«Призрачный переулок в призрачном городе». В невежественном, теперь кажущемся нереальным Мире Плоти, оставленном за ослепительными шорами Савана, это выражение загорелось в голове образами чего-то легкого и прозрачного, возникло бы перед закрытыми глазами иллюзорными фигурами утренней дымки, предстало бы неощутимым, леденящим сердце безлюдным одиночеством пейзажа на холсте, масляные краски которого давно выцвели и потрескались сухой безжизненностью. В том мире города-призраки оставались после оружия, не оставлявшего ни единого шанса на жизнь: вздымаясь посреди выжженных пустошей разлагающимися гробами бетонных коробок, они становились прибежищем редких нищих бродяг, заползавших в такие места ради поиска смерти в холодных подвалах, и инфантильных подростков, отправлявшихся в мертвые города, чтобы заглянуть за завесу тайны и разглядеть за ней потусторонний мир. Такие «призрачные переулки» обрастают налипшим слоем городских легенд, словно их специально вымазывали в словесной глине, чтобы скрыть очевидную простоту лабиринтом загадок и домыслов, отвлекая внимание от куда более странных вещей, пряча тайны там, где искать их будут только те, кому верить не станут.
Сбросив с головы мешковатый капюшон своего пыльного одеяния, Элеонор обтерла лицо своими тонкими ладонями и выглянула из-за баррикад, осматривая поле недавней битвы. Призрачный город, который она, как и все прочие обыватели мира живых, представляла лишь полупрозрачными образами загадочных духов, выглядел угловатым, уродливым городом косых переулков, сжимающим и без того узкие, потрескавшиеся дороги до едва заметных щелей в стене. Некрополь неупокоенных мертвецов гудел встревоженным роем, полыхал в пламени – точнее, тонул в обжигающих льдинах насилия, на острых концах которого застыла вытекшая из разрубленных в этом океане призраков плазма. Как и все прочие, Элеонор представляла себе смерть избавлением от всего того, что давило её в Мире Плоти – избавлением от уныния, смятения, страха, системы и сильных мира сего, ставших частью механизма угнетения, – ожидая суда по её душу или перерождения в зависимости от накопленного кармического следа, отпечатавшегося на её душе за годы скучной, едва разбавляемой в суете рабочих будней, в «серфинге» всемирной сети и в лунных тропах психотропных веществ жизни. Абсолютно невзрачное существование, без особых добродетелей и высказанных вслух пороков, само по себе подталкивает к мысли о том, что произойдет с таким человеком, как ты, после того, как сердце остановится, и твое тело начнет холоднеть, предрекая трупное окоченение: будут ли споры за твою душу между привратниками Ада и Рая? Придут ли они к решению, взвешивая поступки до тех пор, пока не найдут тот грамм, который склонит в свою пользу чашу весов?
Но это были лишь догадки. А эта шепчущая, стенающая улица призрачного города, пылающего в огне революции всех против всех и сотканного из десятков тысяч обреченных душ, перекованных в рамки арок, в потрескавшуюся лепнину или плитку истоптанной кладки, была ненавистной, отталкивающей реальностью, в которой она, Элеонор Аркана, оказалась. Этот загробный мир, переход в который казался окончательным избавлением от тягот бренной плоти среди жестоких безумцев в веке безгранично властвующей валюты, оказался извращенным, уродливым близнецом оставленной жизни – более отвратительным, ужасным и отталкивающим, лишенным всякой маски приличия во мраке некропольских теней. Будто уставший от зеленых деревьев и бьющего в окно поезда капризный ребенок, въехавший бесконечный туннель, она с горечью усвоила урок обманутых ожиданий – все познается в сравнении.
Неожиданно её лодыжки что-то коснулось, и она, одернув ногу, бросила вниз испуганный взгляд голубых глаз. Существо, извалявшееся в грязи и дорожной пыли, выглядело безногим инвалидом, доставленным с фронта Третьей Мировой и брошенным на улице собирать подаяние ради продолжения жалкой не-жизни, посвященной копошению в мусорных кучах и стенаниям о тяжелой судьбе каждому встречному. Криво передвигаясь на тонких трехпалых руках и волоча за собой свою тушу, этот мертвец обладал необычайно толстым наростом на абсолютно лысой голове, а измазанное слякотью лицо светилось вытаращенными фиолетовыми глазами, зрачки которых жадно рыскали по земле, надеясь найти оброненный кем-то обол. Снова попытавшись поймать ступню Элеонор, эта тварь резко выбросила руку вперед – и жалобно заскулила, когда девушка с презрительным выражением лица прибила пухлую, будто младенческую ладонь подошвой кроссовка к земле.
— Отпусти меня! — завизжал уродливый яйцеголовый призрак высоким пронзительным голосом, пытаясь второй рукой столкнуть обувь Арканы с прижатой конечности. — Я всего лишь дружелюбный нищий, собирающий тут пода-а-А! А-а-атпусти, тварь, иначе я вырву тебе ноги к е…
— Закрой свой поганый рот, Каспер, — Элеонор подняла ступню, давая безногой туше вытащить ладонь. — Если ты думаешь, что я, слепив тебе корпус, позволю тебе еще и красть мой Пафос, то ты сильно заблуждаешься.
Каспер нехотя поднял свое грязное лицо и скривился, узнав в Элеонор своего скульптора. На фоне грязной, залитой помоями улицы он не выделялся ничем – должно быть, удобно, если тебе нужно лишь прикоснуться к жертве твоих манипуляций.
— А, ты, сука, — явно недружелюбным тоном проворчал призрак, все еще потряхивая увеченной ладонью. Кое-как упираясь на другую руку, он перевернул червообразное тело на спину и облокотился на баррикаду, засунув пальцы в живот и усиленно там шевеля. — Спасибо за складку-карман, удобная штука, — деловито проговорил он, вытягивая мундштук из красного дерева с тонкой сигаретой и небольшую металлическую фляжку, украшенную черепами. Закурив, Каспер издал звук хрипящей от удовольствия свиньи и затем, закатив глаза, приложился к фляжке.
— Отвратительно, — промолвила Элеонор, глядя на расплывшегося уродца, распластавшегося у её ног.
— На все сто процентов, — подтвердил Каспер, шумно отрыгивая облачком дыма. — При этом доля передаваемой энергии, — он снова порылся в складке и вытащил, наконец, широкие круглые часы на цепочке, внимательно рассмотрев значения, на которые указывали стрелки, — возросла втрое. Конечно, официальных клиентов образ несколько шокирует, однако позволяет обвести Агентство вокруг пальца, если кто-то из них вдруг подберется слишком близко.
— Нужно просто уметь смотреть за собой. Это довольно сложно делать, если обычно роешь лицом землю, чтобы сойти за комок грязи, — с насмешкой проговорила Элеонор, присаживаясь рядом с Каспером и накидывая капюшон.
Тот презрительно фыркнул.
— Эктоплазма на губах не обсохла, чтобы меня учить, — огрызнулся он, чуть оскалившись. — Здесь и сейчас ты, конечно, можешь дерзить, но если бы я был в мясе, то порвал бы тебя пополам. За последние двадцать лет Некрополь наполнили целые своры таких же Лемуров, как ты, — призрак провел рукой над улицей, будто охватывая все до самого горизонта, — а теперь они звенят своими тонкими голосами из оболов в моей казне или ходят за мной невольниками. Либо попались в наручники со стальной стигийской цепью сразу после Сбора Урожая, чтобы теперь гнуть спину в стигийских шахтах, получая плети от забавляющихся легионеров и ожидая, пока их не поглотит Забвение. Девяносто четыре Анфанта из ста начинают свою не-жизнь в кандалах работорговца, — ухмыльнулся Каспер, поглядев на Элеонор исподлобья.
Та молчала, скрыв лицо ледяной маской, через которую трещинами пробивалась воссозданная памятью боль. Она знала, что значит быть рабом. Знала, что это – несмываемое клеймо Иерархии на душе. В отличие от Мира Плоти, здесь она уже родилась в робе невольника, и одно лишь чудо помогло ей уйти от преследующих душу легионеров – к сожалению, только на время.
— Ренегаты видят Некрополь в огне, — лениво проговорил червообразный призрак, докуривая. — Я слышал уже это двести восемьдесят четыре раза. Сначала Цитадель, затем Башня, — он потер лысину, будто пригладил невидимые волосы, — отмена Диктум Мортум, роспуск легионов. И Харона на плаху, конечно, как главного предателя. Поэтому, пока две силы сминают друг друга, требуя все больше Корпуса и Пафоса, выиграет одно
маленькое дружелюбное привидение.
Сообщение отредактировал OZYNOMANDIAS: 16 февраля 2018 - 09:42
Тема закрыта
