из тех, что они видели днем раньше, вступил в стычку с отрядом нежити, все еще обитающей в Некроситете, до которого было не так уж и далеко. Некроманты, несмотря на все усилия Серебряного Авангарда, и не думали сдавать позиции, и даже совершали порой дерзкие вылазки – им тоже нужны были живые для опытов и питания… Однако, этот отряд некромантов постигла неудача, о чем наглядно свидетельствовали трупы в черных одеяниях, живописно раскиданные по поляне. Но и живым, схлестнувшимся с ними в поединке, пришлось несладко – несколько тел рыцарей Авангарда тоже лежали здеь, — однако пали не все, ноздри нежити будоражил запах крови из ран живых, покинувших это место совсем недавно. Должно быть, они были слишком слабы для того, чтобы похоронить павших. Мертвецам оставалось лишь отправиться по следу этого отряда, в надежде, что обессиленные люди не смогут дать им надлежащий отпор...

"Я чувствую... что-то странное", — раздался голос Освальда. Он звучал тихо и как будто издалека, что свидетельствовало о том, что он был не уверен. Что-то странное чудилось ему в этом запахе. Его обостренные чувства, которые не могло бы описать ни одно живое существо, подсказывали ему, что с этими живыми что-то не так. Точнее... он был один. Один живой, и двое раненых. Он тащил их — с трудом, медленно, но тащил. Но что-то было не так.
"Осторожнее."
Освальд медленно направился по невидимому следу, оставленному стуком живых сердец. Риканда и Дара шли следом, как будто подсознательно поняв, что лучше сейчас послушать рыцаря смерти.
Живые остановились. Мертвецы тоже.
Стук сердца стал быстрее. Тот, кто был не ранен и полон сил, был взволнован, он испытывал ужас, но одновременно с этим от него исходили волны чего-то темного, пульсирующего, как сердце Освальда. Хаос. Мрак. Безумие. Это было отражение самого Андерфелса. Он остановился в нерешительности, склонив голову набок. Не зная, что делать, он опустил меч. Существо было живым, но одновременно с этим и мертвым. Оно было мертво внутри.
Эльфийка остановилась чуть позади. Голод и близость жертв терзали ее до дрожи, мертвячка едва не выла от невыносимой муки. Ее почти красивое личико исказилось звериной гримасой боли и злобы. Почему хозяин медлит? Она чувствовала, что он едва ли не растерян, но разве это может сравниться с острым, как лезвие бритвы, желанием убить? Жрица сделала шаг, и из ее горла вырвался тихий, агрессивный хрип. Дардаса была готова своими руками толкнуть руку создателя и лишить это тщедушное существо жизни, которая сейчас так нужна всем троим. Или любое другое. Неважно.
— Дай… Дай мне… Уби-и-ить… — низкий хрип, вырвавшийся из горла девчонки, не был похож на ее обычный голос. Дара опустилась на колени, оперлась на руки, согнула спину, готовясь в любой момент распрямиться, как пружина, и одним прыжком оборвать чью-то жизнь. Она уже предвкушала, какой музыкой будут крики для ее ушей, и как будет струиться по ее рукам чья-то алая кровь.
Сквозь ветви деревьев они видели небольшую поляну у склона пологого холма. Двое раненых лежали на земле, едва дыша и сложив руки на груди, словно кто-то уже готовил их к погребению. На их лицах были заметны следы когтей вурдалаков, а доспехи во многих местах были пробиты, и сквозь дыры медленно вытекала уже застывающая кровь.
Третий человек стоял неподалеку. Опустив голову, вытянув руки по швам, он слегка сутулился и смотрел куда-то вниз и одновременно вдаль. Поседевшие волосы развевались на ветру, выбиваясь из заплетенного за затылке хвоста.
Увидев мертвецов, он словно по команде поднял голову. И улыбнулся.
— Я ждал тебя, — сказал человек и, протянув руку, указал на Освальда. Теперь только стало видно, что пальцы у него словно кто-то обгрыз — кое-где просматривались кости, лохмотья плоти висели красной бахромой. — Ждал...
Рыцарь смерти, к которому неожиданно обратился живой, хранил молчание.
— Возьми их, — продолжал человек, и его глаза разгорались все ярче, а горло душил смех. — Я приготовил их специально для тебя. Посмотри, как они прекрасны.
На нем были потемневшие от крови доспехи воина Авангарда. На нагруднике можно было с трудом разглядеть знамя — белая звезда на синем фоне. Его лицо было изрезано — тонкие, полузажившие порезы были не похожи на следы от когтей нежити. Их будто нанесли чем-то очень острым и тонким, как стилет. А глаза...
Его глаза были пусты. Абсолютная пустота, серая, дымчатая, клубами переливающаяся в полумраке. Сухие губы потрескались и кровоточили. Сладкий запах крови ударил Освальда, как плетью, но он медлил — почему? Этот человек был живым, он был просто мешком с кровью, просто сосудом для души, которая будет превращена в часть самого рыцаря смерти.
"Дара... Риканда..." наконец сказал Андерфелс, делая шаг вперед и поднимая меч. "Возьмите тех двоих. А этого... я убью его сам."
— Живой! — вскричала Риканда. Для нее, как и для Освальда, совершенно не было разницы, что этот седовласый воин что-то там "приготовил" для них и пытался теперь втереться в доверие. Просто кусок мяса, сгусток жизненной энергии, содержавший темную, прогнившую изнутри душу — Риканда почувствовала отклик Освальда на тьму внутри этого человека. Она испытала минутную досаду из-за того, что Освальд решил оставть его себе, ибо он единственный из находившихся на поляне был полон сил, в то время как двое остальных были изрядно повреждены и их убийство не принесло бы такого удовольствия, скорее являясь освобождением от мучений. Однако.. она не стала спорить. Ей было интересно, сможет ли она почувствовать то, что ощущает Андерфельс, убивая живого — медленно и мучительно, как она надеялась. А еще ей было интересно, как будет работать кристалл. Схватив левого рыцаря из тех, что лежали на поляне, нечестивой хваткой, она притянула его к себе, однако убивать не спешила, с интересом рассматривая добычу. Немертвая прикидывала, каким из множества известных ей способов его лучше умертвить, при этом краем глаза наблюдая за действиями Освальда и Дары.
Мертвячка радостно взвыла, не теряя ни секунды, распрямилась, совершив прыжок, приземлилась на руки и сделала еще один. Первый удар изломанных ногтей пробил уже полумертвому человеку живот, Дардаса встала ему на грудь и, упоенно рыча, запустила руку в открывшуюся полость, пытаясь вырвать жертве кишки. Это оказалось не так легко, как кажется на первый взгляд – эльфийка чувствовала, как рвется внутри мужчины плотная живая ткань, нехотя отдавая внутренности. Человек сдавленно закричал, уже находясь на последнем издыхании, а жрица увлеченно разрывала свободной рукой кожу и мышцы, вытягивая кишки на поверхность. Наигравшись, она развернулась, схватила жертву за руку и стала тащить ее вверх с явным намерением оторвать.
Шагнув вперед, рыцарь смерти посмотрел на изрезанное лицо седовласого воина сверху вниз. С интересом, граничащим с отвращением. Тот лишь следил за действиями немертвых и улыбался, его кашляющий смех резал уши, а душа источала нечто такое, что не было похоже ни на тьму, ни на свет. Что-то... странное. Густое, липкое, мутное, как речной ил. Но он был живой, а остальное не имело значения.
Схватив воина за горло, Освальд приподнял его над землей. Тот захрипел, его ноги бессильно повисли в воздухе, а руками с обгрызенными пальцами он схватился за запястья рыцаря, словно силясь освободиться. Но все еще улыбался.
— Ты... — прохрипел он из последних сил, его глаза начали закатываться, обнажая пронизанные кровавой сеткой белки. — Ты... смерть...
Из уголка его губ стекла струйка крови. На его шее Освальд разглядел серебряный медальон на цепочке. Такой, какие носят, чтобы помнить тех, кого забывать нельзя. Он был открыл и окровавлен, но портрет — крошечное изображение на металле, — все еще можно было рассмотреть. Лицо... девушки. Знакомое лицо. Внезапно Андерфелс отпустил человека, и тот рухнул на землю, кашляя кровью и судорожно пытаясь вдохнуть живительного воздуха. Это была она — сомнений у Андерфелса не было. Та самая девушка, которую он прибил к дереву и оставил висеть там, распотрошенную, как рыба. На портрете она улыбалась. На портрете она все еще была жива.
"Риканда... я..." он не закончил мысль, она оборвалась, как обрывается тонкая нить. Рука сама собой пришла в движение — лезвие меча вонзилось в живот воина, прорезая его доспехи и плоть с легкостью, с какой нож прорезает масло. Тот даже не вскрикнул. Он будто ожидал этого удара. Медленно сползая с окровавленного клинка рыцаря смерти, оставляя на нем темную, густую кровь, человек задрожал от боли и сжал зубы. Освальд почти слышал, как они хрустят.
— Свет... — прошептал воин, и в его руке, словно бы из ниоткуда, оказался нож. Длинный нож для разделывания туш, каким пользуются охотники. — Покинул... нас...
Глаза рыцаря расширились. Нет, нет, так не должно было произойти. Это было неправильно. Что-то пошло не так. Совсем не так. Он почувствовал острое желание немедленно развернуться и уходить.
"Рика! Мы должны уходить! Мы..." Нож воткнулся в горло человека, с хрустом перерезая кожу, мышцы и трахею. Словно само время замедлилось, давая мертвецу увидеть каждое движение, услышать, как рвутся ткани. Воин Авангарда перерезал себе горло от уха до уха.
Риканда тем временем деловито освобождала раненого рыцаря от его доспехов, не особо обращая внимание на бормотание живого безумца, который пытался что-то там рассказать Освальду. Рыцарь, что достался ей, оказался молодым, но опытным воином, уже успевшим побывать во множестве стычек. Об этом красноречиво свидетельствовали многочисленные старые шрамы, к которым добавилось и изрядное количество новых, кровоточащих ран. Этот запах крови сводил Риканду с ума, пробуждал смутные воспоминания... Он, этот парень, был так похож на тех, кто охотился на нее в Нордсколе, истинных поборников Света, борцов с нежитью, желающих уничтожить ее лабораторию. И вот теперь он смотрел на нее, так же, как смотрели они, с ненавистью и каким-то... презрением? Как на существо, не достойное ни жизни, ни прощения. Он, бывший целиком в ее власти, еще смел ее судить! Ну что ж, она ему покажет, чего стоит его хваленый Свет! Она медленно полезла в сумку и извлекла оттуда какой-то пузырек с содержимым ядовито-зеленого цвета, с радостью увидев испуг в глазах воина. Должно быть, он думал, что его убьют сразу, разорвут на части, подобно собрату. Но Риканда приготовила ему нечто иное, и теперь зловеще ухмыляясь, влила свой омерзительный напиток прямо в глотку раненого, у которого не было сил, чтобы сопротивляться. Когда отравленная жидкость влилась в пищевод, мужчина закричал. Громко, пронзительно. Он чувствовал, что его внутренности словно извлекли наружу, как следует избили палками а затем поместили обратно. И теперь они медленно, болезненно растворялись в этом составе, который влила в него немертвая. Но и этого ей было мало. Содержащейся в пузырьке жидкостью она полила и его руки, и кожа на них мгновенно начала пузыриться и облазить кровавыми лохмотьями, а остатки выплеснула прямо в лицо, искаженное гримасой боли и отвращения. Будто хотела стереть его навсегда, вместе с этим презрительным, высокомерным взглядом. Он смотрел, он все еще смотрел на нее, и на его обезображенном кислотой лице она видела все то же выражение превосходства. Не в силах этого вынести, немертвая схватила свои рунные клинки, и опустившись на колени, вонзила их прямо в глаза человека, пригвождая его голову к земле. Рунные сабли вспыхнули, забирая его жизненную силу, передавая ее Риканде... Все было кончено. Нежить встала и посмотрела на Освальда и лежащего перед ним на земле мертвого старика.
— Уходить? Почему?
Ответ она увидела через несколько секунд. Освальд отступил от мертвого воина, меч выпал из его руки, и его пошатнуло, как будто от порыва сильнейшего ветра. Правой рукой он вцепился в доспех в том месте, где теперь вместо сердца в его груди бился живой кристалл.
А из глаз убитого выливалась густая черная смесь, тянущая свои пальцы-щупальца к Андерфелсу. И когда оно коснулось кристалла внутри него, Риканда поняла, почему рыцарь смерти так хотел уйти отсюда, и как можно быстрее.
Это было безумие. В чистом виде безумие. Такая же извращенная, изломанная душа, которая когда-то была у Освальда, теперь вливалась в него, заменяя утраченные части. Но если души живых должны были быть тем, что отдалит рыцаря от безумия, то эта жуткая сущность внесла в него свое, собственное.
И тогда он закричал. Упав на колени и сжимая голову руками, он кричал и кричал — не голосом, потому что у него не было голоса. Кричало его сознание, не в силах остановить этот страшный поток. Он поглощал его, топил в отчаянии, во тьме, в хаосе. А когда Освальд больше не мог кричать, он поднял глаза к небу и увидел ее.
Мгновенно потемневшее небо, затянутое низкими, скрученными в какой-то чудовищный, огромный водоворот тучами, освещала багровая луна. Поляна исчезла — исчезли холмы, деревья и тело убитого человека, чью сущность поглотил кристалл и превратил в часть самого Освальда. Все перестало быть — осталось только небытие и это небо, темное, багровое, пульсирующее. Тучи разразились громом и молниями, и из них на землю хлынул дождь. Дождь из темной, почти черной крови, заливающий все.
Они стояли не на земле — теперь, насколько хватало глаз, вместо земли были тела. Обнаженные, мертвые тела убитых. Их были сотни, тысячи, и они тянули свои пальцы к тому, кто был виновен в их смерти. Цеплялись за его доспехи, как будто надеялись вырвать из него душу вместе с плотью.
С неба на своего рыцаря бесстрастно и бессмысленно взирало око самой смерти.
Мир вокруг нее исчез, залитый кровавыми волнами нахлынувшего безумия. Багровая бездна, что рвалась наружу все эти дни, поглощала Риканду полностью, без остатка, затягивая в свое дышащее тьмой чрево. Кап...кап...кап... Мерный стук капель, исторгаемых из багровой черноты неба, убаюкивал, гипнотизировал своей ритмичностью, но что это были за капли! Риканда подняла руки... по ним стекала кровь. Кровь заливала лицо немертвой, ее же соленый, ржавый привкус она ощущала и на своих губах. А под ногами было что-то липкое, скользкое... оно шевелилось, стонало и хватало Риканду своими цепкими, хищными руками. Это и были руки, только принадлежали они мертвецам. Здесь были все, кого она убила когда-то, кого замучила в стенах своей лаборатории или сразила на поле боя. Изуродованные, обезображенные, полусгнившие тела. Они шептали проклятия в ее адрес, они плакали в нескончаемой агонии, они умоляли прекратить их мучения. И в этом хоре голосов было нечто столь же завораживающее, как и в шорохе кровавого дождя. Она подняла голову вверх, взирая в распахнутое над ней око, и закричала дико, страшно, вторя этому хору.

 

Когда Риканда пришла в себя, вокруг не было никого… никого живого. Только изуродованные тела людей из Серебряного Авангарда, Освальд и Дардаса. Впрочем, своих немертвых спутников она тоже не видела — ее разум мутился, и багровая пелена по-прежнему застилала все вокруг. И в этой пелене, в этой кровавой взвеси, плавали силуэты окружающих ее предметов, двоились, дергались, теряли форму и обретали ее вновь. Однако ее воля, воля немертвого рыцаря смерти, все же брала верх над мечущимся в клетке безумия разумом.
Первым вернулось ощущение тела — тела, терзаемого болью и голодом. Состояние, уже ставшее привычным для немертвой. Заберите у нее голод, заберите страдание — и она сойдет с ума окончательно, а то и вовсе убьет себя, ибо не станет источника, подпитывающего ее ненависть, не станет движущей силы, заставляющей бороться за свою нежизнь.
Медленно Риканда сфокусировала взгляд. Из багровой пелены проступили ее собственные руки, все еще сжимающие клинки, вонзенные в голову ее жертвы. Жертва… она хотела заставить ее страдать, и теперь это тело, обезображенное аптекарским составом, лежало перед ней во всей своей красе. Она убила его, это несомненно, а вот что было потом?
Освальд! Он… поглотил ту душу. Душу человека, сошедшего с ума. И эта поглощенная душа отравила его, подбросив горючего в топку его собственного безумия.
— Я… не хотела. Я не знала, — пробормотала Риканда, обращаясь скорее к себе, чем к нему. — Для камня подходит не любая душа…
Ей никто не ответил. Ни одной мысли, ни одной скупо брошенной фразы, которыми обычно обращался к ней немертвый. Пустота, вакуум — вот что она почувствовала, даже ветер улегся, казалось, из уважения к этой пустоте. Разум рыцаря уплыл куда-то далеко, далеко, туда, где был лишь багровый свет и бесконечное страдание. Туда, где не было места сожалениям, поиску утраченного и стремлению к свету. Там не было света. Там не было ничего.
Его тело лежало распластанным на земле, пропитанной кровью, и брызги алой жидкости с удушающим запахом железа обагряли его, словно извращенное сияние. Он не двигался. Он был похож на все эти трупы, окружавшие его, и на мгновение показалось, что именно среди них ему и место. А потом пришло осознание того, что рыцарь действительно умер. На этот раз по-настоящему. Риканда не чувствовала его души, она замерла, превратившись в лед, стекла по стенкам невидимого хрустального графина капельками воды.
Сколько времени прошло, прежде чем Освальд пришел в себя, вряд ли мог хоть кто-нибудь сказать. Чумные Земли готовы были принять его, как одного из тысяч, погибших здесь, но даже им было невдомек, что одно-единственное, позволявшее ему продолжать свое существование, то, что освободило его из-под контроля Морддиса, заставляло двигаться дальше, несмотря ни на что, было сильнее безумия.
Андерфелс пошевелился, и в разуме Риканды послышался далекий, почти неслышный, какой-то жалобный и оттого совсем чужой стон.
Ощутив эту чудовищную пустоту, эту давящую тишину, опустившуюся на мертвый лес, Риканда испытала минутный ужас. «Нет. Он не мертв. Он не мог умереть. Иначе я тоже была бы уже мертва». Она поняла это очень четко, ведь их души были связаны в тот миг, когда они оба упали в пучину безумия. И если бы распалась его душа — то и она не сумела бы вернуться обратно. «Опасный был эксперимент», — так подумала она, а затем вновь, как тогда, в склепе, начала звать: «Освальд! Освальд, вернись!»
Он вряд ли мог ее слышать, однако его слабый стон прозвучал как ответ на ее призыв и принес немертвой неописуемое облегчение. Собравшись с силами, она встала и, пошатываясь, направилась к его телу. Опустившись подле него, она положила свои руки ему на грудь и принялась вливать в него некротическую энергию — ту, что она совсем недавно поглотила в момент смерти Серебряного рыцаря. Она готова была отдать ее, несмотря на все еще терзавший ее чудовищный голод, ибо Освальду она сейчас была нужнее…
Багровая пелена рассеивалась медленно, неохотно отпуская своего вечного пленника. Он вернется. Он обязательно вернется к ней, но — потом. У него не было выбора. С каждым новым убийством, каждой новой каплей пролитой крови рыцарь питал этот мир, в котором не было места живой душе.
Он открыл глаза. Над головой простиралось бесконечное в своей сероватой синеве небо. Стальные тучи, казалось, вечно нависающие над пропитанной болезнью землей, рассеялись — редкая удача в местных краях. Если присмотреться, то можно было даже увидеть солнце.
В этом мире, в отличие от мира красной луны, не было места чудовищам.

 

Освальд перевел взгляд на склонившееся над ним лицо Риканды и понял, что он все еще здесь. Что же помешало? Почему луна не проглотила его, как голодный зверь? Он уже почти забыл, почему так боялся этого. Боялся смерти, окончательной и бесповоротной. Потерять разум… может быть, это было благословением, а не проклятием. Тот, кто не может думать, не может и ощущать. Может быть, ему стоило просто принять это безумие, как дар, и забыть обо всем, что заставляло его стремится к цели. Теперь эта цель казалась сухой, как пожухший осенний лист, и такой же безжизненной. Прогнившей изнутри.
«Риканда… Не надо». Холодная рука немертвого перехватила ее запястье, приподняв и оторвав его от груди Андерфелса. Он покачал головой.
«Ты должен бороться. Ради всего, чем ты был раньше. Ради всего, что было дорого для тебя», — так ответила она, однако руки отвела, подчиняясь его холодной хватке. — «Если ты сдашься в плен безумию, это означает, что твои враги победили. Неужели ты этого хочешь?» Последнюю фразу она почти прокричала, не вслух, разумеется. Это был ментальный крик, полный отчаяния и боли, и опять-таки было неясно, обращается ли она к Освальду или же к самой себе. Разве сама Риканда не испытывала подспудную тягу к самоуничтожению, к окончательной смерти, которую приняла бы, как дар? Испытывала, но не желала поддаваться ей. Ведь… « Пока я мыслю, я существую.»
Она встала и простерла руки вверх, к серому низкому небу, откуда вначале медленно, словно неохотно, а затем все сильнее, на землю начал падать снег, укрывая ее своим белым саваном.
«Мы должны найти то существо, наделенное Светом. Оно сумеет тебя исцелить. Сумеет изгнать черноту из того кристалла, что заменил сердце в твоей груди. И тогда… тогда все будет хорошо».
Все понимали, насколько бессмысленно звучали такие слова. Освальд вздохнул, закрыл глаза и подставил лицо снежному ветру. Снова тучи заволокли небо, скрыв короткий проблеск солнца. Исцеление… оно всегда, теперь и тогда, было лишь иллюзией. Но эта иллюзия придавала бесконечному бегу по кругу какой-то смысл.
Существо, наделенное Светом… Он усмехнулся, стирая снежинки с обледеневшей маски. Может быть, Риканда права, и каким-нибудь образом Каэтана сможет его исцелить. А может, она просто убьет его, если в ней найдется достаточно сострадания и жалости. Судьбу невозможно было перехитрить. И сбежать от нее тоже было невозможно. Иногда Андерфелс думал, что было бы куда лучше, если бы тогда он остался в Цитадели Ледяной Короны и погиб вместе с Королем, защищая его до самого конца. Было бы лучше, если бы он принял смерть, как все его братья и сестры, вместо того, чтобы остаться потерянным и ищущим исчезнувшую веру. Мог ли он хоть на минуту поверить, что Каэтана сможет что-то изменить? Она была всего лишь одним человеком — хрупким и недолговечным. Теперь это казалось глупостью.

 

…Она пахла речной водой. И снегом. В подвале, пропитанном вонью сгнивших тел и мокрой шерсти крыс, она казалась порывом свежего ветра на ледяной глади северного моря. Он провел бессчетные часы, просто глядя на нее, глядя из темного угла, как затаившаяся горгулья. Впитывал в себя эту память, чтобы ни в коем случае не потерять, когда Каэтана умрет. А то, что она умрет, было аксиомой. Умирали все живые. Особенно — те, кому пришлось встретиться с рыцарем смерти.
Тогда, в прошлой жизни, много веков назад, Освальд смотрел, как спала молодая девушка с волосами цвета меди, расплескавшимися по ее плечам. Он не замечал синяков на ее руках, не видел провалившихся от усталости и предельного нервного напряжения глаз, морщинок, залегших возле ее век. Таким взглядом на нее смотрел только он. Этот взгляд проникал сквозь смертную оболочку, выдергивая из общей картины отдельные детали. Запах реки, напоминающий о колышущихся на берегу камышах. Свежесть снега, только-только выпавшего на равнине. Разреженный горный воздух, заставляющий сердце сжиматься в груди. Короткие вспышки памяти, возвращающиеся медленно и неохотно, как будто толчками. Глядя на спящую Каэтану, Освальд вспоминал то, что когда-то можно было назвать жизнью.
Она была человеком — и одновременно чем-то большим, чем человек. Загадка, которую он так и не успел разгадать. Слишком мало времени. Слишком короткую вечность им милостиво отвела судьба.

 

«Ты права».
Рыцарь смерти поднялся, оглядев разверзшуюся вокруг бездну смерти и крови. Но это стало обыденностью. Его уже не восхищало убийство, как это бывало до встречи со жрицей. Его голод уже не утоляла кровь живых. Время, купленное для него Морддисом и Рикандой, было лишь жалким подобием нежизни. И оно тоже не было бесконечно.
«Тогда не будем медлить».
Времени действительно было в обрез — теперь и Риканда почувствовала это. Где им найти достаточное количество чистых душ, которые могли бы поддержать целостность Освальда? Все живые так или иначе отравлены — злоба, зависть, ненависть, жестокость. Безумие. Живым они присущи не в меньшей степени, чем немертвым. Кристалл мог дать лишь небольшую отсрочку, но рано или поздно Освальда все же поглотит багровая бездна, которой она сама коснулась только что. И тогда его уже не сможет вернуть назад ни одна сила в мире.
Риканда заглянула в его воспоминания, прочла их, как открытую книгу, и теперь знала о Каэтане не меньше, чем он. Только ее знание было холодным, рассудочным. Переживания Освальда и то тепло, которое он ощущал рядом со жрицей, были чуждыми и непонятными для немертвой. Но она верила, что его они исцелить — смогут. И потому сказала так:
«Мы попробуем найти ее. Она жила где-то тут, лечила этих Серебряных рыцарей, таких же, как те, что мы убили сегодня. Мы должны найти того, кто ее знал. Найти и допросить. Это не должно составить труда».
Немертвая зловеще улыбнулась, когда ее взгляд вновь упал на окровавленные тела.
Дардаса… А что Дардаса? Кем она была, кроме как пушинкой на холодном ветру? Она уже начала понимать это. Только пушинка, только пожухлая травинка на стремительной водной глади. Ей казалось, что некая хищная пиявка, жадный и голодный паразит, медленно выпивает всю ее надежду. Пришло время, когда это стало заметно, когда червь сомнения проклюнулся в ее душе и вырос настолько, что его невозможно было игнорировать. Но эльфийка решила идти до конца по намеченному пути, невзирая на то, куда он приведет. Все-таки, эта ядовитая надежда все еще жила в ее душе. Может, она все-таки вернется и докажет, что все не напрасно, и что Свет — не просто какой-то Свет, а именно ее, личный Свет, в который она верила и которому отдала себя — сильнее тьмы? Все, что она сейчас могла сделать — это стоять и ждать, и повиноваться, ожидая того мимолетного момента, когда сможет хотя бы подать руку. В конце концов, ее слова — всего лишь ветер.
Бросив взгляд на эльфийку, рыцарь смерти почти незаметно повел плечом, будто сбрасывая с него невидимый груз. Он уже не пытался скрывать своих мыслей от нее. Дардаса знала, что рано или поздно рыцарю придется уйти, оставив ее в одиночестве, и это знание как-то тихонько, незаметно прокралось в их отношения, и теперь было непонятно, когда оно успело это сделать. Освальд не чувствовал вины перед ней. Так было нужно, и единственное, чего он хотел — чтобы эльфийка оказалась достаточно сильной для того, чтобы самостоятельно продолжить путь, когда он уйдет. У нее была лишь одна цель, для которой ее создали, но… ведь возможно и то, что именно она будет тем единственным, что останется после того, как Андерфелс перестанет существовать. Его наследие. Жалкое, уродливое, но оно хотя бы было. Многие из его бывших братьев в посмертии не оставили даже этого, развеявшись прахом по холодному, жгучему ветру Нордскола. Они растворились во времени, и никто, кроме камней и льда, не помнил их.
Рыцарь и сам не знал, почему он не хотел, чтобы его забыли.
Впереди их ждал новый Дольный Очаг — место, где можно было найти хоть какую-то информацию о Каэтане или даже тех, кто знал ее лично. Почему Андерфелс был в этом так уверен? Просто Каэтану не могло не тянуть в эти края. Там, где больше всего царствовало зло, обязательно находились и те, кто ему противостоит.
Дара. Риканда совсем позабыла о ней, больше озабоченная судьбой Освальда, да и своей собственной, которая внезапно оказалась связана с его. Обычный вурдалак, так она подумала вначале. Существо, лишенное разума, а следовательно, не представляющее для немертвой никакой ценности. Так всегда было но... Непонятно, каким образом — быть может, через ниточку, связавшую ее с Освальдом, она внезапно ощутила все то, что переживала Дардаса, и была поражена. Это существо, жалкое, уродливое порождение некромантии, лишенное собственной воли и рассудка, тем не менее умело то, чего сама она была лишена — оно умело чувствовать. Более того, оно умело любить! Риканда давно забыла, что означает любовь в человеческом смысле этого слова, и не была уверена, можно ли назвать этим ту болезненную привязанность, что питала Дардаса к Освальду. Однако это существо теперь тоже страдало, чувствуя свою невозможность дать хозяину то, что ему было нужно. Дать то, чего у нее попросту не было. А то, что было, ему оказалось не нужно теперь. На миг Риканда даже посочувствовала мертвячке. Но только на миг, перестав думать о ней так же, как она старалась не думать о прошлом и всем том, что она сотворила за время собственной нежизни. Сейчас она хотела только одного — завершить свой эксперимент. Дольный Очаг? Что ж, отлично. Холод пал на землю, и это давало ей еще одну возможность... Риканда прошептала несколько слов заклинания, открывая врата в мир теней. Тихое ржание, черный силуэт слегка подгнившей зверюги... Дальше она сможет путешествовать на собственном коне, а если понадобится, то и Освальда повезет. Некромантка была одержима своей идеей и не считала нужным это скрывать.
Она бросила короткий, осторожный взгляд на Риканду и вновь опустила глаза, сделав несколько шагов вперед, приблизившись почти вплотную к спине хозяина и беспомощно глядя в землю. После него. И пусть этот конь несет ее куда угодно, хоть в самые глубины самого мучительного ада. По правде говоря, он туда и собирался отправиться, через время и расстояние. Будь что будет. Пожалуй, она цеплялась за каждую секунду, ускользающую, как пыль Чумных Земель сквозь пальцы. Пожалуй, она даже понемногу получала некое подобие излечения от своего безумия. Только от этого было не легче, совсем не легче. О, как она хотела вернуться на шаг назад, чтобы разум ее ослеп, оглох и умолк! Теперь за шаг назад она отдала бы даже жизнь, вернее, не-жизнь. Но хватит думать неизвестно о чем — и эльфийка мгновенно очистила разум от всяких мыслей, будто надеясь снова окунуться в свое безумие. Хозяин… Хозяин, тебе нужна помощь? Я знаю, как тебе было больно, точнее, думаю, что знаю, надеюсь узнать. Ты сможешь забраться сам? Если слабость сковала твое тело — это не порок для меня. Хочешь, я встану на колени и ты ступишь своей тяжелой ногой на мою спину? Хочешь? Принеси мне боль, хозяин… Принеси и излечи от моих сомнений.
Но ее мольбы были проигнорированы. Вызвав из Теневого плана лошадь, рыцарь взгромоздился на нее, тяжело, цепляясь за жидкую седую гриву животного когтистыми пальцами. Его шатало в седле, но слабость постепенно уходила. Контроль над телом возвращался к нему, пусть и медленно, но неуклонно, и Андерфелс, развернув коня, резким рывком поднял в седло эльфийку, посадив позади себя. Ехать предстояло долго. Он не совсем понимал, что собирается сделать, когда достигнет поселения — Дольный Очаг был напичкан служителями Света, как разлагающийся труп — червями. Послушники Ордена не ходили в одиночку, только большими отрядами и в сопровождении старших по званию офицеров.
Чумные Земли уже перестали принадлежать Плети. Освальд усмехнулся про себя, вспоминая глупые убеждения Морддиса. Старый сумасшедший лич все еще думал, что он остается хозяином на этой земле. Но стоило высунуть нос чуть дальше некрополя и становилось понятно, что это ложь. Времена меняются. И для Плети наступали последние дни. Возможно, это и к лучшему — обезглавленная, обращенная в бегство, Плеть теперь представляла из себя лишь жалкое подобие, наполненное упрямой памятью о былой славе и снами о том, что все когда-нибудь может вернуться на круги своя.
Впрочем, вряд ли скорый конец Плети рыцарь увидит воочию — для него время с каждой секундой бежало все быстрее, пока не переросло, наконец, в отчаянный галоп. И конь его, черная тень ветра, разрушенный остов прошлого, сухие кости под антрацитовой шкурой — рванулся вперед, пытаясь тщетно догнать ускользающие мгновения.
До поселения паладинов оставалось еще несколько километров, но даже здесь было опасно для трех мертвецов — даже здесь чувствовалось влияние Света. Зелень травы непривычно резала взор после выгоревшего песка Восточных Чумных Земель. Ветерок доносил едва уловимый запах промерзшей листвы. Даже здесь, где друиды почти излечили землю, никто не мог задержать наступление зимы.
Убедившись, что ее помощь Освальду не понадобится — худо-бедно рыцарь все же держался в седле — Риканда вскочила на собственного коня и сразу пустила его в галоп. Копыта немертвого скакуна сминали под собой замерзшую пожухлую траву, с треском ломали хрупкий лед, уже покрывший небольшие лужицы и ручейки на их пути. Некромантке это нравилось — она любила все, привносящее хаос и разрушение в этот мир, пусть даже в таком незначительном масштабе. Конечно, куда большее удовольствие она получила бы, окажись под копытами ее лошади кто-нибудь из живых, но об этом можно было только мечтать.
Вьюга пела и завывала у нее за спиной, и этот нежданно-лютый холод ранней зимы, обрушившийся на Западные Чумные земли, бодрил ее и придавал ей сил. Она посмотрела на Освальда, скачущего чуть поодаль в белой мгле, на маленькую фигурку Дардасы, пристроившуюся в седле подле него, и ее посетили сомнения в успехе их мероприятия. «Он слишком слаб. Он не выдержит. Не сможет». Она хорошо представляла себе, какое безумие они задумали — вторгнуться в места, где кишмя кишат паладины и прочие служители Света, и похищать людей до тех пор, пока им не попадется тот, кто знает что-нибудь про Каэтану. Но другого пути у них не было: либо они совершат то, что задумали, либо их всех ждет безумие и смерть.
Все, что Даре оставалось — это верить. Ее воробьиные пальцы больше не обнимали хозяина, но хваткой мертвеца вцепились в его плечи. Что ж, значит, это ее судьба: нести в одиночку чужую боль и чужую надежду, которые девчонка сохранит на память. Она, маленькая, слабая эльфийка, обязательно выдержит это. Может быть, сойдет с ума, но это было бы для нее недосягаемым благом. Или погибнет — но нет, она обещала, обещала жить. Она больше не боялась, глядя вперед — страх не помог ей сплести совершенную пелену, чтобы хозяин не мог больше обернуться назад. Но мертвячка жаждала неприятностей впереди. Жаждала не только в последний раз помочь хозяину, но и выплеснуть, окатить всякого, кто встанет на ее пути, священным гневом Света. Может, когда праведный огонь вцепится в их сердца, они, наконец, поймут ту боль, что терпят и она, и хозяин? Дардаса нуждалась в защитнике — и Свет стал для нее единственным защитником во веки веков. Наверное, она никому больше не может доверять, только себе — и своей силе. Да, так лучше. Не так больно…

 

 

— Пакстон, ты это чувствуешь?
— Да, сэр.
Капитан-лейтенант Бреган провел тыльной стороной ладони по лбу, стирая выступившие капли пота. Длинные каштановые волосы упали на лоб, и мужчина раздраженным и резким движением отбросил их. Сегодняшний патруль — скорее часть обучения новобранцев, чем что-то действительно важное, но, похоже, ему везло с каждым разом все больше. Нежити уже давно не было видать в этих краях, всю повыкурили, только в Восточных кое-где оставались недобитки Плети, но и им скоро придет конец. Чумные Земли готовы были переродиться, вновь, уже как полноценно готовые к заселению и освоению. Где-то крестьяне, первые робкие поселенцы, уже вспахивали землю. Озимые сорта пшеницы готовились к тому, чтобы быть собранными мозолистыми руками и превращенными в горячий хлеб. Жизнь была сильна в этих краях. Жизнь снова и снова заявляла свои права.
Первый легкий снег сединой ложился на головы бредущих в патруле рыцарей — всего пятерка зеленых новобранцев, капрал Пакстон и, в качестве лидера и учителя, паладин ордена Серебряного Авангарда, Ричард Бреган. Он любил эти тихие вылазки. Ему грело душу осознание того, что вот эти пятеро неуклюжих юнцов уже через год или два будут гордо носить герб Авангарда — знак Защитников Света и Чести, символ Веры, нерушимой даже перед лицом самой Смерти. Они будут победителями тьмы, которая всегда отступает перед силой человеческого сердца.
Но сейчас что-то было не так. Шестым чувством, знакомым всем опытным паладинам, Бреган ощущал приближение чего-то чуждого. Чего-то, чего не должно было быть в этих зазеленевших не так давно краях. Холодный ветер трепал старый плащ с изображением золотого льва, и мужчина нахмурился, автоматически положив руку на гарду меча.
— Это нежить, сэр?
— Да. Но что они делают здесь?
Новобранцы испуганно озирались, будто бы надеясь увидеть выскакивающих из кустов вурдалаков. Кое-кто достал оружие. Юная эльфийка с коротко стриженными ежиком волосами сжимала в руках такой же тонкий, как и она сама, лук. Но ее меткость и храбрость уже стали притчей во языцех Дольного Очага, поэтому никто ее не недооценивал. Остальные были готовы броситься врассыпную при первом же признаке опасности. И ни один из них не догадывался, что те, чье присутствие ощутили они только сейчас, уже давно почувствовали их.
— Тцц-ц, — Риканда осадила коня, вглядываясь в сгущающиеся сумерки — за то время, что они путешествовали, успел наступить вечер. Закатное солнце, прорезав пелену облаков, на миг озарило лес вокруг красным и пало куда-то за верхушки по-осеннему голых деревьев.
«Живые. Рядом», — мысленно произнесла некромантка, обращаясь к Освальду. Впрочем, он и сам бы мог это почуять, но вот сил на еще одну атаку у него, пожалуй, и не хватило бы. Сделав жест ожидать ее тут, Риканда спешилась и направилась на разведку, тихо скользя среди деревьев, используя густые вечерние тени для того, чтобы укрыться от возможного взгляда — как обычного, так и магического. Не зря она училась у Восходящих в свое время…
Некоторое время ничего не происходило, но вот тонкая фигурка немертвой буквально материализовалась из окружающего сумрака. «Их семеро. Но по-настоящему опасны двое из них — матерый паладин, очевидно, ихний командир, и эльфийская лучница. Эти нужны живыми, или хотя бы один из них. Прочие — зеленые новички, боящиеся собственной тени, вряд ли они что-то слышали о Каэтане. Пойдут нам на ужин» — Риканда оскалилась. — «Сил у меня маловато, это плохо. Слишком много отнял ритуал, и последняя жертва не сумела утолить мой голод. Однако я все же кое-что еще могу. Жди.» С этими словами некромантка отошла в центр поляны и вонзила свои клинки в мерзлую землю. От них начало исходить голубоватое свечение, сама же она простерла руки и принялась напевать заклинание на языке, который Освальду должен был быть известен не хуже, чем ей самой. Так продолжалось какое-то время, а затем воздух над клинками загустел, открывая портал в мир теней, служащий домом для многих противоестественных существ. Одно из них, гротескно-уродливое, чем-то похожее на виверну, извращенную некромантией, парило в воздухе на высоте трех метров над землей.
«Горгулья послужит отвлекающим маневром. Будь у меня сил побольше, я бы смогла призвать ей в помощь небольшую армию вурдалаков, благо, костей в этих местах предостаточно. Но что поделать, придется обойтись тем, что есть.»
Риканда вздохнула и посмотрела на Дардасу, надеясь, что та понимает ее и выполнит то, что она ей скажет. «Мне нужна помощь твоей прислужницы, Освальд. Она должна ждать поблизости. И ловить тех, кто захочет убежать, когда горгулья их атакует. Скажи ей, что это наша еда. И что она может сразу убить одного, если хочет. Нам же с тобой предстоит сразиться с ветеранами. Лучницу я беру на себя, у меня есть хороший опыт по этой части», — она усмехнулась, вспомнив приключения в Когтистых Горах. — «Тебе же придется удерживать паладина до тех пор, пока я не смогу помочь тебе. Главное — не умирай и не позволяй ему отвлечься ни на что иное. Таков мой план».
Возможно, обрывками, через Хозяина, но Дара услышала. Ни один ее мускул не дрогнул, она только застыла, как статуя, глядя вдаль и стиснув в кулаки ладони. Хозяину решать. Она, конечно, выполнит приказ, но только, если отдаст его сам хозяин. Если он прикажет — она будет ловить несчастных, спасающихся от неумолимой смерти. Вот только чем? Впрочем, это неважно, в безумии сражения она успеет забыть об этом. Невидимая змея откуда-то появившейся ненависти уже поднимала голову в ее душе, скалила зубы, жаждала отравить, отомстить и убить. Конечно, сама эльфийка предпочла бы остаться рядом с хозяином и помогать ему, но она не вправе была решать. Как бы то ни было, она не хотела упускать его из виду. Или это говорят в ней оставшиеся осколки веры, что она еще хоть капельку нужна? Девчонка встряхнула головой, взъерошив антрацитово-черные волосы, и пошевелила босыми ногами легкий снежок. Как же он похож на пепел, на прах… Тогда лес пусть станет погребальным костром, а яркое закатное солнце — ненасытным огнем. "Будь что будет" — повторила она себе в который раз.
«Оставайся неподалеку, — предупредил ее рыцарь смерти, слезая с коня и шагая размашистым шагом к узкому ущелью, отделяющему подход к поселению паладинов от Западных Чумных Земель. — Если кто-то попробует сбежать, убей».
Это было идеальным местом для засады — и, увы, об этом знали не только мертвецы, но и сами служители Света. Бреган приказал быстро рассредоточиться по дороге, лучнице — занять позицию на максимально возвышенном месте и следить за горизонтом. Сам он шел впереди. Отряд медленно, лениво продвигался вперед, и с каждой секундой приближение нежити ощущалось все сильнее.
— Странно, — пробормотал Пакстон, вертя головой и пытаясь уловить малейшие изменения пейзажа. — Мы должны были уже увидеть их. Они так близко…
— Тише. Слышишь? Ничего не кажется странным?
Капрал послушно прислушался, и через полминуты кивнул, резко выхватив двуручный меч.
— Слишком тихо. Ни птиц, ни ветра, ничего.
— Именно. Они уже здесь.
Снег мягкими хлопьями ложился на плечи. Бреган сжал в руках щит, подняв его для защиты от любой внезапной атаки. А что она последует, у него уже сомнений не было. Мерзавцы не отступят, раз почуяли живую кровь. Они обязательно нападут. Нужно быть готовым ко всему. К тому же, он примерно чувствовал, что живых больше — может быть, им удастся обойтись без потерь. Его миссией было защитить новобранцев — и он был готов это сделать даже ценой собственной жизни.
Когда на паладина налетела огромная черная тень, хлопая исполинскими крыльями и осыпая его волосы каменной крошкой, он был готов. Резко дернув щит вверх, он оттолкнул горгулью назад, отбросил сильным ударом, и тут же, без промедления, выкрикнул:
— Наступаем!
Новобранцы вздрогнули, переглянулись и побежали вперед, не слишком уверенные в том, что им стоит делать. Пакстон же, размахнувшись двуручным мечом, рубанул крыло горгульи, отброшенной назад, надеясь, что меч сможет разрубить каменное сочленение. Эльфийка, что-то тонко прокричав на талассийском, натянула тетиву и выпустила несколько стрел подряд в пронзительно взвизгнувшее каменное чудовище.
Риканда спокойно наблюдала, как призванное ею порождение мира теней кромсают на куски живые — свою отвлекающую функцию горгулья выполнила, и ладно. Сама же она тем временем, используя Тени, незаметно скользила к холму, на котором укрылась лучница. Горгулья была не единственным созданием Риканды, способным летать — но другие были порождены не некромантией, а техномагией и болезненно-извращенным разумом немертвой. Летающие шары с лезвиями острыми, как бритва, были отличным оружием как против живых, так и против немертвых. К сожалению, запас их у Рикнды был невелик — и вот два шарика, тихо жужжа, полетели прямо в спину новичкам, а третий — третий был направлен твердой рукой некромантки прямо в сторону лучницы, самозабвенно осыпающей горгулью стрелами и не почуявшую приближение еще одного порождения тьмы. Риканда не хотела убивать ее сразу и потому метила в живот. Лучница услышала тихий свиcт и попыталась отпрыгнуть — но увы, слишком поздно. Петля нечестивой энергии охватила ее горло, оглушая и не давая пошевелиться, а в это время шар вонзился в тело эльфийки, пробив кожаный доспех, распорол брюшину и застрял где-то внизу живота, прекратив вращаться — активированная в нем программа не предполагала окончательного уничтожения жертвы. В отличие от него, два других шара были запрограммированы на полное уничтожение, и, вонзившись в спину юных рыцарей, продолжили свое зловещее вращение, вгрызаясь в их плоть и кромсая ее на части изнутри, так, что белый снег окрасился кровью и ошметками плоти. Зрелище было ужасное, особенно для новичков. Им показалось, будто множество жуков орудуют в телах их товарищей. «Некроарахниды! Они запустили в них своих паразитов! Мы все умрем!» — вскрикнул один из них, вспомнив теоретический курс, прослушанный им совсем недавно. Однако реальность оказалась гораздо страшнее теории, и не в силах более бороться с нахлынувшим ужасом, он выронил оружие и кинулся бежать. Двое других новобранцев последовали его примеру…
Тем временем эльфийка пала на колени, выпустив лук и схватившись за живот. Она недоверчиво взирала на красную жидкость, залившую ее руки, и даже не услышала легких шагов Риканды, поднявшейся по холму и оглушившей ее одним ударом тяжелой латной перчатки. «Хм… какое-то время она протянет, нужно только связать ее, чтоб не убежала. Надеюсь, Освальд справится… Только бы справился… Только…». Быстро, ловко, профессионально опутала руки, а затем ноги лежащей лучницы Риканда, надежно фиксируя веревку и не давая пленнице возможность не то что убежать, а даже и пошевелиться. Запах крови будоражил и дурманил немертвую, она с трудом сдерживалась, чтобы тут же не прикончить несчастную женщину.
Девчонка держалась поближе к хозяину, готовясь и наблюдая. Знакомый силуэт горгульи, окрашенный кровью снег и голые верхушки деревьев — все это неожиданно врезалось в память, открыв другое воспоминание, где тоже были кровь и снег, и холодный северный ветер — только теперь Дардаса сражалась на стороне мертвецов, а не людей. Где-то вдалеке мелькнули практически белые эльфийские волосы, брызнула кровь, и на мгновение земля провалилась под ногами мертвячки. Она вновь испытала ужас далекой и почти забытой потери, увидела, как во сне, превратившееся в кровавые ошметки тело своего друга, защитника, опекуна и наставника. Нет, она больше не переживет такого. По крайней мере, не сейчас. Зазевавшись, Дара даже не сразу заметила, как разбегаются от места кровавой жатвы перепуганные солдаты. Двое истекали кровью, и вряд ли они долго продержатся, но один остался здоров — им-то и занялась девчонка в первую очередь. Нельзя отходить от хозяина, и мертвячка сконцентрировала на беглеце свою силу, выплеснула свою ярость и жажду мести. Получи за то, что не знал меня. За то, что не умеешь видеть дальше своего носа. Меня никто не пощадил — и я не пощажу тебя тоже. Из рук эльфийки сорвался клинок чистой, светлой, карающей энергии, и она почувствовала, как ее руки точно сунули в раскаленный горн. Но своего она добилась, клинок Света достиг цели удивительно метко, раскаленный кинжал впился мужчине в череп, тут же исчезнув и оставив после себя обугленную рану. Он не успел даже крикнуть, не успел даже остановиться, но мертвое тело сделало последний шаг и полетело вперед, а затем слету упало на живот, проехав еще несколько метров. Второй, увидев, как погиб его товарищ, шарахнулся назад от мертвячки, но та со всей доступной ей прытью подскочила к нему сзади, успела ударить кулаком в висок, дезориентируя солдата и, пока он летел вниз, схватила за волосы и резко, изо всей силы дернула на себя, пнув ногой в спину и, таким образом, сломав ее. Третьему и последнему ее помощь уже не понадобилась: адская машина Риканды уже пробила ему ребра и впустила внутрь воздух. Он был жив, но дышать больше не мог, и теперь бился на земле, подобно выброшенной на берег рыбине, хватая ртом вдруг ставший непослушным воздух. Сделав свое дело, Дардаса тут же помчалась обратно, к хозяину, готовая слепо и верно быть на его страже, невзирая ни на что.
— Пакстон, помоги ей! — пролаял коротко паладин, развернувшись в сторону лучницы. Он буквально ощутил ее боль, ее страх, ее агонию — и не мог оставить ее без поддержки. Подняв руку, он резким взмахом обжег немертвую вспышкой Света. — Вернуться на позиции! Держать строй, трусы!
Внезапное ощущение дежа-вю накрыло его с головой, и вот уже Бреган не видел покрытой легким инеем зеленой травы, не видел узкого ущелья — перед ним расстилалась Ледяная Корона. Земля, пропитанная кровью и смертью, край, в котором бесчисленное множество его братьев и сестер сложили головы в борьбе за будущее Азерота. И он не мог проиграть сейчас.
Капралу не нужно было повторять дважды. Он бросился к эльфийке, на ходу взмахивая двуручным мечом и целясь в голову Риканды. Его тело окутало призрачное золотое сияние, поглощающее боль — справиться с ним было куда труднее, чем с зелеными новичками.
И в этот момент в спину Брегана ринулась черная тень, окутанная рваным плащом, словно крыльями. Освальд выбрал момент правильно, и теперь лезвие его клинка летело в незащищенную спину паладина с такой скоростью, с которой не под силу было сражаться ни одному из живых.
И все же, все же… Что-то в нем было не так. Дара чувствовала это, она была тем существом, которое было связано с хозяином самыми прочными из существующих уз, и она чувствовала. Он был ослаблен. Его движения были замедлены — так, что невозможно уследить человеческим взглядом, но возможно ощутить. Всего на долю секунды медленнее. Он не успел.
Резкий поворот, удар — и атака отбита. Паладин, тяжело дыша, с растрепанными каштановыми волосами, схваченными на лбу широкой лентой, взглянул на рыцаря смерти. Улыбнулся. И ринулся в смертельную схватку. Скрестились клинки — служителя света и посланника самой тьмы. Высекли искры, осветившие их лица — спокойное, наполненное уверенностью и праведным гневом, и безжизненное, стальное, измененное, нечеловеческое, превращенное в маску. Они глядели друг другу в глаза всего какую-то секунду, а затем отскочили, завертелись в быстром и прекрасном танце битвы. Андерфелс отражал удар за ударом, но с каждой новой атакой вынужден был отступать. Паладин был сильней. Свет был сильней.
«Каэтана…» — пронеслось где-то далеко, словно отдаленный птичий клекот. Рыцарь смерти даже не знал, сказал ли это он сам, или сказала вьюга из стали, теснившая его к краю ущелья. Может быть, они оба знали это. Глаза паладина горели, и одновременно улыбались — он тоже знал. Знал, что должен победить — и победит в этой схватке. В конце концов, жизнь в этих краях теперь была сильнее смерти.
— Свет! Молю тебя… — удар, блок, удар. Шаг вперед, маленький, почти незаметный. Но неумолимый. Спина паладина была пряма, как стрела. — Дай мне силы уничтожить зло… — Бреган уклонился от выпада, нацеленного в плечо, и припал на одно колено, будто в гротескной молитве. — Дай мне мудрости разглядеть тьму… — Освальд почувствовал, как лезвие меча пронзило бедро, но не придал этому значения. На траву закапала холодная, тягучая кровь. — Дай мне смелости взглянуть в глаза судьбе…
Зарычав в ярости, рыцарь смерти прыгнул вперед, и его меч пронзил доспех, словно масло — и впился в бок паладина, но недостаточно сильно. Недостаточно. Он не мог…
— Да будет так, во веки веков!
Освальд рухнул на землю, отброшенный одним могучим ударом, но не выпустил меча. Спину пронзила боль — похоже, позвоночник был поврежден. Его разум холодно, спокойно оценивал повреждения, но только теперь он ощутил страх. Страх перед Светом, страх, смешанный с ненавистью и благоговением, заложенный в каждого немертвого, созданного Королем. Паладин возвышался над ним огромной башней, окутанной ореолом сияния, и заносил меч для удара.
— И да падет тьма…
Кто-то взвизгнул. Рыцарь смерти успел лишь поднять правую руку с мечом, попытался блокировать мощный удар… и почувствовал, что меч не встретил сопротивления на своем пути. А еще он понял — что-то упало на землю, глухо звякнув, и его тело, контролируемое магией некромантии, вдруг стало весить чуть меньше.
Тупым, бессмысленным взглядом Освальд посмотрел вниз. Рука, отрубленная по локоть, лежала рядом с его бедром, все еще сжимая судорожно сведенными пальцами поблескивающий красным светом меч. Кровь из обрубка его правой руки пропитывала землю, стекала по доспехам, пятная их желтовато-белесыми разводами.
— И пала тьма, — произнес Бреган, упорно игнорируя боль в боку. Этой раной он займется позже. Сейчас он должен был, обязан был уничтожить зло, все еще пытавшееся сопротивляться. Эта бессмысленная и жестокая война выжгла сердце его каленым железом, и он не мог допустить, чтобы теперь, когда Дольный Очаг вновь наполнился жизнью, город пал под натиском немертвых. Снова занося меч, он направил его вниз острием, целясь точно в сердце падшего рыцаря.
Всего доля секунды была у Андерфелса, короткий миг, отделявший его от небытия… Мысль, заполнившая его сознание, была ужасающей и простой. Может быть, проще сейчас не сопротивляться? Позволить Свету забрать свою жизнь. Пусть все это закончится, закончится боль, страдание, поиски, ведущие лишь в пустоту. Пусть закончится все и для него, и для Риканды. Это был бы самый верный путь. Ибо зачем существовать, когда твоя судьба предопределена?
Освальд знал, что должен умереть.
Но не так. Не сейчас. И не здесь.
Он еще не все сделал. Не сказал Каэтане… он и сам не знал, что должен сказать ей. Но он вдруг ясно понял, что не готов к смерти.
Рванувшись в сторону, он схватил валяющуюся на земле отрубленную руку — она сжимала меч так, что никакая сила не могла отнять его, словно меч был тем, за что еще держалась душа Освальда Андерфелса — и резким, сильным, отчаянным, последним движением направил ее вперед и вверх.
В эту же секунду меч паладина вонзился в его грудь, пригвождая рыцаря смерти к земле, входя в его тело, словно игла в бьющуюся бабочку. Перед глазами помутилось, поплыли багровые и черные пятна. Он чувствовал, как лезвие разрезает омертвевшие мышцы, крушит ребра, вскрывает высушенные, как ветви осенних деревьев, сосуды. Он не чувствовал боли, только слабость вдруг навалилась на него, словно огромная скала.
Бреган как будто удивленно выпустил из рук меч, отшатнулся и поднял руки к груди. Меч нечестивого рыцаря вошел точно в солнечное сплетение. Пошатнувшись, паладин поднял глаза и с каким-то немым укором взглянул на пригвожденного к земле Освальда, а затем рухнул на колени. Из уголка его рта поползла тонкая струйка крови. Глаза его закатились, и поверженный воин Света рухнул на землю, пропитанную его кровью — живой, красной и теплой, — и кровью рыцаря смерти. Неутолимый, рунный меч, пронзил его насквозь, а рукоять его все еще сжимала отсеченная рука Андерфелса.
Свет погас.
«Каэтана… ждет… меня», пульсировало в мозгу истекающего кровью Освальда. Из последних сил он поднял уцелевшую руку и, схватившись за вонзенный в него меч, медленно, толчками, принялся вытягивать его из собственной груди. В конце концов, у него не было сердца. Этот удар не мог убить его. Но сломанный позвоночник, искореженные ребра и кости заставили его почти утратить контроль над телом, а значит, истончились нити, связывающие его душу с мертвой оболочкой. Рыцарь смерти с трудом сохранял сознание, пытаясь не провалиться в безумную ярость, свойственную лишь ходячим трупам, поднятым неумелыми некромантами.
Зря, ох как зря Риканда недооценила капрала Пакстона! Тихий, неприметный в тени своего командира, он ничем не привлек ее внимания (в отличие от уверенно державшейся лучницы). Она сочла его одним из новичков и вот теперь поплатилась за это. Вначале — нестерпимая, обжигающая боль от пронзившего ее Света — Риканда даже не поняла, кто был его источником. А затем летящий на нее силуэт с занесенным мечом. Она замешкалась, совсем как та лучница, оглушенная ее ударом — и теперь сама была оглушена мощным выпадом командира, пробившим ее рунные доспехи. Меч пронзил ее прямо под ребрами, однако для нежити подобный удар не мог быть смертельным, он мог лишь ослабить ее. Риканда завизжала — дико, страшно, на пронзительно-высокой ноте, и скорее инстинктивно, чем сознательно, взмахнула правой рукой, парируя следующую атаку паладина. Она не чувствовала боли от раны в боку — в конце концов, ни одна боль, причиненная смертными, не могла превзойти ту, что и так терзала ее изнутри. Но эта рана ослабляла ее. Не давала ей возможности двигаться так же ловко, как и прежде. Она пропустила еще один удар, и почувствовала, как ее левая рука онемела — Пакстон сумел перерубить ей сухожилие. В ее голове судрожно металась мысль — убить эльфийку! Убить прямо сейчас! Забрать ее жизнь, ее кровь, ее силу себе, и таким образом получить возможность справиться со столь нежданно атаковавшим ее врагом. Но нет, нельзя! Или… можно? Ведь если она погибнет сейчас, все их поиски будут напрасны. Она ничем не сможет помочь ни Освальду, ни себе. Навсегда уйдет в ту тьму и тот холод, что столь жадно ждут ее… ждут уже давно. И там она познает такую муку, по сравнению с которой ни одна пытка некромантов Плети не сможет идти ни в какое сравнение… Поспешно, лихорадочно, уходя от очередной атаки Пакстона, она чиркнула по горлу связанной лучницы, и ощутила, как ее меч вбирает в себя жизненную силу эльфийки. Высасывает, подобно вампиру Сан’Лейн, передавая ее Риканде. Немертвая ощутила, как ее переполняет жизненная энергия жертвы — эльфийка была сильна, очень сильна и полна жизни, полна Света, нынче преобразованного и ставшего Тьмой. «Попробую взять в плен этого», — промелькнула в ее голове сумбурная мысль, но она и сама понимала, что это в ее состоянии вряд ли возможно. «Ладно. Это не последние живые, встреченные нами. Будут и другие». Пакстону показалось, что его атакует черная молния — столь быстрыми, неуловимыми, смазанными для человеческого взгляда стали движения рыцаря смерти. Он лишь видел росчерки голубых всполохов, когда Риканда взмахивала своим единственным рунным мечом. Поначалу он успевал уворачиваться, парировать, блокировать удары. Однако это не могло продолжаться долго — паладин уставал, и нежить, противостоящая ему, это чувствовала. В конце концов, она использовала свою обычную тактику, не раз выручавшую ее… Один взмах, другой… Каждый ее удар теперь попадал в цель — малейший зазор, малейшую щель меж латными доспехами паладина, тут же окрасившимися в столь любимый ею цвет. Кровь! Мало было убийств, только что совершенных ею — теперь Риканда окончательно потеряла контроль над собой и не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Она медленно отступала вниз по холму, и паладин следовал за нею — уже не столько стремясь ее убить, сколько просто желая сохранить свою жизнь. Ведь если бы он бежал с поля боя, она, несомненно, настигла и убила бы его. Но его силы таяли… таяли на глазах. Холод и агония, просочившиеся в тело через многочисленные раны, медленно, но верно подтачивали его. Ей оставалось только ждать. Вот, наконец, он пошатнулся. Припал на левое, раненное колено. Этим и воспользовалась немертвая, чтобы нанести последний, сокрушающий удар. Ее меч обрушился на шлем паладина, пробивая его, разрубая его череп надвое. Кровь и мозги брызнули на немертвую, и она дико, безумно захохотала. В конце концов, ради таких моментов и стоит держаться за свою нежизнь! Но…
«Освальд? Освальд, ты цел?..»
— ХОЗЯИН! ХОЗЯИН! — потеряв голову, завизжала девчонка, увидев, что происходит. Она пулей бросилась к рыцарю смерти, забыв о том, что ее истошные крики могут привлечь ненужное внимание стоящих неподалеку защитников из Дольного Очага, если они, конечно, были рядом. Все, что ее в данный момент волновало — это то, что она может потерять своего хозяина, так же, как потеряла когда-то Ревиора. Уже зреющая на кончиках ее пальцев атака рассыпалась в прах. Паладин был уже повержен, а хозяин, как бы ни болели ее обожженные руки, нуждался в ней. Дардаса проклинала себя, за то, что позволила себе быть так далеко, и за то, что всего полчаса назад желала на их голову какую-нибудь неприятность. — Хозя… я… ин… Простите меня, хозя-я-и-и-ин… Я сейчас, я все поправлю, мой хозяин, потерпите, еще секундочку потерпите… — исступленно, прерывисто выдохнула мертвячка, чей голос вибрировал, будто она сию минуту зарыдает. Прикусив губу, она крепко обхватила тонкими, мертвенно-белыми пальцами эфес тяжелого меча, но тут же зашипела и отдернула руки, стала дуть на них. Казалось, оружие было покрыто мгновенно разъедающей плоть кислотой, и она даже удивилась, что кожа не слезла с ее ладоней или хотя бы не обуглилась. Дара быстро облизнула руки, снова с силой схватилась за ядовитую, раскаленную рукоять, изо всех сил превозмогая боль, потянула меч на себя и помогла рыцарю смерти вытащить клинок из его груди, затем быстро отбросила ненавистное орудие смерти в сторону, будто какую-то гадость. На хозяина нельзя было смотреть без того, чтобы сердце не сжималось от боли и ужаса. Он был весь в крови, бедро распорото почти что до самой кости, сквозная рана жестоко прошила сердце, сокрушив грудину и даже позвоночник. Но самое худшее, что увидела эльфийка — это мертвая, холодная рука, все еще сжимающая рукоять меча, торчащего из тела паладина. Рука хозяина. А теперь она, Дардаса, должна была сделать ему больно, обжечь, чтобы сохранить, чтобы не позволить ему ускользнуть в опустошающую бездну. Девчонка села на пятки рядом с рыцарем смерти, положила руки ему на грудь и направила сквозь него живительный поток своей веры, надежды и любви к своему хозяину, самый мощный и чистый, который она только могла создать. Тело девчонки окутало мягкое, золотистое сияние, которое передалось и рыцарю, точно сверкающий кокон. На мгновение боль затмила разум мертвячки настолько, что ей захотелось умереть, чтобы не чувствовать, как ее тело плавится от переполняющей ее энергии Святого Света. Она знала, что то же самое чувствует и хозяин, что он оглушен, что, может быть, даже хочет, чтобы она остановилась, но, стиснув зубы, заставила себя продолжать. Боль пройдет, а хозяин, если она замешкается, уже никогда не вернется. Свет пощадил их — на глазах эльфийки раны медленно затягивались, скрывая от глаз мертвую плоть, а сгустки крови на теле рыцаря уменьшались, пока не исчезли совсем. Закончив, Дардаса испустила тихий, полный страдания стон и бессильно завалилась вперед, тюкнувшись лбом в успокаивающе-холодную грудь мертвеца и моля Свет только о том, чтобы остаться в ясном уме и самой не провалиться во тьму. Рукой она займется попозже, подошьет, потом подлечит… А сейчас ей нужно отнести хозяина в безопасное место. Но прежде…

— Хозяин? — едва слышным, полным страха и надежды голосом позвала девчонка, чтобы убедиться, что она все сделала правильно.
Он не сопротивлялся тому, что Дара сделала с ним. Его разум окутала невиданная прежде слабость, почти уничтожая крохи сознания, еще остававшиеся в нем. Освальд бросил взгляд на мертвого паладина, на его меч и щит. Зачарованные. Зачарованы против нежити, ну конечно, как он мог не понять этого сразу. Раны, нанесенные таким оружием, очень плохо поддавались лечению, и то, что смогла сделать эльфийка, было поистине чудом. Должно быть, она истратила на эту отчаянную попытку все свои силы. Но зачарованный меч Брегана имел и другой эффект — он смущал мысли и вызывал ужас, противиться которому было почти невозможно.
Андерфелс наклонился над умирающим паладином, поглощая его силу, его душу, его чистую сущность — и пляшущие перед глазами круги ушли, оставляя его рассудок холодным и ясным, как и раньше. Даже безумие на какое-то время отступило. Встав с земли, он отбросил вражеский меч сильным пинком и сморщился, будто от отвращения. Было близко… Он был на волоске от окончательной смерти сегодня, и только теперь осознал, насколько самоубийственной была затея взять в плен одного из паладинов Дольного Очага. Это был всего лишь патруль, занимающийся рутинной работой, но они дали такой отпор, что немертвым впредь следовало быть осторожнее. Как будто только сейчас вспомнив, он удивленно повернул голову и посмотрел на правую руку, точнее на то, что от нее осталось. Обрубок почернел, обуглился, словно в момент удара его сильно прижгло каким-то заклинанием. Это было неважно. Он мог и одной рукой управиться со своим мечом. Главное — добраться до Каэтаны.
Присев рядом с паладином, он вытащил меч из его тела и принялся отдирать вцепившуюся в него руку. Собственную отрубленную руку, которая даже теперь не выпустила рукояти. Ему пришлось сломать пальцы, чтобы освободить свое оружие от этой хватки. Резкий хруст, чуть приглушенный латной перчаткой, разрезал наступившую тишину, словно нож.
«Я в порядке, Дара, это тебе нужно отдохнуть,» — эхом раздался его голос внутри эльфийки. «Риканда, удалось ли тебе взять кого-нибудь в плен?» Он не сильно надеялся на положительный ответ — его чутье притупилось от того количества Света, которое воздействовало на мертвый организм, но он не видел поблизости ни одного живого. Похоже, убили всех. Это было плохо — Освальд не знал, сможет ли он пережить еще один подобный бой.
То, что делала Дардаса, поразило Риканду — теперь она еще больше убедилась в том, что Дара — нечто большее, чем простой вурдалак. Нет, некромантка слышала, конечно, о некоторых жрецах-Отрекшихся, оставшихся верными Свету, но она знала, какую чудовищную цену они за это платят, и не была уверена, что сама когда-либо решилась бы на подобное, даже если бы умела.
Она медленно поднялась на холм, извлекая страшный шар из тела убитой ею женщины, затем направилась за двумя другими. Одна из жертв лежала грудой красного мяса и костей там, где настигло ее орудие убийства, сразу потеряв сознание от боли и шока. Трое остальных новобранцев успели убежать… Впрочем, недалеко. Одного из них убила Дара, как ей и было позволено. Другого добил шар, пропоров ему легкое. Риканда коснулась еще теплого тела, и ощутила слабое дуновение, след жизни, еще теплящийся в нем, и жадно выпила его, направляя на исцеление собственного израненного тела. Капрал, лучница, новобранец… Сегодня вечером она забрала достаточно жизней, чтобы полностью восстановить свои силы после ритуала. Рана на боку некромантки почти затянулась, лишь слегка сочась вязкой темной жидкостью, заменяющей ей кровь. С рукой было сложнее — понадобится какое-то время, прежде чем нечестивая энергия сможет срастить вновь сухожилие и рука обретет прежнюю подвижность. И все же ей повезло больше, чем Освальду — она это понимала. Разумеется, она сумеет его починить, ведь это была не первая рука, которую ей довелось бы пришивать. Только своему голему она заменила плоть на металлический каркас, который не так-то просто разрубить (или откусить), здесь же у нее не было ни инструментов, ни материалов для подобной работы.
Отодвинув мысли о починке Освальда на потом, она принялась оглядываться в поисках третьего беглеца — ведь она помнила, что в отряде было семеро, а видела она пока что тела лишь шестерых. Слабый стон донесся из-за дальнего куста на опушке — молодой парень с перебитым позвоночником судорожно пытался отползти подальше с места кровавой бойни, все еще надеясь спасти свою жизнь. Риканда подошла к нему, окинула взглядом, слегка нахмурилась — не на такой улов она рассчитывала, ну да ладно. Схватив паренька за длинные светлые волосы, она потащила его к Освальду и Даре. Издавая булькающие звуки, он пытался вцепиться руками в мерзлую землю, схватиться за пожухлую, присыпанную снегом траву — но пальцы не слушались его.
— Есть один живой. Новобранец, к сожалению… Остальные мертвы. — Риканда вздохнула. — Мы должны вернуться в склеп, чтобы я смогла починить твою руку. И допросить этого. Хотя надежда на то, что он знает, и невелика, но это все, что у нас есть. Мы вряд ли справимся с еще одним отрядом.
Некромантка целиком и полностью разделяла сомнения Освальда и не питала иллюзий насчет их собственных сил:
— В любом случае, нам нельзя здесь оставаться. Нас может настигнуть еще один патруль, а мы слишком слабы.
Слова хозяина были для эльфийки точно глоток свежего воздуха, плавно омывший разум и насытивший его. Несмотря на остаточную боль, все еще растекающуюся раскаленными волнами по ее телу, Дардаса нашла в себе силы приподнять голову и слабо улыбнуться, щурясь и подставив лицо приятно холодившему кожу падающему снегу. Все-таки она нужна хозяину, остальное слишком неважно. Она слышала это в его голосе, и теперь прокручивала в голове брошенные ей слова снова и снова. Невыносимая слабость придавила ее тело к земле, будто мертвячку засыпали сверху горой тяжелых валунов. Вставать ни в какую не хотелось, холодный снег так мягко ласкал ее обожженное тело, но она должна быть сильной, чтобы и впредь помогать своему хозяину. Только так она получит еще один маленький глоточек, всего лишь капельку его внимания. Девчонка едва слышно застонала, с невероятным усилием оторвав руку от земли, выдвинула ее вперед, потом другую… И вот, мертвячка уже ползет на животе вперед, к рыцарю смерти, все быстрее и уверенней, оставляя за собой след очищенной от снега темной, покрытой засохшими листьями земли. Добравшись до него, девчонка с благоговением коснулась рукой, по цвету почти неотличимой от снега, ноги хозяина, аккуратно оперлась на нее и села на пятки, все еще придерживаясь за чужую конечность. Сейчас, она еще совсем чуть-чуть отдохнет… И совсем встанет.
Раненный новобранец к тому времени уже потерял сознание — что ж, тем проще будет унести его отсюда в какое-нибудь место, где не будет ежесекундного риска оказаться найденными еще одним патрулем. Взвалив бесчувственное тело на плечо, Освальд направился прочь из ущелья, надеялись лишь на то, что этот человек хоть что-нибудь слышал о Каэтане. Выпитая жизнь Брегана придавала ему сил, постепенно изгоняя проклятую слабость из тела и разума, и рыцарь смерти даже на какое-то мгновение вновь поверил, что план его был не таким уж и отчаянным. Ему было все равно, сколько лиг придется пройти, сколько времени придется потратить на поиски, он найдет жрицу и обязательно пройдет это жуткое чувство потерянности и пустоты. Так просто должно произойти. Он ведь помнил это. Помнил, как она вселила в него Веру. Пусть и на слишком короткий срок, прежде чем он умер.
Словно инстинктивно, Освальд прикоснулся рукой ко лбу — в том самом месте, куда когда-то впилась пуля. Когда он успел стать таким сомневающимся? Этого не было при Короле и не было тогда, в Штормграде. Неужели это жрица вселила в него сомнение? Или это лишь еще один признак приближающегося безумия? Он действительно безумен, если вправду решил, что какая-то человеческая женщина в силах помочь ему. Но она была так уверена в этом. И рыцарь хорошо помнил ее слова.
«Тебе нельзя умирать…», сказала она тогда. Только теперь Андерфелс понимал значение этих слов. Ему нельзя умирать до того, как он найдет ответ на незаданный вопрос. Он просто не имеет права это сделать.
Они не стали возвращаться в склеп — судя по всему, Освальд не хотел терять ни единой минуты, ведь если Каэтана где-то тут, рядом, им следует как можно быстрее отыскать ее. Да и новобранец мог так долго не протянуть — он уже потерял сознание, кулем повиснув на плече рыцаря.
Как только хозяин сделал шаг, девчонка снова начала двигаться. Несколько метров она неуклюже ползла на четвереньках, а потом будто споткнулась и резко, словно подвешенная на невидимой нити, приняла вертикальное положение, семеня следом. Она немного отставала, но это было даже к лучшему — время от времени мертвячка останавливалась и оглядывалась кругом, внимательно рассматривая лес, ища любые признаки приближающейся опасности в виде еще одного патруля.
Риканда понуро плелась за Освальдом и Дарой, ее левая рука висела безжизненной плетью, в правой же она скорее по привычке, чем по необходимости, сжимала свою рунную саблю. Возможно, она сумеет починить Освальда даже тут — шовная нить и набор иголок у нее всегда под рукой, хоть ее работа и не будет такой совершенной, как если бы она выполняла ее в специально обустроенной для этого лаборатории.
Они остановились, когда на их пути попалась пещера — даже не пещера, а небольшой грот, который мог послужить им временным укрытием. За это время окончательно стемнело, но некромантку это ничуть не смущало. Если Освальду и Даре нужен огонь, пусть разведут костер… Она же предпочла бы обойтись без этого, дабы не привлекать к ним излишнего внимания.
Когда Дара добралась до пещеры, хозяин и спутница уже занялись пленником, поэтому эльфийка решила продолжить свой дозор. Она была недалеко и хорошо слышала все происходящее вокруг, но пока, кроме голоса Риканды и солдата, могла услышать только тишину. Не только птицы не вились в кронах деревьев, даже ночной морозец не сжимал с хрустом голые ветки. Как только они закончат, как только узнают, Дардаса поможет хозяину вернуть его бедную руку. Или, может, начать прямо сейчас? Мертвячка мысленно послала рыцарю смерти этот вопрос.
По дну грота струился небольшой ручеек, из которого Риканда зачерпнула немного воды и брызнула ею в лицо пленника, приводя его в чувство.
— Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? — растягивая слова, шипящим шепотом произнесла некромантка, обращаясь к нему. — У нас есть к тебе несколько вопросов…
Парень испуганно всматривался в темный силуэт, нависший над ним, и чувствовал, как ужас, могильный холод, дыхание близкой смерти — и не только физической — проникает в него, парализует волю и желание противиться неизбежному.
— Я ничего вам не скажу, твари, — просипел он, кривя губы от боли и переполняющего его страха. Бреган всегда говорил, что страх — мощное оружие нежити, и не избавившись от него, он не станет полноценным паладином Ордена. Теперь парень понимал, что это вовсе не так просто, как казалось поначалу. — Лучше убейте меня и покончим с этим…
— Убить? О-о-о, мы убьем тебя, это несомненно. Но твоя смерть может быть быстрой и легкой, так, что ты даже не ощутишь ее прикосновения, и после нее твоя душа отправится к Свету. Или же, — голос Риканды стал тихим и зловещим, — ты будешь умирать долго, очень долго и очень болезненно. А в конце — твою душу заберет он. Выпьет, как ты пьешь воду или вино, и сделает ее частью себя. Частью той Тьмы, что является его сутью. — Некромантка кивнула в сторону Освальда. — Он может это сделать, не сомневайся...
— С чего я должен верить мерзким порожденьям тьмы? — выплюнул новобранец в лицо Риканды, уставившись на нее со смесью боли, страха и ненависти. — Вы даже не знаете, что такое честь.
«Спроси у него о Каэтане, — устало произнес Освальд, мысленно отвергая предложение Дары. Пока что его лечение не было приоритетной задачей и могло подождать. — Если он откажется говорить, тебе придется… убедить его. Ты знаешь в этом толк лучше, чем я. Нам нужен ответ».
Дардаса тут же засеменила внутрь, но у самого входа в грот пошла медленней, ровнее, опустилась перед пленником на колени, осторожно тронув его плечо, чтобы привлечь его внимание.
— Мы ищем одного человека, — сказала она как можно более мягко, даже доверительно. — Он нам очень нужен, и мы ни перед чем не остановимся, чтобы найти его. Если ты нам не скажешь, нам придется поймать кого-то еще, и так до бесконечности. Пожалуйста, не подвергай такому риску еще людей из своего ордена, ты ведь предан ему? Своими словами ты сможешь сделать больше, чем кажется на первый взгляд. Ты сможешь отдать Свету последнюю жертву и спасти как минимум две души, в том числе и ту, которую нам придется еще поймать, если ты откажешься. Просто скажи… Ты знаешь человеческую жрицу по имени Каэтана?
"Да," — ответила Риканда Освальду, — "И мы его получим". Немертвая вновь склонилась к пленнику. Физических пыток его израненное тело, пожалуй, могло и не пережить — а ей не хотелось, чтобы он умер раньше, чем она это решит. Но у нее в арсенале были и другие методы дознания, методы, которым она научилась у Восходящих к Тени...
Она пристально вгляделась в глаза пленнику, и взгляд ее проникал все глубже и глубже, в самые недра его сознания, будоража недавние воспоминания, заставляя его вновь переживать наиболее болезненные из них. Даже то, что было в его памяти светлого и чистого, сейчас виделось ему в извращенном свете, искаженное и словно покрытое слоем пепла. Казалось, что все, что он делал, все, во что верил, к чему стремился — тщетно и напрасно. Близкие его мертвы, а те что еще живы — все равно умрут, кто раньше, кто позже. Но до этого еще успеют перенести множество страданий, даже не по воле внешних злобных тварей, а просто потому, что так устроен этот мир. Так ради чего стоит бороться? На что надеяться? Во что верить? Все мы — прах, и в прах вернемся… А наша душа — лишь огонек свечи на ветру, готовый погаснуть в любой момент. Так нашептывал ему мысленный голос Риканды, и у него не было сил противиться ему.
В конце концов, он был еще совсем мальчишкой, его воля и дух не были достаточно крепки, а пережитые сегодня ужасы и физическая боль подобно ядовитым червям точили его решимость изнутри.
— Я… я не знаю никого с этим именем, — тем не менее, ответил он. Возможно, и впрямь не знал? Или знал, но все еще не хотел говорить?
Некромантка усилила ментальное давление, стремясь сломить его волю окончательно, пытаясь проникнуть в его память и увидеть его глазами всех тех, с кем он общался в последнее время…

 

«… Ужасное по своей бессмысленной жестокости убийство. — Голос Брегана был глух и печален. — Они не пощадили никого…
— Но, сэр. Я слышал, с ними была одна из самых опытных наших жриц, эта, рыженькая… Говорят, ей под силу было творить такие чудеса, на которые никто был более не способен…
Бреган лишь устало вздохнул и махнул рукой.
— Говорю тебе, они не пощадили никого. Мужчины, женщины, дети, старики. Что могла сделать одна-единственная целительница против атаковавших деревню отродий Плети? Каэтана мертва.»

 

Риканда замерла. Освальд тоже должен был услышать это — благодаря ментальной связи между ними... И что им делать теперь? Неужели надежды больше нет?
Освальд почувствовал ее — и подался вперед, протянув здоровую руку к мертвой и положив ладонь на ее плечо. Он не спрашивал — он пытался понять, что она увидела. Неужели этот человек что-то знал? Но если так, почему Риканда молчит? Почему столь сумбурны ее мысли? Он пытался выловить в этом потоке что-нибудь хоть сколько-то значимое, что-нибудь, что он мог бы услышать своим внутренним слухом. Разорванная на части… надежда… опустошенная деревня. Он видел обрывки каких-то образов, словно небрежные мазки краски на незаконченной картине. Черное, белое, красное. Безжизненное. Здесь не было места сомнению и двусмысленности.
«Риканда! Не молчи! Скажи, что ты…» — слова вдруг замерли в его разуме и рассыпались, как мерзлая трава под сапогом путника. Вместе с ними рассыпалась в прах и его надежда.
«Мертва…»
Освальд отступил в тень, опустил голову. Длинные седые волосы свисали на его искусственное лицо, в прорезях которого совсем тускло мерцал единственный глаз. Мертва. Каэтана умерла. Света больше не осталось. Ему больше нечего искать и не к чему стремится. Путь длиной в бесконечность оборвался так же быстро и легко, как обрывается тонкая нить. Как она могла погибнуть, как могла оставить его одного?! Ведь он верил ей.
Судьба бывает поистине жестока, и Андерфелс отбросил сомнения — глупостью было верить тому, чья жизнь столь хрупка и кто мог оставить его вот так, без объяснений, без ответов, без надежды, без цели. Ненависть к Каэтане и какая-то горькая обида волной поднялась в его душе, и, одним прыжком добравшись до паренька-новобранца, рыцарь смерти гулко зарычал, словно огромный дикий зверь, и выбросил вперед руку, сжатую в кулак. А затем еще раз. Что-то хрустнуло, послышался хрип, отвратительное хлюпание чего-то, похожего на превратившееся в кашу тело. Он бил и бил, пока не сломались все кости, пока от парня почти ничего не осталось.
Мертва. Мертва. Мертвы были все и всё вокруг Андерфелса и внутри него. Внутри него умирало последнее, что держало его на грани человечности. То, что не смог уничтожить Король, не сумел вырезать Морддис, не смогли утолить Риканда и Дара… Все это было отобрано одним лишь словом.
Свет померк — и для Освальда Андерфелса по прозвищу «Потрошитель» не осталось больше ничего.

 

Нет, нет, это неправда, такого не может быть! Каэтана не может умереть! Все не может закончиться вот так! Нет, нет, она отказывается в это верить. Они точно видели? Они видели, как она умирала? Может, это ошибка, может, это просто жестокая шутка над бедной, исстрадавшейся душой?
Следом пришла растерянность. И что же нам теперь делать? Как спасти хозяина, нельзя же его просто так бросить, оставить погибать в бесконечном холоде и тьме? Риканда, помоги мне, придумай что-нибудь, ты ведь тоже не хочешь, чтобы все закончилось вот так!
И, наконец, явилось опустошение. Она чувствовала невыносимую боль рыцаря смерти, в тысячу, нет, в миллионы раз сильнее, чем та, которую когда-либо испытывала сама эльфийка. Священный огонь Света по сравнению с ней был всего лишь крохотным пламенем свечи. Мертвячка не знала, что делать, как ему помочь и как утешить. Она даже не знала, стоит ли вообще сейчас подходить к хозяину, не усугубит ли это его и без того нечеловеческие страдания?
Она отказывалась верить. И она почти была готова искать дальше, до самого конца, даже несмотря на то, что какая-то крохотная частица души Дары ненавидела Каэтану за то, что она была ближе и нужнее хозяину, чем эльфийка.
Девчонка сделала маленький шаг к хозяину, внимательно за ним наблюдая. Как бы он не навредил себе в исступлении! Есть ведь еще крохотная, слабенькая надежда… Правда, есть? Риканда, скажи, что есть!
Это было ужасно. Риканда ощущала агонию, ужас, отчаяние Освальда, как свои собственные — это была не агония тела, но агония души. Мысли немертвой мутились, ее вновь затягивала воронка багровой бездны, казалось еще миг — и она утратит разум окончательно, а душа ее порвется в клочья. Она не видела Дардасу, не видела даже Освальда — ее терзал свой собственный кошмар… Некромантка упала на пол, ее тело сотрясали конвульсии.
«Это конец… конец… конец…» — билась в ее мозгу одна-единственная мысль. Но из этой пучины отчаяния и безумия ее все же вернула назад одна эмоция. Это была злость. Лютая, бешеная ярость и ненависть в адрес человеческой жрицы, с которой она даже не была знакома, которая существовала для нее лишь как тень чужих воспоминаний. Та, которую она сама не задумываясь разобрала бы на составные части, чтобы понять наконец, в чем же суть этого самого Света… Свет… Стоп.
Это была не надежда даже. Это было некое смутное ощущение, образ из прочитанной давным-давно книжки…
Риканда замерла на каменном полу, боясь спугнуть ту странную мысль, что зародилась в ее сознании. Да, Каэтана, скорее всего мертва. А даже если это все ложь, даже если она жива, они вряд ли сумеют ее найти. Но…
«Каэтана не была единственным источником Света. Есть и другие. И я знаю, где они.»
Ей не ответили. Ни Дара, ни Риканда больше не слышали мыслей рыцаря смерти — боль, поначалу острая, словно нож, вспарывающий тело, вдруг померкла, превратилась в тень. Освальд сидел возле тела убитого им человека, недвижно, как окаменевшее под взглядом василиска существо. Левая рука была по локоть покрыта кровью и обломками костей, словно гротескной перчаткой. Он провалился в забытье, в котором не было ничего, ни багровой луны, ни воспоминаний, ни надежд. Это был мир пустоты. Она затягивала его, пока не проглотила, наконец, полностью. А потом в нем вспыхнул голод.
Будто проснувшись от долгого сна, голод поднял голову и зарычал, скаля обагренные кровью клыки. Ему нужно было больше силы, больше жизней, больше душ. Рыцарь смерти вздрогнул, и по его телу прошла волна судорог. Теперь, когда больше некуда было идти, он хотел лишь одного — убивать. Убивать, рвать в клочья ненавистные тела живых, выпивать их души, оставляя лишь холодные остовы. Ненависть и голод остались с ним — единственные верные соратники и братья, которые будут рядом до самой смерти.
Каэтана мертва. Вместе с ней умер и сам Освальд. Он больше не хотел продолжать свой путь. Это было бессмысленно с самого начала. Лучше бы он никогда не встречал ее, лучше бы он оставался верен себе и нашел упокоение в исполнении долга немертвого. Голос Короля вновь эхом зазвучал в его разуме. Голос Короля был полон упрека и разочарования.
Что же ты сделал с собой, Андерфелс…
Как ты мог забыть, для чего был создан? Ты слаб. Ты всегда был слаб. Ты сломанная игрушка, которая до сих пор думает, что сможет жить без нитей, управляющей ее волей. Вернись к нам. Вернись к самому себе.
Рыцарь смерти поднялся, чуть пошатываясь, и обернулся к Риканде и Даре. Медленно вытащил меч из-за спины и сжал в левой руке. Путь окончен… Больше некуда идти. Осталась лишь ненависть.
«Не следуйте за мной», — прозвучал мысленный приказ, и голос, произнесший его, был не похож на голос Освальда. Он скорее напоминал голос Короля-Лича. Рыцарь вышел из пещеры и, призвав коня, быстро вскочил в седло. Он должен был отомстить за смерть Каэтаны — а кому, уже не имело значения. Они все заслуживали смерти. Все.
— ХОЗЯИН! — только и успела крикнуть Дардаса, бросившись вперед, но плащ рыцаря смерти только едва коснулся ее пальцев. Будто во сне, она видела, как хозяин покидает ее, и ужас парализовал эльфийку. Он дал ей четкий приказ: не следовать за ним, но так нельзя! Его же убьют! Даже если воспрепятствовать этому невозможно, могут ли они хотя бы помочь убивать? В отчаянии девчонка бросилась к Риканде и посмотрела на нее взглядом, в котором выражалась вся ее растерянность, отчаяние и мольба. Давай нарушим приказ, Риканда! Давай пойдем за ним, я не хочу быть так далеко в его последний час! Он ведь уже не тот хозяин, который мог мне отдавать приказы? Он не мой хозяин, он другой!
Минута растерянности, оглушающая пустота... И этот голос, холодный властный голос, больше похожий на голос ее прежнего хозяина, Короля-Лича. Но нет, Риканда не была слугой Освальду, чтобы слепо исполнять его приказ, она больше не была ничьей слугой и могла сама определять свой путь в этом мире. Так как же им следует поступить? Мысли, догадки, варианты, возможности мелькали в ее разуме, как в бешеном калейдоскопе. Причины-следствия… Она видела множество путей, и почти все они вели к гибели. Почти…
Освальд, конечно, слаб. И физически — она ведь так и не пришила ему ту импову руку! — и душевно. Пусть он не знает, не чувствует этого пока, но он не сумеет жить вчерашним днем и вновь стать покорным винтиком в машине Короля Мертвых. Свет, которого он коснулся и который отверг сейчас, в ярости и гневе, оставил неизгладимую печать на всей его сущности. И рано или поздно он вновь почувствует, что ни одно убийство не сможет утолить вечный голод. Не говоря уже о том, что убийство всех подряд, без разбора, очень быстро заполнит кристалл отравой, и мир Багрового Ока поглотит его навсегда.
Но сейчас останавливать его бесполезно — ослепленный горем и ненавистью, он скорее убьет их с Дарой, чем позволит стать у себя на пути. Выход один — следовать за ним. Помогать ему. Не дать ему погибнуть. И ждать. Ждать, когда его жажда мести будет утолена, а ясность рассудка вновь вернется к нему.
Возможно, на этом пути их ждет смерть, но…
Решение, так или иначе, было принято. Риканда знала это, как и то, что она не отступится перед своей целью.
Немертвая обратилась к Дардасе, призывая ее следовать за собой:
— Мы идем за ним, Дара. Идем вместе с ним. И да свершится кровавый пир!
Черный скакун Риканды был почти точной копией коня Освальда — разве что лишь подгнил чуть меньше, сохраненный холодом Нордскола. Призвав его из мира теней, она вскочила в седло и протянула руку девчонке:
— Садись.
След копыт лошади Освальда был отчетливо виден на свежевыпавшем снегу. Им не составит труда последовать за ним…

 

Они нашли рыцаря смерти в Андорале. Войска Кольтиры Ткача Смерти терпели сокрушительное поражение — живые наступали, тесня их к скалам, захватывая дом за домом, улицу за улицей. Когда к мертвецам присоединился молчаливый рыцарь смерти в маске, никто не стал задавать вопросов. Сейчас им была нужна любая помощь, а этот странный рыцарь с радостью готов был ее оказать. И пусть у него была лишь одна рука, орудовал он ею не хуже, чем иные — двумя. Темно-красный клинок пел, рассекая воздух, отсекая кусок за куском от солдат Альянса, и мертвецы вскоре вновь захватили город, вынудив живых отступить. Потери среди людей Кольтиры были ужасающими, но если бы не так кстати появившийся соратник, они, скорее всего, вынуждены были бы сдать город.
Когда последняя битва окончилась, неизвестный рыцарь смерти исчез так же внезапно, как и появился — насытившийся кровью, словно кровочервь, он ускользнул прежде, чем кто-то успел как следует выяснить, кто же он такой. За ним не стали посылать погони. Кольтира знал лучше всех, каково это — быть тем, кто он есть. И если этот рыцарь не хотел, чтобы его искали, его не будут преследовать. Мертвецам нужно было время для восстановления и возведения укреплений в городе, чтобы выдержать следующий натиск Альянса. Им не было дела до одного сумасшедшего немертвого. Но каким-то образом Кольтира знал, что он еще вернется. Он приходил не для того, чтобы помочь — а для того, чтобы убивать.
Освальд не стал отходить далеко. Заехав чуть глубже в лес, он отпустил коня и лег на землю, задрав голову к небу. Вечерело. На потускневшем серо-синем небе уже проглядывала щербатая луна. Сколько он уже скитается по этим краям? Андерфелс уже потерял счет дням. Он принялся прокручивать в мозгу прошедшую битву. Каждый удар, каждая жизнь, которую он отнял, переполняли его существо ликованием. Да, теперь он понимал, что был глупцом, свернув с дороги, предназначенной для него Королем. Вспомнив о чем-то, он резко сел, стащив наголенник с правой ноги. Меч одного из живых распорол бедро до мяса. Достав из сумки грубую сапожную нить и кривую иглу, рыцарь молча принялся зашивать рану.

 

— Ты чувствуешь это? — едва слышно шепнула Дардаса, будто боясь, что ее мысли услышат. Хозяин был где-то здесь, но мертвячка точно не могла сказать, где. Они скитались по Западным Чумным Землям вот уже несколько дней и, наконец, нашли хозяина прежде, чем его душа успела отлететь в Пустоту. Эльфийка сильнее сжала белыми пальцами плечи рыцаря смерти, грозясь сломать себе кости, и крепче стиснула ногами холодный круп — точнее, труп — коня смерти. Хорошо, что Риканда пришла к правильному решению, иначе бы ей пришлось бежать за хозяином на двух ногах и в одиночку, и девчонка потеряла бы много дней попусту. Странно, но вибрирующий в груди страх придавал мертвячке сил и, как ничто другое, заставлял ясно мыслить. Вот только зачем Дара еще и прятала в складках своего рванья, как маленького ребенка, отрубленную руку, если понимала, что вряд ли они ее вообще вернут на положенное природой место?
— У нас есть план? — конечно, ей хотелось подойти поближе к хозяину, но одновременно девчонка боялась, что он еще недостаточно пришел в себя, и ее голова отлетит от шеи прежде, чем Дардаса успеет хотя бы раскрыть рот.
Порой во время их пути, казавшегося безнадежным, Риканда спрашивала себя — почему она последовала за ним? Почему не предоставила своей судьбе. Ведь это было бы разумно. Это было бы самое разумное из всех возможных решений. Вдали от кристалла ее связь с Освальдом ослабеет, а если отправиться на другой материк, то, пожалуй, и угаснет совсем. И что бы с ним не случилось после, сошел бы он с ума (что было вполне вероятно) или погиб (что было еще более вероятно) — это уже не смогло бы повредить ей. Да и Дару стоило захватить с собой — уникальный экземпляр, нежить, владеющая силой Света, способная на чувства и любовь, несомненно заслуживала самого тщательного изучения. Однако…
Она упрямо, сжав зубы, гнала коня по уже остывшему следу. Следовать за ним было самоубийством, но она не собиралась отступать. Риканда говорила себе, что это был самый великий эксперимент в ее нежизни, что она никогда не простит себе, если не сможет довести его до конца и… при этом кривила душой. Отправиться за ним ее побудило то же самое чувство, благодаря которому она вообще вызвалась помогать ему.
Жалость.
Она не испытывала сострадания к живым — ибо не видела в них существ, равных или подобных себе. Больше не видела. И то, что они становились добычей, пищей для таких, как она и Освальд, было вполне правильно и справедливо. А вот мертвяка она — жалела. Ибо слишком хорошо познала ад, в котором он существовал — постигла его на собственной шкуре. И бессознательно надеялась, что помогая ему, она найдет избавление от невыносимой муки и для себя самой.
Они нашли его под Андоралом — он сидел, привалившись к дереву, и штопал рваную рану на своей ноге.
Спокойно, будто так и надо, Риканда спешилась и, доставая из походной сумки нить и иглу, подошла к нему.
— Давай помогу. У меня это ловчее выйдет. Кстати, твоя рука у нас с собой — Дара захватила. Двумя руками ты сможешь убить больше живых, чем одной, потому будет лучше, если ее я тоже пришью.
Он резко поднял голову и впился изучающим взглядом в приближающихся женщин. Сейчас он был похож больше на дикое животное, зализывающее раны, чем на существо, когда-то бывшее человеком. Мыслей его Риканда больше не слышала — возможно, потому, что он больше и не думал. По крайней мере, не думал в обычном понимании этого слова. Обрывки образов и эмоций смешались в нем, образовав собой шевелящий комок, похожий на клубок змей. И только потом она поняла — он просто хотел забыть. Всеми силами стремился забыть.
Кристалл внутри его тела был переполнен душами — повезло, что большая часть этих душ не была заражена безумием и тьмой. Однако рыцарь смерти не стал отстраняться или нападать. Он просто смотрел, с оттенком раздражения и любопытства, словно впервые видел Риканду и Дару.
— Хозяин? — едва слышно позвала Дара голосом, в котором смешались ужас и надежда. Он хотя бы не пытается на них напасть. Но он такой пустой, будто только оболочка, вурдалак, будто кукла, у которой оборвали ниточки… Мертвячка была готова увидеть его безумие, но увидеть апатию оказалось в сотни раз хуже. Она осторожно подошла к хозяину и встала перед ним на колени, затем подползла еще ближе и аккуратно коснулась пальцами искалеченной культи, которая теперь была его рукой. Эльфийка была готова в любой момент получить удар и вынести его, но почему-то знала, что хозяин ее бить не будет. Он вообще ничего делать не будет. Их с Рикандой просто нет. Тем не менее, девчонка вынула из своей «одежды» бережно сохраненную на груди руку и приложила ее к мертвой плоти рыцаря смерти, туда, где ей и было место. Если бы Дардаса была жива, ее руки сейчас безудержно колотились бы, но теперь ее нервы превратились всего лишь в мягкие белые шнуры.
— Риканда, можно я сама зашью? — попросила мертвячка, не оборачиваясь. Конечно, это было глупо, да и сама рыцарь смерти сделала бы все гораздо лучше. Эльфийка просто поддалась какому-то внезапно возникшему в ее груди порыву, желанию, острому и болезненному, как нож.
Риканда не стала спорить — она просто уступила желанию Дардасы сделать для хозяина то, что та могла — и протянула мертвячке нить и иглу. Быть может, ее она тоже жалела? Жалела чувство, обреченное уйти в пустоту. Жалела немертвую, цепляющуюся за свое служение, находя в нем единственный смысл своего искореженного, извращенного бытия. Жалела, что война и смерть лишили их всех возможности чувствовать живое тепло близкого существа. Жалела, что сама она не сумеет испытать такие переживания в чей-либо адрес, и уж точно не станет любимой и нужной для кого-то еще. "Глупая сентиментальность", — еле слышно пробубнила она себе под нос, однако извлекла из сумки еще одну иглу и нить (благо, запас подобного материала был у некромантки преизрядный) и принялась зашивать распоротое бедро. Стежки ее были ровными, аккуратными — как и всегда. Хотя какое это имело значение? На место зашитых ран придут другие, все их тела — одна сплошная штопанная рана. И тела, и души... Впрочем, душа Освальда была на удивление чистой и ясной. Гораздо больше Риканду пугало сейчас другое — мыслей его она не слышала. Совсем. Она понимала, что все будет плохо, но не представляла, насколько... Что ж. Единственное, что в данном случае могло стать лекарством для Освальда — то же самое, что было и самым страшным его врагом — Время. Каэтана уйдет туда, где обитают и остальные призраки прошлого, лица близких и любимых, оставшиеся там, по ту сторону смерти и зла... А они... они продолжат свой путь, несмотря ни на что.
Эти женщины были странными. Рыцарь смерти смотрел на них и не понимал, что побуждает их следовать за ним снова и снова, даже после того, как он сам освободил их от данного обещания. Чувства и привязанность — это было слишком… для живых. Все эти попытки вновь стать живыми вели только к безумию. Он понял это поздно, но все-таки понял. Король был прав, он всегда был прав — им нет дороги назад. Пытаться обмануть предназначение и смерть — глупо и бессмысленно. Но эти двое все равно не сдавались. Впрочем, они еще не достигли момента прозрения, чтобы осознать, насколько тщетны их попытки.
Он терпеливо подождал, пока Риканда зашьет распоротое бедро. В одном она была права — одной рукой это делать было жутко неудобно. Да и защита страдала. Поэтому он и не стал сопротивляться. На Дардасу рыцарь смерти не смотрел, словно ее не существовало или она была слишком незначительной, чтобы обращать на нее внимание. Всего лишь еще один мертвец, которому суждено лечь прахом в эти земли, как тысячам таких же до нее.
Медленно, лениво солнце клонилось к закату, и скоро от него осталась лишь узкая полоска бледно-розового цвета, покрывающая горы на горизонте едва заметным сиянием. Темнота и ночь опускались на Чумные Земли.
Дардаса приняла нить и иглу, обернувшись, и выразила Риканде благодарность одним лишь взглядом, полным надежды и даже какого-то стыда. Девчонка мысленно попросила у женщины прощения за то, что вначале, как только увидела ее, какой-то частью своей души и возненавидела мертвую. Ничто так не притупляло переживания эльфийки, как работа. Мертвячка стала копаться в разорванных кусках плоти, соединяя связку со связкой, мышцу с мышцей, кожу с кожей, зашивая пусть медленно, но очень старательно, и молясь Свету о том, чтобы все пришить правильно и рука после смогла нормально функционировать, будто никакой раны и не было. Наконец, закончив и зубами перекусив прочную нить, Дара зачем-то погладила смертельно-холодную ладонь, будто пыталась успокоить мертвеца, и распрямила его сломанные пальцы, ставя обломки на положенное им место.
— Хозяин, вам будет больно, но потом вам обязательно станет чуточку лучше, — сказала тихо эльфийка, положила руки на свежие швы, сконцентрировалась. Конечно, за один раз она не сможет восстановить руку, нужно время от времени вливать целительную силу в рыцаря смерти — но начать нужно уже сейчас. Через тело мертвячки, как электрический ток, как бесконечно длинная молния вновь прошла сила Света и направилась в тело хозяина. Вновь она почувствовала, как на ее руки точно льется расплавленный свинец, и вновь вынуждена была терпеть. Просто удивительно, сколько у девчонки появилось силы воли перед лицом неудержимо наступающей на горло тьмы, но так было нужно. Она просто не могла бросить хозяина одного, в пустоте и одиночестве, и поэтому не отпустила руки, даже когда закончила наполнять конечность целительной силой Света. Дардаса просто сидела и неотрывно смотрела на рыцаря смерти, жадно ловя глазами тот момент, когда он хотя бы пошевелится.
«Пустое», — отмахнулась Риканда от извиняющегося взгляда Дардасы. Она привыкла, что ее ненавидят, хотят упокоить — как живые, так и большинство немертвых собратьев. Ненависть стала для нее привычным фоном, как стылый дождь за окном во времена поздней осени, как запах смерти и разложения, сопровождающий ее повсюду. Риканда чувствовала ее, ощущала, как толщу воды над своей головой, но и сама она была подобна глубоководной рыбе, привыкшей жить в такой среде, ставшей для нее единственно возможной…
Закончив свою работу (ее собственная левая рука за дни путешествия полностью восстановилась, и с делом она справилась довольно быстро), Риканда принялась наблюдать за действиями Дардасы и вновь подивилась той самоотверженной преданности, с какой мертвячка служила Освальду. Такое и среди живых не часто встретишь, а уж среди немертвых…
Наконец, когда Дара закончила, Риканда сочла, что настало время поговорить о дальнейших планах.
— Ты был в Андорале, — она не спрашивала, она утверждала. — Мы тоже были там после тебя и немало наслышаны о Черном рыцаре, героически пришедшем на помощь в самый последний момент. Тебя славят как героя.
Риканда хихикнула, она-то слишком хорошо понимала, что именно двигало Освальдом. И что был это отнюдь не патриотизм.
— Будет вполне разумно вернуться туда вновь, им нужны бойцы, и это было не последнее сражение, в котором можно пролить кровь живых под знаменами мертвых. Вот, возьми, тебе это пригодится, — Риканда порылась в сумке и кинула Освальду какой-то жетон. Это был знак рыцаря Черного Клинка — один из тех, что принадлежали преследующим ее Акеритам. Извлекая из их тел свои чудовищные шары, она мимоходом прихватила и их знаки различия — никогда не знаешь, что и когда может пригодиться в дальнейшем. — У меня тоже есть такой жетон, правда, в Подгороде меня считают погибшей, и меня это вполне устраивает. Надеюсь, здесь не окажется знакомых, способных опознать меня. Иначе мне придется их убить.

Тот только кивнул, поймав жетон на лету. Он не то чтобы боялся лишних расспросов — все равно ответить он не сможет — сколько того, что его могут заставить остаться в Андорале. Этот городок был всего лишь перевалочным пунктом. Он не собирался задерживаться здесь слишком долго. Чтобы не рисковать и не быть раскрытым, одинокому последователю Плети нужно было все время перемещаться, до того, как местные привыкнут. Нападать на паладинов было глупо и опасно, тем более здесь, где они с каждой минутой набирали силу.
Но вот куда податься теперь?
Слепо бродить по Восточным Королевствам — конечно, не так уж и плохо. По крайней мере, так он смог бы окончательно забыть обо всем. А когда-нибудь, через год или даже меньше, он просто утратил бы рассудок. Освальд уже и не понимал, почему так боялся этого раньше. Может быть, он зря сопротивлялся. Может быть, так и должна была кончится его история.
Поднявшись на ноги, рыцарь попытался подвигать рукой. Но тщетно — рука почти не слушалась, только кончики пальцев чуть заметно дрогнули. Ну что ж. Он и не ожидал, что каким-то чудом будет излечен за несколько минут. Только вот что теперь делать с этими двумя… Андерфелсу не нравилось, что они здесь.
«Уходите», — это была первая совершенно оформившаяся мысль, которую услышала Риканда после того, как нашла рыцаря под деревом.
— Хозяин, вы просто идите — а мы за вами, — тихо сказала Дардаса, осмелившись осторожно схватить хозяина за плечо. Странно, но на ее губах вдруг проскользнула легкая улыбка. Нет, она не бросит хозяина, она искала его слишком долго и волновалась слишком сильно. Он может просто не обращать на нее внимания, девчонка все сделает сама. — Рука не зажила еще, ее потом надо будет снова подлечить, — быстро придумала предлог мертвячка. — Вы тогда станете сильнее, мой хозяин. Я вас буду лечить, и вы сможете убить много-много врагов! — продолжала негромко, нараспев разглагольствовать она, чуть покачиваясь из стороны в сторону, совсем как раньше. У нее больше почти что не осталось иллюзий: эльфийка понимала, чем все закончится, и что будет твориться сейчас, но это ее не волновало. Не волновало ее и то, что скажет сейчас Риканда. Главное, что она вновь рядом с хозяином, и все, что ей осталось — это ловить каждую отведенную рядом с рыцарем краткую секунду, чем Дара и собиралась заняться. А потом — будь что будет, повторяла она себе в который раз. Она не могла сказать, действует ли на нее так странно нечестивая магия, или все же это выбор самой эльфийки. Впрочем, она верила, что все-таки ее собственная, хрупкая воля.
На какой-то миг Риканде очень захотелось уйти. Зачем, в конце концов, пытаться помочь существу, которому это не нужно? Которое выбрало уже свой собственный путь к смерти и намерено следовать ему. И все же она решилась попытаться еще раз. Самый последний. Если ничего не выйдет — она уйдет, и пусть Освальд и его раболепная прислужница отправляются ко всем импам.
«Ты мне кое-что должен за услугу, помнишь?» — твердо и холодно произнесла она, глядя прямо в единственный глаз Освальда, сверкавший за прорезью маски. — «И плата, которую я прошу — это твоя готовность довести наш эксперимент до конца. Тебе ведь все равно куда идти. А я хочу, чтобы мы отправились в одно место, лежащее далеко отсюда. Туда, где я смогу провести свой последний ритуал.»
«Эксперимент…» — эхом повторил рыцарь, опустив голову и прикоснувшись рукой к лицу. Эксперимент — пожалуй, это самое подходящее слово, чтобы охарактеризовать все посмертие Андерфелса. Сначала это был эксперимент Морддиса — и Короля Мертвых. Потом… Каэтана. Риканда. Их интересовало, сколько же он еще протянет, сколько еще сможет вынести, пока не сломается, как иссохшее дерево. Он хотел убежать от предназначенного ему пути, но похоже, что провидение так или иначе найдет его, даже на краю земли. Освальд усмехнулся про себя. И снова его лишают выбора.
«Хорошо. Я пойду с тобой. Но если ты не сможешь….», — его голос затих, рыцарь поднял голову и улыбнулся. Риканда могла бы поклясться, что увидела его улыбку — внутри его сознания. — «Тогда ты пойдешь со мной.»
«Если я не смогу, то ни у тебя, ни у меня уже никакого пути не будет,» — тихо ответила Риканда. — «Все наши пути ведут к смерти, тебе ли не знать? Я просто поведу тебя своим.»
«Есть вещи страшнее смерти, Риканда…»
Дардаса слушала их одним краем уха, едва догадываясь, о чем речь, только ради интереса. Странно же в жизни бывает: вчера ты для кого-то являешься самым дорогим на свете, а сегодня ты уже злейший враг. Эльфийка надеялась, что с ней такого никогда не случится. Она чувствовала что-то вроде колебаний в душе хозяина, что-то вроде перевернутых, извращенных эмоций. Мертвячку они не пугали, скорее, интриговали. Куда они теперь? Впрочем, разве это имеет значение? И все же, где они найдут себе пристанище, место, где никто их не найдет и не будет трогать? Наверное, такого места просто нет. Наверное, сейчас они вернутся в Андорал, который не был наполнен для девчонки ничем, кроме дурных воспоминаний. Ей не хотелось туда идти. Может, они и не пойдут? А, впрочем, какая разница…
Рыцарь качнул головой, выражая свое согласие, и метнул быстрый взгляд на Дардасу. Кто же она такая? Кем была до того, как оказалась в Анклаве Алого Ордена и нашла там свою страшную смерть от рук Андерфелса? Он никогда об этом не задумывался, но сейчас почему-то эта мысль проскользнула в голове. Жаль. Он так старался забыть о том, что умеет думать, но они и здесь не оставили его в покое. Он злился, и одновременно с этим ему было спокойно. Словно мустанг, пойманный в петлю, он рвался на свободу, но петля затягивалась все туже и туже, пока не начинала душить. В конце концов, что он теряет, если пойдет по пути Риканды? Они могут обойти хоть весь Азерот, но не существует лекарства от смерти. Нет такого чудодейственного заклинания, которое сможет вернуть им жизнь. Нет нитей, способных сшить заново их души такими, какими они были прежде. Нет Света. Свет умер — вместе с Каэтаной Ре Альби.
«Куда ты хочешь пойти?»
«Наш путь лежит в Запределье — на родину кристалла, что зашит в твоей груди. Ты никогда не интересовался его историей. Между тем, это изобретение дренейских некромантов, жрецов смерти, именуемых аукенай. Они использовали подобные камни, чтобы хранить в них души умерших. Я привезла несколько таких из своей экспедиции…» — Риканда махнула рукой. Кому она объясняет? Ему это все не интересно и не нужно. — «Словом, наш путь лежит в Шаттрат. Там ты получишь ответы на все свои вопросы.»
Ух ты! Запределье! Дардаса даже немного оживилась. Те несколько лет, пока Кель’Талас медленно оправлялся от ужаса, нанесенного ему Плетью, Запределье представлялось ей, как затерянный в Пустоте, полный магии рай, как земля обетованная. Конечно, и эта надежда со временем раскололась, как упавший на пол хрустальный бокал, но все же увидеть, что это такое, легендарная земля принца Кель’таса, было ужасно интересно. Пожалуй, это самое подходящее для них место, гораздо более тихое и безопасное, чем Азерот. Там никто никого не пугал близким концом света — в Запределье он уже наступил. Там не было ни наступающих на горло рыцарей Серебряного Авангарда, ни рыщущих в поисках отступников Рыцарей Черного Клинка. Риканда права — это самое лучшее место, чтобы провести их ускользающие мгновения. С этими мыслями девчонка встала на ноги и протянула руки своему хозяину, впрочем, не сильно надеясь, что он захочет воспользоваться ее помощью. Однако рыцарь не стал утруждать Дардасу, вызвав коня из Теневого Плана. Взяв эльфийку за руку, он резким движением вбросил ее в седло, усадив на уже привычное место позади себя.
Риканда вскочила в седло и направила своего коня на запад, туда, где хрупкая зелень Западных Чумных Земель плавно переходила во все еще отравленный, гнилостный воздух Тирисфальских лесов. Она ни разу не оглянулась на своих спутников, так, будто ей было и вовсе безразлично, последуют они за ней или нет. Лишь неподалеку от заставы Отрекшихся, именуемой Бастионом, она остановила скакуна и обратилась к своим спутникам:
— В Подгороде думают, что я мертва, и я не желаю развеивать их иллюзии. Будут ненужные вопросы… Потому я скрою свое лицо и буду называть себя иным именем, — Риканда повертела в руках одну из эмблем акеритов, вроде той, что чуть раньше дала Освальду. — Сэндс. Мое имя теперь Сэндс, до тех пор, пока мы не минуем магические врата, ведущие к Темному порталу.
С этими словами она низко натянула на голову капюшон. Теперь лишь седые патлы свешивались из-под него, да голубые глаза рыцаря смерти поблескивали в сумрачной тени, скрывшей ее лицо.
Расколотый мир… Что Риканда хотела там найти? Он был еще более опасен, чем Азерот — ведь именно там, по легендам, обретались таинственные существа, сотканные из Света. Освальд почти ничего не помнил об этом, хотя при жизни он читал много книг. И даже, кажется, бывал на Дреноре. Он помнил фиолетовую дымку над силуэтами двух лун. Помнил покалывание в пальцах, когда он чувствовал повисшую в воздухе, густую, как туман, магию. Помнил пустоту, поглотившую расколотые земли, помнил, как смотрел куда-то вдаль, размышляя…
Лишь обрывочные воспоминания. Память, восстановленная Рикандой, не была абсолютной. То, что удалось уничтожить Королю Мертвых, почти не поддавалось восстановлению. Но Андерфелсу хватало и этих осколков. Он молча следовал за лошадью Риканды, не поднимая головы и не стягивая с лица капюшон. Все равно он не сможет общаться ни с кем, встреченным по пути — так пусть этим занимается сумасбродная экспериментаторша. Если их раскроют и нападут, Андерфелс будет только рад — ему давно уже хотелось пустить в ход меч.
Вопреки опасениям Риканды и надеждам Освальда, их никто не остановил. Стражник на заставе мельком глянул на жетон, который некромантка сунула ему под нос, и дал команду "пропустить Черных Рыцарей". Он знал про Андорал. Слышал про одержанную там победу. И не стал препятствовать героям Орды, следующим в Подгород по срочному и важному делу.
Город мертвых встретил их обычной тишиной и запустением. Тусклый и какой-то дерганый, нервный свет факелов. Сумрачные тени по углам, запах гнили. Хмурые, недовольные надзиратели Кор’Крона проводили их взглядом — по слухам, противоречия между Подгородом и Оргриммаром стали более серьезными, и у орков были более насущные дела, чем следить за парой рыцарей Акеруса и сопровождающим их безымянным вурдалаком. Стражи смерти… один из них следовал за ними до самого квартала магов и облегченно вздохнул, увидев, как они скрылись за призрачной пеленой волшебного портала. Возможно, он узнал кого-то из них? В любом случае, это было неважно. Ведь теперь их от Подгорода и земель Королевы Баньши отделяли тысячи миль.
А перед ними среди выжженной докрасна равнины зловеще вздымались гигантские ворота, наполненные клубящимся сумраком. Темный портал.
Какие они странные — ворота в рай. Дардаса уставилась на символически оскаленную змеиную морду, глядящую на нее из поперечной балки. Говорят, орки, такие же, каких она только что видела в Подгороде, когда-то прошли через эти врата в Азерот, ища свой рай. Потом ее собратья, син’дореи, сделали то же самое, но с другой стороны портала. Никто из них не достиг своей цели, надежды всех и каждого разбились о суровую и жестокую реальность. Смогут ли они достичь своей цели? Девчонка не была уверена в этом. Впрочем, это не так уж важно, главное, что у них есть цель, есть куда и зачем двигаться дальше. Движение ради движения, только так, верила мертвячка, они смогут продержаться дольше. А теперь — вперед, в новый, другой мир. За своими размышлениями эльфийка не заметила, как четыре пары копыт уже начали стучать по бледно-алому, пыльному камню. Она приготовилась, как будто сию минуту должна была увидеть чудо.
Но чуда не произошло. Едва только они коснулись переливчатой дымки, отделяющей этот мир от другого, их словно завертело, закружило в темной, пронзенной далекими звездами чуждого мира, пустоте. Не оказалось ни выложенного плитками пола под ногами, ни свода каменной арки над головой, даже самого воздуха больше не было — и горло обожгло духотой, наполненной раскаленной пылью. Этот миг длился лишь долю секунды, но она, казалось, растянулась на века. Три души, повисшие в сияющей тьме, без будущего, настоящего и прошлого, без дорог и целей. Но лишь только Освальд начал понимать это состояние, как оно прекратилось.
Их выбросило вперед — резкий толчок, будто сильный ветер, и они буквально вывалились из портала с другой стороны. Пройдя лишь несколько метров, они в одночасье оказались за сотни световых лет от родного Азерота. Лошади немертвых спотыкались и пытались удержать равновесие, после прыжка через портал они тоже были немного смущены и дезориентированы. Когда пелена перед глазами, пляшущие разноцветные пятна, рассеялась, мертвецы разом подняли головы и уставились в небо.
На какой-то миг по спине их прошла дрожь — и Освальду показалось, что они вернулись в кровавый мир багровой луны. Все здесь было алым. И земля, и небо, и горы, и редкая трава. Но потом наваждение отступило, и рыцарь смерти с облегчением понял, что сходство было лишь внешним и поверхностным.
Риканде уже доводилось бывать здесь, когда ее наставница, леди Морвана, отправила немертвую в Запределье на поиск редчайших ингредиентов, потребовавшихся для ритуала окончательного Восхождения. С тех пор прошло почти два года, многое произошло за это время. И безумное небо Полуострова Адского Пламени вновь обрушилось на голову Риканды, оглушая и очаровывая одновременно — как и в первый раз.
Тогда ей довелось побывать во многих уголках расколотого Дренора, но было место, куда так и не ступила ее нога. Шаттрат. Тогда она не смогла… не посмела. Даже здесь, за много миль от столицы, она чувствовала это — болезненное ощущение, коловшее ее тысячей игл — касание того существа, что обитало там, но озаряло собой весь этот мир. Касание Света.
— Наару… — сжав зубы, произнесла Риканда. Сколько ненависти было в ее голосе. И при этом — сколько надежды… Ведь теперь их путь лежал именно туда — в самое Пекло, навстречу этому невыносимо слепящему свету.
Сначала эльфийке показалось, что ничего не произошло: она увидела выжженную, красную землю, и решила, что портал просто по ошибке выплюнул их обратно. Но затем ее взгляд устремился в чужие, наполненные магией небеса, и она поняла, что нет, они все-таки прибыли по назначению. Так вот ты какая, земля разбитых надежд? Что ж, вполне подходящий пейзаж для мира, пережившего апокалипсис. Тонкие вибрации магии, остаточное чутье к которым еще сохранилось у Дардасы, витали здесь в воздухе, почти ощутимые кожей. Неужели среди этой красной пустыни может выжить хотя бы одно существо, нетронутое ни Скверной, ни ледяным касанием смерти? Неужели Риканда действительно права и где-то здесь стоит город, полный жизни? Девчонке нелегко было в это поверить.
Место, куда выбросил их портал, было похоже на спешно развернутый военный лагерь. В какой-то момент действительно было похоже, что в этом месте просто не может быть безопасного и мирного места — все кругом напоминало о войне, идущей здесь каждый день, каждый час. Лагерь был разбит у начала огромной мощеной дороги, разрушенной снарядами и огороженной частоколом. Пункты снабжения, шатры командования, насесты для грифонов — все это навевало Освальду воспоминания о войне в Нордсколе. Смутные, почти неразличимые, образные, основанные на обрывках давно утерянных эмоций. Вот только на севере все было белом. Здесь — повсюду царил алый цвет.
Это нервировало. Андерфелс не любил красное.
На них почти не обратили внимания, только какой-то дворф, облаченный в серебристые доспехи, гаркнул что-то в их сторону. Видимо, принял их за подкрепление. И через несколько минут мертвецы поняли, почему. По дороге к порталу быстро, неимоверно быстро двигался отряд каких-то странных существ.
Когда Риканда была здесь в прошлый раз, в окрестностях Портала царило временное затишье — однако силы Легиона не отступали, и время от времени вновь предпринимали попытки взять штурмом Врата, ведущие в Азерот. Общий враг объединяет — и сейчас воины Альянса и Орды встали бок-о-бок, готовясь отразить надвигающуюся на них лавину демонов, не дать им возможность вторгнуться в еще один мир и разрушить его... Возможно, где-то в глубине души Риканда сочувствовала демонам. Нередко ей самой хотелось видеть мир уничтоженным, разбитым, разломанным на куски, вместе со всеми, кто его населяет... Мир, где нет, не будет и никогда не было справедливости. Однако в данной ситуации демоны были и ее врагами тоже, точено так же, как они были врагами орков и людей. Мимо них их маленький отряд не смог бы пройти... А посему...
— К бою! — крикнула она, обнажая рунные клинки и направляя своего скакуна вперед, в самую гущу сражения.
Кто это? Демоны? Эльфийка как-то лениво вглядывалась в красноватую дымку. Ее глаза за время своего существования успели увидеть сотни мертвецов, но ни одного демона. Впрочем, масса тел, движущаяся на них, была другого цвета и не воняла, зато источала вокруг себя какую-то другую ауру, зло иного рода, не такое молчаливое, не тихо, неумолимо подкрадывающееся все ближе, а, наоборот, полное неудержимой жажды крови и опьяняющей ярости. Дардаса смотрела на них и поняла только одно: она не хочет сражаться. Мертвячка не хочет, чтобы хозяин поднимал против этих тварей свой меч, и не хочет снова жечь свое тело священным огнем. Наверное, это чужая земля подействовала не нее так, скорее, скорее надо стряхнуть с себя это странное чувство! Другого выхода нет. Еще час назад девчонка хотела увидеть рай, но теперь все, о чем она мечтала — это закрыть глаза и не видеть этого алого, дикого, раскаленного и наполненного кровью ада.
Освальд молча смотрел на приближающихся существ. От них исходила энергия, похожей на которую он никогда не встречал — не пульсирующая, горячая и манящая энергия живых и не смрад разложения и боли, исходящий от мертвых… Она была просто другая. Другая, чуждая и враждебная всем без исключения. Он видел странных синеватых женщин с множеством рук — в каждой руке они держали по зловещего вида мечу. Он видел гигантских человекоподобных тварей с крошечной, уродливой головой, закованных в ржавые доспехи. Видел существ с рогами и хвостами, видел мелких, юрких зеленых уродцев, шныряющих у них под ногами и издающих высокие визгливые крики, от которых закладывало уши. Освальд ощутил отвращение. Невольное отвращение, какое люди, бывало, чувствовали при виде червей и тараканов.
Риканда уже бросилась вперед, самозабвенно поднимая над головой оружие, и рыцарю смерти не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Он только успел бросить Даре, чтобы оставалась позади и не лезла под острия мечей. Спиной он почувствовал, что в бой ринулись не только они — охрана гарнизона, у которой была лишь одна задача — защищать Портал, побежала вслед за ним. Он на мгновение почувствовал себя гордым полководцем, ведущим в бой свою армию, и ему вдруг стало смешно и одновременно мерзко.
Риканде было все равно, кого убивать. Живые, мертвые, люди, орки, демоны, дренеи. Она рубила вокруг себя, ничего не соображая, давая выход клокочущей ярости, которая буквально раздирала немертвую изнутри. Должно быть, это место — красное, пропитанное кровью и ужасом — действовало на нее так. Она колола, рубила, уворачивалась, отсекала протянутые к ней когтистые руки, разбивала рогатые черепа…
Кровь демонов. Она была тут повсюду. Отравленная, едкая, ядовитая кровь. Скверна. Когда-то некроманты Плети экспериментировали с Рикандой — пытались насытить ее этой самой скверной под завязку, чтобы получить, наконец, совершенное орудие. Увы, их «экземпляр» умер, однако кое-что, какая-то память тела в немертвой все же сохранились.
И теперь она сама была подобна демону, упиваясь собственной злобой, ненавистью и желанием уничтожать все на своем пути — до тех пор, пока больше ничего не останется. Чтобы затем в припадке безумия уничтожить и саму себя.
Большое уродливое копье вонзилось в грудь ее коня, и он пал на колени, жалобно заржав и скидывая с себя наездницу. Ей не было до него дела — ни одно оружие не способно убить Теневого скакуна до тех пор, пока жив его Хозяин. А с его раной она разберется после. Ловко, сделав кувырок в прыжке, она впечаталась латными сапогами прямо в грудь атаковавшего ее монстра, опрокидывая его на спину, а затем ее сабли свистнули в воздухе, отсекая его голову, и на Риканду брызнула черная, дымящаяся, воняющая серой кровь.
Сила! Эта сила была не похожа ни на что другое. Она и в отдаленное сравнение не шла с тем, что давали ей живые существа — мягкие, теплые, податливые. Здесь же было нечто совсем иное — память сотен разрушенных Легионом миров, запах тысячи сражений, предсмертные вопли сотен тысяч погибающих, замученных существ.
Вопль вырвался из глотки Риканды, это был крик совершенно обезумевшего существа, утратившего всякую меру и готового преступить любые границы дозволенного и даже разумного.
Она вновь занесла свои клинки, готовясь убивать снова и снова. Но рубить больше было некого. Вокруг нее были лишь тела — мертвые или находящиеся при последнем издыхании тела демонов и тех, кто им противостоял.
Риканда вздохнула, переводя дух, но у нее перед глазами все еще плавала багровая пелена, ей казалось, что алые волны несут ее на себе, качая и баюкая.
Дардасе на мгновение показалось, что рыцари смерти поменялись местами. Такой исступленной злобы она никогда прежде у Риканды не видела, и это было странно, пугающе и ужасно интересно. Руки эльфийки непроизвольно дернулись, готовые залечить ее скакуна, но тут же остановились — нет. Она должна беречь силы для хозяина. Девчонка с радостью осталась вне боя, только наблюдая и видя в незнакомых телах знакомые фигуры. Крохотные, длинноухие демонята напоминали ей вурдалаков. Изящные, тонкие женщины с кожистыми крыльями и длинными хлыстами пусть станут банши. Неторопливые и мощные, похожие на синие кляксы, превратятся в некроарахнидов, облитые чешуей ярко-алые волки — чумными псами, а темно-серые, с огромными топорами, мощные, но, судя по размерам головы, интеллектом не обремененные — в поганищ. Свет, ну зачем она играет в эту игру?

Рыцарь смерти стоял неподалеку от нее, и в этот самый момент выдирал клинок, намертво застрявший в обломках доспехов одного из гигантских демонов с топором. На этот раз его не сумели ранить, даже задеть. Видимо, не последнюю роль в этом сыграли лучники, выстроившиеся в ряд на холме — во многих убитых демонах торчали стрелы с длинным древком и белым оперением. Гарнизон выстоял в который раз. Воины Азерота уже спешили обратно, укреплять позиции, готовиться к новым сражениям, а к Риканде и Освальду вперевалочку шел давешний дворф.
— Эй! Эй, вы… Клинки! — гаркнул он, видимо, приняв их за солдат Ордена Могрейна. — Вы и есть подкрепление? — он скептически оглядел троицу и фыркнул. — Я ожидал отряда побольше, но и на том спасибо.
Андерфелс только хмуро глянул на коротышку и, вытерев меч о тело демона, придирчиво его оглядел. Клинок был весь покрыт черной дымящейся кровью, которая, казалось, обожгла бы ладонь, прикоснись он к ней. Отблеск зеленоватого цвета напоминал о слизи, текущей в Подгородских каналах. Тела демонов уже начали разлагаться. Куски плоти, на глазах превращаясь в густую субстанцию, отваливались от костей, а затем полностью растворялись в земле, покрытой глубокими трещинами. Кости их тоже понемногу осыпались. Еще несколько минут, и от трупов порождений Легиона не останется и следа, только курящийся едкий черный дым над дорогой.
— Нет, — Риканда качнула головой в отрицательном жесте, обращаясь к дворфу. — Мы… следуем в Шаттрат… По делам Клинка… Но мы были рады … помочь вам…
Женщину шатало, ее тело сотрясала видимая дрожь. Голос был хриплым, невнятным, слова, произнесенные ею — отрывочными, еле различимыми. Со стороны можно было подумать, что это усталось от битвы, а может, какой-то из топоров солдат Легиона все же задел ее в бою. Но это было не так, совсем не так — немертвая боролась с собой, отчаянно пытаясь взять себя в руки. Обуздать чудовищную демоническую ярость, захватившую ее. Она с трудом удерживалась от того, чтобы не разорвать этого дворфа тут же, на месте. Если понадобится — то и голыми руками. И, казалось, она могла это сделать, столько силы придала ей демоническая кровь. Стоило только начать… она бы не остановилась. Не пощадила никого — даже своих спутников, Освальда и Дару. В мире алого безумия существовала лишь одна окончательная истина и окончательная справедливость — смерть!
Риканда очень надеялась, что дворф все правильно поймет и не станет им препятствовать — любое сопротивление сорвало бы тонкую планку рассудка, и тогда уже ничто не смогло бы ее удержать.
Дардаса почти что безучастно наблюдала за спутницей. Когда-то эльфийка тоже глотнула демонической магии, когда син’дорейку сотрясал страшный магический голод, то скручивая ее тело в жестокие узлы, то забирая с собой все силы, даже желание дышать. Тогда глоток Скверны из проклятого кристалла был глотком горькой, отравленной воды в раскаленной пустыне, совсем как эта. Девчонка не сумела воспротивиться своему желанию, да, впрочем, и не сильно пыталась. Теперь же магический голод тихо спал, стертый немертвой природой. Конечно, это было не то, совсем не то, что сейчас происходило с рыцарем смерти, но это было самое близкое ощущение из того опыта, что имела мертвячка. Хозяин, конечно, прав, им нужно двигаться дальше. Хозяин всегда прав. Но неужели в этой пустыне действительно может остаться город, не тронутый Скверной? Порой Даре казалось, что они пускаются в погоню за миражом.
Внезапно на дрожащее плечо Риканды опустилась тяжелая рука, закованная в латы. Одновременно с этим ее разума коснулось леденящее прикосновение чьей-то воли — невероятно сильной, так напоминающей Короля-Лича. И этот голос…
«Успокойся».
Освальд — да, несомненно, это был всего лишь он. Всего лишь потерянный, умирающий рыцарь. Но почему в его голосе слышится сталь? Почему с каждым новым шагом к безумию и гибели его воля словно обретает силу?
«Успокойся. Мы не можем. Сейчас не время и не место. Ты забыла о своей цели».
О, он хорошо понимал желание погрузиться в забытье и оставить только жажду, кровавые отблески на лезвии меча и голод, который гонит вперед по дороге, ведущей в никуда. Он и сам не так давно испытывал то же самое. Тогда Риканда спасла его, а теперь он мог спасти ее, выдернуть из засасывающей ее воронки. Она чувствовала, что рыцарь смерти был готов на все, чтобы удержать ее, даже если ему придется отрубить ей руки. Сейчас были куда более важные вещи, которые требовали их полного внимания, чем утоление бессмысленной жажды.
Холод... Лютый холод Риканда ощутила за своей спиной, и не только физический — ледяные пальцы словно коснулись ее сознания, призывая вновь вспомнить о своей цели. Как ни странно, это прикосновение чужой воли и впрямь успокоило ее, уняло пожирающее некромантку алое пламя. Безумие и кровавая жажда, питаемые не только ее природой, но и самим этим пронизанным Скверной местом, понемногу утихали. Конечно, они не могли угаснуть до конца. Ни сейчас, ни потом. Но ясность рассудка и самоконтроль понемногу возвращались к ней. Риканда тяжело вздохнула, еще раз вздрогнула всем телом и, наконец, взяла себя в руки.
«Ты прав», — ответила она мысленно Освальду, вслух же произнесла, обращаясь к дворфу:
— В таком случае, мы продолжим свой путь. Удачи вам, командир.
Ей еще предстояло заняться своим скакуном — повреждение было серьезным, но изрядная доля некротической энергии, влитая в него, сумела поставить на ноги адское создание. Риканда вскочила в седло, и оглянулась, ожидая, когда ее спутники тоже будут готовы. Рыцарь смерти была уверена, что на пути к цели они встретят еще немало враждебных созданий, а значит, восполнить свои силы ей будет не трудно. Совсем не трудно.
— Э… ну ладненько, удачи, — буркнул дворф, с каким-то подозрением наблюдая за тремя умертвиями. Вот что хотите говорите, а мертвякам доверять нельзя — так думал он. Хоть они и перешли на сторону живых, мало ли, что им в голову взбредет. Или вообще с ума сойдут. С них станется. — И передайте начальнику снабжения в Шаттрате, что мы уже две недели ждем груза с новым обмундированием! Старое все уже поистерлось… — что-то продолжая бормотать себе под нос, дворф направился обратно в военный лагерь, оставив мертвецов одних.
Освальд был этому рад. По крайней мере, искушение убить живого немного убавилось. Он тоже его ощущал, ощущал не меньше Риканды, но жизнь среди живых и близкое безумие притупляло чувства. Его душа и тело готовились к переходу в стадию бездумного зомби, и даже страх перед этим куда-то исчез. Осталось только тупое стремление дойти до конца, которое уже начинало таять на глазах, и только Риканда и Дара не давали рыцарю смерти окончательно сдаться.
Смерть Каэтаны поставила точку в его существовании. Он не верил и не мог поверить в то, что Риканда права и в Шаттрате они что-нибудь найдут. Но… пусть она еще немного поживет в своей иллюзии, что надежда еще есть. Он был достаточно великодушен, чтобы позволить это ей.
Дардаса схватилась за плащ рыцаря, подтверждая свою готовность отправиться в путь куда угодно. Даже плоская, как ладонь, ржавая бесконечность казалась ей куда привлекательней самого портала, где скопилось столько чужих лиц, таких искусственных и неуместных в пустошах. Как ни странно, она уже успела примириться с нескончаемой краснотой впереди. Сначала мертвая выжженная пустыня, казалось, разламывала ее на части и растворяла в себе, но теперь мертвячка справилась с собой. Они выживут где угодно. Она будет жить где угодно, даже в этом полном крови и жары аду. Нужно только сильно захотеть. Эльфийке не терпелось уже отправиться вперед, на другой край этого разрушенного мира и увидеть цель их путешествия. Она не ждала, что они там что-то найдут, не ждала, что такой город вообще существует и, по правде говоря, не хотела входить в его врата. Она хотела скакать вместе с хозяином к недосягаемой цели вечно, до самого конца времен.
Их путь лежал через выжженые войной земли, полные скрытой, а порой и явной угрозы. Они не стали останавливаться ни в одном из встреченных по пути гарнизонов — это было слишком опасно, даже редких патрулей Альянса и Орды они старались избегать, чтобы не вызвать к себе ненужных вопросов. Это была разумная осторожность, хоть Риканде, да и Освальду тоже, не раз приходилось сдерживать себя. Скверна странно действовала на рассудок немертвой, порой она теряла ощущение реальности, забывала, где находится и какая цель лежит у них впереди. Соблазн поддаться этому желанию, дать выход копившейся в ней ненависти и ярости, был очень велик, но все же она каким-то чудом держалась. Порой она кидала взгляды на Освальда и Дару, скачущих бок о бок с ней, но мыслей рыцаря смерти она больше не слышала. Как будто он умер второй, окончательной смертью после гибели Каэтаны. Как будто ему было уже все равно. И тем не менее, он продолжал путь... И это его упорство, которое Риканда принимала за решимость довести их эксперимент до конца, придавало сил и ей самой.
Они сделали небольшую остановку на крошечном холме у дороги, на полпути к границе с лесом Тероккар. Дорога была пустынна, и в сей час на ней не видно было ни патрулей, ни искореженных скверной животных, ни демонов. Где-то вдалеке, на горизонте, виделся покрытый красноватой дымкой дренейский храм. Причудливые завитки и фельетоны, украшающие здания, похожие на раковины огромным диковинных существ, смотрелись абсурдно и неуместно среди пламени самого ада. Но даже храмы были полуразрушены — тут и там старую кладку разрезали трещины, по краям которых расползлись темные пятна. Но приближаться к храму мертвые не осмелились — дренеи славились своей приверженностью Свету и вряд ли так просто поверят в их отговорку о Клинках, как пограничный гарнизон у портала. Поэтому путешественники разбили небольшой лагерь у подножия холма. Пока Дардаса распаковывала седельные сумки, Освальд заметил что-то, сокрытое в тени — совсем рядом. Он подобрал этот предмет и спрятал его в напоясной сумке. Рыцарь и сам не знал, зачем это сделал. Он вообще больше не понимал смысла своих действий, ему казалось, что какая-то неведомая сила подталкивает его вперед, и это была вовсе не Риканда и ее эксперимент.
Что-то другое, что он пока не мог понять целиком.
Сев на землю и привалившись спиной к обломку темно-красной скалы, он снял меч и принялся медленно его затачивать протянутым Дарой точильным камнем. На клинке необходимо было обновить руны — вперед их ждали еще большие испытания, и Освальд уже не имел права на слабость, тела или духа. Правая рука все еще почти не подчинялась ему, поэтому он прижал меч коленом и затачивал его левой рукой.
Странное это было ощущение — жажда бурной деятельности у Риканды сменялась приступами апатии, а затем потребность в движении — каком угодно, куда угодно, лишь бы оно было — вновь брала верх. Вот и сейчас ей не сиделось на месте, она вообще не очень понимала, зачем они сделали этот привал. Мельком глянув на Освальда, занявшегося заточкой меча, она принялась взбираться на холм, чтобы осмотреть окрестности в поисках возможных противников или (и) еды. Путешествуя по Полуострову, она вновь надела свои инженерные очки — они давали ей возможность лучше ощущать окружающее пространство, позволяя обнаруживать опасность раньше, чем опасность обнаружит их. Немертвая застыла на холме, подобно черному изваянию, лишь ветер, несший красный песок, слегка шевелил полу ее плаща. Перед ней расстилалась красная, мертвая равнина, на горизонте переходящая в горы, усеянные огромным колючником. В центре этой равнины разверзся огромный кратер, из которого вздымался вверх исполинский алый кристалл, слабо светящийся призрачно-красноватым светом. Риканда не знала его назначения, возможно, он остался с тех времен, когда орки, опьяненные демонической кровью, возвели свои жуткие Бастионы? А вот и они, легки на помине. "Трое. Я вижу троих." — мысленно обратилась Риканда к Освальду. — " Всадники верхом на волках, орки, не иначе. Скачут в сторону ордынской базы. Будем атаковать или?...." Договорить она не успела — патруль заметил ее и свернул в сторону холма, у которого они расположились.
Рыцарь поднял голову и скептически взглянул в сторону приближающегося патруля. Сейчас он был недоволен тем, что ему помешали приводить в порядок свое оружие, к тому же он рассчитывал, что Дара займется починкой его руки. Он подспудно чувствовал, что в Тероккаре их ожидает нечто гораздо более невероятное, чем каждый из них мог себе представить. А значит, возможно, и опасное. Следовало быть наготове, не допустить ни малейшей оплошности, не позволить мелкой ошибке разрушить весь их план. Но, раз уж орки Траллмара заметили их, следовало дать отпор. А может, орки вовсе не их искали? Может, они просто случайно ехали в сторону мертвецов?..
Ход его размышлений прервал странный звук. Как будто что-то… огромное ворочалось, перекладывая огромную скалу с места на место. Этот гулкий, отдающийся дрожью в ушах звук сначала показался ему смутно знакомым. Не успел Андерфелс понять, откуда он исходит, как земля под его ногами задрожала, а через секунду пошла трещинами.
Дардаса даже вскрикнула от неожиданности, не понимая, что происходит, но инстинктивно схватила хозяина за больную руку и стала тянуть его прочь от ломающейся под ногами земли. Лишь секунду спустя она поняла, что множество раскрывающихся под ногами челюстей пустыни — скорее всего, колдовство, брошенное одним из спешащих сюда орков. Она тоже видела патруль, но до последней минуты надеялась, что все, может быть, закончится мирно. Что ж, хозяева первые бросили вызов, и теперь не могут рассчитывать на пощаду. Придется сражаться с закаленными, вынужденными и так каждый день биться с голодной пустыней орками. На что они способны? Конечно, обитатели пустошей не чета хозяину, но, наверное, и не слабее рыцарей Серебряного Авангарда, раз они заставили землю рваться под их ногами. И все равно эльфийка надеялась, что сегодня обойдется без значительных происшествий — она планировала еще немного подлечить хозяину руку.
Пожалуй, у немертвых и не было пути к отступлению, даже если бы они захотели. Единственное место, куда не могли последовать за ними орки — видневшийся вдали дренейский храм, но искать там помощи и защиты было еще более рискованно, чем пытаться сразиться с патрулем. Орков всего лишь трое... Все эти мысли пронеслись в голове Риканды, а затем она увидела пошедшую трещинами землю. Нет, она не стала связывать это явление с приближающимися всадниками — хоть шаманы и умеют обращаться к стихии Земли, ей довелось быть свидетелем подобного колдовства — вряд ли настолько опытный и умелый шаман оказался бы в числе простых патрульных. Это было... что-то другое. Что-то, о чем Риканда не имела ни малейшего понятия, несмотря на свои обширные познания во многих других вопросах. И ей это очень не нравилось. Обнаженные клинки засветились голубым, она готовилась к сражению — то ли с орками, то ли с этой неизвестной напастью, не поймешь.
Патруль вдалеке вдруг остановился, не добравшись до холма, и орки с ужасом посмотрели на трещины, покрывающие землю и расширяющиеся с каждой секундой. Кажется, они знали, с чем столкнулись, и стали быстро разворачивать верховых воргов. Освальд чуть склонил голову набок, с удивлением глядя, как бесстрашные воины Траллмара удирают со всех ног. Неужели они испугались троих мертвецов? Похоже, истории об орочьей чести и воинственности сильно преувеличивают. Дара вцепилась в его руку, но рыцарь почти этого не чувствовал — рука все еще казалась ему чужой частью тела, которую он с трудом контролировал. Его конь, терпеливо ждущий хозяина, нервно запрядал ушами и пронзительно заржал — он чуял опасность и не убегал лишь потому, что был связан с Андерфелсом и физически не мог покинуть его. Скакун смерти встал на дыбы и ударил копытами воздух, словно призывая своих соратников быстрее последовать примеру орков и уйти из этого странного места.
Рыцарь смерти не ощущал присутствия жизни. Кроме убегающих орков, здесь никого не было — только повсюду царил ужасный, оглушающий смрад Скверны, но для полуострова это было почти нормой. Он уловил крики вдалеке, и троица орков внезапно провалилась под землю, разошедшуюся у них прямо под ногами. Они исчезли, а в следующую секунду земля пошла буграми, словно превратившись в смятое одеяло.
«По коням!» — мысленно крикнул Андерфелс, рывком забрасывая Дардасу на лошадь и взлетая в седло. Чем бы ни была эта сила, справиться с ней будет слишком сложно, если не невозможно, а потому следовало немедленно убираться.
Дардаса крепче стиснула хозяина вокруг пояса, прижалась к нему и судорожно обхватила ногами мертвую лошадь. Ее обуял ужас, из-за которого девчонка даже не могла вскрикнуть, а только широко раскрытыми ядовито-желтыми глазами пялилась на открывающиеся разломы. Только теперь она поняла, что земля раздиралась на части вовсе не от молитв орочьих шаманов. Они наткнулись на что-то иное, на хозяина этой пустыни, на яростное и кровожадное порождение Саргераса. Нет, даже не так — сама земля разгневалась на мертвых, на порождение чужого мира, и раскрыла свою алчущую, бездонную пасть, чтобы поглотить их. На хищников нашелся другой, более крупный, сильный и могущественный хищник, и все их спасение состояло в том, чтобы быть быстрее ветра, лететь так, чтобы даже копыта скакуна смерти не успевали касаться земли.
— Быстрее! — наконец, закричала девчонка, но ее крик тут же утонул в грохоте раскалывающегося мира. — Хозяин, пожалуйста, быстрее!
Риканда колебалась. С одной стороны понятно, что Освальд прав — и то, что рвалось сейчас наружу из-под растрескавшейся кроваво-красной земли, слишком опасная штука, с которой лучше не связываться. А с другой... Она видела, как погибли трое орков и понимала, что простое отступление им вряд ли поможет — радиус действия неведомой силы достаточно велик, чтобы настигнуть их при попытке к бегству. Но было и третье — в ней проснулся ученый, безумный исследователь, готовый залезть в самое Пекло, лишь бы узнать, как оно устроено и по какому принципу работает. "Быстрее! Заберемся на холм! Оно, что бы там ни было, легко управляется с мягким грунтом, но, может, каменная скала окажется ему не по зубам?"
Не ответив, Андерфелс рванул наверх, к холму. Правда, сейчас было мало понятно, где холм, сотворенной природой, а где — вздыбившаяся земля. Краем глаза он успел увидеть, как за пеленой пыли и туманной дымки мелькнуло нечто ярко-алое, похожее на огромный коготь хищного зверя. Оно блестело, мягко, матово отражая тусклое свечение двух лун Дренора.
Конь бежал быстрее ветра, но секундное промедление оказалось фатальным. Земля разъехалась под копытами скакуна, он жалобно заржал и попятился назад, пытаясь избежать участи быть сожранным этой неведомой силой. Освальд мысленно выругался и изо всех сил натянул поводья. Скакун встал на дыбы, разметав гриву и задев ею по лицу хозяина.
И тут рыцарь смерти понял. И как он раньше не разглядел?..
Его конь стоял на плече поднимающегося из-под земли великана. Рыцарь ясно видел маленькую, покрытую кристаллами голову с горящими красными глазами, излучающими злобу. Запах Скверны усилился так, что становилось трудно сохранять рассудок и ясность мышления, но сейчас было не до этого — копыта коня заскользили по покатому каменному плечу, и Освальд, вместе с лошадью и Дарой, покатились вниз, к стремительно удаляющейся земле. Риканде повезло больше — она успела отскочить и теперь мчалась вверх по холму.
Дардаса завизжала, так, что едва не сорвала себе голос, но и он утонул в нескончаемом грохоте рождающегося из земли гиганта. Сердце ее ухнуло вниз, а перед глазами перевернулся мир, эльфийка даже не успела сообразить, что произошло. Инстинктивно она хваталась за хвост коня смерти, но тут же поняла, что когда он столкнется с землей, то, скорее всего, сломает себе хотя бы ноги. А уж если скакун упадет на нее, то тело мертвячки превратятся в нафаршированное острыми костяными осколками серое мясо. Едва поняв, что ей грозит, девчонка изо всех сил оттолкнулась от скакуна, прыгнула в сторону и безумно схватилась за торчащий из каменной руки великана каменный шип. Мощный удар о твердый камень на мгновение оглушил ее, руки и грудь оказались разбиты. Единственное движение могучего колосса способно было раздавить эльфийку, как мошку, но очнувшись от боли, сердце Дары тут же ухнуло вниз, она обернулась и истошно завопила, отчаянно желая услышать знакомый зов, убедиться, что с рыцарем все в порядке…
— ХОЗЯИН!
В суматохе Риканда даже не сразу поняла, что случилось. Она была уверена, что Освальд и Дара скачут следом за ней, однако когда она обернулась, то увидела, в какой смертельно опасной ситуации они оказались: Дардаса отчаянно цеплялась за какой-то шип, выступающий из руки каменного великана, а Освальд... его она даже не видела в поднятой великаном мутно-красной пылевой завесе. Неужели он провалился в трещину, как те орки? Нет, в этом случае она непременно почувствовала бы, что рыцарь смерти погиб. На миг она ощутила растерянность, даже панику. Ведь ей практически всегда приходилось иметь дело с живыми существами, в крайнем случае — немертвыми. Против порожденных Скверной каменных созданий в ее арсенале оружия не было. Но и бросить своих спутников на произвол судьбы она не могла и не хотела — иначе весь путь, пройденный ею, оказался бы напрасным. Да и великан, расправившись с двумя незначительными "козявками", непременно займется и ей самой. Нужно было что-то придумать, причем срочно... Великан уже взмахнул рукой, стряхивая с нее Дардасу, как какое-то назойливое насекомое...
Вскинув свои рунные клинки в направлении гиганта, она выкрикнула заклинание, и голубой вихрь ледяных кристаллов сорвался с ее оружия, войдя прямо в грудь чудовища. Единственное, что ей пришло в голову — хотя бы на время обездвижить его, резко понизив температуру субстанции, из которой оно состояло. Сковать жутким, неведомым в этих землях космическим холодом, замедлить, чтобы дать возможность Освальду и Даре убежать. Одна беда — она никогда раньше не применяла это заклинание против подобных существ и не знала, какой эффект оно вызовет, сработает ли вообще. И тем не менее…
— Дара, держись! — с громким криком некромантка ринулась вниз по скале. Если у Дары или Освальда сломаны кости, они не смогут убежать сами, им будет нужна ее помощь...
Каменный колосс пошатнулся от удара неизвестной ледяной магии в грудь и отступил назад, поднимая руку и закрывая ею лицо. Ту самую руку, в которую сейчас так отчаянно вцепилась Дара. Похоже, великан ее даже не замечал — до поры до времени. Из его груди исторглось оглушительное рычание, похожее, скорее, на звук осыпающейся лавины. Сухие мелкие камешки посыпались с его тела вниз, а кристаллы, торчащие тут и там, словно когти, загорелись угрожающим красным сиянием.

Освальд же в это время прилагал все силы к тому, чтобы не упасть — он успел ухватиться за торчащий из плеча великана кристалл, сочащийся Скверной, почти обжигающий, но другого выхода не было. Оглянувшись, он посмотрел на землю под ногами колосса — труп его лошади валялся там, превратившись в мешанину рваной шкуры, гнилой плоти и осколков костей. Медленно, очень медленно и осторожно он принялся спускаться вниз, цепляясь за выступы и трещины в теле голема и надеясь, что тот не обратит на него внимания.
Колосс не обратил. Вместо этого он вдруг заметил, что какое-то тщедушное тельце впилось в его руку. Поднеся ее к глазам, чудовище зарычало и встряхнуло рукой, отмахиваясь о Дардасы, словно от назойливой мухи.
«Дара!» — мысленно закричал Освальд, видя, как его создание, его Дардаса, которая все это время была рядом, взлетела в воздух, будто тряпичная кукла. Еще мгновение — и она рухнет на землю или разобьется о скалы, превратившись в то же самое, чем был сейчас скакун смерти. В просто груду истлевшей плоти. Без души. Без сердца. Без Света.
Он не думал — просто выбросил вперед левую руку, сжав ее в кулак. Ладонь охватила темная энергия. Только бы он достал. Только бы он успел.
Тело Дары как будто что-то выдернуло за мгновение до того, как оно коснулось земли, и рвануло вверх, назад, грубо и резко, сдавливая ребра так, что они вот-вот сломаются. А через секунду чья-то крепкая и холодная рука обхватила ее за талию и прижала к покрытому саронитом телу.
Он все-таки успел. Но плохо работающая правая рука подвела его, и Освальд, не удержавшись, полетел вниз, прижимая к себе хрупкое тело эльфийки, словно это было последнее, что могло его спасти.
Дардаса, едва не сорвавшись с каменной руки, вцепилась в базальтовый шип крепче, подняла голову — и встретилась глазами прямо с крохотными, кроваво-рубиновыми глазками колосса. Понадобился всего лишь миг, чтобы понять, что это конец, девчонка оцепенела, в ее голове уже пронеслась чудовищная картина: сейчас это существо откроет свою жуткую каменную пасть и проглотит ее, отправит в темное, бесконечное нутро. Но спустя мгновение эльфийка вдруг снова отправилась в полет, мир вновь перевернулся с ног на голову, и все, что Дара увидела — это стремительно приближающуюся землю. Неожиданно, за секунду до того, как пятки ее коснулись земли, Дару словно подбросило на невидимой веревке, а еще спустя мгновение она оказалась прижата к закованному саронитом телу. Сердце мертвячки замерло — хозяин жив, и он пришел за ней, спас от смерти! Не успела Дара порадоваться их чудесному спасению, даже обхватить рыцаря покрепче не успела, как смерть снова протянула к ним свои когти — мертвецы вновь сорвались вниз, земля стремительно и неумолимо приближалась. Перьев у нее давно не водилось. В отчаянии эльфийка взмолилась Свету, заклиная его спасти их любой ценой. И среди царства огня и смерти, среди красного выжженного ада помощь неожиданно пришла. Мертвячку захлестнула боль, не только физическая, но и душевная — ей показалось, что от нее оторвали маленький кусочек души, но среди моря алого, как кровь, песка вдруг засияла золотая звезда. Сияющий щит Света лопнул, едва коснувшись земли, и разлетелся множеством осколков, а Дара вновь повалилась на израненную грудь, отплевываясь от попавших в рот пыли и песка. Вместе с ней упало закованное в саронит тело хозяина, чьи доспехи отозвались гулким металлическим звоном.
"Мы живы... Мы справились..." — все, что успела подумать Дардаса до того, как землю вновь сотряс чудовищный рык.
Решение искать убежище на холме было ошибкой, чуть не погубившей их всех — и Риканда, наконец, это поняла. Даже если им удастся убежать, даже если великан не сумеет до них добраться, они не смогут до бесконечности прятаться на скале и окажутся пойманными в ловушку. Нужно все-таки попытаться преодолеть эту пустошь, отделяющую их от дороги, уходящей в Зангарские Топи. Возможно, исторжение великанов из почвы уже прекратилось и риска провалиться под землю больше нет? В том, что гигантов больше, чем один, она была практически уверена. Как и в том, что загадочный кристалл в центре пустоши как-то связан с их появлением — усеивающие тело гиганта алые кристаллы были почти точной его копией, уменьшенной в разы. Слишком много допущений, слишком мало времени!
— Нет! — громко крикнула она, увидев, как тела Дары и Освальда — она наконец увидела его — падают, падают, падают вниз, обнявшись, словно пытаясь найти спасение друг у друга… Время словно замедлилось для немертвой, но все-таки недостаточно, она никак не успевала… Внезапно под ее спутниками замерцал ослепительно-белый щит, и Риканду пронзила жгучая, невероятная боль — это Дардаса каким-то отчаянным усилием смогла сотворить преграду Света и таким образом смягчить их падение. Смягчить, но не предотвратить совсем!
Гигант меж тем покрылся тонкой корочкой льда и медленно, как-то неуклюже заносил свою ногу, чтобы раздавить двух назойливых пигмеев, посмевших нарушить покой этого места.
Риканда прыгнула вперед, призвав на помощь всю свою силу, многократно усиленную некромантией, вцепилась в доспех рыцаря смерти, чтобы оттащить в сторону Освальда и Дару, которую он по-прежнему сжимал в своих объятиях. Она успела буквально за миг до того, как на место, где они лежали, обрушилась гигантская нога. Вновь послышался злобный рев, чудовище вновь замахивалось, чтобы на сей раз завершить начатое…
«Бежим, бежим скорее!»
Андерфелс вскочил на ноги, наконец отпустив Дардасу, и в его разуме промелькнула до странности чужая мысль — зачем он это сделал? Ведь он знал, знал с самого начала, что попытавшись спасти ее, почти наверняка упадет сам. Зачем он рискнул собственной не-жизнью ради какого-то существа, бывшего для него лишь инструментом для излечения собственных ран да небольшой помощи в бою?
Она слишком полезна, чтобы ее терять. Мы не можем рисковать. Так он думал, убеждая себя, но вместе с тем в его душе поселилось сомнение, будто посеянное там чьей-то чужой рукой.
Может быть, потому что она дорога тебе?
Какая чушь, подумал рыцарь смерти. Он не испытывает привязанности. Он просто не умеет. Это то, что вырезал из его души Король Мертвых давным-давно. Он забыл, что такое дружба. Он не может. Не может.
Это просто невозможно.
Отогнав несуразные мысли — сейчас для этого было не время — рыцарь повернулся к гиганту и сконцентрировал на нем всю свою ненависть, всю боль, которую испытывал после собственности смерти, и комок темной энергии, сорвавшись с его пальцев, полетел в голову колосса вместе с магией Риканды. Их объединенная атака сумела на время остановить огромную машину убийства, выиграть для них несколько секунд времени, но на горизонте уже поднимались из земли все новые и новые големы. Лошадь Риканды все еще была жива, и забросив эльфийку в седло, он повернулся к хозяйке скакуна.
«Я отвлеку их, бегите».
— ХОЗЯИН, НЕТ! — завизжала Дардаса, замахиваясь и пытаясь схватить рыцаря смерти за плечо, за плащ, за руку — да за что угодно! Она не для этого спасла их от смерти, чтобы убежать самой, но не оставить самому дорогому на свете существу даже шанса на спасение. У него ведь не было больше скакуна, и он не сможет убежать, его же растопчут, превратят в пыль, смешают с землей! — Нет, хозяин, прыгайте в седло! Мы сможем оторваться, мы успеем убежать! — девчонка отчаянно тянула к рыцарю свои тонкие белые руки. Внезапно ее мысли поддержала волна понимания: так будет правильно. Эльфийка не могла этого объяснить, просто понимала, что друзей не бросают, а смотреть, как хозяина рвут на части оскверненные гиганты и ничего не сделать, если можешь — это все равно, что оторвать половину от своей души. Сам ход мыслей, слова «правильно», «друзья», «душа» были Дардасе непривычны, их как будто шептал ей кто-то другой.
В ответ на предложение бежать, оставив Освальда разбираться с гигантом и почти наверняка обрекая его на гибель, Риканда лишь упрямо мотнула головой, указывая на седло — мол давай, запрыгивай, не медли.
«Моя лошадь сможет нести троих, хоть и недолго». Теперь уже Освальд мог ощутить давление ее воли — побуждающее делать так, как она говорит. Сама же некромантка вновь вскинула руки в сторону гиганта, и вокруг него, прорастая иглами ослепительно-белых на красной земле кристаллов, возникли магические оковы, сотворенные из прочнейшего льда.
«Это задержит его, быстрее, вперед!» — крикнула немертвая, наконец тоже прыгнув в седло.
Тем временем с ужасающей скоростью к ним двигались братья-близнецы того колосса, который сейчас тщетно пытался освободиться из оков и раздавить надоедливых коротышек. Медлить больше было нельзя. Забравшись на лошадь Риканды, хоть и с трудом, рыцарь смерти кивнул, показывая, что он готов. И надеялся, что не выпадет из седла. Конь рванул вперед, не дожидаясь приказа, ибо и сам чувствовал, что смерть подобралась слишком близко, и на этот раз смерть окончательная. Скакун бежал так быстро, как мог, и вскоре всадники пересекли пустошь и выехали на дорогу. Обернувшись назад, Андерфелс с удивлением отметил, что гиганты не стали их преследовать. Вместо этого они, будто позабыв о существовании трех немертвых, принялись бесцельно бродить вокруг сияющего кристалла в земле, то и дело останавливаясь и впадая в состояние некой прострации. Они были похожи на медведей, разбуженных во время зимней спячки и теперь мучающихся от неправильности происходящего и ужасного голода. Их можно было понять. Ведь мертвецы ощущали то же самое. Только если рыцарей смерти пробудила магия некромантов, то этих колоссов — мощное проклятие Скверны.
Эльфийка крепко держалась за хозяина — вернее сказать, это она его держала, прижимая его спиной к своей груди, будто боялась, что сейчас на него найдет помрачнение и он попытается спрыгнуть с седла. Однако ничего не произошло, лошадь пошла усталой рысью и только теперь мертвячка поняла, что делает, расслабилась и перестала так отчаянно стискивать в объятьях талию рыцаря смерти. Внезапно она поняла, что все это время ощущала давящую, тяжелую усталость, странную пустоту в груди, будто лишилась какого-то органа, и уже сама привалилась к холодной спине хозяина, закрыла глаза, давая своей молочно-белой коже ощутить проступающий сквозь ткань саронитовый холод. Странно, что даже в такую страшную жару доспехи рыцаря оставались все такими же, словно вырезанными из куска льда. Все было позади, и об их страшном приключении хотелось только забыть.
— Мы будем делать привал? — тихо спросила в пустоту Дардаса. Алая, растрескавшаяся под их ногами земля незаметно становилась все менее сухой и даже цвет приобретала другой — темно-коричневый, похожий на обыкновенную высохшую грязь.
Андерфелс только медленно покачал головой. Хватит с них привалов. Сама эта земля была враждебной — всем и каждому, живым и мертвым. Только демоны, твари из глубин, создания Круговерти Пустоты, могли найти здесь пристанище. А ведь когда-то здесь, на этой самой земле, мирно жили целые народы, которые теперь оказались изгнаны или уничтожены. Странное чувство родства и одновременно опустошения пожирало душу рыцаря изнутри. Лошадь медленно, размеренно шагала вперед, и Освальд видел лишь напряженную спину Риканды, которая не проронила ни слова. Она тоже это чувствовала. Внезапно его охватило чувство благоговейного ужаса. Куда же они смели ступить, как смели даже подумать о том, чтобы нарушить хрупкий баланс тьмы и света? Они должны были найти свою смерть в холодных пустынях Нордскола. А вместо этого, отверженные и проклятые, они упорно, упрямо двигались к солнцу. К Свету.
Откуда же взялась эта странная надежда на то, что все можно изменить?
Он не задавался этим вопросом, но теперь он назойливо жалил его изнутри, заставляя снова и снова выворачивать наизнанку свою душу. Тонкие руки Дары на его поясе словно обжигали огнем. Заставляли размышлять. Искать причины и мотивы. И это одновременно пугало и раздражало до невозможности это выносить.
Всю дорогу они молчали, даже Дардаса больше не задавала вопросов. Когда впереди показалось узкое ущелье, дорога сквозь которое вела в мокрые земли Зангартопи, конь остановился, запрядал ушами, фыркнул и вздернул голову. Из-за скал, опоясывающих узкую тропу, на них смотрели сотни маленьких, черных, голодных глаз. И снова существа этого огненного мира жаждали убийств.
Глаз Освальда вспыхнул, отражая эту ненависть, эту жажду убийства, и рыцарь смерти соскочил с коня, вытаскивая меч. Что ж, вот она — реальность. Реальность, расколотая на части, и здесь оставалась только смерть. И если другой дороги нет, если повернуть назад нельзя, то он будет нести смерть.
Ведь именно для этого рыцарь смерти был создан.
Вдруг вспомнив о чем-то, он достал из напоясной сумки маленький предмет, который подобрал по какому-то наитию у холма с великанами, и разжал ладонь. На ней лежал смятый, погасший огненный цветок. На его лепестках оранжевыми прожилками тускло мерцал свет пламени, но он уже не был… собой. Рыцарь смерти уничтожил его, как и все, к чему прикасался. Как Дардасу… и Каэтану. Разве мог он, проклятый на века, бывший раб Короля Мертвых, освобожденный от рабства и задохнувшийся от внезапной и нежеланной свободы, спасти хоть что-то прекрасное в этом мире? Что за пустой самообман. Разве мог он хоть на мгновение подумать, что способен испытывать привязанность, дружбу и любовь? Нет. Это было глупостью. С самого начала. Но он может делать то, для чего создан — отнимать жизни и сеять смерть. Отбросив бесполезное растение, он раздавил его латным сапогом и поднял меч, вспыхнувший ярче, почувствовав близкое насыщение.
Пока они скакали и скакали, все вперед и вперед, странные мысли бродили в голове у некромантки. Мысли, которых до сих пор она вполне успешно избегала. Нет, это не было сожалением об утраченной жизни. И не было рефлексиями по поводу «а вот если бы все было иначе…». Она задумалась о том, что совершает здесь и сейчас. Сколько жизней она отняла, не потому, что была голодна, а просто упиваясь самим процессом? Почему столько радости было для нее в муках других существ? Ответ лежал на поверхности — моей вины нет в том, кем я являюсь, такими нас сотворили против нашей воли. Такими нас сделал Король-Лич. Но этот ответ не удовлетворял ее в полной мере. Ведь если так, то в чем тогда разница между ней и бездумной нежитью, слепо следующей инстинкту убийцы и не ведающей границы между добром и злом, тьмой и светом? Ведь сейчас-то она обладает свободой воли, но разве это ее собственная воля побуждает нести смерть и разрушения всему живому?
Немертвая упрямо махнула головой, отгоняя непрошеные мысли, но на сей раз они не хотели уходить. Напротив, они возвращались снова и снова, жалили ее разум, подобно сотне ядовитых насекомых, причиняя ей боль. Когда-то она погибла, защищая родной город от силы, частью которой являлась теперь. И несла гибель тем, кто был таким же какой она была раньше. Заставляла их пережить все то же, что пережила она сама… Чтобы сделать их… подобными себе? Искалеченными, сломанными, утратившими надежду. Проклятыми. Но зачем? Возможно, уподобившись ей, они и поймут ее, как она сама понимает Освальда и Дару, но все же, все же — разве этот путь не ведет в никуда? И не лучше ли было бы попытаться остановить чудовищный маховик зла, вместо того, чтобы подпитывать его своей собственной ненавистью и болью, заставляя вращаться все быстрее и быстрее, ломая новые и новые судьбы?
Она почти с облегчением увидала нескольких опустошителей, прятавшихся в шипастых колючках по краям ущелья, через которое они проезжали — теперь она могла не думать больше, она могла действовать. Тело двигалось само, на автомате — она спрыгнула с коня и обнажила клинки, приготовившись отразить первую атаку.
Внутри Дары было слишком пусто. Она даже почти не сопротивлялась, когда ее слабая хватка разжалась, и хозяин выскользнул из ее белых объятий. Мысли лениво ползали в голове, будто горсть жирных личинок, кишащих в тухлом мясе. Вся ее жизнь казалась каким-то нелепым, извращенным снов, плодом больного воображения, фатальной ошибкой. Теперь, оглядываясь назад, эльфийка не чувствовала ничего, кроме пустоты. Она снова желала погрузиться в безумие, снова хотела забыть все и всех, даже хозяина. Нет, она даже не забыть хотела — самым большим ее желанием было просто исчезнуть. Раствориться в пустоте. Девчонка желала, чтобы погибла даже ее душа, чтобы она распалась на мириады частиц и перестала существовать как цельный симбиоз мыслей, чувств и воспоминаний. Однако почему-то она не могла сделать последний, решающий шаг в бездну. Что это было: чувство долга или просто трусость? Мертвячка не могла ответить. Воспоминания путались, но ей казалось, что всю свою жизнь она принимала в себя чужую боль, и была в этом ее тайная надежда: она всегда хотела, чтобы кто-то поступил с ней точно так же. Наверное, именно поэтому ее всегда тянуло к отверженным, к больным и слабым: она думала, что уж они-то смогут ее понять. Но время шло, а никто к Дардасе Черной Луне, похожий на нее саму, так и не явился. Ее чаша переполнилась, чаша боли, скорби и разочарований, и тогда она научилась ненавидеть. Она была готова обрушить свою злость на каждое существо в бесконечной пустоте всего лишь за то, что никто так не пришел к ней и не утешил. В конце концов, девчонка поверила, что так быть и должно — но ее темная чаша уже была полна.
Белые руки мертвячки стиснулись в кулаки, тело стало странно чужим, будто сделанным из белого воска. Она все делала медленно, даже очень медленно: медленно спрыгнула с мертвого скакуна, медленно распрямилась, медленно подняла голову. Впереди что-то шевелилось, а руки Дары уже почти тряслись от напряжения. Она могла нести Свет, но никто не хотел на него отвечать. Жрица могла нести и боль. И уж на нее-то нельзя было не ответить.
Когда трое немертвых, объединившихся в своей последней отчаянной попытке сохранить то, чем они являлись, обрушились на ринувшихся вниз по скалам существ, ущелье превратилось в бойню. На короткий момент, все трое из них забыли, за чем шли — они словно превратились в бездушное оружие, несущее смерть всему, что хоть сколько-то напоминает жизнь, и нашли в этом свое успокоение. Больше не было сомнений — они отступили. Больше не было боли — она упивалась кровью вместе с ними, став их верным и единственным соратником. Это мгновение было прощанием с прошлым, навеки отпускающим их из своих острых и безжалостных когтей.
Огненный цветок, смятый мертвой рукой, превратился в пыль. Души Освальда, Дардасы и Риканды замерли в предвкушении последнего рывка к тому, что навсегда изменит их. Тому, что, возможно, убьет их — но сейчас, здесь, в этот самый момент, в прекрасном танце смерти закружились клинки, вспыхнула темная энергия, зловещий смех разрезал густой воздух, наполненный острым запахом крови.
Смерть восторжествовала в их душах — в последний раз.

[Perfect Stranger]

 

Выжженный зной Адского Полуострова сменился удушливой влагой Зангарских болот. Кенарийскую заставу они оставили далеко по правую руку — друиды вряд ли отнеслись бы благосклонно к троим мертвецам, вздумавшим нарушить и без того хлипкое природное равновесие одним своим появлением.
Они направлялись на юг, держа путь почти у самой кромки скал, ограждающих Топи с востока. Липкая жижа противно чавкала под копытами лошади Риканды, в воздухе кружились и жужжали мириады насекомых. Это монотонное гудение, вкупе с туманящими разум болотными испарениями, оказывали на немертвую очень странное воздействие — порой мир вокруг нее как бы "плыл", она забывала, кто она, где находится, куда идет...

 

Она уже почти забыла его лицо. Темные, чуть тронутые сединой на висках волосы. Смеющиеся карие глаза и легкие морщинки, что появлялись вокруг них, когда он улыбался. Забыла сильные, крепкие руки закаленного походами путешественника-бродяги. Забыла тепло его тела, что согревало ее долгими зимними ночами. Забыла…
Немертвый, доставивший реагенты в алхимическую лабораторию Подгорода, был совсем не похож даже на ту тень воспоминаний, что еще жила в ее памяти. Сгорбленный, угловатый мужчина с лысым черепом, обтянутым тонкой, бледной, пергаментной кожей, с темными провалами на месте глазниц, в которых клубилась противоестественная чернота, с высохшими, как ветки, костлявыми руками.
И все же… все же она его узнала.
— Ли… Лигур? — спросила она, и голос ее прервался, словно петля нечестивой энергии на сей раз сдавила горло ей самой.
Мужчина лишь посмотрел на нее своими жуткими темными глазами и покачал головой. А затем тихо добавил:
— Я… не знаю. Не помню.
Риканда почувствовала, как ее сердце, давно переставшее биться, утратившее возможность чувствовать, а тем более любить, словно сжало ледяной рукой. Может, она и впрямь обозналась? Это не он, не может быть он! Ее муж погиб почти восемь лет назад, так думала она. Плеть прошлась по землям Лордерона, сметая все на своем пути, она уничтожала под корень целые города, что уж говорить о небольшом исследовательском отряде, отправленном на поиски редких ингредиентов, который возглавил ее муж?
Какая ирония! Он принес ей их — сушеные травы, внутренности каких-то животных, влажно блестевшие в свете факелов. Реагенты для ее экспериментов. Вот только тогда она искала лекарство от Чумы, а теперь эту Чуму создавала.
Это была плата. Ее плата за возможность продолжать свое немертвое существование во владениях леди Сильваны — путь в земли людей Риканде был заказан. Возможно, она сама была повинна в этом. Возможно, ей не стоило продолжать эксперименты с некромантией и Чумным веществом после того, как она обрела свободу от власти Короля-Лича. Но она… она хотела, чтобы больше никто не умирал. Хотела найти бессмертие для своего народа — это было глупо, но она, мертвый рыцарь, все еще считала людей «своими»! И надеялась создать сверхлекарство, «вакцину бессмертия», которая даст им защиту от старости и болезней, позволит выжить даже при серьёзных ранениях, как это умеет делать нежить — но оставаясь при этом живыми…
Риканда повела плечом. Кто мог подумать, что ее опыты над отщепенцами, бандитами в красных повязках, которые вломились к ней в лабораторию и которых она поймала, как мышей в мышеловку, сочтут противоестественными и незаконными! Была ли она права? Стоит ли одна жизнь, пусть даже жизнь преступника, множества других, которые она могла бы спасти? Тогда она не думала об этом. Голод рыцаря смерти требовал убивать других — и она убивала, при этом шаг за шагом приближаясь к своей цели.
И в итоге оказалась здесь. В лаборатории, так похожей на ту, где некроманты Плети ставили опыты над ней самой… Она не хотела об этом думать. Не желала переживать все это вновь, даже в своих воспоминаниях. Она позавидовала Лигуру, в результате перерождения утратившему память о прошлом. Он ведь не умер окончательной смертью, нет. Восстав благодаря магической Чуме, он был бездумной нежитью до тех пор, пока Сильвана, Королева Баньши, не освободилась сама и не помогла Отрекшимся обрести свободу, и теперь занимался поставкой реагентов для Королевского Фармацевтического Общества — в том числе и в ее лабораторию.
Он пришел к ней через несколько дней, но на сей раз он ничего не принес. Мертвец уселся в темном, дальнем углу, стараясь не мешать ее работе. Просто сидел там и смотрел на нее, стараясь вспомнить. Риканда ощущала себя неловко под этим пристальным, изучающим взглядом. Как будто она делала что-то постыдное. Как будто сама стала чем-то таким, чего стоило стыдиться. И дело было не только и не столько в обезображенном теле и лице — ее суть, ее душа была исковеркана и искалечена, в ней не осталось почти ничего от прежней личности.
Она загружала многочисленные трубки в бак — по ним в него должна была подаваться экспериментальная жидкость, а в сам бак скоро погрузится очередной несчастный, которому не повезло оказаться в их руках. И в этот момент она услышала его голос.
— Рика… Риканда? — все так же тихо, он вообще теперь говорил очень тихо, позвал ее немертвый. Он вспомнил ее имя.
Но и только.
Возможно, это было даже к лучшему. Он не мог сравнить. Не мог представить, в какое чудовище она превратилась.
Немертвая зажмурилась, крепко-крепко. Эта мысль причинила ей боль.

 

Дардаса убедилась: не все Запределье состоит из выжженной пустыни, так же, как не весь Азерот представляет собой искореженные болезнью Чумные Земли. Но эльфийка, как ни странно, не чувствовала воодушевления. Буйные заросли грибов, сначала ласкающие взгляд и успокаивающие, на деле оказались просто каким-то другим, более изощренным адом, в котором каждая тварь, летала она, плавала или ползала в грязи, мечтала проглотить тебя с потрохами. Впрочем, девчонку это слабо волновало. Она ехала, закрыв глаза, будто находилась во сне, словно все, что ее окружало — это бред измученного, извращенного разума. Изменялись звуки: хлюпанье копыт по раскисшей дороге превращалось в стук шагов по аккуратной мостовой. Жужжание тучами вьющихся между грибными шляпками москитов перетекало в ровное гудение кристаллов. Плеск и гул разнообразных водяных тварей — шумом возбужденной толпы. Больше не было ни бегущей под Дарой лошади, ни влажного, удушливого болотного воздуха, ни даже самой эльфийки. Больше не было сегодня, вместо него было… что-то другое, то, что мертвячка не вполне способна была осознать.

 

Скоро все закончится, верила Дардаса. Много дней она, как и все остальные эльфы крови, страдала от невыносимой жажды магии, из-за которой невозможно было нормально спать, двигаться и думать. Не один день она пролежала почти без движения, чувствуя, как ее суставы и связки словно кто-то пилит тупым ножом, изо дня в день, то милосердно замедляясь, то, наоборот, усиливая свои старания. Однако больше этого никогда не будет, потому что их единственная опора и надежда, светило в непроглядной ночи, обожаемый народом Принц прислал гонца, поведавшего им о Рае, именуемым Запредельем. Скоро они отправятся в новый дом, который будет принадлежать только им одним, но сначала их всех, больных и измучанных, ждет кое-что еще более важное. Над эмиссаром Кель’Таса, невысоким, черноволосым эльфом с молочно-бледной кожей, висел огромный, зловещий, ядовито-зеленый кристалл, наполненный агрессивной, голодной магией. Казалось, что не только син’дореи наблюдали за ним — он тоже следил за эльфами крови, за всеми вместе и каждым в отдельности. От этого ощущения у жрицы пробежал по спине холодок, но она продолжала смотреть на это воистину великое чудо… Чудо избавления от боли, которая, как казалось до этого, могла закончиться только со смертью или потерей рассудка.
Ее тело было слабым, конечности предательски дрожали, но воля и жажда оказались сильнее. Толпа, почуявшая магию, вконец обезумела, напирала вперед, кого-то растоптала и задавила, и только усилия магов, державших волшебный барьер, позволял как-то держать на расстоянии неуправляемую толпу. Не сразу, но девчонка протиснулась вперед, и теперь поток син’дореев нес ее вперед без всяких усилий, подобно быстрой горной реке. Даже почти не нужно было шагать, жрица и так плыла вперед, практически не замечая ставших привычными страданий. От счастья она безумно хохотала, запрокидывая голову и подставляя ее беспощадно жгущему солнцу, прыгала кому-то на спину, толкалась, чуть ли не пытаясь проползти по головам, по вытянутым рукам своих собратьев. Она сошла с ума. Весь Луносвет сошел с ума, кричал, свистел и улюлюкал, опьяненный надеждой. Целый город, полный пыли и обломков, превратился в мифический шабаш, огромный и темный праздник всеобщего наслаждения.
Уже насыщенные Скверной могучие воины выстроились в две линии. Они были намного сильнее содрогающихся от боли син’дореев, и поэтому у них хватало сил сдерживать всю толпу, пропуская к благословенному кристаллу за один раз всего по несколько эльфов — по четыре-пять. На минуту жители Кель’Таласа касались средоточия Скверны, напитывались ей, преображались и сходили с другой стороны площадки, измененные, сильные и счастливые. Солнце уже клонилось к закату, а поток страждущих все не прекращался, пока, наконец, жрица каким-то чудом не проскользнула вперед. Стражники пропустили ее, и мир почтительно замер в ожидании.
Сердце девчонки, казалось, сейчас вырвется из груди, в животе екало и трепетало. Весь мир перестал для нее существовать, остался только этот божественный кристалл — он теперь казался самым прекрасным, что вообще когда-либо видела син’дорейка. Он манил к себе, будто свет окон родного дома в непроглядной ночи. Только протяни руки, Дардаса — и твоя боль утихнет.
Медленно приблизившись, жрица коснулась ладонями горячей, гладкой, ядовито-зеленой поверхности камня, а дальше уже заработали ее инстинкты. Обжигающая, как кислота, магия полилась по ее телу, и девчонка ощутила невиданную до этого эйфорию. Она хотела пить, еще и еще, до самого дна, пока сила кристалла не угаснет навсегда, пока от него не останется даже холодного и мертвого остова. Эльфийка вцепилась в пылающий изумруд и впервые за много дней свободно, без боли, вдохнула, будто заново родилась, словно вынырнула из холодного и темного водяного плена. Как же ей было хорошо… Как свободно! И отныне так будет всегда, в Раю, предназначенном им самой судьбой!
Последний лучик солнца осветил Луносвет и скрылся за горизонтом.
Фиалковые глаза уже превратились в зеленые, навсегда несущие на себе отпечаток Скверны. Однако Дардаса еще не знала об этом.

 

Лошадь внезапно остановилась, по шкуре ее прошла крупная дрожь. Лагерь друидов, который троица обогнула не так давно, остался позади, но присутствие враждебной — природной — магии ощущалось на каждом шагу. Удушающий болотный смрад пробирался в легкие, и если бы мертвецам необходимо было дышать, они бы изнывали от духоты и жары. Освальд смахнул севшую на плечо крупную, жирную муху. С каждым пройденным километром становилось все тяжелее думать.
Мысли путались. Прошлое заменяло собой настоящее. Перед глазами плясали пятна и огни. Рыцарь смерти почти не видел дороги, по которой они ехали — только расплывчатые мутные кляксы. Откуда-то слева послышался плеск и шорох, наверняка, очередное создание местных вод. Андерфелс попробовал отвлечься от наполняющих голову чужих мыслей, словно черви, кишащие в разлагающемся трупе. Он видел, что и остальные чувствуют нечто подобное — этот пустой, отрешенный взгляд, направленный в никуда, сжатые от боли губы…
Внезапно пришедшая ему в голову мысль была проста и пугающа одновременно.
Им не стоит продолжать путь. Они едут прямо навстречу собственному кошмару. Как мотыльки на огонь. Но этот путь закончится для них полным крахом.
«Поворачивай назад, Риканда, — с трудом произнес он. — Поворачивай назад, пока не поздно…»
Казалось, что Риканда не услышала его, целиком пребывая во власти своих воспоминаний. Однако она потянула поводья, и мертвый скакун остановился, перетаптываясь с ноги на ногу в болотной грязи. Но глаза ее при этом были холодны и пусты, она смотрела и видела…

 

Было раннее утро, и лучи восходящего солнца алым пурпуром изукрасили стены и башни величественного города волшебников, прекрасного Даларана. Где-то высоко-высоко в небе пел свою утреннюю песню жаворонок. Маленький певец ничего не знал о войне, горе и надвигающейся на земли людей тьме, он просто и чисто радовался еще одному наступающему дню, восходящему солнцу, свежести раннего утра…
Рика и Лигур стояли у городских ворот, стояли, взявшись за руки, и смотрели друг на друга так, как обычно смотрят очень близкие друг другу люди перед долгой разлукой.
Они молчали — да и о чем им было говорить? Расставание было неизбежно, оно было необходимо. Долг призывал Лигура отправиться в этот, несомненно, опасный поход, и этот же долг призывал Рику — остаться.
Женщина вздохнула, откинула со лба черную прядь, провела рукой по щеке любимого человека.
Он же просто смотрел на нее, пристально, внимательно, словно старался навсегда запечатлеть ее в своей памяти такой, какой она была сейчас, как будто что-то предчувствовал…
«Все будет хорошо! Я знаю, я верю, все будет хорошо», — наконец, произнесла она. — «Ты найдешь нужные мне реагенты, и мы сделаем лекарство от этой проклятой Чумы, и наконец, весь этот ужас закончится. Какая досада, что не могу я последовать за тобой! Архимаги говорят, что здесь понадобится каждый из нас, каждый, кто владеет хоть толикой боевых заклинаний, чтобы не случилось худшего. Но разве может пасть этот город, простоявший века, город, в котором собрались лучшие волшебники Азерота?»
Рика упрямо тряхнула головой.
«Разумеется, мы выстоим, мы победим, даже если сюда пожалует все нечестивое воинство с Проклятым Принцем во главе. Потому что Свет сильнее Тьмы, так всегда было и так всегда будет!»
А затем, словно сама смущенная столь пафосной речью, тихонечко добавила: «Только вернись… Обязательно вернись ко мне, обещаешь?»
Привстав на цыпочки, она поцеловала мужа.
А Лигур лишь слабо улыбнулся в ответ и сказал ей: «Обещаю. Вернусь».

 

Немертвая сфокусировала взгляд, пытаясь вынырнуть из пучины затянувших ее видений, зацепиться хоть за что-то, что было бы реальным. Реальным по-настоящему, а не в ее памяти и в ее мечтах.
Повернуть назад?... Забыть про свою цель. Ни один эксперимент не стоит таких усилий, такой невыносимой муки…чудовищного кошмара встречи с самим собой. Возможно, так и следует поступить. Да, конечно. Вернуться назад, в огненные, дышащие гневом и скверной земли. Всецело предать себя тому, что так мучительно и так приятно, забыть обо всем в те мгновения, пока продлится Дикая Охота, вновь ощутить ржавый вкус крови на губах и эту тугую, горячую силу, которая сочится из каждой поры, из каждой разверстой раны живого существа…
Живого…
Риканда ощутила, что они больше не одни. Живые были где-то тут, рядом. Не важно, кто они, друзья или враги. Ничто больше не имело значения… кроме ее жажды, внезапно вспыхнувшей так, как никогда раньше. Губы немертвой растянулись в хищной улыбке, руки легли на рукояти рунных клинков.
Прочь, память! Она больше не та, о нет, она другая. Она — рыцарь смерти, и она возьмет то, что ей положено по праву.
Резкая остановка… И Дару встряхнуло. Она не хотела возвращаться из своего бреда в этот чужой, жестокий и несправедливый мир, в котором ее ждали только боль и агония. А может, они уже начались? Может, они двигалась навстречу второй и последней смерти? Эльфийке на мгновение показалось, что по ее телу затанцевал слабый, живой огонь. Она ощутила что-то вроде, мутной, тягучей, как дрожащая струна, боли, которая была почти привычна, но никогда не естественна. Тем не менее, иногда страдание было необходимым, например, когда из груди вытаскивают отравленную стрелу. Именно такое ощущение сейчас и преследовало мертвячку, и ее слабая воля затрепетала в груди: пусть все свершится. Пусть змей укусит свой собственный хвост. Она не хотела открывать глаза, а попыталась сориентироваться на слух. Что слышала девчонка? Плеск воды, цокот копыт и короткий, хриплый женский смешок. Он был до ужаса знаком, бил по воздуху, словно удар хлыста и предвещал… что-то ужасное. Погоню, охоту, смерть и кровь.
«Идем назад, — напряженно билась в их головах фраза, брошенная через плечо рыцарем смерти. — Риканда, Дара… мы не можем продолжать путь. Вернемся в Нордскол. Вернемся домой». Здесь не было места для них — никогда не было, с самого начала. И в Чумных Землях больше не было места для них. Оставались лишь пустыни, покрытые белым снегом, там, где все началось…. Должно все и закончиться. Но сначала — нужно было выяснить, чьи же глаза так пристально следили за ними.
Освальд двинулся вперед, сквозь заросшие камышом и кустарником берега, туда, откуда доносился до него запах крови. Но когда он вышел на поляну, покрытую мелкими грибами и почти сухую, то остановился.

 

Этой весной снег лежит долго. Слишком долго — кажется, что зима в самом разгаре, и только тянущиеся к северу клинья перелетных птиц да редкое ослепляющее своим сиянием полуденное солнце напоминают о близком лете. Ветер немного улегся, но все равно людям приходится выходить на улицы, кутаясь в теплые меховые плащи с капюшонами и в высоких кожаных, отделанных овчиной, сапогах. В деревне сегодня людно: приехали гонцы из ставки верховного лорда. Все хотят их увидеть хоть одним глазком, хоть на мгновение прикоснуться к чему-то… великому. Тому, что уже приближается с юга.
Все беды всегда приходят с юга.
Высокий мужчина лет тридцати с шевелюрой грязно-соломенного цвета волос стоит у приоткрытой двери, а за его спиной, в сенцах, прячется маленькая девочка с точно такими же чисто-голубыми глазами, отражающими небо, и короткими растрепанными светлыми волосами. Мужчина поворачивается и улыбается. Девочка любит смотреть, как он улыбается, поэтому он делает это так часто, как может. Но сегодня улыбка отца тревожна.
— Майри, пожалуйста, иди в дом.
— Но, папочка, я хочу посмотреть на чужаков.
— Ладно, посмотри, но потом — сразу в дом. И дверей никому не открывай, поняла?
Девочка кивает, улыбается, ее лицо освещается каким-то внутренним светом. Она так похожа на мать — и одновременно на отца. К горлу мужчины подступает комок, он с трудом глотает его и поднимает девочку на руки, сажая на плечи, чтобы ей было видно за спинами столпившихся у обочины проселочной дороги мужчин.
— Они страшные, — шепчет Майри на ухо своего отца, щекоча его прядью волос. Тот усмехается.
— Тебе нечего боятся. Если кто-нибудь попытается обидеть тебя, просто сделай так, как я тебя учил. Ты помнишь слова?
— Да.
Девочка складывает пальцы в знак, прикрывает глаза и произносит несколько коротких слов отрывистым, свистящим шепотом. На кончике ее указательного пальца загорается крошечный огонек.
— Аккуратно, волосы мне спалишь, — тихо смеется отец, ссаживая Майри на землю и хлопая по плечу. — Когда-нибудь ты станешь великой, дочка. Помни об этом. Ты будешь великой волшебницей, — вдруг его лицо становится до ужаса серьезным. Но в глазах все равно пляшут огоньки, и Майри это видит, а потому — не боится. Она никогда не боится отца.
— И отправлюсь учиться в Даларан, да? — спрашивает она робко, провожая взглядом высокого широкоплечего мужчину, который идет по направлению к дороге тяжелым, размеренным шагом. Он на мгновение останавливается, оборачивается и приподнимает руку, сжав ее в кулак, и прикладывает к сердцу.
Это их тайный знак. То, что принадлежит только им двоим. После смерти мамы, они стали друг другу самыми близкими и родными людьми на всем белом свете. Отец был для маленькой девочки всем миром, он учил ее читать, считать, ездить на лошадях, кое-как сражаться, хоть она и получает тумаки на каждой тренировке. Ей всего пять, но она на удивление быстро учится. Все в деревне уже говорят, что из нее «выйдет толк». Майри пока не понимает, что именно означает это выражение, но очень гордится. Она отвечает отцу тем же жестом, изо всех сил прижимая крошечный кулачок к груди.
— Обязательно, Майри, — доносится до нее глубокий, низкий, бархатный голос отца. — Обязательно поедешь.
Ветер вновь поднимается, треплет потускневший серый меховой плащ на плечах светловолосого мужчины, пока он торопливо шагает к коновязи, у которой его уже ждут. Хмурые лица, хмурые люди, похожие на снеговые тучи, уже собиравшиеся над горной цепью. Они тихонько подзывают мужчину и что-то шепчут ему на ухо, и лицо его бледнеет. Он оборачивается и смотрит на свой домик — пусть старый, но прочный, бревенчатый, с крепкой крышей. Он обязательно вернется домой.
Он вернется.

 

Это были не воины. И не звери. На поляне сидела, держа в руках нож и корзинку с грибами, молодая эльфийка. Рыцарь смерти не знал, сколько ей лет, но выглядела она так, будто еще не вышла даже из подросткового возраста. Чуть поодаль, внимательно глядя на троицу, стояла другая эльфийка постарше с длинной серебристой косой. Она держала руки за спиной, будто прятала там что-то, и не двигалась с места.
— Иди ко мне, Лени, — произнесла она тихонько, и молодая, по-видимому, ее дочь, испуганно вскочила, выронив нож. Тот с тихим всхлипом вонзился в сырую землю. — Вы из Черного Клинка? — чуть повысив голос, задала вопрос старшая, когда ее дочь приблизилась к ней, с подозрением и испугом глядя на мертвецов. — Что вы делаете здесь? Вы, должно быть, сбились с пути. Наш лагерь дальше к востоку.
Освальд разразился внутренним смехом, но смех этот был горьким, словно полынь. Двое. Всего двое, и даже без оружия. Что они могут сделать против трех мертвецов? Одна из них, может быть, обладает магией, но вторая — всего лишь ребенок. Ни луков, ни мечей при них не было. Очень, очень глупо — отправляться в дикие земли без оружия. Они были глупы, и должны были поплатиться за это.
Все они должны умереть. Все они виновны в его, Андерфелса, страданиях. Это они отобрали у него Каэтану. Ему стоило лишь немного сосредоточиться, и он уже мог представить это — вот эти самые эльфийки, бросившие его, Освальда, Каэтану умирать. Ненависть вздымалась в его кристаллическом сердце, требуя отмщения.
И снова — вперед, вскачь понеслась его память. Голос Короля Мертвых, звучащий отовсюду, сводящий с ума, причиняющий боль, и тут же забирающий ее. Обещающий покой. Вечный покой безумия. Поддайся ему, и все закончится для тебя прямо сейчас, говорил он. Вернись к нам, и твоя дорога никогда не прервется. Ты будешь служить тому, для чего был создан. Тому, что было единственным, могущим подарить прощение.
Король был великодушен — Король прощал его. Андерфелсу нужно было только покаяться. И способ его покаяния был ясен ему, как хрустально-чистая вода Озера Ледяных Оков.
«Скажи им, что мы из Черного Клинка, — напряженно прошептал рыцарь. — Скажи, что мы не причиним им вреда. Скажи, что мы заблудились, пусть покажут дорогу. Мы должны отвести их подальше от лагеря. Могут услышать». Его фразы становились все короче, словно рубленные, резкие, взлаивающие. В его голосе звучало все больше дребезжания и скрипа, голос перестал быть похожим на человеческий.
Риканда слышала мысли Освальда, видела мир его глазами, ощущала его органами чувств. А его жажда убийств лишь усиливала ее собственную. Улыбка на лице Риканды изменилась, стала почти доброжелательной, но все же в ней присутствовал некий внутренний изъян, затаенная злоба и извращенность. Спрыгнув наземь, она повела черного скакуна в поводу и вышла на поляну, где настороженно-недоверчиво ее встретили две пары серебристых эльфийских глаз. Однако ее собственные глаза были скрыты непроницаемой маской очков, и, к несчастью живых, они не могли видеть их выражение.
— Мы из Черного Клинка, — Риканда протянула свой жетон в сторону двух эльфиек, давая им возможность как следует его рассмотреть. — Направляемся в Шаттрат по делам Ордена. К сожалению, мы никогда не бывали раньше в этих краях, и, боюсь, немного сбились с пути. Не могли бы вы быть столь любезны, чтобы указать нам дорогу?...
Шум чужих голосов окончательно вывел эльфийку из плена своих мыслей. Она слегка приоткрыла глаза, позволив каплям ядовито-желтого света просочиться сквозь снежно-белые веки. Две эльфийки… Такие молодые, такие живые, такие наивные, как сама Дардаса… И вдруг в ее сердце будто зазвенел непрошенный колокольчик, зашевелилось давно забытое чувство. Что-то вроде… жалости? Неужели ей, мертвячке, запускавшей зубы в плоть, одним движением рук сворачивающей шею, а ударом ноги ломающей позвоночник — неужели ей до сих пор кого-то может быть жалко, кроме, конечно, хозяина? Хоть одно живое существо? Две Дары боролись в ней, одна, что говорила голосом хозяина и взывала вспомнить о своей боли, о заботливо взращенной ненависти, и другая, мертвая, забытая, что упрямо пищала ей в ответ, как безжалостно сжатая в кулаке мышь. Когда она успела воскреснуть и стать настолько сильной? Ее голос не давал покоя, лишал возможности, как раньше, с пустыми глазами глядеть на все, что творилось вокруг. Но кто она, Дардаса, такая? Всего лишь песчинка на берегу, всего лишь засохший лист на ветру…
«Хозяин?» — робко, будто за каждое слово ей полагался удар, мысленно спросила девчонка. — «Мы ведь еще не очень голодны, правда? А давайте… М… м… может, мы их лучше отпустим? А то вдруг кто-то что-то заметит, а, хозяин?»

 

Суровое, беспощадное дыхание Нордскола легко забиралось под одежду, в рукава и за шиворот. Угли разожженного ночью костра уже успели потухнуть, смешавшись с талым снегом и грязью. Дардаса, сищящая на холодном, все еще покрытом тонким слоем талого снега песке, глядела вдаль, в бесконечные просторы Ледяного Моря. Суровая нордскольская зима уже подходила к концу, небо становилось чище, снег понемногу таял, обнажая голую бурую землю. Даже воздух уже был каким-то абсолютно необыкновенным, свежим, резким и сильным, как удар древнего меча или полет буревестника над кристально-чистым морем. Должно быть, эта земля действительно бывает прекрасна… если знаешь, когда и где искать.
Дрова уже были принесены кель’дорейкой к никогда не угасающему костру. Для всех, кто остался здесь, он стал негласным символом надежды. Когда-нибудь они вернутся домой, весной, когда ледяные оковы отпустят безграничный океан. А пока девчонка с удовольствием слушала легенды о древней земле героев. В Кель’Таласе почти ничего не знали об изначальной родине людей, и, пусть лордеронские сказания тоже мало рассказывали о Нордсколе, но за это время жрица успела проникнуться каким-то особым благоговением к этой суровой земле. Особенно сейчас, когда гладкая, как ладонь, ледяная поверхность моря пошла трещинами, и Дара каждое утро приходила на берег, чтобы встретить рассвет. Каждое утро она глядела, как Свет одаряет своей милостью эту скудную землю и ожидала увидеть вдалеке темную тень, которая унесет их домой…
И, вот, наконец, она увидела.
Сначала казалось, что это только мираж, игры воспаленного разума — но прежде, чем взошло солнце, пока оно еще не показало свой лик, а только смертельно поразило ночь багряными стрелами — где-то на горизонте появился туманный призрак. Девчонка замерла, боясь, что сейчас он исчезнет, рассыплется облаком дыма и тумана, но этого не происходило. Через некоторое время уже можно было четко рассмотреть мощный фрегат из стали и золота, с огромными, жадно ловящими ветер белоснежными парусами. Наконец-то он пришел… Наконец-то они попадут домой!
На глазах эльфийки появились слезы тоски и счастья. От радости и изумления она не могла крикнуть, даже чтобы разбудить остальных. Дара медленно встала на предательски дрожащие ноги и стала жадно ловить глазами образ смело рассекающего волны корабля, похожего на древнего героя, чье имя уже успело забыться в веках. Ее тело, казалось, не хотело подчиняться, стало чужим, кукольным, но затем, словно опомнившись, девчонка бросилась к лагерю, выхватила из костра горящую ветку, а затем снова побежала к берегу. Она вязла в размокшем сером песке, сердце бешено колотилось, будто дикая птица, запертая в клетке, но жрица все продолжала бежать, забыв обо всем на свете, кроме стремительно уходящего на восток корабля. Только бы успеть, только бы не упустить свой подарок судьбы!
Сапоги быстро наполнились водой, ризы намокли, таща девчонку вниз, а с толстой, пылающей еловой ветки сыпались вниз горящие искры. Эльфийка забралась по пояс в холодную воду, и легкие ее, казалось, смерзлись в ледяной ком. Сердце упало, а в животе кольнула тонкая, невидимая игла: неужели не заметят? Дардаса набрала в легкие столько воздуха, сколько могла, отчаянно замахала над головой горящей веткой, не чувствуя, как сыплется ей за шиворот обугленная хвоя, и что было силы завопила:
— Э-э-эй! Мы зд-е-е-е-есь!

Надрывая горло, она продолжала кричать далекому, туманному призраку вдалеке, и этот крик перебудил весь лагерь. Вот уже целая толпа, люди, эльфы, дворфы — все они бежали к берегу, смешивая свои голоса в один мощный гул. В нос ударил сильный запах древесной смолы — кто-то поджег специально подготовленную для этого ель, и сизый дым смешивался со священным огнем, устремлялся в ясные, высокие небеса, несущие в себе оттенки свинцово-серого и нежно-розового.
Когда огонь уже обжигал бледные руки, эльфийка отпустила горящую ветку. Та с легким шипением погрузилась в воду, а Дардаса напряженно замерла, приложив ладони к губам и молясь Свету, отдавая ему всю свою волю, веру и надежду, всем сердцем желая, чтобы их заметили…
И Свет исполнил ее желание. Невозможно описать ту эйфорию, которую ощутила кель’дорейка, когда увидела, как фрегат медленно поворачивается к ним сияющим золотистым носом, описывает широкую дугу. Жрица покачнулась, едва удерживаясь на ногах, и оперлась на плечо не знакомого ей дворфа. Тот не возражал, напротив, он еще и обнял девчонку. Совсем скоро она навсегда забудет о разрезающих небо соснах, ледяных ветрах и крутых ущельях — отныне на ее пути будут только тонкие белоствольные деревья, мягкая трава, синева и золото. Она больше никогда не покинет свой дом.
Никогда. Ни за что.

 

 

— Конечно, — эльфийка с косой немного расслабилась, но продолжала внимательно наблюдать за каждым движением мертвецов. — Меня зовут Ратиэль, а это Лени. — Девушка-подросток кивнула, и тут же шепнула на ухо своей матери:
— Мама, от них воняет.
— Все в порядке, извините ее, — улыбнулась Ратиэль. — Она не привыкла к… таким, как вы, — осторожно закончила она. — Здесь нечасто бывают люди из Клинка. Если вы продолжите идти в том направлении, наткнетесь прямо на поселение Сломленных. Там их много, они убьют вас, — она говорила ровно и спокойно, ничуть, казалось, не напуганная, но в глазах ее читалась настороженность и готовность к действию. Клинок или нет, она не любила мертвых. И никто их не любил — даже после приказа короля Ринна о том, что Клинок теперь подчиняется Альянсу. — Я покажу вам, как выйти на тропу, но придется сделать небольшой крюк.
Освальд кивнул в знак согласия.
— А что с вашим другом, почему он молчит? — задала вопрос Лени, с интересом, смешанным со страхом, глядя на рыцаря смерти. Не обращая внимания на то, что мать дернула ее за рукав, она продолжила: — Мы можем отвести вас в лагерь, там есть припасы и… всякое такое…
— Дорогая, им не нужна еда, — улыбнулась Ратиэль, перекидывая косу с плеча. Ее холодный, цепкий взгляд скользнул по Даре. — И им нечего делать в нашем лагере. Идемте. Тропа здесь недалеко. Если будете держаться ее, выйдете к Шаттрату очень скоро.
Она повернулась и зашагала к болоту, ее высокие сапоги погружались в землю почти до середины, но эльфийка, очевидно, привыкла к таким условиям. Она двигалась размеренно и четко, как воин, которому приходилось воевать много, много лет. Ее дочь неуклюже засеменила следом, стараясь не упасть и не запутаться в острых и сухих ветках кустарника.
Освальд проводил их взглядом, и когда они немного отошли, повернулся к Дардасе. Та смотрела на него почти что умоляюще. Отпустить… отпустить их? Его левая рука сжалась в кулак. Вспыхнув невиданной доселе яростью, глаз рыцаря смерти осветил полумрак болота, и закованная в латы рука внезапно дернулась вверх, ударив мертвячку прямо в лицо. Удар был слишком сильным — он отбросил тело Дары назад, в грязь, а ее хозяин сделал шаг вперед и наклонился над ней.
«Отпустить? Ты в своем уме? — зашипел он. — Ты хочешь предать меня? Ты? Только не ты, Дара. Лучше я сам убью тебя».
Он занес руку и ударил ее снова — на этот раз куда попало, не целясь, просто так. Холодно, расчетливо и абсолютно безжалостно. Он был безжалостен. Он должен был заслужить прощение Короля и… вернуться.
Выпрямившись, Андерфелс вдруг ощутил, как по шее бежит что-то холодное и скользкое. Струйка крови, пахнущей разложением и гниением, вытекала откуда-то из-под его маски. Он не обратил на это внимания, в конце концов, его тело и так разлагалось, пусть и слишком медленно. Вытерев шею свободной рукой, он поднял Дардасу за волосы и посмотрел ей в глаза. Ничего не говоря, рыцарь бросил ее в грязь, развернулся и зашагал вслед за эльфийками.
Они поверили Риканде. Пусть нехотя, пусть с опаской, но они готовы были проводить ее туда, куда им было нужно — в сторону от лагеря… Подальше… Туда, где никто не услышит их предсмертных воплей.
Риканда едва сдерживала себя в предвкушении предстоящей бойни. Рано, слишком рано! Немертвые, конечно, сильны, но не настолько, чтобы биться с целым лагерем друидов. Им нужно выждать. Заманить их в ловушку. Глупые, жалкие, доверчивые мягкие оболочки! Она сама недавно была такой же. Она даже… хотела бы вновь стать такой. Что за глупость? Что за бред ей привиделся? Вновь испытывать чувства, эмоции. Быть зависимой от них, зависимой от других людей. Должно быть, ядовитые испарения гигантских грибов действуют столь странным образом, и, похоже, не только на нее — через свою связь с Освальдом она ощутила метания, колебания Дардасы. Риканда с трудом подавила нахлынувшее раздражение, а в это время хозяин сам разобрался со своей глупой прислужницей. В отношении мертвой эльфийки рыцарь смерти не испытывала более ничего, кроме презрения. Неужели она жалела ее совсем недавно? Это и впрямь случилось с ней? Глупость какая, мертвые не способны любить. То, что делает и чувствует Дара, и что Риканда приняла за «любовь» — не более чем программа, вшитая в ее сознание ритуалом некроманта. Это даже не животное, это машина, робот, созданный с единственной целью — исполнять приказы хозяина. И сейчас приказ был ясен и недвусмысленен, Риканда слышала его так же отчетливо, как в свое время слышала голос Короля-Лича. Даже ей самой он приносил странную легкость, избавлял от боли, мук сомнений. Убей! Убей их всех! Никого не оставляй в живых! «Просто следуй своей природе. Следуй тому, что ты есть и делай то, что тебе хочется больше всего».
Все с той же двусмысленной улыбкой Риканда последовала за эльфийками, не сомневаясь, что Освальд и даже Дара присоединятся к ней на предстоящем пиршестве. Ведь их суть требовала того же, они хотели того же самого, что и она. Нести смерть. Нести боль. Нести вечное страдание.
Мертвячка даже не успела понять, что происходит, она только успела увидеть тяжелый кулак, закованный в черный с синеватым отливом металл, который в тот же момент содрал с нее кожу, мышцы, сокрушил скуловую дугу. Даже моргнуть, чтобы защитить глаза, девчонка не успела, от удара развернувшись и полетев вниз, совсем, абсолютно так же, как не так давно — красивый светловолосый эльфик, которому падение с крылобега стоило сломанной шеи. Тело девчонки плюхнулось в мутную вонючую воду, скрылось от солнца, а затем стало медленно погружаться в темную, илистую могилу. Дардаса была оглушена, но, впрочем, ненадолго — тут же новый удар, мощнее и тяжелее предыдущего, обрушился на ее грудную клетку, раздробив ее и сломав несколько ребер. Ее обмакнуло в мягкую, холодную трясину еще глубже, и мертвячка уже была готова утонуть и уступить неизбежной темноте — но та же тяжелая рука, что когда-то гладила ее, а теперь познакомила ее с тем, что было гневом самого хозяина — та же рука схватила ее за длинные волосы цвета воронова крыла и вновь извлекла на свет. Эльфийка не сопротивлялась, будто рыба, которую поднимал на своей удочке рыбак, ее мышцы были странно расслаблены, глаза закрыты, как у порванной, отслужившей свое тряпичной куклы. Немного запоздало, но Дара слегка приоткрыла глаза. Неистово-синий встретился с ядовито-желтым, девчонка едва скользнула глазами по шее хозяина, и увидела, как капает темная жидкость в воду. Ее собственная кровь, загустевшая в жилах, тоже медленно ползла по щеке.
«Дайте, я вас залечу… Хозяин…» — мелькнула в голове безумная мысль и тут же потухла. Вместе с тем, как она родилась и умерла, вздрогнули тонкие белые руки, будто сквозь них прошел электрический ток. — «Мой хозяин… Это неправда! Я не предавала вас! Я только хочу вас спасти… Это очень важно! Пожалуйста, поверьте мне!» — бились в ее голове невесть откуда взявшиеся мысли. Ее душа будто раскололась на куски, была разорвана, растоптана и опустошена. И, пусть она не могла доказать ни одной своей мысли, она даже не верила… Она просто знала, что это так. Что иногда нужно сделать больно, чтобы извлечь из тела отравленную стрелу.
Хозяин не поверил ей. Хозяин бросил девчонку обратно к своим ногам, где и было ее место. Спустя секунду она уже шевелилась, изогнулась, скукожилась и села на пятки, опустив голову.
«Это неправда, хозяин… Я только хочу вам помочь…»
Мертвячке не хотелось этого видеть. Она хотела остаться здесь, где распадалась прахом на ветру мертвая лошадь. Но как же хозяин? Вдруг он пострадает? С тяжелым, свистящим вздохом, который был тем более зловещим, поскольку выходил оставшийся в спавшемся легком воздух — замызганная грязью и кровью, мечтающая лишь ослепнуть и оглохнуть, и погрузиться в безудержную тьму — Дардаса встала на ноги и побрела вперед, стараясь находиться как можно дальше от хозяина и его зловещей спутницы — но достаточно близко, чтобы достать до него.
В конце концов, все, что она хотела — это не видеть, не слышать и не знать того, что сейчас свершится.
Они шли молча. Никто не произносил ни слова. Только напряженная, прямая, как стрела, спина Ратиэль маячила впереди, но она не оборачивалась — знала, что мертвецы следуют за ней. Почему-то Освальду казалось, что все это нереально. Какой-то сон, который только кажется хорошим, но за пеленой ярких красок и живых сердец — один лишь кошмар. Это было похоже на фарс. Эльфийка так легко поверила им, повернулась к ним спиной, но почему тогда он чувствует, как быстро бьется ее сердце, как страх сковывает движения Лени, когда она пытается вытащить вновь завязнувший в грязи сапог?..
Слышны были только тяжелые шаги, рвущие в клочья густую, наполненную вязким запахом болота тишину. Когда рыцарь смерти остановился, они уже отошли довольно далеко от лагеря. Вряд ли здесь будут патрули, вряд ли кто-то сунется в дикие земли.
— Почему встали? — Ратиэль обернулась и смерила взглядом мертвеца. — До тропы еще недолго, пойдемте.
— Мне страшно, — тихонько проговорила Лени, нервно теребя прядь темно-синих волос. — Почему он не говорит ни слова? Почему?
Андерфелс смотрел на нее, не отрывая взгляда. Столько жизни в одном теле, столько молодости, энергии. Она могла бы вырасти и превратится в умелого воина. В прекрасную жену и мать. Она могла бы прожить очень долго, прожить счастливую жизнь без боли и бед. Она могла бы… а Освальд? Кто виновен в том, что его жизнь забрали, смяли жестокой рукой, извратили, кто виновен в его страданиях? Почему он должен жалеть их?
Они не пожалели бы его. Он ясно видел в глазах их страх, презрение, едва скрываемое отвращение. Но не жалость и не сострадание.
Не Каэтану.
«Пора», — коротко бросил он своим спутницам.

 

 

— Пора! — кричит чей-то высокий, звонкий голос, отражающийся от тесных деревянных стен таверны. — Выпьем за победу, друзья! Выпьем за нас!
Он смотрит вперед мутноватым от уже выпитого эля взглядом и замечает, наконец, возмутителя спокойствия. Это молодая женщина, высокая, не худая, а скорее крепкая. На плечи ее небрежно накинута чья-то рубашка, которая ей явно не по размеру. Рыжие волосы, заплетенные в толстую косу почти до пояса, растрепались и теперь выглядят так, будто их обладательница как минимум одну лигу катилась по земле вслед за лошадью, а не ехала в седле. Каблуки высоких, почти по колено, теплых сапог лихо отстукивают ритм по поверхности дубового стола, изрезанного ножами и изгаженного пролитой выпивкой.
Душно. Здесь так душно, здесь пахнет прокисшей капустой, тяжелым алкоголем, потом, железом и шкурами, копченой бараниной и прогорклым воском. Но парень, сидящий в углу за полупустым столом перед недопитой бутылью эля, тем не менее, улыбается во весь рот. Он не отрывает взгляда от танцующей на столе девушки, смотрит, как она вливает в себя целый рог вина, а затем швыряет его на пол и воздевает руки к потолку.
Здесь темно и почти ничего не видно, но шестым чувством он понимает, что его пытаются вытащить из-под стола, куда он столь неблагородно свалился во время пьянки. Его бесцеремонно тащат куда-то вдаль, в центр, заставляют взобраться на стол, и вот он уже, сам того не замечая, кружится в танце с той самой рыжеволосой оторвой, смеется, обнимает ее за талию, поднимает на руки под всеобщее улюлюканье и кружит по разгромленной вояками таверне.
Они сегодня имеют право. Они сегодня победили. Они выкупили победу ценой пролитой крови, вырвали ее с мясом у врага. И она это понимает. И он это понимает. Тогда почему так щемит сердце?..
Когда они, наконец, приходят в себя, уже глубокая ночь. Приоткрытая дверь амбара ужасного скрипит на ветру. Сквозь прорехи в крыше видны северные звезды и гигантская, близкая луна. Двое молодых людей, переводя дух, лежат на мягком сене, которое едва заметно колется и щекочет спину, и смотрят вверх. Как один, не отводя глаз. А потом он вздыхает.
— Хорошо бы, это длилось вечно.
Она улыбается, приподнимает голову и поворачивает к нему веснушчатое лицо. У нее шрам на подбородке. И не только на нем. Сегодня он увидел все ее шрамы, и их было много.
— Как тебя зовут-то, парень? — она усмехается, и ему хочется поцеловать ее снова. И снова.
— Освальд. Освальд Андерфелс. А тебя?
— Рене, — женщина потягивается и принимается вытряхивать из волос запутавшиеся в них соломинки. Он поддается этому внезапному порыву, приподнимается на локтях, сгребает ее в свою медвежью хватку и прижимает к груди. Рене ошарашено замирает. Она не двигается. И пусть… Так даже лучше.
— Я тебя люблю, Рене.
Она не двигается. Слишком долго, слишком напряженно молчит. Для нее все это — просто отпуск, перерыв после долгой битвы, время выпить, расслабиться, потанцевать, разгромить таверну. Подцепить кого-нибудь на ночь, а потом снова уйти на фронт. Но сейчас она чувствует что-то другое, что-то изменилось. Изменилось так, как никогда прежде.
— Я…
— Молчи, — парень со светлыми волосами, назвавшийся ей Освальдом, немного грустно улыбается и целует ее в лоб. Почему-то ей, воительнице, так хорошо лежать тут с ним, позволив ему сжимать себя в объятиях, чувствовать себя слабой женщиной. Пожалуй, ей этого не хватало. Она всегда только и делала, что защищала других.
А теперь, кажется, нашелся тот единственный, который мог защитить ее саму.
Светловолосый парень с неровно подстриженными волосами, торчащими во все стороны, с запутавшейся в них соломой, кажется ей тем, кто отныне никогда ее не покинет. И хотя завтра им придется расстаться, и уйти каждый своей дорогой — они все равно еще встретятся. Рене это знает.
— Давай еще немного тут побудем, — сонно произносит она, кладя голову на его грудь и слушая стук сердца. Сильный, размеренный, глубокий. Ей нравится слушать его. Рука, привыкшая к мечу, гладит ее по волосам. У нее и самой загрубевшие руки и загрубевшая душа. Но только не сейчас. Сейчас они оба — не воины, которые могут завтра не вернуться домой, а просто двое молодых людей, которые влюблены друг в друга.
Девушка засыпает, а Освальд продолжает слушать ночь, и растворяется в ней, позволяя унести на крыльях ветра далеко-далеко, где никогда не кончается счастье.

 

 

Риканда следовала за эльфийками по вязкой болотной жиже и не тонула в ней — тонкая корочка льда хрустела под ее ногами. Магический лед, порожденный противоестественной, извращенной магией… Когда-то она сама была магом, черпающим силы в чистой, не искаженной аркане. Стремилась к новым знаниям, к расширению границ изведанного. Жертвуя ради этого многим… Ее ребенок. Он так и не смог родиться тогда, не пережил тягот экспедиции, в которую она отправилась, совершенно не думая о последствиях. А вдруг это была бы девочка? Совсем как та, что сейчас семенила за своей среброволосой матерью и порой кидала опасливо-недоумевающие взгляды на Освальда. Живые мертвецы пугали ее. Пугали их обоих — Риканда ощущала их липкий, приторный страх, ощущала их брезгливость, недоумение, желание отодвинуться подальше. Такие, как она — всего лишь отбросы в мире живых и всегда будут таковыми, как бы она ни старалась, ни стремилась заслужить их признание… и прощение. Не по своей воле она стала тем, кем являлась, но никому не было до этого дела. Мертвые должны гнить в земле, а не разгуливать по белу свету. Сколько раз она это слышала! Сколько раз видела ненависть в устремленных на нее взглядах, взглядах людей, которым она не сделала ничего плохого. Возможно, она всего лишь хочет теперь оправдать их ожидания? Раз уж все равно таким, как она, нет ни прощения, ни спасения. Ни теперь, ни потом. Потом будет лишь мертвая, холодная пустота, которая хуже смерти — она слишком хорошо это знала. Чувствовала. И был лишь один путь из этой адской муки… «Пора!» — эхом откликнулся голос Освальда на ее невысказанные мысли.
Сжатая пружина внутри немертвой распрямилась, одним гигантским прыжком она очутилась возле старшей эльфийки, которая казалась ей наиболее опасной. Свистнули в воздухе две белые молнии — рунные клинки Риканды отрубили руки эльфийки по самые плечи. Руки, которые могли сотворить опасное, смертоносное заклинание. Руки, совсем недавно собирающие целебные травы. Руки, обнимающие любимого, оставшегося там, на Заставе, которому так и не суждено будет вновь увидеть свою единственную. Руки, еще недавно качающие колыбель дочери, ныне такой же обреченной жертвы, как и ее мать…
Кровь брызнула из перерубленных артерий, застывая на лету причудливой гроздью кроваво-красных кристаллов. Эльфийка закричала, и Риканда закричала вместе с ней, почти так же отчаянно, почти так же ощущая ее боль, как и свою собственную, и в то же время уже не способная остановиться… Отбросив оружие в сторону, немертвая вцепилась в шею эльфийки руками в латных перчатках и принялась душить жертву, не способную более оказать сопротивления. О, Риканда готова была сделать что угодно, лишь бы больше не слышать этот пронзительный, исполненный невыразимой муки и ужаса вопль… И он прервался, когда руки немертвой сжались в жестокую хватку, ломая шейные позвонки. Лунный свет померк в глазах эльфийки, а ее жизнь… ее жизнь истекала из тела, подобно белой полноводной реке, могучей и сладостной. Соблазн был неодолим, и Риканда припала к этому потоку, испытывая одновременно и жалость, и отвращение… Отвращение к самой себе.
Дара видела, как они остановились, и взмолилась Свету, чтобы это была просто минутная заминка. Эльфийка всем сердцем желала, чтобы нога Риканды снова поднялась, и они продолжили путь, но это желание оказалось напрасным. Больно ударил по глазам блеск рунных клинков, и Дардаса прикусила губу, чтобы не закричать самой. Во рту тут же растеклась густая, соленая кровь, девчонка крепко зажмурилась и отвернулась. Крики несчастных жертв разрывали ее барабанные перепонки, и внутри мертвячки вырвалась на свободу, копьем пронзила острая, жгучая ненависть к самой себе, которая до этого спала, таилась где-то на дне ее души. Как же они ужасно, пронзительно кричат… А она, Дара, даже не шевелится. Она не пытается их спасти, не пытается пойти против рыцарей смерти с их смертоносными клинками… против воли хозяина. Она просто стоит спиной ко всем и делает вид, что ничего не знает, не видит и не слышит. Почему так происходит? На разодранную щеку продолжала капать кровь, стекая вниз, по шее, груди, пока алые капли не погружались в мутную воду и не растворялись в ней.
Риканда убила Ратиэль быстро. Это заняло всего несколько секунд. Освальд увидел, как Лени, прижав руки ко рту, расширившимися от ужаса глазами смотрит, как мертвячка склонилась над изуродованным телом ее матери. Остолбенев, она наблюдала за Рикандой, но вскоре пришла в себя и припустила прямо сквозь заросли, не разбирая дороги.
Рыцарь смерти кинулся за ней — молчаливо, тихо, почти бесшумно. Он шел по запаху, словно зверь, в его ушах гремел бешеный, сумасшедший ритм ее сердца. Она не сможет уйти далеко. Только не теперь.
Когда он настиг эльфийку, та даже не попыталась сопротивляться. Она упала лицом в грязь, вскочила на четвереньки и рванулась вперед, но Освальд крепко держал ее и не отпускал. Лени даже не кричала, только громко хрипела, как будто ее горло сдавила невидимая рука. Перевернув ее на спину, рыцарь смерти склонился над ней, хищно, словно черная гарпия. Рука, закованная в саронит, прикоснулась к теплой щеке.
Тише, тише, не бойся. Я тебя не убью. Пока что.
— Пожалуйста, отпустите меня, — наконец выдавила эльфийка, не смея сводить взгляда с лица немертвого. — Пожалуйста…
Этого я не могу тебе обещать, ответили ей глаза Андерфелса.
Разжав руки на горле уже мертвой женщины, Риканда молча посмотрела на осевшее тело существа, еще несколько мгновений назад бывшим живым, и обвела взглядом поляну. Второй, маленькой эльфийки видно не было. Впрочем, не было и Освальда, Риканда сообразила, почему — следы в мутной болотной жиже, сломанные кусты осоки указывали путь маленькой беглянки и того, кто отправился за ней следом. На краю поляны стояла Дардаса, худенькая, жалкая, стояла, отвернувшись в сторону так, будто ей вдруг стало противно на все это смотреть. Риканда бросила на нее хмурый взгляд, но говорить не стала ничего — в глубине души она боялась, что эльфийка обернется, что посмотрит на нее так же, как смотрел тогда в лаборатории муж. Как на нелепое, противоестественное чудовище, которое если и исчезнет вдруг, то весь мир только вздохнет с облегчением. Она знала, что так и есть. Что они правы и всем будет лучше, если ее не станет. Всем, включая ее саму. Ее взгляд вновь упал на тело у ног, лежащее, подобно искалеченной кукле. Все, хватит. У нее нет больше сил бороться и нет желания жить. Она продолжит свой путь в Шаттрат, даже если Освальд и не последует за ней — но лишь по одной-единственной причине. Потому что на этом пути ее ждет, наконец, окончательная смерть, и путь этот короче любых других. Риканда как-то устало осела прямо в болотную жижу, не обращая внимания на липкую грязь, приставшую к ее доспехам и плащу, прикрыла глаза и вновь впала в полузабытье.

 

 

Оазис на горизонте казался островом в бескрайнем океане раскаленного песка и зноя. Они шли уже пятый день, усталые, изнывающие от жары и жажды путники. Рика видела возрастающую тревогу в глазах мужа, и знала, о чем он беспокоится более всего, однако вслух он ничего не говорил. Да и толку? Все было переговорено раньше, накануне. И были жаркие дебаты, даже ссоры. Призывы отложить экспедицию на год-другой — как со стороны мужа, так и со стороны ее подруг. Особенно настойчивой была Лейн: «Ну, куда тебе сейчас в экспедицию? Тебе совсем о другом нужно думать, о ребенке вашем будущем. А Лигур? Ты знаешь, как он переживает? Представляешь, что с ним будет, если с вами что-нибудь случится?» В ответ Рика лишь упрямо поджимала губы: «Да-а, хорошо тебе говорить про год-другой! Вы, эльфы, почти бессмертны, и вам некуда спешить… А я… я сильная, я справлюсь! А как же жены всяких там кочевников, воительницы? Я слышала про племена, в которых женщины вылезают из седла чуть ли не в момент родов, а спустя день — снова в строю! Да мы сто раз успеем обратно вернуться к тому моменту, как придет время!»
Тогда она не понимала, не чувствовала до конца. Она знала умом, но еще не ощущала телом — слишком небольшой был срок.
А почувствовала в полной мере — здесь, под зелеными сводами оазиса. Этот маленький зеленый остров был каким-то чудом, даром, посланным Творцами утомленным путникам, ибо не был он захвачен ни враждебными племенами, ни дикими хищниками. Он был пуст и безмятежен, как в первые дни Творения, лишь порхали над водой радужные бабочки с огромными, размером в ладонь, крыльями, да чирикали какие-то пичужки в высоких кронах буйной растительности, обрамляющей озеро. Она лежала на спине в этой прозрачной, чистой и тихой воде, почти у самого берега, лениво перебирая ногами, и вот тогда почувствовала впервые внутри себя — дыхание новой жизни. Всем телом, всем существом ощутила, как бьется маленькое сердечко ее ребенка.
Это было каким-то чудом. Таинством, доступным только женщине. Живой женщине из плоти и крови, способной привести в этот мир нового человека. Она всегда жила рассудком, ученая волшебница из Даларана. А тут вдруг ощутила то, что ведомо лишь существам, более близким к Природе и ее духам, глубинную связь всего сущего меж собой, ту тонкую ниточку жизни, что объединяет многие поколения людей до нее и будет присутствовать даже тогда, когда ее собственный краткий человеческий век подойдет к концу...
На какой-то миг Рике захотелось остаться тут. Чтобы они так и жили здесь, под зелеными сводами, в этой безмятежной тишине, оставив цивилизацию с ее тревогами и волнениями где-то далеко-далеко…
Эти несколько дней, прожитых в оазисе, были самыми счастливыми в ее жизни. Но потом… Потом их ждал дальнейший путь, они зашла слишком далеко и уже не могли повернуть назад… Стычка с диким тролльим племенем, серьезное ранение и… она потеряла ребенка. Больно это было, да, очень больно и очень грустно, но она держалась, не вешала нос — еще и мужа подбадривала, говорила ему — главное, я жива! Мы еще молодые, у нас будут еще дети, у нас будет много детей! Вот вернемся только назад… и никаких экспедиций в ближайшее время! Обещаю!
Начинался двадцатый год от Открытия Темного портала. Если бы она могла знать…

 

 

Дардаса не оборачивалась. Она услышала, как мнется мокрая трава, как вдогонку перепуганной жертве бросился мощный, сильный и опасный хищник. У юной ночной эльфийки не было ни единого шанса, а Дардаса, слава Свету, не слышала, как несчастная жертва умоляла хозяина сжалится над ней, точно так же, как целую жизнь назад так же умоляла его и сама жрица. Она только просила небо, чтобы этот бедный ребенок умер быстро, успев почувствовать только мимолетную боль.
Послышался плеск, и эльфийка обернулась через плечо — но нет, это не хозяин вернулся со своей кровавой охоты, это Риканда устало села на землю. Вновь пронзительно-синие глаза встретились с ядовито-желтыми, и на мгновение мертвячке показалось, что она уловила какое-то мимолетное движение, выражающее испуг… Но нет, ей только показалось. Но в глазах Дары не было ни капли отвращения или презрения. Она понимала их: и Риканду, и хозяина, но все же в ее глазах отражалась тихое смирение и скорбь, будто девчонка готова была вот-вот заплакать. У ног женщины лежал не только труп каль’дорейки, но так же осколки ее, Дардасы, крохотной, трепетной надежды. И страх перед будущим.
Тем временем Освальд смотрел на свою жертву, которая уже, охрипнув от плача и мольбы о помощи, только молча взирала на него в ответ. Он не двигался с места, прижав ее своим телом и вдавливая в грязь ее тонкие, худые плечи. Лени ждала чего угодно. Насилия, угроз, боли… но не этого бесконечного ожидания чего-то. Он не произнес ни слова, и ей стало казаться, что у него даже нет лица. Что под этой маской зияет одна лишь черная пустота.
Поднявшись, рыцарь смерти медленно вытащил клинок из-за спины. Лени видела, что он держит его левой рукой, а правая рука его двигается как-то дергано, рывками, словно он не полностью контролирует собственную конечность. Она не пыталась подняться, не пыталась снова убежать — знала, что так только сделает хуже. Она видела, как эти существа убили маму. С чего бы им жалеть ее? Они солгали. И от них с самого начала пахло смертью.
Страх. Страх подпитывал его, заставлял его распаляться все больше и больше. Страх был тем, чего жаждал Андерфелс, тем, что заставляло его забыть о бесконечной боли, которую причиняли острые иглы, впивающиеся в его мозг. Резко взмахнув клинком, он отсек ногу эльфийки по самое бедро. Ее крик взрезал тишину, как острие меча — ее собственную плоть, и мутная, черная грязь окрасилась в карминовый там, где она лежала. Она кричала, не замечая сорванного голоса, не замечая, как ломаются ее ногти, впиваясь в ладони. Она кричала так громко и отчаянно, что рыцарь мог бы слушать это вечно.
Но всему приходит конец. Когда Лени затихла, лишь крупно вздрагивая, свернувшись клубком на земле и захлебываясь грязной водой, он присел рядом с ней и почти ласково погладил по щеке. Потом ударил сильнее, приводя эльфийку в чувство. Его меч, зачарованный пламенем, прижег рану, не давая ей умереть от потери крови. Он намеревался получить все, что мог бы получить от Каэтаны, но не решился.
Тогда он был еще большим глупцом, чем сейчас.
Освальд аккуратно взял эльфийку за руку и поднес к лицу, прижал к своей маске, словно страстно желая прикоснуться к ней. Эльфийка быстро и часто дышала, ее глаза помутились от невероятной боли, но она была жива — и в сознании. Поэтому, когда рыцарь смерти начал один за другим ломать ее пальцы, она закричала снова.
Риканда вздрогнула, когда громкий, нечеловеческий крик вспорол мертвую тишину, повисшую над Топями. Она знала, что это означает — охотник настиг свою добычу и теперь забирает то, что ему причитается по праву. Немертвая испытывала странные чувства. У нее перед глазами все еще стояло лицо Дардасы — мертвенно бледное, скорбное лицо с грустными, полными боли и слез глазами. Уж лучше бы она презирала, лучше бы упрекала ее — тогда Риканда могла бы с полным правом возненавидеть девчонку и выместить на ней все то, что рвалось из груди подобно дикому, страшному зверю, так, как это сделал Освальд совсем недавно. Но в этих глазах было лишь бесконечное сожаление и горечь разбитых в осколки надежд, и это было невыносимо… Риканда подняла свою руку, с недоумением глядя на кровь, что стекала по ее перчатке — за то время, что она сидела возле тела ночной эльфийки, вокруг нее образовалась целая лужа этой терпкой, липкой, теплой жидкости, вытекающей из отрубленных конечностей несчастной женщины. Запах крови будоражил, сводил с ума, вновь погружая в багровое безумие. Голод! Не только свой собственный, так и не утоленный до конца голод почувствовала Риканда, но и то, что в этот миг испытывал Освальд.
Еще один крик пронесся над болотами. Немертвая улыбнулась жуткой улыбкой и встала на ноги. Оглядевшись вокруг, подобрала свои клинки. Освальд все делает правильно, а она… она была глупа, раз позволила своей жертве умереть столь быстро. Но это ничего. Будут… будут и другие. Хоть ее путь и ведет к смерти, но окончится он не сегодня. Не теперь. И на этом пути она еще не раз возьмет свое.
Дардаса повернулась к рыцарю смерти всем корпусом, и в это мгновение воздух разорвал жуткий, отчаянный крик, пронзивший ее в самое сердце, а потом еще один, даже более сильный, чем предыдущий. Она поморщилась, пошатнулась, стиснула зубы и схватилась за некогда пронзенное клинком сердце, будто получила новый удар. Рана на груди так и не зажила, и останется с ней на все посмертие, как напоминание о своем прошлом.
Девчонка подняла голову и одарила Риканду другим взглядом: прямым, неотрывным, выжидающим, осторожным. Мертвячка смотрела внимательно, ожидая, что будет делать женщина. Вряд ли что-то хорошее, но все же…
— Помоги мне, — вдруг тихо, едва слышно вырвалось из горла эльфийки. Ее белые губы едва шевелились. — Помоги мне это прекратить. Помоги моему хозяину, я не хочу больше, чтобы он терзал свою душу. Помоги этому ребенку, подари ей быструю смерть. Помоги… Все нам… — наконец, безумно, будто в бреду, выдохнула жрица. — Пожалуйста, Риканда, помоги... Я не смогу справиться в одиночку.
Послышался хруст ломаемых веток, так похожих на тонкие кости. Освальд возвращался. Он был весь покрыт грязью, перемешанной с алой кровью, по его шее и груди стекала мутная, пузырящаяся слизь. Его собственная кровь. Сияние его глаз померкло, и теперь казалось, что они совсем уже мертвы — пустые стеклянные шарики, вставленные в глазницы неестественно-белого лица. Его разум бился в агонии, но тело действовало как никогда четко и уверенно. Схватив эльфийку за щиколотку, он тащил ее по болоту, не обращая внимания на тихие всхлипы. Она была еще жива, но…
Когда Андерфелс вышел к Риканде и Даре и бросил изувеченное тело к их ногам, оно уже не было похоже на то полное жизни существо, которым была Лени совсем недавно. Все пальцы на руках были сломаны, одно плечо выбито, и рука болталась, словно плеть. Рот ее был залит кровью, и она не могла вымолвить ни слова, ведь языка у нее больше не было. Один глаз свисал на тонкой нитке, спускаясь на ее щеку, качаясь из стороны в сторону при каждом движении. Лени умирала. Медленно. Освальд не повредил ни один из жизненно важных органов.
«Держи. Подарок тебе», — прорычал рыцарь смерти, бросив какой-то красный и липкий кусок мяса в лицо Даре. Вырванный язык эльфийки ударился о щеку мертвячки, оставив на ней длинный темный кровавый след, и упал на землю.
Сев рядом с эльфийкой, Андерфелс взял ее лицо в ладони и почти с любовью посмотрел на него. Покрытое коркой крови, изуродованное, оно было так прекрасно в его глазах. Лени задыхалась, захлебывалась собственной кровью, а сверху на нее мерно капала полупрозрачная жидкость, сочащаяся из прорезей маски ее палача. Лени больше не умоляла отпустить ее, не кричала и не плакала. На ее лице отражалось лишь какое-то непонимание. Она словно вопрошала: за что? Почему я? Почему?
Освальд погладил ее слипшиеся от крови и грязи волосы насыщенно-синего оттенка. Ничего, родная, ничего, подумал он. Скоро все закончится. И для тебя, и для меня. Ничего, Каэтана. Моя милая. Моя хорошая. Скоро мы будем вместе. Осталось потерпеть лишь совсем…
«Немного», — прошептал голос рыцаря смерти в разуме Дардасы и Риканды. Поднявшись на ноги, он посмотрел на умирающую эльфийку сверху вниз и улыбнулся. Она не увидела его улыбки. Никто не увидел. Но Андерфелс был счастлив.
Когда тяжелый латный сапог с силой опустился на голову Лени, она уже почти ничего не чувствовала.
Риканда и сама не знала, как она поступит теперь. Ее собственная личность, ее реакции стали непредсказуемы для рыцаря смерти. Еще день назад она бы отмахнулась от Дары, как от назойливой мухи — кто она вообще такая, эта девчонка, чтобы указывать, что ей делать, как поступить? А сейчас… Исподволь, незаметно немертвая менялась, и какие-то осколки прежней личности, живущие лишь в обрывочных образах ее памяти, начали срастаться вновь, стремясь к восстановлению утраченной целостности.
Но слишком привычной стала для нее боль. Слишком упоительной — ненависть. Слишком притягательной — жестокость, позволяющая хоть на миг забыть о своей собственной покалеченной судьбе. И теперь она смотрела на Освальда и его жертву, и не испытывала ничего, кроме легкого сожаления о том, что «веселье» уже закончилось.
Дардаса растерянно и опустошенно, будто ее тело больше ей не принадлежало, вытерла со щеки теплую кровь. Череп ночной эльфийки хрустнул под ногами хозяина, как перезрелый помидор, но, по крайней мере, она обрела свой покой. Брызги крови вперемешку с ликвором и частями мозга смешались с водой, налипли на сапог хозяина. Она чувствовала его счастье, с помощью которого рыцарь смерти, как ей казалось, отвергал свою мертвячку. Она думала, что его безудержная, всепоглощающая, едва ли не сбивающая с ног эйфория лжива, как лживо умиротворение, которое дает маковый сок. Боль, заглушенная сразу, возвращается, став еще сильнее, будто многоголовая гидра. Однако ему нужна была эта жертва: жрица видела, в каком ужасном состоянии находится тело хозяина и, видимо, душа тоже уже начинала разваливаться на части. Им нужно скорее завершить свой путь, нельзя отступать, терять ни минуты. Только так для хозяина еще оставалась надежда.
Освальд сел рядом с телом убитой эльфийки. Тело ее матери, такое же мертвое и разделенное на части, валялось неподалеку. Ему внезапно захотелось остаться здесь, не двигаться более никуда — ни назад, ни вперед. Просто сидеть здесь неподвижно, пока мухи не облепят их мертвые тела, пока болотная вода не поглотит их, не превратит в часть самой себя. И его, Андерфелса, тоже. Он будет сидеть здесь, пока не умрет. Ему не придется ждать слишком долго.
Он больше не слышал зовущий его голос Короля. Стало вдруг тихо — ничто опустилось на него, как огромное невидимое одеяло, отрезая от мира, от стоящих вокруг него мертвых лиц. Сияние звезд резануло глаза и исчезло, оставляя лишь отблеск на багровой луне, но вскоре и он пропал. Все пропадало, рассыпалось на части, оседало на холодном клинке чьего-то беспощадного меча. Что-то отражалось в нем, но отражения были мимолетны и быстры, покрыты острыми иголками, ранящими мозг. Они цеплялись за открытые раны, причиняли боль, заставляли вскрикнуть…
Тишина. Запах свежей крови и смерти. Андерфелс поднял голову и посмотрел в небо, затянутое тяжелой болотной дымкой. Он почти не помнил о своей жизни, но вдруг в его голове словно всплыло давно забытое воспоминание, да так и осталось на поверхности.
«Самая темная ночь — перед рассветом». Так говорила Рене, как раз перед тем, как уйти в свой последний бой. Может быть, она была права. Но для него, Освальда Андерфелса, ночь никогда не заканчивалась.
«Мы должны идти»,— произнесла Риканда твердо. — «Я… должна».
Она не знала, не понимала, зачем и почему. Просто ощущала так, словно из груди ее вырастает невидимая цепь, и эта цепь почти насильно, почти против воли тянет ее туда, на юг. К обжигающе-яркому, невыносимому Свету. Свету, который принесет и ей, и Освальду, и Даре долгожданный покой.
Она, наконец, поняла — ошибкой было думать, что ее путь затеян ради какого-то глупого эксперимента. И тогда, с самого начала, и особенно теперь, она искала и жаждала лишь одного. И это было там, скрытое за вязким маревом болот, укрытое в зеленой чащобе Тероккарского леса.
Утешение. Избавление от страданий. Дом, где тебя всегда ждут. Имя которому — Смерть.
— Пойдем, мой хозяин, — тихо шепнула Дардаса. Она боялась к нему подходить, но все же сделала шаг вперед и подставила свои руки, чтобы он мог за них схватиться, зажмурилась, готовясь в любую секунду получить еще один удар. Она обязательно выдержит, особенно сейчас, когда до того, чтобы закончить круг, остался один только шаг. Что бы ни ждало их впереди, главное, что хуже уже не будет.
Но мертвячка должна была сделать еще кое-что: подготовить хозяина к встрече со своей судьбой. И теперь, пока рыцарь смерти застыл, погрузился в свою апатию, самое время было еще на шаг продвинуться в этом деле.
Эльфийка опустилась на колени и осторожно положила белые ладони на изувеченную правую руку хозяина, пропустила свои пальцы между его пальцев и крепко их сжала, обхватив его другой кистью вокруг запястья. Если бы рыцарь хотел, он бы сейчас играючи мог сломать девчонке не только пальцы, но и всю конечность даже полупарализованной рукой. Она чувствовала себя одинокой, забытой, брошенной в темноте, откуда же у Дары могла взяться сила для того, чтобы исцелить рыцаря смерти?
«Пожалуйста, прости меня, мой хозяин. И я тоже прощаю тебя», — подумала эльфийка, но мысль эта умерла так же быстро, как родилась. Она превратилась в чувство, а чувство — в бесконечный поток огня и Света. И, пусть он не был очень силен, но его питало что-то, существующее на границе инстинктов девчонки. Она хотела, чтобы хозяин обрел покой, по-настоящему, без нужды потом за это расплачиваться. Пальцы обожгло уже знакомое пламя, но жрица могла его терпеть легче, чем когда-либо. По ее рукам струилась уже не ослепительная вспышка, но живой, трепетный Свет.
Он засмеялся. Сначала тихонько, а потом громче, и громче, пока его смех не превратился в лай.
«Бедная Дара… ты думаешь, что ОН простит тебя? Ты думаешь, что ОН простит нас всех? — рыцарь смерти покачал головой, впиваясь в руку мертвячки почти до боли. — Разве вы не видите… Для нас прощения больше нет. Это никогда не закончится. Мы все… заслуживаем… этого».
Он дернулся, когда Свет коснулся его, и сжал зубы, пытаясь не закричать. Но какая разница тому, кто вечно испытывает адские муки, если причинить ему еще немного боли? Но Риканда хотела закончить свой эксперимент. Что ж, пускай. Даже она теперь понимает, что Свет отвергнет их. Для них не будет дороги в облака. Для них не будет освобождения. Даже когда их тела развалятся на части и превратятся в гной, их души будут страдать вечно, неприкаянные, ненужные, отвергнутые миром. Таков был дар Короля Мертвых. Жрите, мертвецы, свою свободу, давитесь ею, отныне у вас нет больше выбора.
То, что почувствовал Андерфелс, было ему незнакомо. Это была… почти что ненависть к тем, кто сотворил с ним все это. И к тому, чем он стал.
Поднявшись, он положил руку на плечо Дардасы и кивнул ей. Пора было идти дальше. Довольно иллюзий. Не Король виновен в том, что они не заслужили свое прощение. Король давно уже гниет в земле, а они — они все еще таскаются по миру, исполняя долг, данный когда-то тому, для кого это не имело никакого значения. Вся их миссия, вся их великая судьба, была только ложью. Они это знали. В глубине души, каждый из них знал, но удовольствие, эта жестокая эйфория от каждого нового убийства были слишком сладки. Они заставляли проглатывать ложь. Вина в том, что сделали рыцари смерти, лежала только на них самих.
И вновь все та же черная лошадь Риканды уносила все тех же мертвых всадников на юг. Позади осталась жуткая поляна с разбросанными по ним останками тел. Их, эти останки, тут же облепили тучи насекомых. Довольно скоро болотные хищники доберутся до них, обглодают тонкие эльфийские косточки, если только трясина не поглотит их быстрее. И все будет, как раньше. Словно и не было кровавой бойни. Жизнь… смерть… Всегда шли рука об руку, но все же были границы, которые не следовало переходить. Мера, которую не стоило нарушать, если не желаешь хлебать расплату полной ложкой… Да, конечно, Риканда это знала. Она не верила в прощение. В то, что хоть одно существо в мире, даже самое светлое и чистое, сможет простить ей то, что она никогда не простит себе сама. Вечная мука? Пускай! Но тогда она будет хотя бы один на один с кошмарами собственного персонального ада. Не сможет больше никому навредить. Не сможет оборвать или искалечить чью-то еще жизнь. И в этой мысли немертвая находила странное утешение.
Дардаса чувствовала их обреченность, которая постепенно оттесняла в сторону ее собственную, слабую надежду. Но Свет не может быть настолько жесток. То, чему ее когда-то учили в храме, этому явно противоречило. Возможно, они и правда не получат прощения, но девчонка надеялась, что в их руках тогда окажется спокойствие. Это был бы самый лучший вариант: просто раствориться в бесконечном круге жизни и смерти, отдать свое тело земле, а душу Свету, чтобы из них вылепить новую тело и душу, и цикл начался сначала. Хуже уже не станет, все скоро закончится, осталось только сделать последний шаг. И задача мертвячки состояла лишь в том, чтобы облегчить путь своего хозяина. Она чувствовала себя виноватой из-за того, что ей пришлось причинить ему боль, но так же Дара верила, что это необходимо. На плече, до которого дотронулся рыцарь смерти, до сих пор осталось чувство его прикосновения — и это вселяло слабый отблеск надежды.

 

 

Ей было страшно.
Ноги болели просто ужасно, все тело ломило, и это не удивительно: сразу же после затяжного боя не на жизнь, а на смерть они едва ли не бегом сорвались навстречу новой опасности. Но далеко продвинуться не смогли — уставшее, до смерти измотанное войско отказалось идти вперед, и, в конце концов, милостиво получило свой привал. С первыми лучами солнца они отправятся в Стратхольм, но эльфийка никак не могла расслабиться и уснуть. Пережитое давило на нее, как медная гора, тени павших, то и дело восставали перед глазами, тревожили и отнимали последние силы.
— А-а-а, вот ты где?
Девчонка повернула голову и уткнулась носом прямо в мягкий, серебристый подол. Похоже, она погрузилась в свои мысли настолько, что даже не заметила, как к ней приближается наставник. От него пахло дорожной пылью и ветром, но сквозь эти чужие запахи кель’дорейка уловила знакомый запах ароматических масел, которые щедро лились в храме Луносвета. Этот знакомый запах сразу успокоил Дардасу, очистил ее голову от всех плохих мыслей и закачал на своих волнах, ласково, как мать успокаивала своего ребенка. А близость Ревиора Пылающего Сокола — именно его — еще сильнее трогала струны души юной жрицы.
— Посидишь со мной? — тихо попросила она. — Я говорила тебе, что мне очень сильно нравится, как ты пахнешь?
— Такой странный комплимент мне еще не делали, — усмехнулся эльф кончиками светлых губ, садясь на траву рядом с Дарой. — Но, все равно спасибо, — он отбросил со лба длинные волосы практически белого, с едва заметной искоркой солнца, цвета.
Глаза цвета молодой травы, пусть и хранили на себе печать беспокойства, но все так же знакомо прищуривались, а вокруг них паутинкой разбегались озорные морщинки. Стоило к нему приблизиться, как казалось, что на тебя падает теплый, ясный и смешливый солнечный лучик, согревающий не только тело, но и душу, и заставляет самые зачерствелые сердца оттаять, а губы расплыться в счастливой улыбке. Эльфийка была очень к нему привязана, и с ним она решила поделиться своим секретом…
— Мне страшно, Ревиор, — только она это сказала, как в душе всколыхнулся уснувший прежде страх. Будто обвившись вокруг ее тела холодными и скользкими змеиными кольцами, он, казалось, душил жрицу, не давая ей дышать. — То, что мы видели в Андорале… это слишком для меня тяжело. Я сойду с ума, Ревиор, я хочу домой, в Луносвет… Я не знала, что все на самом деле так сложно… — по губе кель’дорейки потекла горячая, соленая слеза, которую она тут же поспешно вытерла рукавом, пока никто не увидел.
Жрец слушал ее, тактично промолчав о том, что она сама напросилась в создававшийся лордеронский эльфийский корпус — притом, против его, Ревиора, воли. По его лицу заскользили тени того, что чувствовала Дардаса, как и каждый в этом войске: тревога и желание как можно быстрее вернуться домой. Однако это было невозможно.

— Посмотри наверх, — предложил он жрице и лег рядом, подложив руки по голову. Небо было ясным и чистым, глубокого черного цвета, усыпанное мириадами глядящих на них звезд. Белая Леди переживала свое новолуние, поэтому на фоне сверкающих россыпью бриллиантов точек выделялся только тоненький убывающий серп Синего Дитя. Это зрелище по-настоящему завораживало. — Красиво, правда? Кто-то когда-то говорил мне, что звезды — это души павших в бою воинов, которые отправились на небо…
— И Шитола тоже там? — шмыгнула носом жрица. Ее руки похолодели, когда она об этом подумала, по спине пробежал холодный пот. Древние легенды в ее разуме смешивались с событиями сегодняшнего дня, и это одновременно пугало и будоражило.
— Да. И Шитола тоже, — ответил эльф, покачивая ногой. — Как ты думаешь, где она? А, Дардаса?
Дара подняла к небу руку, глядя, как звездный свет проникает сквозь пальцы. Она долго думала, выбирая самую большую и красивую звезду, и, наконец, указала на далекую светящуюся точку на востоке.
— Я думаю, вон там, справа и пониже этой звездной дороги… Видишь, там одинокая яркая звездочка?
— Где? А, вижу. Почему бы и нет? Кстати, «эта звездная дорога» называется Река, а самое большое созвездие прямо в середине неба — Корабль. Тот самый корабль, на котором мы когда-то пересекли Великое Море. Знаешь эту историю, Дардаса?
Ответа не последовало.
— Дардаса?
Однако девчонка уже не слышала. Она расслабленно лежала на спине, вытянув руки вдоль тела и сладко посапывая, впервые за многие ночи. Ее длинные волосы цвета воронова крыла разметались по лицу, но все равно было видно: на них гуляет призрак счастливой улыбки.

 

 

Эльфийки не обманули — тропа действительно была. Мертвецы нашли ее без труда. Ратиэли не хватило лишь пары сотен метров, чтобы завершить свой путь. Кто знает, может быть, они могли бы просто поблагодарить ее, распрощаться и пойти каждый своей дорогой. Но этого не случилось. Вместо этого тела двух эльфиек остались гнить в земле Зангарских болот. И Освальду не было их жаль.
С каждым шагом он все сильнее ощущал собственную обреченность. Это чувство всегда было в нем, но казалось, что час смерти — он еще далеко, он завтра, он через час, но не прямо сейчас. А теперь смерть ждала его, неотвратимая и необходимая, и рыцарь смерти чувствовал отчаяние. Время его пришло, и его не обратить вспять. Чей-то голос вдалеке звал его. Он сливался с пением птиц, со стрекотом насекомых по берегам, заросшим диковинными светящимися грибами и тонким камышом. Но рыцарь знал, что этот голос исходит от того, что ждет их в Шаттрате.
Тогда почему он так похож на голос того, кого он знал давным-давно?..

 

 

— Оззи-и-и-и! Ты там заснул, что ли?
Парень морщится. И зачем так орать? Он же все прекрасно слышит, чай, уши ему еще никто мечом не отхватил. А ведь мог бы. Как ни старайся, а этот чертов кусок металла никак не хочет поддаваться. В руках у долговязого, нескладного паренька лет четырнадцати огромный двуручный меч кажется совершенно неестественным и лишним. И все-таки держащий его юнец упрямо, сжав губы в тонкую линию, взмахивает им раз за разом. Мышцы на его обнаженных по плечи руках вздуваются буграми, но он все еще слишком слаб, чтобы сравниться в искусстве владения мечом со своим названным братом.
А тот, к слову, тот еще засранец. Стоит вон, у завалинки, волосы на голове пятерней ерошит. Меч одной рукой держит и острие к земле опустил, будто красуется. Да так оно есть, красуется, как пить дать. Поодаль уже поклонницы собрались, посмотреть на дуэль. Кое-кто из них нравится Оззи, и он краснеет, отворачиваясь.
«Ну, Фридхельм, убью», — думает он, но в глубине души не испытывает злобы. Скорее, он смущен. И очень, очень боится не справиться. Проиграть, опозориться, показать слабость.
— Хватит орать, бери меч и иди сюда, — наконец, громко произносит он, выпрямляясь и вытирая со лба тыльной стороной ладони выступившие капельки пота. Хоть здесь даже летом не жарко, привыкшие к суровым морозам северяне даже такое выносят с трудом. А тут еще эта дурацкая тренировка, чтоб ее ко всем демонам.
Фридхельм, красивый юноша, который уже сейчас, в пятнадцатилетнем возрасте, собирает взгляды по всей округе, рисуясь, выходит в центр импровизированной арены и салютует мечом, поклонившись своему противнику.
— Почту за честь надрать тебе задницу, о благородный рыцарь Андерфелс, — произносит он почти с чувством, и тут же кто-то бросает в него ветку. Парень уклоняется от нее, ловко отклонившись назад, и получает новую порцию свиста и оваций.
— Смотри, сам в лужу не сядь, — белозубо ухмыляется его белокурый друг и бросается в атаку. Их бой длится не слишком долго — Фридхельм быстро разоружает Оззи, двуручный меч падает в песок, и разочарованная толпа, впрочем, до этого момента еще более скучающая, расходится.
Парни садятся у завалинки теперь уже вместе, и Фридхельм извлекает из кармана какой-то маленький предмет, воровато оглядывается и протягивает его своему другу.
— Хочешь? — его голос звучит примирительно. Он будто просит прощения за то, что только что побил Оззи.
— Это что? Табак? — светловолосый паренек приходит в ужас, но потом все же решается, берет кусочек и кладет в рот. Мерзко. Противно. Ужасный вкус, будто подошву от старого сапога жуешь. Но сам факт того, что он делает что-то запрещенное, чего не одобрят родители, заставляет Оззи продолжать. Наконец, он величаво кивает.
— Ничего так, сойдет.
Фридхельм разражается хохотом, и через несколько секунд к нему присоединяется и Оззи. Выплюнув мерзкий табак, он кривит лицо в выражении крайнего отвращения, и это заставляет его друга захохотать громче прежнего. Его лицо даже покраснело, смех превратился в истеричное бульканье, а руки заколотили по коленям.
Нет, все же Фридхельм — хороший брат. Он всегда приглядывает за Оззи. Когда они были помладше, он защищал блондина от нападок других детей, которым всегда казалось, что маленький мальчик, живущий на окраине деревни, какой-то странный. А теперь вот он учит Оззи обращаться с оружием. Учит терпеливо, порой ставя синяки и ссадины, но результат уже дает о себе знать. Может, через год-другой, они оба смогут вступить в армию, и тогда… Тогда…
— Я собираюсь через месяц записаться в ополчение, — прямо и решительно заявляет парень с ежиком выцветших русых волос, глядя куда-то вдаль, на бескрайние горы.
— Я тоже, — тут же отвечает ему соломенноволосый, даже не раздумывая. В конце концов, они же братья. Они всегда должны прикрывать друг друга. Их героические подвиги еще воспоют в своих балладах менестрели, стоит лишь немного потрудиться. Фридхельм хлопает своего младшего друга по плечу, поднимается и без единого слова направляется домой, а Оззи так и остается сидеть у места их недавней битвы.
Солнце уже клонится к закату, окрашивая верхушки елей и сосен в огненный цвет. На горизонте расплывается кровавая полоса, напоминающая свежую рану. Оззи наконец встает, выныривает из омута своих мыслей, смахивает севшего на кисть комара, и идет домой. Сегодня — именно сегодня, для него и Фридхельма начинается настоящая, взрослая жизнь. Отец обязательно отпустить его в армию, он всегда говорит, что война — дело настоящих мужчин.
Когда Оззи толкает тяжелую дверь своего дома, уже не горят фонари.

 

 

«Убирайся из моей головы, — подумал Андефелс, сжав зубы. — Убирайся. Мне не нужно твое прощение. Мне не нужна твоя милость. Мне нужно только одно: чтобы ты убил меня».
Лошадь споткнулась, чуть не упав. Потрясла головой, пытаясь прогнать туман из глаз — она тоже чувствовала себя плохо, как и ее всадники. Впереди показались неизящные постройки из плавника и бревен — прямо посреди топей. Поселение Сломленных, о которых говорила Ратиэль. Рыцари могли обогнуть его по тропе, а могли направиться прямо вперед и пролить кровь. Но Освальд не был уверен в том, что сможет сосредоточиться. Его голова гудела, словно улей, наполненный рассерженными пчелами. Все тело словно горело в огне. Наверное, так себя чувствуют живые, с которых заживо сдирают кожу.
«Что… будем делать, Риканда?» — спросил он, с трудом дотянувшись до мертвой своими мыслями.
«Что будем делать, Риканда?» Когда-то она уже слышала этот вопрос…Не так давно, погребенная под толщей льда и снега, замурованная в собственной пещере-лаборатории. И ответ ее был таким же, как и тогда:
«Что делать? Убивать!»
Стряхивая с себя сонное оцепенение, немертвая пришпорила коня, и черный скакун, почуяв настрой своей хозяйки, перешел в галоп.
«Это, должно быть, те Сломленные, о которых говорила нам эльфийка. Она обманула нас, сказав, что дорога лежит в стороне от их поселения!» — казалось, Риканда намеренно не замечает уходящую чуть в сторону тропинку, как бы оправдывая себя и распаляя еще больше. — «А значит, в полной мере заслужила то, что с ней произошло. И эти существа, ставшие на пути между нами и нашей целью — они враги, а значит, не заслуживают пощады!»
Конечно, это было безумием — ведь деревня падших существ, бывших некогда дренеями, была не так уж и мала, и рыцари смерти вполне могли встретить здесь свою погибель. Но… может в глубине души Риканда как раз этого хотела? Может, она боялась встречи с тем существом, что ждало их там, впереди, и предпочитала быструю и чистую смерть от руки этих сломленных? Кто знает…
Но, даже если и так, она не собиралась отдавать свою жизнь совсем уж задешево, намереваясь прихватить с собой на тот свет как можно больше противников.
Дардаса крепко держалась за плечи своего хозяина, закрыв глаза. Она вновь почувствовала, как конь смерти ускорил свой бег, ощутила напряжение немертвой. Был ли это знакомый короткий, свистящий и голодный вдох, уколовший несущийся в лицо ветер, или нечто большее, все еще дрожащая между ними тонкая нить? Девчонке показалось на мгновение, что ее окунули в холодную воду, в груди ледяной иглой кольнул страх. Чтобы удержаться, а еще больше — чтобы успокоиться, она обхватила рыцаря смерти вокруг талии, нащупала его дважды обожженную Светом руку. Они скакали прямо навстречу своей смерти. Хватит ли у них сил выдержать еще одну битву?
— Постой, Риканда, — тихо, будто в полусне, сказала мертвячка, зная, что благодаря ментальной связи женщина ее обязательно услышит. — Пожалуйста, остановись, — она протянула вперед левую руку и положила ее Риканде на спину. — Это не наш путь, Риканда. Пожалуйста, возьми правее, не дай своему страху завладеть тобой! Осталось совсем немного, пожалуйста, Риканда! — однако почему-то, каким-то неуловимым, шестым чувством, эльфийка знала: ее слова останутся без внимания. Как всегда.
И она была права. Рыцари смерти больше не обращали на нее внимания. Она чувствовала, что Освальд окончательно закрылся от нее. Их связь истончилась, почти разорвавшись, почти дав Дардасе свободу… И кому было дело до того, нужна ли она ей вообще? Но Андерфелс знал, что другого выхода нет. Он должен был сделать это. Иначе она последует вслед за ним. А это допускать было нельзя.
Он почти с тоской вспомнил о том, как начинал этот путь, как предназначение привело его в мертвый, пустой город, где он нашел одинокую маленьку эльфийку, еще живую, и отнял у нее все. Жизнь, душу, свободу, будущее. Все было отнято его собственной рукой так же, как когда-то у него отняли жизнь слуги Короля Мертвых. И теперь для Дары рыцарь смерти мог сделать только одно: отпустить ее, прогнать, если потребуется. Но он никогда не сможет простить самому себе, если она разделит с ним его судьбу.
Бросившись вперед, рыцарь не оглядывался. Он знал, что она будет рядом. Что всегда прикроет, не даст шальной стреле или клинку причинить ему вред. Просто она была такой создана. Всего лишь инструмент, привязанный к своему создателю узами крови, которые крепче, чем все чувства живых.
Кровь пахла сильнее, чем обычно. Он почти ничего не видел, только взмахивал клинком, мерно и неотвратимо, ориентируясь скорее на инстинкты, чем на зрение. Взмах — удар. Взмах — удар. Доведенные до автоматизма движения. Смерть, превращенная в ремесло. Убийство, превращенное в рутину. Кровь смешивалась с болотной водой, окрашивая ее в розовый цвет, но Андерфелс не видел этого. Его глаза то вспыхивали, то потухали, как сломанный фонарь. И когда перед ним уже не осталось того, что можно было рубить, резать, колоть, разрывать на части, он вздернул голову, вонзившись взглядом в небо, и упал на колени.
«Я не могу. Больше не могу…» — его рука поднялась к груди и вцепилась в нагрудный доспех, там, где пульсировал энергией кристалл. Переполненный душами, он, казалось, готов был расколоться на части, и осколки вонзились бы в плоть рыцаря смерти, превращая ее в кашу. Больно. Так больно ему еще никогда не было. Никогда, сколько он себя помнил. Только… тогда, когда он умирал в первый раз.
Дардаса все это время послушно оставалась рядом с хозяином, пусть и на некотором расстоянии, чтобы не попасть под его горячую руку, в которой был зажат пылающий кровавыми рунами тяжелый клинок. Судьба и случай показывали сегодня свои неверные улыбки, щадили всех троих мертвецов. Где же они были раньше, когда были так нужны?
Все закончилось быстро, слишком быстро. Только всплеск упавшего в мутную воду меча нарушил пропитанную кровью тишину, да хлюпанье разбегающихся жертв. Хозяин упал на колени, и внутри девчонки оборвалась невидимая струна. Вместо разламывающей на части агонии, вместо сжигающей сердце боли она чувствовала лишь их бледное подобие, будто глядела на все происходящее сквозь грязное, мутное стекло. Неужели ее связь с хозяином… обрывается?
— Нет! — вскрикнула мертвячка, пробираясь к рыцарю смерти сквозь заросли осоки и илистую трясину. — Нет, хозяин! — она опустилась перед ним на колени. Из-за покрывающей лицо маски она не могла видеть его лицо, только зажмуренный в неистовой муке льдисто-синий глаз. Вся фигура мужчины выражала то страшное, разрывающее на части страдание, которуое немертвые уже неспособны ощущать. Она исходила даже не столько от тела, сколько от живой, пульсирующий вместе с биением сердца души, которая никогда не хочет умирать. Тело может хотеть, а душа — никогда.
Эльфийка не знала, как помочь хозяину и что с ним происходит — связь уже была слишком слаба. Неизвестно зачем, но Дара бросилась вперед и обхватила рыцаря смерти вокруг груди, стиснула его, будто удерживала составляющие его части вместе. Она зажмурилась, крепко сжала зубы и положила подбородок на закованное в саронит плечо, как будто это могло помочь. Глупая девчонка…
— Нет, хозяин… Не уходи, не уходи! — выдыхала жрица холодными губами, будто вот-вот разрыдается. После того, как она всего несколько часов назад вливала Свет в искалеченную руку мертвеца, у нее оставалось чудовищно мало сил. Все, что она могла сейчас отдать, Дардаса собрала в своих руках и направила в хозяина, туда, где когда-то билось его сердце. Золотистый огонь опалил ей руки, будто мертвячка держала раскаленный добела шар, покрывал ладони уродливыми, но тут же заживающими волдырями. «Помоги, помоги… Свет, умоляю тебя, помоги моему хозяину! Спаси его!»
Риканда не слышала. Не слышала тихого, жалобного голоса Дары. Не слышала сумбурных, полных сомнения и боли мыслей Освальда. Она все еще пыталась цепляться за остатки того, что считала своей природой. Своей новой сутью. Левой рукой она удерживала поводья, а правой, как и Освальд, почти на автомате рубила вокруг себя, ощущая под поющим песню смерти рунным клинком мягкую, податливую, живую плоть. Все было, как раньше, как уже бывало десятки и сотни раз — крики паники и ужаса, полные ненависти и боли обращенные на нее взгляды, и брызги горячей, липкой крови на лице, но… Что-то ушло. Убийство больше не дарило радости. Не приносило облегчения.
Напротив, чем дальше продвигалась она, усеивая свой путь мертвыми телами, тем сильнее в ее груди разгоралась острая, слепящая, обжигающая не столько тело, сколько душу — боль.
А смерть — она так и не пришла к ней. Она не знала почему, но сломленные почти не оказали им сопротивления. Несколько копий, брошенных в них, пролетели далеко и даже не зацепили ни ее, ни ее спутников. Кто-то из шаманов пытался колдовать и пал обезглавленный, раньше, чем с его рук успела сорваться искристая молния. Возможно… эти падшие, несчастные существа, которых давным-давно оставил Свет, тоже мечтали о смерти? И потому не так уж и боролись за свою жизнь?
Кому-то из них повезло убежать — Риканда не стала их преследовать. Как нож сквозь масло трое мертвецов прошли сквозь деревню, оставили ее позади и теперь… теперь им некого больше было убивать. И некому больше было убить их.
Она спрыгнула с лошади в топкую, вязкую жижу болота. Стянула перчатки, зачерпнув мутную воду полной горстью, поднесла к лицу, надеясь, что холодный душ остудит разгоряченный разум… Но и это не помогало. Ничто уже не могло помочь.

 

 

Все было почти таким же, как сейчас. Мертвые тела на сырой, горячей от крови земле. Ржание лошадей, звон стали, чьи-то предсмертные крики, чьи-то слабые стоны... Вот только тогда никто не бежал с поля боя — ни силы Света, ни силы Тьмы, что сошлись в последней, решающей схватке у Часовни Последней Надежды. Казалось, герои Серебряного Рассвета обречены — ведь их была совсем небольшая горстка, их, осмелившихся противостоять неисчислимым полчищам оживших мертвецов, во главе которых скакали на черных лошадях рыцари смерти. Они были лучшими. Они были элитой. Голос, голос Короля Мертвых эхом отдавался у нее в голове, но даже и без него она с радостью исполнила бы приказ — ведь она уже знала, что нет большего наслаждения, чем то, которое приносит ей гибель живого существа.
В пылу битвы она так и не поняла толком, что же произошло. Просто все вокруг вдруг остановилось. Замерло самое время, и мгновения тяжелыми, кроваво-красными каплями падали и падали одно за другим в этой внезапно опустившейся на землю тишине.
Эта оглушающая тишина. Внезапно она осознала. Голос Короля… его не было больше в ее мыслях. Он исчез.
Ноги немертвой подкосились, руки, сжимавшие смертоносное руническое оружие, разжались, и полыхающие синим клинки упали на землю. Противник, с которым она только что сражалась, какой-то совсем еще юный рыцарь, легко мог бы убить ее, если бы захотел. Уж она-то точно его бы не пощадила. Но он… не стал.
Она не понимала, почему. Не знала, откуда взялась эта внезапная слабость. Как так вышло, что исчез внутренний стержень, та злая сила, что плетью боли и голода гнала ее вперед, к своей ужасной цели. Мир, неуютный, колючий, в чем-то даже омерзительный, но ставший привычным мир немертвой — рушился на ее глазах.
О чем-то гортанно перекрикивались командиры Серебряных, Кольтира и Тассариан почти одновременно склонили колени перед Фордрингом, признавая свое поражение, но это все было не важно. Важно было другое. Исчезла Воля, замолчал Голос, что вели ее вперед.
И не было ничего, что бы пришло им взамен. Разве что…
Свет. Болезненно-обжигающий — ведь самой ее природе он был теперь враждебен. И вместе с тем, он дарил ей странную, слабую, еле уловимую надежду. Надежду на то, что она, наконец, обрела свободу. Что она больше не раб, и может сама определять свой путь в этом мире. И никто, никогда не посмеет ей помешать. Потому что Свет действительно оказался сильнее Тьмы.

 

 

У Андерфелса не было сил оттолкнуть Дару от себя, он просто терпел, пока она бессмысленно, но упорно вливала в него Свет. Когда же она закончила, он поднялся, подобрал меч и вспрыгнул обратно на лошадь. В конце концов, что ему еще оставалось делать? Он хотел задать вопрос тому, кто говорил с ним все эти долгие часы, вопрос, ответ на который он должен был узнать до того, как умрет. А Дара… пускай она попробует его спасти. У нее ничего не выйдет, но по крайней мере, хуже она уже не сделает.
«Едем дальше, — спокойно сказал рыцарь смерти, будто бы ничего не произошло. — Едем».
По тому, как встал ее хозяин, как он тяжело взобрался на ослабевшего скакуна, Дара поняла: она не смогла. Ее собственный, личный Свет был способен излечить только тело рыцаря смерти, против же душевных ран он был бессилен. Мертвячка почувствовала, как на нее навалилась свинцовая усталость — ей снова хотелось лечь на землю и ни о чем не думать, даже если ее тут же проглотит холодная, мокрая трясина. Однако эльфийка заставила себя встать, дойти до коня смерти и, пусть не с первого раза, но забраться на его костлявую спину. Лошадь выглядела еще более замученной, чем раньше, настолько, что даже ее становилось жалко. Однако у девчонки больше не было сил помогать еще кому-либо. У нее не осталось сил помогать даже себе.
Впереди раскинулось озеро, а за ним уже виднелись кроны Тероккарского леса. Где-то тут неподалеку, судя по карте, должны были быть северные ворота, ведущие в Шаттрат.
Они почти добрались до своей цели, но Риканда не чувствовала ничего, кроме звенящей пустоты в голове и дикой, еле переносимой боли в сердце.
Лес Тероккар встретил их звенящим шумом ветра в кронах высоких деревьев, напоминающих секвойи. Мягкий ковер трав и листвы приглушал цокот копыт уставшего скакуна смерти, который едва ковылял, не поднимая головы и спотыкаясь о торчащие тут и там из земли корни. Проселочная дорога взрезала лес, словно стрела, но по ней вряд ли ходили караваны и обозы, уж слишком дикой она выглядела. Небо было чистым, кристально чистым, земля — сухой и мягкой, и все здесь было так непохоже на удушающий туман Зангарских болот, что казалось, они в каком-то другом мире. Солнце клонилось к закату, становилось прохладнее. Там, в Азероте, уже наступила зима, а тут, казалось, была только ранняя осень. Или поздняя весна?
Где-то в стороне послышался всплеск — рыба плеснула хвостом в неглубоком озере у самой кромки горной цепи. Все звуки здесь были умиротворяющими. Далекий перезвон доносился до ушей троих мертвецов, похожий на птичью трель. Вдалеке, над кронами деревьев, над скалами, надо всем лесом возвышался столп Света, словно царь и повелитель всему, что было в этом мире. Или… далекий маяк, зовущий корабли в морозную и бурную ночь..?
Мысленную связь становилось поддерживать все труднее и труднее. Что-то мешало, что-то вливалось в разум, заполняя его до краев, заставляя видеть то, чего нет, что было, но исчезло. Заставляя память разрывать переполненную душу, причиняя невыносимую муку. Освальд чувствовал, он почти физически ощущал, как внутри него что-то переворачивается, что-то ворочается, словно просыпающийся зверь. Что-то впивается в него сотнями острых игл. Он не хотел, нет! Он не хотел, но в его горле будто встал ком, не давая двинуться. Ему казалось, что если он сделает еще хоть шаг вперед, то сойдет с ума.
Но шаг за шагом шли трое немертвых, и шаг за шагом все более понимали, что то, что ждет их там, где сияет Свет — не смерть и не безумие. Это то, чего они не понимали, чего боялись и чего хотели больше всего с момента собственной смерти. И поэтому они не останавливались.
Шаг за шагом продвигались они вперед, все ближе и ближе к ослепляющему, невыносимо-яркому столбу Света, что знаменовал конец их пути, и каждый следующий шаг давался Риканде все труднее и труднее. Острая пульсирующая боль, возникшая поначалу только в сердце, теперь расширила свои границы, охватив все тело немертвой целиком. Это была другая боль, не та, ставшая уже привычной голодная, тянущая боль мертвого тела, что утолялась чужими страданиями. Сейчас Риканде казалось, что ее заживо сжигают на костре, и что эта мука никогда не прекратится. Казалось, это было невозможно — и все же с каждым шагом она все усиливалась, как будто в этой общей боли слилось все то страдание, которое немертвая сама принесла в этот мир.
Со зрением также творилось что-то странное — мир вокруг нее, обычно тусклый и серый, словно посыпанный пеплом, внезапно ожил, наполнился красками, звуками, запахами, обрел формы и глубину. Шорохи мелких зверушек, почуявших мертвецов и спешащих укрыться в обрамляющих дорогу кустах, щебетание птиц где-то там, высоко среди крон серебристых деревьев, плеск рыбы в недалеком озере… Риканда стянула с лица очки, шедевр инженерного мастерства немертвой, призванный скрывать противоестественно-льдистую голубизну ее глаз, да так и обронила их тут, в колючие сухие иглы, устилавшие лесной полог. Там, куда они следуют и где завершится их путь, они не понадобятся ей больше. Однако ничего не изменилось, точнее, стало еще хуже — пробуждающиеся органы чувств донесли до нее и то, что исходило изнутри нее самой — запах разложения, запах смерти. Она смотрела на свою руку, покрытую пятнами гнили, на костлявые пальцы со слезшей с них плотью, держащие поводья, и не верила, что это — ее рука. Нет, это не может быть правдой! Правда — там, в ее видениях, в ее памяти, а это все — какой-то затянувшийся кошмар, который, наконец, скоро закончится. И неважно, что будет потом. Потому что хуже, чем сейчас, быть уже не может…
Дара не дышала, но свежий, спокойный воздух Леса Тероккар принес ей облегчение. Будь она в чуть лучшем состоянии, жрица бы насладилась причудливой извилистостью стволов здешних деревьев, мягкостью зеленого ковра. Казалось, в этом месте каждая травинка была пропитана спокойствием и умиротворением. Хотелось ни о чем не думать, а просто закрыть глаза и задремать. Впереди сияло какое-то яркое, бьющее по глазам пятно, которое вселяла в себя легкий, благоговейный страх. Двигаться вперед было почти невыносимо, но возвращаться назад… это казалось еще невыносимее. Это ли конец их пути маячит вдалеке? Здесь ли закончится их долгий путь? Дардаса крепче обняла хозяина вокруг груди и прижалась к его холодной, закованной в металл спине. Она не знала, что хотела этим выразить, мысли путались, толкали друг друга, превращаясь в калейдоскоп ярких пятен. Что это, хозяин?

 

 

Такого могучего зверя еще не знал Азерот. Его крылья были из червленого золота, гибкое желтое тело крутилось и извивалось, запутывалось в невероятные узлы, пышный хвост накрывал своими перьями землю, а из крепкого клюва вырывалось мощный клекот и рычание. Дракондор бешено рычал и плевался огнем, как самый настоящий дракон, огромный, сильный и неукротимый. Неудивительно, что ему дали имя Строптивый. Зверь был храбр и силен, но его соперник — еще отважнее. Уже немолодой эльф с бледной кожей, чьи длинные угольно-черные волосы выбивались из-под шлема и падали на лицо, крепкий, мускулистый, он, стиснув зубы, продолжал свою борьбу.
Его звали Мелитаос Черная Луна. Ее отец.
Дардаса стояла поодаль — именно так сказал ей папа, опасаясь, как бы излишне упрямый летун не подпалил дочери штаны. Рев зверя смешивался со звоном отцовской кольчуги с длинными, похожими на перья, чешуйками, в бешеный гул. Одной рукой мужчина все туже натягивал поводья, заставляя Строптивого верещать и извиваться сильнее. Дракондор запрокинул голову, прижался к земле, а затем, наоборот, резко взмыл вверх, намереваясь сбросить всадника. Тот сильно покачнулся, но, в конце концов, все-таки смог усидеть в седле. Сердце девчонки то взмывало вверх, то камнем падало вниз вслед за взмахами крыльев могучего зверя. Она глядела на эльфа широко раскрытыми, полными восхищения глазами, прижимая холодные руки к губам и кусая длинные пальцы. Каждый раз, когда Строптивый предпринимал какой-нибудь маневр, что-то в животе юной кель’дорейки стремительно ухало вниз.
— Папа, давай! Победи его, победи! — ее голос все время менялся, от тихого, возбужденного шепота до самого настоящего воинственного клича. — Я знаю, что ты сильнее, папа! Победи Строптивого!
Наконец, дракондор встал на хвосте почти вертикально, напрягся, как и всадник, и даже Дара — она стояла, сцепив пальцы между собой так сильно, что те совершенно побелели — и, усталый, признал свое поражение, опустился на землю, распластав широкие крылья. Девчонка громко, счастливо захохотала, захлопала в ладоши и запрыгала на месте, а затем перемахнула через ограду и побежала к отцу. Тот убедился, что зверь больше не страшен, и уверенно, пусть и устало, спрыгнул со спины летун. Практически тут же Мелитаос оказался заключен в объятья своей дочери, счастливо, с обожанием глядевшей на него.
— Мой папа самый сильный и храбрый на свете! — юная эльфийка улыбалась до ушей, жмурилась от удовольствия, потиралась о закованную в звенящую кольчугу грудь. Она была счастлива настолько, что сердце готово было выпрыгнуть из груди, а пока оно просто бешено билось, будто отбивая военный марш . Только-только распрощавшаяся с детством, девчонка была все еще на полторы головы ниже отца, и, тем не менее, сильно на него похожа. Мелитаос тоже обнял свою дочь и крепко прижал ее к себе — достаточно крепко, чтобы без слов выразить свою любовь и дать понять: он всегда будет рядом с ней.
— Доча моя, — тепло усмехнулся он, поцеловав девчонку в щеку и потрепав ее по длинным угольно-черным волосам, таким же, как у него самого. Эта улыбка наполняла теплом все существо Дардасы, и она ответила ему такой же, смешанной с любовью и обожанием. — Как погуляла, бесштанная команда? Опять полные сапоги воды набрала, поросенок? Что интересного видела у озера?
— Да ну, там одни только жабы прыгают, — небрежно махнула рукой кель’дорейка, хитро улыбаясь. Она уже подготовила для него свой особенный взгляд: большие, едва ли не обиженные глаза, серьезное и грустное личико, припущенные уголки губ. — Па-а-ап, я ведь хорошо себя вела? Правда, ты покатаешь меня на дракондоре?
Тот усмехнулся, сначала тихо, а потом все громче и громче, пока сдержанный смешок не перешел в довольно громкий, хриплый хохот.
— Ну, хорошо, доча, — наконец, утер он губы грубой мозолистой ладонью.

 

 

Время вытянулось, превратившись в бесконечно стелящуюся под ногами дорогу. Шорох листьев и палой хвои наполнял воздух, становился все громче, громче, пока не превратился в оглушительный гул, рвущий барабанные перепонки, терзающий мозг. Освальд не мог оторвать взгляда от столпа света, приближающегося, растущего, пока он не заполнил весь его мир, превратив в длинную тонкую иглу, вонзающуюся в одну точку. Когда под копытами лошади проселочная дорога, изрытая ямами и выбоинами, сменилась ровным, гладким мрамором, рыцарь смерти уже почти не понимал, где он находится.
Голос в его голове вытеснил все.

 

— Hawis skaite loften khalem rares,
Wigga mahet raraavis vhaar.
Doiche skaitis fro ittam loftis,
I zemsteris fro sam morti haal…
Когда тебе всего пять лет, все кажется ужасно большим. Огромные деревянные стулья, гигантские столы, гобелены, в которых можно потеряться целиком. И самое главное — люди. Они высоки, словно сосны. Они занимают собою весь мир маленького человека со светлыми волосами и круглыми, любопытными глазами. Он садится на толстый меховой ковер рядом с креслом и слушает грустную, протяжную мелодию. Слушает переливчатый, как пение соловья, голос матери. Легкий перебор струн лютни напоминал о давно ушедшем времени и о том, как перекликаются варги в ледяной ночи. Мальчик сидел тихо, слушал песню, хоть и не понимал слов.
Мать говорила, что это была очень, очень старая колыбельная, которую пели еще предки их предков, испокон веков жившие в этих землях. Теперь этот язык был почти повсеместно забыт. Но странное дело: его чужое, резкое, и в то же время напевное звучание приятно и нравится мальчику.
Он протягивает руку и хватает женщину за подол. Она смотрит вниз, с высоты своего поистине великанского роста, и улыбается. У нее красивое имя — Бригитта. Отец говорит, что только она может носить подобное имя. Почему? Мальчик не знает. Он еще многого не знает, но уже хочет узнать.
— Мама, расскажи еще раз о Лотаре.
Бригитта улыбается и гладит сына по голове, перебирая его мягкие волосы золотистого цвета. Он очень любит рассказы о героях, в которых отважные рыцари и короли всегда побеждают зло. Их благородство, смелость, доброта и бескорыстие пленяют детскую душу, захватывают ее, заставляют фантазию расправить свои крылья и воспарить над горными пиками. Мальчик этого не понимает, но именно сейчас он свободен. Сейчас, когда он поистине верит, что Свет существует — для всех и каждого, а особенно — для него, юного Освальда. Он верит, он знает, что когда-нибудь, через много лет, сам возьмет в руки оружие и будет сражаться против сил тьмы, которые только и ждут, как пожрать невинные души во тьме.
— Освальд, милый, пора спать, — тихо произносит женщина, поднимаясь и шелестя невероятно длинным, но простым, без излишеств, платьем. Она откладывает лютню в сторону. На сегодня довольно песен и сказок. Уже и луна вышла на небосвод, уже загорелась Северная звезда, и мальчик покорно подчиняется воле матери. Он хороший сын. Он всегда слушает маму.
— Когда-нибудь, мам, я стану настоящим героем, — сонно шепчет он, зарываясь с головой в пуховое одеяло. Ласковая рука поправляет подушку, приглаживает волосы. Касается холодными пальцами ладони. Она верит в него. Бригитта знает, что ее сын будет великим человеком.
— Ты будешь великим рыцарем, — голос матери доносится до ушей мальчика сквозь нарастающий гул ветра в печной трубе, сквозь отзвуки дождя, бьющего по стеклам. — Скоро, скоро варги выйдут на свою охоту… Скорее засыпай, Освальд, пока они не почуяли тебя.
Мама всегда была странной. Она жила совсем одна, ее воспитывали чужие люди, но мальчик любит ее. Любит мрачные легенды, которые она рассказывает, пока отца нет дома. Пока отец на войне. Мальчик любит ее пение, похожее на птичью трель. Он любит даже ее слезы, когда она думает, что никто не видит, и сидит, склонившись с шитьем у окна. Он любит ее так беззаветно и преданно, как только может любить человеческое существо. И как только может верить в то, что она будет рядом вечно. Она никогда не умрет.
— Спокойной ночи, мама… — сонно бормочет Освальд, проваливаясь в глубокий сон, и последнее, что он запоминает, это тихий, почти неслышный голос, поющий ему старую, как мир, колыбельную. Но на этот раз он почему-то понимает слова.
Спи, малыш отважный, скоро будет бой,
Ветер машет для тебя своим крылом.
Ты во сне издашь свой отважный вой,
И земля во страхе разверзнется огнем.

 

 

На удивление легко их пропустили внутрь городских стен — дренейские стражи в светлых, отливающих золотом доспехах, не задали им не единого вопроса, не сделали ни малейшей попытки преградить им путь. Им, троим мертвецам, с ног до головы перепачканным кровью и грязью, и все же осмелившимся явиться в таком виде сюда, к Престолу Света. Как будто знали… Что ж, похоже, так оно и было. В этом городе все подчиняется единому источнику, и Он, тот, кто был его сердцем, давно уже знал о трех больных, усталых, измученных душах, что несмотря на все преграды, шаг за шагом упрямо продолжали свой путь к Нему.

Последний участок пути, где проселочная дорога сменилась каменными плитами, Риканда шла пешком. Шла и вела в поводу качающуюся от слабости, готовую вот-вот пасть лошадь, на спине которой сидели Освальд и Дара. Она знала, что у Андерфелса уже не хватит сил на то, чтобы идти самому, что он уже вообще не принадлежит этому миру. А Дара… Дара прижалась к мертвому рыцарю, обняла его так крепко, как мать обнимает своего ребенка, будто пытаясь защитить от всех бед и тягот этого мира, будто она действительно была на это способна… И Риканда не стала ей ничего говорить. Не смогла. Не посмела.
Она и сама брела, с трудом различая уже дорогу, почти ослепшая от невыносимой боли, почти оглохшая от голоса, что колоколом звучал у нее в голове, почти задохнувшаяся от собственной вони, от ставшего вдруг невыносимым запаха смерти… Вперед ее вело уже не зрение даже, а та самая туго натянутая цепь, которую она ощутила еще раньше, в Топях, и которая уже просто не дала бы ей свернуть или сбиться с пути.
Копыта лошади зацокали по каменным ступеням, они миновали какой-то подъем, уходящий наверх, к открытой широкой площадке. В центре нее вздымался огромный купол, из которого и уходил вверх этот призывный, манящий и обжигающий свет.
Здесь тоже были стражи, но они так же, как и предыдущие, молча пропустили немертвых внутрь, к его источнику.
Их путь, наконец, окончился. Они пришли.
Тонкая, как небрежно задетая струна, дрожащая боль извивалась в душе эльфийки, скользила по ее спине, по выступающему сквозь кожу хребту. Как ни странно, это ощущение было даже несколько приятно, подобное тому, как очищают и зашивают старую, уже нагноившуюся рану. Ей казалось, что на ее белой коже танцует холодное золотистое пламя и обжигающий черный лед. Сил не оставалось уже ни на что, только держаться и держать измученного, потерявшегося в боли хозяина. Мягкий, светло-желтый, почти что белый столб света бил в глаза, будто гигантский маяк для всех исстрадавшихся душ, как сияющая дорога прямо в небо. Чем ближе они приближались к этому средоточию Света, его пылающему сердцу, тем громче звучала в ушах Дардасы музыка — спокойная, совершенно неземная, подобная шороху легких шелковых занавесок и переливу колокольчиков на ветру. Еще шаг — и в ней слышался тихий смех и голоса всех, кого знала девчонка, и кто был ей дорог. Эта музыка напоминала жрице о далеком, потерянном во времени доме. Дом… Сколько долгих мгновений прошло с того дня, как Дара последний раз переступала его порог? Их уже невозможно было посчитать. Девчонка крепче стиснула в своих объятьях грудь рыцаря смерти. Мы пришли, мой хозяин… Мы уже дома. Пожалуйста, посмотрите вперед, мы ведь останемся здесь навсегда. Разве это не прекрасное место, чтобы завершить свою долгую дорогу домой?
…И Освальд посмотрел. Посмотрел вперед — и увидел Солнце. Оно ослепило его, выжгло глаза своим невыносимым сиянием. Выжгло разум. Выжгло всю ту черноту, гниль, скопившуюся в пыльных углах, уничтожило плоть, обнажив одну только душу. Этот огонь был очищающим. Но от этого он не становился добрее.
Рыцарь смерти закричал — закричал страшно, высоко, на пределе, но из его горла не вырвалось ни звука. Это был молчаливый вопль отчаяния. Последняя попытка удержать нечто, рвущееся наружу из-за оболочки, туда, вперед, к Свету. Последняя и обреченная на неудачу.
Упав на колени, он оперся на собственный меч, из последних сих пытаясь удержаться и не рухнуть навзничь. Из последних сил он заставил поднять свое ослепшее, обожженное Истиной лицо и взглянуть на того, кто звал его все это время. Перед ним, в столпе Света, что-то плыло, переливалось, менялось, играло всеми оттенками золотого и серебристого. Каким-то образом Освальд понимал, что это.

 

 

— Хозяин… — лишь успела пролепетать Дардаса прежде, чем ее поглотил золотой огонь. Больше не было хозяина, больше не было самой эльфийки. Ни неба, ни земли, ничего отныне не существовало, только сияющее, пульсирующее впереди золотое сердце. Ее окутал мягкий, качающий на своих волнах туман, нежно несущий вперед, словно облачная река. Казалось, что с ее души смывали сажу, налипшую за все ее существование, сковавшие ее тяжелые и холодные цепи. Огонь горел в душе эльфийки, ласковое тепло разлилось по всему телу, напитало каждую его клеточку, возвращая к жизни. Терпеть это было поистине невыносимо, и одновременно так хорошо…
Золотое сердце, вихрь чистых солнечных кристаллов был живым, теплым и безгранично добрым. Он говорил с девчонкой не словами, а потоком чистых эмоций, меняющих свой цвет, музыкой, заставляющей благоговейно дрожать, исцеляющей и тело, и душу. Хор чистых голосов зазвенел в ее ушах, но голоса эти были до боли знакомы. Для нее пели те, кто уже нашел свою дорогу к Свету. Крепкий, звучный, хорошо поставленный голос Ревиора, хриплый, сорванный сотнями ветров боевой напев ее отца. А третья, самая громкая, высокая и чистая, как песня жаворонка в чистом поле, мелодия, посвященная миру, жизни и самому Свету — должно быть, это голос ее матери. Дара никогда до этого не слышала его.
«Я поступала плохо», — подумала жрица. Она хотела закрыть глаза, совесть мучала ее десятками, сотнями пронзающих душу ножей. Однако постепенно они исчезали, таяли, как ледяной покров в теплый весенний день. Она чувствовала, что ее прощают за все, что она натворила. Прошлое должно было остаться в прошлом, чувствовала она от существа, зовущего ее к себе. Оставалось еще всего несколько шагов… Ну же, смелее!

 

 

Пол под ногами Риканды покачнулся и ушел куда-то в сторону. Она не видела больше никого — ни упавшего вдруг на колени Освальда, ни тоненькую, дрожащую как струна фигурку Дардасы. Все исчезло — и сияющие золотым и белым величавые стражи, и каменный купол, венцом уходивший высоко вверх, и даже самый этот город, исполненный тихо льющейся, слышимой не уху, но душе, музыки… Больше не было ничего — ни расколотого страшной войной мира, именуемого некогда Дренором, ни Азерота, ни сотни тысяч других миров, названий которых Риканда не знала.
Ничего, кроме этого слепящего Света и замершей перед ним в бесконечной пустоте маленькой и какой-то жалкой, скукоженной, но так и не сдавшейся до конца души.
Этот Свет больше не жег ее, не причинял ей боли — все, что могло гореть, уже сгорело на пути к нему, и теперь она стояла перед ним, очищенная собственной болью, очищенная страданием, утратившая все то наносное, противоестественное, извращенное, что наработала на своем непростом пути и что тяжким грузом тянуло ее к земле, к холодной, стылой и сырой могиле. К окончательной смерти.
Не глазами — ибо у нее больше не было глаз, как не было и тела, но всем своим так и не сломленным духом она ощущала его перед собой — существо, полное бесконечного тепла и света, любящее, доброе. О, оно знало. Оно отлично знало, кто находится перед ним — знало все ее постыдные тайны, все ее преступления против собственной совести, и все же оно не отвергало ее, не гнало от себя. А продолжало любить.
Это было невероятно. Риканда не могла в это поверить. Но и устоять перед этой всепобеждающей любовью тоже была не в силах. И тянулась к нему, тянулась и летела, как мотылек летит на огонь. Чтобы сгореть в нем полностью, без остатка.
Свет… Вопреки ожиданиям, свет не сжег ее, но теплой исцеляющей волной омыл ее душу, проникая в самые темные, самые потаенные ее уголки, не оставляя в ней ничего от прежней Риканды, бывшей рыцарем смерти, уродливым порождением некромантии Короля Мертвых. Смерти не было места тут, смерти вообще не было — она поняла это только теперь. То, что было ее сутью и смыслом все последние годы — оказалось не более чем ложью, самообманом. Настоящая Риканда — та, что еще была жива в самой глубине этой измученной души, подобно бледному, почти увядшему ростку, теперь окрепла и набиралась силы. Она переродилась, сгорев в огне, подобно волшебному фениксу, и теперь была готова принять ту судьбу, что была ей суждена.
«Я могу остаться здесь? Остаться с Тобой?» — этот вопрос она задала Свету, не словами, но мыслями и образами. Это было то, чего бы она желала более всего. Но…
«Нет. Пока нет» — таким был пришедший к ней ответ, и она знала — это не потому, что А’Дал счел ее гадкой или недостойной. Просто… ее время еще не пришло.
«Твое время не пришло», — эхом отозвался Наару, — «Ты еще нужна этому миру. Ты должна вернуться».
«Но как я могу?... Ведь я же.. моя природа…я же снова буду убивать!» — Риканду охватило горькое, непереносимое отчаяние. Она не сможет остаться навсегда с этим чудесным существом. Ей вновь предстоит вернуться в мертвое, искалеченное тело… Тело, требующее ужасных, кровавых жертв только для того, чтобы суметь существовать.
«Мы… поможем тебе», — теперь в мыслях существа звучала легкая грусть, как будто ему тоже было жаль расставаться с ней! Как будто она вдруг стала для него вновь обретенным другом…
В душе Риканды родилась безумная надежда.
«Вы… вы вновь сделаете меня живой?»
О, если бы это только было возможно… Если бы…
Ответ пришел, горький, разбивающий и без того хрупкую мечту:
«Это… невозможно. Не в наших силах вернуть тебе жизнь. Но мы дадим тебе нечто большее… Дадим понимание. Смотри».
То, что развернулось перед духовным взглядом Риканды, трудно было описать обычными словами. Даже образы, которые помогли бы ей осознать открывшуюся перед ней картину, она подбирала с трудом — слишком необычным, неизведанным для простого смертного существа это было.
Она увидела нечто… вроде огромного вращающегося колеса. Жизнь и смерть, черные и белые спицы его обода сменяли друг друга так быстро, что почти слились в единый неразличимый взгляду узор. Она внезапно поняла, как все, что было, и все, что есть, связано с тем, что еще только грядет. Что даже само понятие прошлого и будущего — весьма условное, всего лишь способ ее собственного разума как-то упорядочить то, что было выше ее понимания. И в этом бесконечном вращении колеса Мироздания все существа — и живые, и мертвые, те, что были, и те, что будут — связаны друг с другом единым ритмом, они — одно целое, а она сама, ее судьба, ее душа — всего лишь тихая мелодия, звучащая в многоголосом хоре. Тонкая печальная нота, похожая на плачущие звуки флейты, без которой, однако, немыслима и вся композиция целиком.
Ее поступки… какими бы они ни были, добрыми или злыми, они тоже, так или иначе, были ее вкладом в эту общую гармонию, симфонию Жизни и Смерти.
Она внезапно вспомнила тех, кто встречался на ее пути, и кому она помогала, вольно или невольно. Девушка-сирота, которую она подобрала в Кабестане и обучила премудростям инженерной науки, внезапно проникнувшись к ней почти материнскими чувствами… Белый таурен, шаман и мудрец, которого она случайно, мимоходом спасла из лап Зловещего Тотема… А Освальд? Без ее помощи он никогда не пришел бы сюда… Не вернулся к Свету. Она вспомнила своего мужа, все еще бродившего почти истаявшей тенью по мрачным коридорам Подгорода... Она была нужна ему, даже если он сам и не помнил об этом...
«Хорошо», — тихо, еле слышно произнесла она, обращаясь к А’Далу. — «Я… готова. Я вернусь».
И в тот же миг мир вокруг Риканды померк, она упала на каменные плиты Шаттратского храма, на мгновение лишившись чувств. И потому не могла ощутить, как она меняется, уже не духовно, а физически. Нет, конечно, дыхание жизни не могло вновь вернуться к ней — но гниль и пятна разложения ушли с ее лица и тела, а обнаженные кости вновь скрылись под прохладной и упругой человеческой плотью. Черты лица округлились и разгладились — и теперь уже вряд ли кто-то смог бы принять ее за одну из народа Отрекшихся. Она вновь стала человеком, таким, каким была когда-то давно, в первые мгновения своего перерождения в плену у некромантов, пусть и немертвым, как все рыцари смерти, но уже не той полуразложившейся грудой плоти и костей, что была еще несколько мгновений назад. Ей самой предоставили то, что она не так давно дала Освальду — время… И это тоже было даром Наару.

 

 

А'дал. Таково было имя Света. Так называли его другие — те, кто жил в миллионах миль от Азерота и Дренора, откуда пришли существа, сотканные из звездных лучей. Лишь одно слово, одно из названий, данных им. Откуда-то слева ударил еще один луч, на этот раз немного слабее, искрящийся светло-фиолетовым. И еще, еще… Их было много. Много существ Света. Но они были единым целым, и сейчас Освальд наконец слышал его голос.
«Несчастное маленькое существо. Мы ждали тебя».
Рыцарь смерти почувствовал, как по шее льется ручейком его собственная кровь. Что с ним происходит? Он умирает? Его тело распадается на куски, оно гниет на глазах, превращается в зловонную слизь. Ужас обуял рыцаря, ужас перед тем, что он смеет стоять перед лицом Света и… осквернять его одним своим взглядом.
«Я… забыл… тебя», — с трудом произнес он, не в силах отвести глаза. Не в силах ни подняться, ни пошевелиться. Только его рука чуть дрожала, сильно сжимая рукоять меча, на которой он опирался.
«Я помог тебе вспомнить».
«Скажи… — Освальд помедлил, собираясь с духом. Он хотел задать столько вопросов, столько ответов хотел получить, а теперь — не знал, что сказать. Все казалось таким незначительным. Плоть его таяла, плавилась, словно воск свечи, словно ее опаляло настоящее пламя. Он сгорал и одновременно чувствовал, что в нем что-то возрождается. — Скажи, Каэтана… она с тобой?»
Он и сам не знал, почему из тысячи вопросов, роящихся в голове, он задал именно этот. Возможно, А'дал сам вытащил из глубин подсознания рыцаря то, что являлось для него самым главным. То, за чем он проделал весь этот путь.
«Она всегда была с нами». Андерфелс не видел ничего, кроме ослепляющего Света, но почему-то понял — наару улыбнулся. Тепло, ласково, немного грустно, как улыбается старая мать, дождавшаяся своего сына с долгой, кровопролитной войны.
«Значит… я увижу ее снова?» Робкий, почти неслышный вопрос, вырвавшийся сам по себе, отдельно от самого Освальда. Казалось, что он разделяется на две части. Что-то отделяется от него и отдаляется все дальше и дальше. Что-то совсем новое и одновременно — давно забытое. Его душа. Его личность. То, что было похоронено столько лет назад, теперь было извлечено жестокой рукой Света.
«Конечно, ты увидишь ее. Она ждет тебя», ответил ему А'дал. И рыцарю смерти показалось… нет, ему не казалось. Это было слишком реально, чтобы быть лишь иллюзией.
Там, на постаменте, над которым плыло и дрожало дымкой энергетическое существо из далеких миров, стояла Каэтана. Он узнал ее. Он узнал бы ее из тысячи других. Усталое лицо, обрамленное медными волосами, выбившимися из прически. Та самая мантия, в которой он увидел ее впервые в Соборном Квартале. Ее глаза лучились радостью, она словно бы говорила: ты вернулся. Вернулся за мной. Ты пришел за мной, воскреснув во второй раз, обманув смерть и жизнь, отринув саму суть своего существования, ты пришел ко мне.
Освальд тихо захрипел и протянул вперед руку.
— Освальд, где ты? — голос Каэтаны пронзил сердце рыцаря смерти не хуже копья. Он ясно видел девушку перед собой, видел, как ее лицо исказилось печалью. — Освальд, я не слышу тебя. Где ты?
«Я здесь, я иду, пожалуйста, посмотри на меня, пожалуйста…» — взмолился он, силясь выдавить хоть звук, хоть слово, но горло его сдавило железным кольцом. Он не мог двинуться ни назад, ни вперед, а она… она не видела его.
— Отзовись! Я не слышу твоего голоса… — тихо прошептала она, с тоской глядя вдаль. Сквозь Андерфелса. Как будто его здесь не было. — Я не вижу твоего лица.
Рыцарь медленно поднялся. Его сотрясала дрожь, конвульсии перерождения, но последний шаг, последний бой он должен был выдержать самостоятельно. Свет ждал его… но он не мог заставить его придти. Оставался лишь один миг, и он сможет вновь быть рядом с нею. Рядом с той, которая являла собою чистую Веру. Но она не сможет узнать его, пока он — чудовище.
«Нет. Я не чудовище, — подумал Андерфелс. — Больше нет. Больше нет...»
Его пальцы с силой впились в края маски, которая давно уже воспринималась им как часть собственного тела. Он захрипел, захлебнулся, когда толстый светлый металл скрипнул, поддаваясь нечеловеческому усилию, всхлипнул, отходя на несколько миллиметров. За шиворот полилась кровь. Она лилась все сильнее и сильнее. Андерфелс почувствовал, как что-то оторвалось и шлепнулось на пол. Но все это было неважно. Яростно зарычав, как раненный зверь, он стиснул зубы и рванул еще раз. Болты, ввинченные в его виски, царапнули по костям черепа, издавая невыносимый скрежет. Что-то хрустнуло. Раз, другой, а потом еще раз — пронзительно, долго, отвратительно. Освальд увидел, как перед глазами вспыхнули белые круги.
— НЕТ!
Рванув в последний раз изо всех сил, он вдруг удивленно посмотрел на то, что держал в руках.
Маска. Треснувшая по бокам, покрытая запекшейся кровью, осколками костей и кусками чего-то липкого, мерзкого и покрытого копошащимися личинками. Он удивленно смотрел на нее несколько секунд, а затем отшвырнул с такой силой, словно она была тем единственным, что еще оставалось в нем от Короля. Что было последним напоминанием об уходящей тьме.
— Каэтана! — крикнул он, и девушка обернулась, наконец увидев его лицо. Она улыбнулась, подошла к рыцарю и положила руку на его щеку.
— Теперь ты готов, — мягко сказала она.
— Я не понимаю, — произнес Освальд, опустив глаза. — Я не могу говорить. Как… как это возможно?
— Нет, Освальд. Можешь.
Внезапное понимание ударило его, словно рукоятью меча.
— Дардаса…?
— Да. В тот первый раз, когда коснулась тебя Светом. Ты мог говорить все это время, — Каэтана грустно качнула головой. Или это был А'дал, принявший ее облик? Не все ли равно? — Просто глубоко внутри ты понимал, что тебе нечего больше сказать живым. До этого момента.
Это было так невероятно — и одновременно так естественно, что рыцарь смерти не понимал, как он мог забыть об этом раньше. Как он мог думать, будто все, что он делает, являет собой только хаос смерти. Рука предназначения вела его все это время, с той самой минуты, как Свет и Тьма встретились и смешались в порту Штормграда.
— Я могу попрощаться? — спокойно вопросил он, не смея коснуться Каэтаны, но глядя ей прямо в глаза. — А'дал? Каэтана? Кто ты?
— Называй меня так, как тебе угодно, — лицо девушки расплылось, превратившись в скопление звезд, умещающееся на его ладони. — Скажи им.
Рыцарь кивнул и развернулся. Он увидел Дардасу и Риканду, ослепленных Светом, увидел их словно в отражении зеркала — самого себя. С удивлением и пониманием понял, что он теперь отличается от того себя, которого видел со стороны. Его тело распадалось. Вместо лица остался лишь покрытый ошметками гниющей плоти череп, посреди которого одиноко и чуждо светился ледяным светом глаз. Он выглядел, как старый труп, который по какой-то неведомой и нелепой причине все еще не сошел в могилу.
В нем не было ничего человеческого. Ничего.
В руке он все еще сжимал меч, переливающийся алыми отблесками. Кусочек его души, вплавленный в саронит, навсегда останется здесь — как память, как дань тому, что когда-то в Азероте жил человек под этим именем. Рыцарь шагнул вперед, чувствуя, как кости его хрустят, ломаясь под тяжестью собственного веса. Мало времени. Слишком мало, чтобы успеть сказать все, что хотелось. Приблизившись к Дардасе, он остановился, покачнулся, посмотрел на землю — осколки его осыпались вниз, вниз, падая, уничтожаясь на лету. Он рассыпался на мельчайшие частицы, которые превращались в пепел и прах. Но ему было спокойно, как никогда. Так было правильно.
— Дара… — прошептал он, заглядывая в ее лицо. — Дара…
Голоса затихли в почтительном молчании, но Дара знала, что они здесь, рядом, как невидимые, оберегающие ее защитники. Свет слегка померк, позволяя разглядеть, что творится вокруг. Он еще успеет разгореться с новой силой, но не сейчас. Сейчас ее ждало кое-что намного более важное, чем даже она сама. Ее ждало ее Предназначение.
Сквозь чистый Свет к ней приближалась темная фигура. Девчонка мгновенно узнала ее. Хозяин. Нет, даже больше не хозяин, а просто друг. Он уходит навсегда, и это наполняло сердце эльфийки грустью. Она жадно впитывала в себя уходящий в небытие, распадающийся образ мужчины, протянула ему руки, мягко коснулась его лица. Широко раскрытые, золотистые глаза мертвячки жадно пожирали его взглядом, белые губы были удивленно приоткрыты, а тонкие пальцы нежно ощупывали изуродованное, но настолько родное лицо.
— Освальд… — она впервые назвала его по имени, которое слышала всего несколько раз, и которое осталось впечатано в само ее естество. Конечно, частично в этом была виновата магия, но на самом деле, это было нечто намного большее… То, что невозможно было выразить словами или даже подумать. То, что можно было только почувствовать сердцем и поверить. Это был крошечный кусочек Света в ее груди, который теперь растекся по жилам, избавил ее от того, что должно было умереть, и оживил то, что должно было вечно жить и процветать. — Освальд, милый мой… Дай я взгляну… Дай я взгляну на тебя в последний раз. Позволь мне узнать тебя настоящего, мой друг. Позволь обнять. Я так ждала этого, Освальд… С того самого момента, как впервые увидела тебя. Скажи мне, что ты впредь будешь счастлив, что больше никогда не будешь страдать. Ведь это так, правда?
Он не отвечал, несколько секунд просто внимательно глядя в глаза эльфийки, и вдруг его лицо изменилось. Незримо для глаз оно будто пошло рябью, рассыпалось, превратилось в звездную пыль, оседая на длинных, неровно обрезанных волосах грязно-соломенного цвета. Дара хотела увидеть его настоящего — и Свет позволил ей это. Позволил ей заглянуть за пределы плоти и увидеть его душу, обновленную и перерожденную навсегда.
Он был красив. Красив той суровой нордскольской красотой, которая видна лишь, когда он улыбается. Когда едва заметные морщинки разбегаются в уголках глаз. Когда в глубоких голубых глазах пляшут огоньки, согревающие в самые лютые морозы. Человек, которым был и которым стал Освальд Андерфелс, улыбнулся в ответ эльфийке, протянул руки и обнял ее — сильно, почти до хруста, как-то неловко и оттого еще более трогательно, прижал к себе, к теплой груди, к бьющемуся сильному сердцу. А затем — прошла секунда, и он отпустил Дару, отошел на шаг и вложил в ее руку что-то тяжелое.
— Возьми его, — прошептал он, глядя на нее немного виновато. — Возьми. Теперь он твой.
Освальд не знал, да и не хотел спрашивать, понимает ли Дара суть того, что он сделал. Последняя часть его души, заключенная в клинке, должна была остаться здесь. В этом мире. И он хотел, чтобы она осталась с Дардасой. Пускай она помнит. Пускай она всегда помнит его.
— Прости… что убил тебя, — с тоской произнес рыцарь, отступая назад. Шаг, еще шаг… он отдалялся, превращаясь в золотистую пыль, вихрями уносимую теплым ветром. — Пожалуйста, найдите мою дочь. Майри. Скажите ей… — он задумался на мгновение, взглянув вверх, будто советуясь с кем-то, кого видел лишь он один. — Скажите, что ее отец нашел покой.
Она тоже обняла его, так крепко, как только могла. Обычно она в такие моменты зажмуривалась, но теперь не могла заставить себя это сделать. Она просто глядела на прекрасное, полное жизни лицо мужчины, а затем, поддавшись какому-то странному, нереальному, отчасти неправильному порыву, привстала на носочках и коснулась своими белыми, как снег, губами, его губ. Но тут же его объятья разжались, он отошел на шаг назад. Мужчина протянул ей что-то теплое, металлическое, тяжелое настолько, что девчонка едва могла его поднять. Его меч, заключающий в себе осколок собственной души, уже обновленной, очищенной и рожденной заново. Самое ценное, что могло быть у любого рыцаря смерти, его земная сущность. Девчонка крепко сжала рукоять грубого меча, но еще крепче — в последний раз — она сжала запястье мужчины. Нужно отпустить, нужно позволить человеку уйти туда, где никогда он больше не узнает ни боли, ни сожаления. Но как же это было трудно, как же больно… Однако это было последнее испытание Дардасы Черной Луны. Она еще раз крепко сжала запястье мужчины, грустно, но тепло улыбнулась ему и отпустила. Теперь ты свободен. Отныне ты присоединишься к другим, кто был мне дорог, и тебе будет с ними хорошо. Иди же к своей небесной супруге, Освальд… И будь счастлив. Вечно.
— Я никогда не держала на тебя зла, — сказала эльфийка от всего сердца. — Я бесконечно рада, что смогла помочь тебе, Освальд. Я была счастлива с тобой, ведь ты был единственный в этом мире, кому я была нужна. Только ты, в ту холодную ночь обратил на меня внимание. Что бы ни случилось, я всегда буду помнить о тебе. И хранить ту частицу, что ты мне вверил в свои руки. Прошу тебя, не забывай и ты меня. Или забудь, если так тебе будет легче. А главное, будь счастлив, всегда, пока время не остановит свой ход. Прости меня за все неудобства, что я причинила тебе, за глупость и разочарования. И… и знай… Я действительно любила тебя, Освальд. А теперь прощай, мой любимый… Прощай…
Широко раскрытыми глазами мертвячка глядела, как медленно покидает ее тот, кому она отдала свою жизнь. Глаза щипало, будто там скапливались невидимые слезы… Зачем плакать? Великое Делание свершилось, дракон укусил себя за хвост. Освальд растворялся в вечности, и отныне он не будет знать, что такое беды, болезни, страх и смерть. Дара тоже должна быть счастлива. Ради него.
Последнее, что успела уловить жрица — это его чистые, как вода в реках далекого Нордскола, голубые глаза, в которых, как ей казалось, блеснул огонек улыбки. Волосы из чистого золота растворились в потоке Света. Его губы шевельнулись, и беззвучно произнесли последние слова человека, который был одинок так долго, что уже почти забыл, что это — когда тебя ждут. Когда тебя любят.
— Мне больше не больно.
Рыцарь не видел больше ничего перед собою; его глаза превратились в две северных звезды, на его плечо легла знакомая твердая рука. Он узнал ее. Кто-то сжал его ладонь в своей. Тихий голос, поющий старую, как мир, колыбельную, обещал покой. Счастье? О нет. Он не заслуживал счастья. Но Свет готов был забрать у него боль.
Фридхельм, Каэтана, Рене, Майри, Бригитта, даже отец… все они ждали его. Все они улыбались ему. Освальд нашел, наконец, свой давно потерянный дом.
Шепот его разбился на мириады тихих перезвонов, унеслись куда-то вверх, осыпались, осели невесомой сверкающей звездной пылью на волосах эльфийки, словно изысканные бриллианты, сияя в своей первозданной чистоте. А потом его не стало.
Риканда встала и кинула последний взгляд на светящееся существо в центре зала. Она знала — чувствовала — что Освальд ушел. И ощущала то, что произошло между ним и Дарой в его последние мгновения — и была рада, счастлива и за него, наконец обретшего покой, и за эту немертвую девушку, эльфийку, которая пусть на краткий миг, но все же прикоснулась к тому, о чем мечтала более всего. Риканда наклонилась и подобрала то, что было ее даром Освальду и осталось от него, когда он ушел. Черный кристалл, пожирающий души. Он тоже изменил свою природу — стал пустым, холодным куском стекла. Заключенные в нем души, ставшие частью сущности Андерфелса, тоже получили свободу — сила наару помогла не только Освальду, но и им обрести покой и уйти к Свету. Риканда задумчиво покачала камень на ладони. Пожалуй, будет лучше для всех, если он также обретет покой — на дне чистого и прозрачного горного озера, которое они миновали по пути в Шаттрат. Никогда больше она не станет экспериментировать ни с живыми, ни с мертвыми. Не сможет… да и не захочет уже. Она стала другим человеком. Нет, не так. Она, наконец, стала сама собой.
Освальд Андерфелс навсегда покинул этот мир. Вместе с ним исчезло божественное пение, музыка, голоса родителей и друзей. Свет потух, оставив эльфийку стоять в одиночестве на теплом каменном полу. Она старалась держаться прямо, глядя вдаль и крепко обнимая руками, прижимая к груди покрытый алыми рунами меч, который некогда носил зловещее имя «Потрошитель». Еще много минут Дардаса стояла, как статуя, вглядываясь туда, куда ушел ее любимый. Лесной ветер осторожно трепал ее волосы, касался плеч, играл с полосками грязной белой ткани, будто пытался ее разбудить.
Прощай, мой любимый. Будь счастлив там, куда я, возможно, никогда не попаду. А может быть, и отправлюсь, когда завершится новый круг и песчаный змей вновь укусит себя за хвост. Мне осталось только жить и ждать, куда еще заведут меня Случай и Судьба. Возможно, я еще встречусь с тобой, Освальд Андерфелс.
Но прежде всего… Я должна исполнить твою последнюю просьбу. Найти твою плоть и кровь, оставшуюся где-то на бесконечных дорогах сотен миров. И чего бы этого мне не стоило, пусть даже мне придется потратить на это целую вечность — я исполню твою волю. Впредь это будет мое новое Предназначение.
А Риканду ждал долгий и длинный путь… Но она знала, что уже больше никогда не будет одна. Не будет одинока. Что не только за хмурыми тучами, но и в ее сердце, в самой ее душе, отныне будет гореть Обнаженное Солнце. И когда-нибудь она обязательно вернется к Свету, чтобы останется в нем навсегда.
Мертвая лошадь, все это время стоявшая неподвижно в отдалении, терпеливо ждавшая свою хозяйку, подняла голову и фыркнула, ткнувшись в руку подошедшей Риканды. Казалось, даже это несчастное существо, встретившись со своим отражением в пожирающем пламени Истины, изменилось. Конь мотнул гривой и подставил спину, будто приглашая их вновь взобраться в седло, вновь пуститься в путь — туда, за горизонт, где ждала их новая дорога, освещенная солнечным светом.
Мир багровой луны был побежден — и исчез вместе с существом, его породившим. Так было правильно. Так было нужно. Так было предопределено с самого начала. И боль, которую чувствовала Риканда и Дара, была совсем другой — не голод и жажда, не муки терзаемой посмертным проклятием души, а самое обыкновенное сожаление. Сожаление о том, что этот путь, который они начали втроем, никогда не будет закончен теперь, когда их только двое.
И когда ночь опустилась на Шаттрат, двух немертвых уже не было в городе — они исчезли, как призраки тьмы, унеслись вместе с ветром, как душа одного человека, которого они никогда не забудут. Они изменились. Все они — отныне стали другими. Они хотели помочь рыцарю смерти — а нашли нечто большее, то, что навсегда останется с ними. Дорога их убегала вдаль, и мертвая лошадь, как день назад, как неделю назад, как всегда было и всегда будет — несла их вперед. Вперед, к Свету.

 

 

Лишь в Молчании Слово,
А Свет лишь во Тьме,
И Жизнь лишь до Смерти
Проносится быстро,
Как ястреб, что мчится
По сини небесной,
Пустынной, бескрайней…

 

…В Седые Холмы наконец пришла весна. Обычно здесь почти до самого лета стояли морозы, но в этом году все было не так. Снег лежал только в лесу, а старая проселочная дорога, пролегающая через небольшой перевал, была чистой. Здесь было мало путников — когда-то на этом самом месте была деревня, но давняя война разрушила ее, и теперь земля поросла сорной травой, а лес приближался с каждым годом, но один дом все же каким-то чудом уцелел. Он стоял на отшибе, в сухой низине, и избежал участи быть разрушенным. Хотя, если присмотреться, можно было заметить, что и его пришлось подремонтировать — свежая настеленная крыша, новая дверь и окна взамен выбитых. Чуть поодаль располагалась конюшня и амбар. Двое молодых породистых жеребцов паслись неподалеку, а в загоне лежал, отдыхая, старый черный скакун. Седые Холмы были идеальным местом для того, чтобы заниматься разведением лошадей, ибо диких мустангов в этих краях всегда было много.
День клонился к вечеру. Тишина накрыла собою низину, принеся свежий и холодный ветер, но он никогда не был слишком сильным здесь — лес и холмы надежно защищали это место от гроз и бурь. Наверное, поэтому здесь почти не чувствовались отголоски войны, прошедшей совсем недавно в Седых Холмах. Чуть пониже протекала узкая горная река, в которой всегда было вдоволь рыбы. Тихий плеск доносился с запада, и пахло водой и речной тиной. У северной стороны были растянуты шкуры и сушилась рыба. Здесь, несмотря на то, что место казалось совершенно отдаленным от цивилизации, все же кто-то жил. Дверь была открыта и чуть поскрипывала на ветру.
Нордскол... Когда-то это место так много значило для Риканды. Да что там греха таить, оно и сейчас было для нее одним из лучших мест в мире — то ли потому, что даже ее новому телу низкие температуры были приятнее, чем тропическая жара, то ли потому, что воспоминания — пусть даже столь неоднозначные, наполненные болью и отчаянием — были частью ее жизни, и потому имели свою ценность. А может, ей просто нравилось смотреть на призрачный танец северного сияния в льдистой тьме полярной ночи, слушать, как завывает вьюга, метя поземку по бескрайним белым равнинам, нравилось это низкое, невероятно синее небо, до которого, кажется, можно легко дотронуться рукой…
Потому в глубине души немертвая обрадовалась, когда их с Дардасой долгие поиски привели их сюда. Немало месяцев прошло с того дня, как Освальд ушел к Свету, обретя, наконец, долгожданный покой, а они… Их вел по миру последний долг перед ушедшим: его последним желанием было, чтобы они нашли его дочь и рассказали ей о том, как завершился его земной путь. Их поиски в Штормгарде мало что дали. Если даже там и был след Майри, то он давно остыл. Кажется, кто-то видел девушку, похожую на нее, на корабле, плывущем на север… И они решились. В конце концов, там была родина Освальда, там могли остаться какие-то дальние родственники или друзья семьи, которые могли бы подсказать им, где искать Майри.
Поначалу им не везло. Никто ничего про нее не слышал, да и про род Андерфелсов тоже. Но они не отступали, а продолжали искать, пока однажды дорога не привела их в Седые Холмы…
В воспоминаниях Освальда Рика уже видела это место. Когда-то здесь был его дом, и теперь она надеялась, что может тут они сумеют отыскать хоть какие-то следы. Поначалу место показалось ей давно заброшенным, уж слишком большая глушь царила вокруг. Однако потом ее взгляд упал на висевшую на веревке рыбу, на шкуры, натянутые на каркас для просушки, и в ее сердце вновь затеплилась надежда…
Она спрыгнула с лошади, дав знак Дардасе оставаться пока в седле — мало ли, кто мог жить здесь теперь. Это могли быть какие-то разбойники или того хуже, и рыцарь смерти не хотела, чтобы ее спутнице причинили вред… А Риканда… она привыкла разбираться с подобной публикой.
Когда-то Нордскол был для эльфийки злым отчимом, суровым владыкой, держащим Дару в ледяных цепях, но она знала, что у крыши мира есть и другое лицо. Некогда она обещала себе больше никогда не возвращаться сюда, но судьба распорядилась иначе. Больше никогда девчонка не впустит в легкие чистый, как хрусталь, звенящий северный воздух, но все остальное почти что не изменилось. Те же бескрайние просторы Ледяного Моря расстилались под кораблем, то же бледное, скудное солнце освещало им путь, те же высокие шпили сосен разрезали бескрайнее, ясное небо. Земля забытых героев встретила гостей настороженно, словно давая понять, что они чужаки, еще не достойные попирать ногами Нордскол.
Казалось, что их путь был бесконечен, но Дардаса даже радовалась этому. Непросто было расставаться с прошлым, и, к счастью, прощание оказалось очень медленным, будто пробуждение от долгого сна. Пока их путешествие не закончилось, можно было сколько угодно верить, что все по-прежнему. Можно было ловить каждое ускользающее сквозь пальцы мгновение, чем эльфийка занималась более чем с удовольствием.
Осознание того, что, возможно, их путешествие достигло своего апогея, кольнуло сердце жрицы отравленной иглой горечи. Возможно, в глубине души она верила, что их путь будет вечен? Еще утром казалось, что это именно так, пусть разумом мертвячка и понимала, что скоро их дорога завершится.
Она внимательно оглядела разрушенную деревню. Интересно, как давно она цвела и была полна жизни, сколько лет назад называли ее домом закаленные невзгодами, сильные и прекрасные люди? Давно ли здесь звучала последняя песня, вселяющая в сердце доблесть? Лишь один дом, при более внимательном рассмотрении, казался обитаемым. Тихое, уютное место вдали от всего мира. Возможно, Дардаса и сама бы хотела провести свою вечность в подобном домике в Светом забытом месте, если бы знала, с кем.
Риканда уже спрыгнула со скакуна, рассеяв туман в голове эльфийки. Та напряглась, внимательно за ней наблюдая и стараясь не произвести ни звука. Если здесь их ждут неприятности, она поможет своей спутнице, так же, как целую жизнь назад помогала когда-то Освальду. Сколько дней уже ее рук не касался благословенный огонь? Если же опасности нет, жрица сию секунду спрыгнет с седла, чтобы жадно вдохнуть незнакомый живой, чистый голос.
Однако никакой опасности не было видно — даже дикие звери сюда не заходили, испытывая инстинктивный страх перед людьми. Только лошади насторожились, забили копытами, запрядали ушами, почуяв приближение мертвецов. Большой вороной скакун, тяжело поднявшись на ноги, пристально взглянул на Риканду и издал низкое, хриплое ржание. Он казался сильным, благородным животным с чистой кровью, но вскоре стало ясно, что он сильно хромает. Таких лошадей обычно пускали на мясо, но этому, похоже, повезло — выглядел он ухоженным и сытым. А еще очень, очень верным.
— Кэльпи, в чем дело? — послышался откуда-то из дома высокий и приятный голос, и через минуту на крыльцо вышла молодая девушка. Ей не могло быть больше двадцати — она была почти еще ребенок, но что-то в ней говорило о том, что ей пришлось пройти немало невзгод и бед, прежде чем оказаться здесь. На лице ее навечно остался отпечаток печали, скрываемый в глубине чистых голубых глаз.
Память не обманывала. Она действительно была сильно похожа на отца. Свет заходящего северного солнца играл в длинных золотистых волосах, заплетенных в косу и перекинутых через хрупкое плечо. Девушка была одета в теплую кожаную куртку с расстегнутым воротом, явно наброшенную в спешке, шерстяные штаны и сапоги. На тонкой бледной шее Риканда увидела тонкий, длинный шрам. Шрам, который был единственным напоминанием о встрече дочери и отца.
— Кэльпи? — девушка подбежала к загону, встревоженно глядя на черного коня, и оглянулась. — Кто здесь? — она сжала кулак, готовая в любой момент прочитать заклинание. Эдвина не было, он обещал вернуться до темноты с охоты, но Майри уже волновалась. В лесу было достаточно опасностей, пусть даже Плеть давно ушла из этих земель. Нордскол никогда не был слишком добр даже к тем, кто любил его.
Конечно, Риканда узнала ее. Она видела образ дочери в памяти Освальда, да и фамильное сходство было несомненным — хоть лицо рыцаря и скрывала маска, она, как и Дара, в последние мгновения смогла увидеть его — настоящего. С горечью взгляд немертвой отметил и старый шрам — Риканда знала, что было его причиной, и понимала, что вряд ли Майри обрадуется их визиту. И все же…
«Дара… мы нашли ее. Это… это Майри Андерфелс». Каким-то чудом между немертвыми все еще сохранилась мысленная связь, несмотря на то, что исчезло связующее их звено — Освальд. Было ли это также даром наару, или же пережитые испытания настолько сблизили их меж собой, но они по-прежнему могли воспринимать эмоции и мысли друг друга. И сейчас эльфийка могла ощутить легкое замешательство, даже смущение рыцаря смерти. Риканда просто не знала, как начать разговор. Какие слова найти, чтобы не напугать еще сильнее эту и без того настороженную девушку.
Просто взять и сказать, что они были друзьями ее отца?...
Дардаса думала, что была готова к этому — но это оказалось не так. Мертвячка знала эти длинные светло-соломенные волосы и чистые, ясные глаза цвета неба. Каждая черточка в лице Майри Андерфелс была знакома до боли, впечатана в память, выжжена на ее сетчатке. На первый взгляд казалось, что они почти одного возраста — по своим, эльфийским годам Дара была лишь совсем ненамного младше. Казалось, что перед ней вновь восстает ее недалекое прошлое, последние слова в стенах Шаттрата. Девчонка напряглась, выпрямилась в седле, а затем опомнилась, взяла себя в руки — и ступни ее коснулись холодной, скудной травы. Вся ее фигура отражала изумление и даже крохотный осколок испуга в широко раскрытых ядовито-желтых глазах, в приподнятых черных бровях и приоткрытых губах. Жрица быстро, почти стремительно поравнялась со своей спутницей, которая, похоже, была в замешательстве еще большем, чем сама Дара. Еще секунду назад их дорога, казалось, не закончится никогда, а теперь все произошедшее казалось лишь мгновением. Они так спешили выполнить свой долг, что забыли обо всех прочих мелочах. Эльфийка боялась, что своим видом напугает девушку, ведь она выглядела чуть ли не в точности так же, как в день, когда покинула обитель наару. Все те же безумно растрепанные волосы, те же тугие полоски белой ткани на груди, бедрах и плечах, а, вдобавок, за спиной ее был виден огромный меч, чьи кроваво-красные руны спокойно спали вечным сном. Несмотря на весьма ощутимую тяжесть, давящую на спину, мертвячка никогда с ним не расставалась.
Им нужно завершить начатое. Поняв, что Риканда начинать диалог не знает как, Дара решила взять инициативу в свои руки.
— Пожалуйста, не бойся нас, мы не враги, мы не причиним тебе никакого вреда, — тяжело выдохнула девчонка. В ее голосе просквозила едва заметная тень страха — а вдруг не поверит? Или она скажет что-то не так, или совершит неосторожное движение, или просто не так посмотрит... Жрица тихо кашлянула в ладонь. — Прости, я не совсем правильно начала… Для начала, здравствуй, пусть Свет всегда освещает твой путь. Меня зовут Дардаса, а это Риканда. Мы долго искали тебя, и нам очень нужно, чтобы ты нас выслушала… Майри. Есть одна вещь, которую ты должна знать… — она глубоко вздохнула и замешкалась, думая, как лучше продолжить.
Девушка со светлой косой сначала с некоторым подозрением смотрела на неожиданных и поздних гостей, но через несколько секунд неуверенно опустила руку. Крошечный, почти незаметный взгляду огонек погас, и она улыбнулась. Странное дело, но Майри совершенно не боялась их. Поначалу она была немного напугана — ведь они могли причинить ей вред, но в ее взгляде не было обычного для смертных выражения презрения и отвращения, которое они испытывали к мертвецам. Напротив, казалось, что девушка смотрит на них так же, как смотрела бы на любого живого.
Это было… странно. И незнакомо. В то же время, лошади нервничали, и Майри успокаивающе погладила Кэльпи по шее. Тот фыркнул и ткнулся мордой в ее плечо.
— Ничего, я… я просто… — девушка пожала плечами и вздохнула, проведя рукой по волосам. — Слишком давно сюда никто не заходил, вот я и стала немного… нервной. Простите меня, пожалуйста. Может, зайдете в дом? — она улыбнулась, искренне и приветливо. Легкий ветерок трепал полы ее куртки, принося запах весенних трав и холодной воды. Это выглядело бы почти абсурдно: и дружелюбие, проявленное смертной к двум проклятым, и все это место, которое, казалось, находилось где-то на грани между времен и миров. В таком месте можно было почти физически почувствовать присутствие призраков прошлого. Можно было, лишь немного сосредоточившись, представить, как на это самое крыльцо выходил тридцатилетний мужчина в меховом плаще по имени Освальд, как здесь жили все его друзья и соседи, как суровые воины собирались на свою последнюю войну. Все это было здесь — и Дардасе на миг показалось, что на ее плечо легла чья-то до боли знакомая рука, чуть сжав его, ободряюще и ласково.
Никто никогда не уходил безвозвратно. И частицы их душ, крошечные, почти незаметные, развеивались по ветру там, где прежде жили их сердца. В северном ветре, несущем первое дыхание весны, в зеленоватом сиянии, раскинувшемся вдалеке, над горным хребтом, в старом, покрывшемся зазубринами мече, в потемневших бревнах приземистого, но крепкого дома. В глазах девушки и в ее душе, несущей в себе Свет. Именно сейчас и именно здесь они поняли, что Освальд не ушел навсегда. И он будет ждать их, когда кончится время.
— Мы принесли известия о твоем отце, — продолжила Риканда неоконченную фразу Дары. Ей было очень неловко, им всем, пожалуй, было странно и неловко вот так стоять здесь и говорить о человеке, который — по-своему — был дорог каждой из них. Отец, любимый, друг… Тот, кто подарил одной из них жизнь, другой — смерть, а третьей — дорогу к себе…
Слишком значимый момент это был, и немертвая умолкла, внимательно глядя на девушку своими льдистыми голубыми глазами.
Зайти в дом Риканда как-то стеснялась, хоть и не встретила в глазах Майри обычной для живых неприязни и брезгливости. Слишком… чистое создание это было. Слишком юное, неиспорченное, хоть и пережившее уже немало бед — это было слишком очевидно. И Риканда не могла и не хотела привносить запах смерти в этот дом, не желала осквернять его своим присутствием. Ей не нужно было дышать, но все же она глубоко вздохнула и, собравшись с духом, продолжила:
— Освальд покинул этот мир. Но ушел он из него не как проклятая живыми и мертвыми тварь, нет. Перед смертью он обрел… свободу. Он все-таки нашел свой путь к Свету, и душа его заслужила покой. Для него было важно, чтобы мы нашли тебя. Чтобы рассказали тебе о нем. О том… какой он был. И вот мы здесь.
Девушка не ответила. Она так и стояла там, обняв за шею огромного старого скакуна с хромой ногой. Когда-то она спасла его от незавидной участи, и с тех пор благородный конь всегда был рядом с ней. Он чувствовал малейшие изменения настроения своей хозяйки, и даже сейчас — почуяв, как напряглась ее рука, успокаивающе прикоснулся мягкими губами к ее щеке.
Майри молчала несколько минут, будто растерянная, какая-то вдруг сжавшаяся. Ее плечи опустились. Подняв ладонь к шее, она неосознанно прикоснулась к застарелому шраму.
— Мой отец… вот как, — тихо произнесла она, а затем подняла взгляд на меч, висящий за спиной Дары. Она его помнила. Меч, которым отец хотел убить ее. — Я его искала… я хотела… помочь ему. — Майри помолчала, отвернувшись и незаметно смахивая с глаз невольно выступившие слезы. — Скажите только… вы были с ним? До конца?..
Едва услышав голос девушки, Дара почувствовала, что успокаивается. Странно, но ее волнение уходило, будто смываемое невидимыми, чистыми и теплыми волнами. Кроме того, девчонка почувствовала легкость и умиротворение, но еще сильнее — необъяснимое родство с Майри, будто она была ее любимой, но давно потерянной сестрой. Хотелось говорить с ней, смеяться и жадно наблюдать, как улыбка трогает красивые губы. Рот эльфийки изогнулся в счастливой улыбке, она уже было хотела сделать шаг вперед, протянуть руку и сказать «Спасибо тебе, родная. Веди нас». Хотелось прикоснуться к домашнему очагу, ведь у жрицы так давно не было возможности сделать это!
Однако голос Риканды ее остановил. Он налетел, как хлопья снега сквозь открытое окно, остановил мертвячку, уже совершившую первое движение вперед. Рыцарь смерти права, они не могут вот так вторгнуться в этот теплый мир, принести в него боль и холод. Хватит и того, что они и так потревожили сон этого места.
— Да, — ответила Дардаса, сцепив руки между собой, будто готовясь читать молитву. — Да, мы были с ним до самого конца… Пожалуйста, прости нас, Майри. Мы, правда, не хотели расстраивать тебя… — белые губы жрицы едва заметно дрогнули, будто и по ее щеке вот-вот покатятся слезы.
— Нет, ничего. Я просто хотела знать, что он был не один, — эхом отозвался ей высокий и чистый голос девушки. Она села на траву возле забора и потерла бровь. Становилось холоднее, ночь наступала стремительно, и Майри зябко поежилась, натягивая куртку на плечи и запахивая ворот. Спрашивать о том, откуда у эльфийки меч отца, она не стала. В конце концов, это было совсем не ее дело. Ведь это не она была рядом, когда Освальд… Девушка отбросила эту мысль.
— Спасибо, что сказали мне. Теперь, по крайней мере, я знаю, что его душа обрела покой.
Риканда молча кивнула, подтверждая последние слова Майри. В ее взгляде промелькнула озабоченность — надвигающаяся ночь была так холодна, а девушка оставалась тут совсем одна, маленькая, беззащитная. Этот огонек, кажется, так легко было погасить чьей-нибудь злой воле... На миг Рике, как и Даре, захотелось остаться тут. Просто жить, так, будто и не было всех этих ужасов войны. Будто она не утратила навеки свою человеческую природу. Ловить рыбу, заботиться о лошадях, смотреть, как вечер сменяется ночью, а ей на смену рождается новый день... И помочь этой девушке сохранить то тепло — не только домашнего очага, к которому она их только что гостеприимно приглашала, но и тепло человеческой души — которого она сама была лишена. Чтобы Майри никогда не коснулись ужасы, которые довелось пережить ее отцу...
— Твой отец был героем, Майри. Он смог пройти через ад, и все же остался человеком, — наконец, произнесла она. На миг замялась, уместен ли будет следующий ее вопрос, а затем все же спросила:
— А ты? Тебе не страшно жить здесь, в этой глуши? Случись что, и стражу не дозваться. Может быть, тебе нужна какая-то помощь? Может, даже мы могли бы чем-нибудь помочь?
Риканде так хотелось сделать что-то хорошее… Но она не знала. Не умела. Забыла, как это. И теперь лишь неловко переминалась с ноги на ногу, глядя на Майри.
— Нет, что вы, — устало улыбнулась та. — Мой муж должен скоро вернуться домой. И я… люблю эти края, — она как будто немного смутилась своего внезапного признания. — Здесь жила моя семья. Только здесь я чувствую себя дома…
Она подняла лицо к небу и закрыла глаза, ощущая на коже прикосновение холодного вечернего ветра. Пора было загонять лошадей в конюшню, ведь ночью на охоту выходили местные волки, которых почему-то называли варгами. Майри это слово не очень нравилось. Оно звучало как-то угрожающе, почти мистически. Но она не боялась их. Она вообще уже давно ничего не боялась. Но после того, как ей принесли весть о том, что отца больше нет, странная тяжесть словно свалилась с ее плеч.
До самого конца Майри думала, что подвела его, а теперь — все встало на свои места. Последний кусочек мозаики помог сложиться картине. Картине мира и жизни, в которую ее отец, хотел он того или нет, внес свою частицу.
По спине эльфийки прошел холодок, будто между ней и Майри вдруг появилось невидимое стекло. Жрица была уверена, что девушка отмечена печатью Света, ей хотелось помочь и утешить, но, похоже, единственное, что они, два вошедших в теплый и уютный мир мертвеца, могут сделать — это уйти, позволив маленькому осколку рая восстановиться и зажить своей прежней жизнью. Похоже, мертвячка и рыцарь смерти теперь поменялись местами. Но все же больше всего на свете Дардасе хотелось вновь увидеть теплую, гостеприимную улыбку девушки, ощутить ее доброту и участие, которых так не хватало жрице для того, чтобы и самой быть счастливой.
— Прощай, Майри, — тихо, глухо, с горечью выдохнула Дара. — Спасибо тебе за то, что нас выслушала, спасибо за все. И… пожалуйста, прости нас. Пусть Свет никогда не оставит тебя. Пусть он сделает тебя вечно счастливой, — эльфийка вдруг протянула ладонь в пустоту, будто хотела коснуться белыми пальцами бледных, как нордскольское солнце, волос дочери Освальда, его чистой, святой части. Опомнившись, девчонка быстро опустила руку, глядя в землю.
«Пойдем, Дара. О Майри есть, кому позаботиться. Она не одна в этом мире», — услышала Дардаса мысленный шепот Риканды. Рыцарь смерти не любила долгих прощаний, рвущих душу и терзающих сердце, и потому лишь махнула Майри рукой на прощанье:
— Прощай, девочка. Прощай и будь счастлива. Ты можешь. Ты должна — в память об отце, ведь он так этого хотел.
Не говоря более не слова, она запрыгнула на своего черного коня и протянула руку Даре — их обоих ждала долгая дорога на юг, и надвигающаяся ночь, несомненно, не могла смутить двоих немертвых. Они сделали то, что были должны.
— Прощайте и вы, — прошептала в ответ девушка и немного грустно улыбнулась. Она не знала, что еще сказать им. Поэтому молча подняла руку, сжала ее в кулак и приложила к сердцу. Девушка помнила этот старый знак, которым она прощалась с отцом — и с которым закончилась ее жизнь здесь. В тот самый день, когда ей было пять лет, он ушел в свой последний бой и так и не вернулся домой.
Майри его не винила. Ни за то, что бросил ее, ни за то, что хотел убить ее. Она просто не могла ненавидеть человека, которого любила больше всех на свете — тогда и теперь.
Когда Риканда и Дардаса уехали, девушка решила еще немного посидеть на крыльце, дожидаясь возвращения Эдвина. От солнца осталась лишь тонкая, бледная полоска над горизонтом, сумерки опустились быстро и бесшумно, как тонкое серое покрывало, украв из мира краски и звуки. Стало тихо, так тихо, что можно было услышать, как бьется свое собственное сердце. Майри сидела почти неподвижно до самой темноты, и только когда она услышала до боли знакомые шаги на тропе, она поднялась — медленно, словно призрак Севера, — обернулась и улыбнулась. Теперь ее место здесь, рядом с тем, кому она отдала свою руку и сердце. И каким-то образом она знала, что отныне будет спать спокойно.
В конце концов, она вернулась домой.