Отправлено
— Though wise men at their end know dark is right,
Because their words had forked no lightning they
Do not go gentle into that good night.
Страх - щит храбреца.
Chicago, IL, United States of America. 09.05.2014, 16:00:00
Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 14 августа 2019 - 15:35
Отправлено
Наследник
Даррен с трудом открыл слезящиеся от поглотившего все дыма глаза и поднялся на ноги. Сгустки клубящейся из пламени перехода темноты стремительно обретали форму и плоть. Они очутились в просторной подземной комнате, без окон, интерьер которой был, несомненно, выполнен с явным вкусом и в подходящем месту стиле. Мозаика пола и дизайн светильников удивительно гармонично переплетались с доносящимися из-за полукруглой арки впереди криками боли и механическим лязгом таинственных машин, создавая непередаваемую атмосферу.
Эти звуки казались смутно знакомыми, Даррен знал, что находилось в следующей комнате, но мысли старательно обтекали это знание, словно их поток налетал на камень забвения, огибая его и оставляя в блаженном неведении. Даррена замутило и он отвлекся от созерцания комнаты, заметив подле себя копошение чего-то… живого. Однако это была лишь Алекс, еще не пришедшая в себя от пережитых потрясений последних десяти минут, не говоря о всех прочих. Даже сейчас девушка была прекрасна. Это прелестное место явно располагало к тому, чтобы продолжить начатое. При мысле о том, как чудесно внутренности Алекс будут смотреться на этом полу, как ее тело дополнит и без того великолепную картину ужаса и боли, у Даррена перехватило дыхание. Он был готов извлечь внутреннюю красоту девушки голыми руками, без оставленных в багажнике инструментов. Освободить запертую в теле грудную клетку, сжать в кулаке ее еще трепещущее сердце, запустить пальцы в мягкую нежную печень, вытянуть кишечник из живота и выложить на мозаике ЕЁ имя… Но этого было недостаточно. Это было мало. Алекс особенная. Даррен чувствовал это. Знал это. Она все поймет. Нужно только показать ей и тогда… Алекс сделает все сама. Своими собственными руками подарит свою красоту миру. Ради себя. Ради него. Ради НЕЁ. Ради чувства прекрасного и всеобщего прозрения. Ради пробуждения в людях жажды красоты. В этот момент он будет рядом с ней. Поможет девушке, когда её сознание растечется по полу вместе с кровью и жизнью, наилучшим образом предстать перед миром. Первым насладится ею. И для этого нужно просто показать Алекс истину, показать, какое очарование скрывают у себя внутри неказистые с виду люди.
Внимание Даррена привлекло движение на самом краю его зрения. Он резко обернулся. Женщина. Та самая незнакомая женщина с камерой, что пришла с Николасом. Что она, кот ее дери, здесь делает? Даррен слышал, что некоторые репортеры ради сенсаций, эксклюзивных материалов и эффектных кадров готовы отправится в ад, но не ожидал встретить ту, что воспримет свое профессиональное кредо настолько буквально. Как удачно, ну надо же… Она вполне подойдет.
Даррен склонился над Алекс, собираясь помочь ей поскорее прийти в себя и подняться, когда его шею пронзила резкая, словно молния в подземелье иного мира, боль. Алекс дернулась на полу, инстинктивно схватившись за грудь, но Даррен успел заметить странную метку, просвечивающую через тонкий хлопок рубашки. Женщина пощади негромко застонала. Кто-то… что-то звало их. Истина вспыхнула в голове и исчезла, оставив след. ОНА стояла прямо перед ним. Накераэх. Та, что играла с ним все эти месяцы. Высокие, до колен, сапоги, шорты, цилиндр. Они сходились во мнении, что этого более чем достаточно. Без лишних предисловий демонесса приблизилась, лепестки ее рта раскрылись и змеиный язык скользнул в рот Даррена, адским раем заставив забыть обо всем. Заставив вспомнить. Они целовались посреди умирающего от ревущего пламени особняка. Мир сгорал в огне, но его это не волновало. Под ногами с шипением испарялась кровь мертвеца, на чей труп он не обращал внимания. Это было неважно. Этого не было. Была лишь Накераэх. Даррен отогнал наваждение прочь. Демонесса заползла языком еще дальше, еще глубже, лизнула саму его душу, заставив Даррена выгнуться дугой, судорожно обхватить ее тело, прежде чем завершить поцелуй и отстраниться.
— Ты привел сюда замечательную компанию, — с ухмылкой говорит Накэраэх, кивая на сбитую с толка и пребывающую на грани паники Алекс и баюкающую словно родное дитя изломанный и смятый фотоаппарат Петру. — Но к сожалению, я не могу позволить вам остаться тут надолго. Вас ждут.
— Благодарю тебя за помощь и столь… теплый прием, Накераэх, — склонив голову, почтительно сказал Даррен. — Что же до компании… Я привел только эту девушку, — Даррен указал рукой на Алекс, и беглый взгляд демонессы вдруг задержался на ней, в глазах Накераэх вспыхнул искренний интерес. Даррен ощутил охватившее его ликование. Эйфорию. Накераэх тоже признала Алекс. Девушка разожгла ЕЁ любопытство, развеяла ЕЁ скуку, она действительно особенная. Способная ЕЁ развлечь. Он покажет ей истину. Она сможет увидеть красоту действительности.
— Женщина просто увязалась следом за нами. Стала, хм, жертвой обстоятельств. Даже не знаю, что мне делать с ней в этом месте, — Даррен позволил себе усмехнуться. — Если позволишь все же ненадолго задержаться здесь, я хотел бы спросить о кольце, — Даррен вытянул руку, заставив металл искриться в мертвенном свете зала. — И о Николасе. Что таит этот предмет, и чем стал мой брат? Прошу, ответь мне, Накераэх, мне нужно это знать — понизив голос, настойчиво прошептал Даррен.
Сообщение отредактировал ЛакеДушеГончеТаб: 21 августа 2019 - 10:59
Отправлено
Кукла
— Вас ждут.
Забавно, как разительно посещение иных миров в реальности отличалось от того же во снах. Головокружительное, пульсирующее в вестибулярном аппарате чувство вертиго, когда мир кружится перед глазами радужным волчком, подскочивший к горлу желудок и ухнувшее в пятки сердце; когда они, точно марионетки с подрезанными ниточками, один за другим рухнули на неестественно горячий мозаичный пол, Алекс почти показалось, словно некто огромный взял его тело в ладонь и как следует встряхнул. Стеклянный шарик с пляшущими внутри снежинками, сувенир из поездки в Канаду, стоящий на извечно усыпанном обрывками бумаги и бисером журнальном столике перед диваном в их гостиной. Одним осенним вечером он разбил его, желая встряхнуть, но не удержав в ладони — стеклянный шар с размаху врезался в пол, рассыпав по махровому ковру стекло, пластмассовую статуэтку нарядного домика и поролоновые шарики снега. Сердце, совсем как сейчас, подскочило к его горлу — Кэрри любила эту игрушку, она расстроится, так расстроится…
Он судорожно сглотнул, неловко, на четвереньках поднимаясь с мозаичного пола. Не гостиная их уютной квартирки на четвертом этаже, не кричащая роскошью гостиная особняка его, уставленная элегантной мебелью и резными книжными полками из красного дерева. Тонкие, розовые ноготки царапнули маленькую плиточку мозаики — и он тут же одёрнул руку, в ужасе отшатнувшись и быстро плюхнувшись на пятую точку. На мгновение он почувствовал, как его ногти погрузились в тонюсенькую расселину между мозаичными плиточками. На мгновение он почувствовал, как под этим тёплым, почти горячим полом бился чей-то пульс.
Безумие. Сны — это сны, но сейчас происходящее не могло быть сном. Он слышал надрывные, истошные вопли и стоны, то ль боли, то ль похоти, от которых хотелось зажать уши, вздрагивал от болезненного скрежета лезвий металла, доносившихся откуда-то впереди; эта мозаика — религиозные мотивы в некоторых отрывках? Охота на ведьм и костры инквизиции, самосуды, одержимость, Malleus Maleficarum; он отчаянно цеплялся за крохи того, что было ему знакомого, потому абсолютно всё в этом месте кроме этого кричало о своей чуждости. Ему было больно даже смотреть на хаотичную схему той, другой части мозаики. Обхватив себя за щуплые плечи, Алекс слезящимися от дыма глазами заозирался по сторонам. Даррен, чуть склонив голову набок и с блуждающей улыбкой вслушивающийся в вопли и стоны; это… он сделал? Он вытащил их оттуда? Женская фигура в чёрном драповом пальто — это?.. Он не видел ни стен, ни потолка: лишь тянущуюся из кромешной тьмы тёмную, влажно блестящую в пляшущем свете пламени цепь с массивной, старинной люстрой — такой, в какую прежде ставили свечи. Но свечей не было — были кисти человеческих рук. В каждой ногтевой пластинке, словно дрелью, была просверлена кровящая дыра, из которой плавно танцевали огоньки настоящего пламени. Что же это такое — белое, очень важное, и скрывается под чем-то мягким, податливым и жалким? Фитилёк. Человеческие кости были фитильками!
Ему захотелось смеяться.
Когда он уже хотел приоткрыть губы и разразиться истеричным, гомерическим хохотом, горло, в котором что-тоизвивалось, стиснуло в ледяных когтях спазма: поперхнувшись собственным смехом, Алекс судорожно сглотнул застрявшее в глотке то, что чувствовалось небольшой, ещё живой рыбкой. Даррен, подползший чуть ближе и склонившийся над ним со странным, пугающим выражением вдруг замер, застыл, как громом поражённый. А потом… потом была боль. Он зашипел — изогнувшись в спине, вцепившись в воротник чужой рубашки, Алекс с размаху чуть не впечатался головой в мозаичный пол, съёжившись в позе эмбриона. Ноющая боль во лбу, не оценившего подобного жеста, и рядом не валялась с той краткой вспышкой, пронзившей бесформенную область над грудью, чуть ниже горла: кто-то раскалённой проволокой, вдетой в ржавую иглу, вышивал на его коже нечто неописуемое. Это длилось недолго — один, два биения сердца — но этого было достаточно для того, чтобы оставить его без дыхания. Метка. Эти метки — та, что он видел на себе в отражении зеркала, та, что он видел на шее Даррена, чуть дальше от следа укуса, и та, что вспыхнула на лбу этой — они были болезненно схожи. Он не мог сказать, были ли метки одинаковы, но…
Его спаситель, с раздражённой гримасой прижимавший ладонь к своей шее, вдруг оцепенел — с нетипично кротким, очарованным взглядом уставившись куда-то за спину Алекс. До его ушей, из-за спины, донёсся вибрирующий смех и звук ступающих по плиткам каблуков; инстинктивно отшатнувшись, Алекс со свистом втянул пахнущий чем-то подозрительно знакомым воздух и медленно, страшась того, что ему доведётся увидеть, обернулся — в тот же миг поражённо уставившись на то, как женщина, какой он не видел в жизни, грациозно наклонилась к брату Николаса. Властно обхватив ладонью щеку охотно подавшегося вперёд Даррена, женщина с подобным розе ртом погрузила выскользнувший наружу чёрный, извивающийся язык в его глотку. Из груди вмиг обмякшего мужчины вырвался глухой, низкий стон, который мог быть как стоном боли, так и удовольствия. Алекс судорожно сглотнул, порывисто одёргивая прикрывавшую его наготу белую рубашку; почему то, что он сейчас лицезрел, казалось ему чувственнее и в то же время вульгарнее всех снятых в мире фильмов для взрослых, даже самых извращённых, было за пределами его понимания.
Её голос — и ответ Даррена — эхом вибрировали в его барабанных перепонках. Алекс, неуютно поёжившись и потирая метку на груди, упрямо отказывающуюся затухать, хотел молча послушать разворачивающуюся беседу, опустив взгляд на собственные коленки — он категорически не понимал, что происходило в этот момент, а его чувства сейчас играли с ним злую шутку. Паника и ужас почти затмевались экстатическим пониманием от того, что он больше не был в особняке Николаса. Буквальный ад был для него подобен раю на фоне того подвала, на фоне произносимых слов и взгляда зелёных глаз, который… который…
Бешенство. Глубокая, ослепляющая ярость, которую неспособна подавить даже подкатившая к глотке тошнота. Алекс медленно, не поправляя ниспадающих на глаза золотых волос, повернулся к женщине — той самой, что открыла проклятую дверь. Той самой, что была с ним. Его сообщница?
— «Жертва обстоятельств»? — негромко, вкрадчиво прошептал он, исподлобья уставившись на баюкавшую что-то в своих ладонях незнакомку в драповом пальто, даже не думая маскировать враждебность в голосе. Этот самый голос, пусть и охрипший после долгих месяцев молчания, разбавляемого лишь его криками и слезами, всё ещё резал слух своей безошибочной женственностью; по коже пробежались мурашки. — С удовольствием изменю эту характеристику на «жертва хирургического вмешательства».
Но Алекс замолк, резко выпрямившись и навострив уши — потому что Даррен заговорил о том, что интересовало его весьма и весьма сильно. Николас. Осмелившись поднять взгляд на неё…Накераэх, как назвал её Даррен, он почувствовал, как засосало под ложечкой. Она смотрела на него сейчас, взглядом, который он не мог расшифровать — не то чтобы он когда-либо умел. Но видя этот взгляд, Алекс вдруг почувствовал странный укол в собственных глазах, почувствовал как что-то зашевелилось в груди. Это… решимость? Невозможно. Он забыл значение этого слова вместе с воспоминаниями о том, как выглядело его собственное лицо. Он не имел представления о том, кто или что могло их ждать, и не сказать что это его заботило, но что с него взять: он радовался одному лишь тому, что он больше не заперт в том кошмарном подвале.
Даже надрывные вопли на фоне были лучше.
Сообщение отредактировал Bendy: 21 августа 2019 - 15:13
Отправлено
Кукла, Артист и Наследник
Накераэх смеется - её смех напоминает шипение огня. Меж её смешков звучат слезы мучеников и лязг пыточных машин. Её смех был всем, что представляло из себя маленькое царство демонессы, и чем-то гораздо большим. Её смех повергает душу в ужас, бросает тело в жуткую лихорадку. Её смех был самым прекрасным смехом во всем мире. Во всех мирах.
- Ваша наивность такая сладкая, что мне хочется выжать её из ваших душонок до последней капли, - Накераэх улыбается, и вы чувствуете в груди тяжелый ком. Чужой мир словно проворачивается вокруг своей оси, и повелительница мучительного огня резко стучит тростью из слоновой кости с рукояткой из черепа человеческого ребенка. - Нет никаких жертв обстоятельств, она оказалась тут лишь потому что я позволила. Потому что вы нанизаны на одну нить, словно бусины ожерелья. И теперь, когда одна из бусин разбита, все приходит в движение. Вам придется остановить древние ритуалы, прежде чем ваш город утонет в крови, - Накераэх взмахивает рукой. - Не то чтобы меня сильно заботили человеческие души, всего лишь часть очень старой сделки, которую я обазалась выполнить. Но не о том сейчас, - демонесса поворачивается к своему подопечному, кончиком трости подносит руку с кольцом к своему лицу и снова улыбается. - Оно всего лишь проводник моей силы в твою душонку, слуга. Мне трудно достигать вашей реальности через ваши смертные оболочки, это же кольцо - старое и могущественное, хранящееся осколок моей сущности. Оно может помочь тебе во многих душах, если твоих собственных сил не хватает, - Накераэх делает шаг назад и прокручивает трость в руках. - Оно так же гарантирует, что ты не попытаешься от меня избавиться, поэтому кольцо всегда будет с тобой, и каждая попытка его выкинуть или потерять будет сопровождаться все более болезненным наказанием, питомец. Только будет осторожен - оно может просить цену. Даже я не могу сказать, какую...
Кольцо загадочно блестит в свете сотен маленьких огней, и ты ощущаешь, как оно словно смотрит в ответ. Эта вещь содержала в себе сущность твоей покровительницы, но разум у неё был свой, откуда-то приходит понимание. Уж не само ли наследие погибшей матери нашептало тебе?
- Оно может открыть тебе глаза на истину, может снять пелену с твоих глаз. Может попытаться спасти твою бесполезную мясную оболочку. Может создать мост между этим местом и вашим миром, если ты захочешь молить меня о помощи лично. Всего лишь назови своё желание и дотронься до него губами. Что же до твоего брата, - Накераэх отмахивается от этого вопроса, словно от надоедливой мухи. - Ответы не даются просто так, Даррен. Уверен ли ты, что готов заплатить своей госпоже за ответы? - она смотрит на тебя с прищуром, и ты понимаешь, что Накераэх пытается проверить тебя. На что?
Отправлено
На лице Майка мелькнула улыбка. Он сам не знал, отчего улыбнулся. Ещё мгновение назад, Майка всецело поработил страх. Но слова служителя не добили Майка, заставив побледнеть и выронить нож из дрожащих пальцев. Нет, совсем даже наоборот. Майк ощутил, как самоуверенность служителя задела что-то внутри. Струнку горделивого самолюбия. Никто не будет ему указывать. Никто.
Особенно если на кону стояла жизнь. Нет, не его собственная — доктора Шульц. Отчего-то Майка заботила именно она. Может он хотел отплатить ей сполна за всю ту заботу, что получил в психбольнице, сколь бы ложной она ни была. А может дело было в необычайной беззащитности, которую Майк впервые увидел в докторе. Она боялась, ей нужна была защита, и кто же ещё мог её защитить?
Напряжение нарастало. Запах крови уже пропитывал воздух, предвосхищая грядущее. Нельзя было терпеть это мучительное ожидание ни секундой больше. И Майк не стал.
Он дёрнулся к служителя, словно чёртик, выскочивший из табакерки. В мгновение ока, рука показалась из-за спины, и в ней мелькнул отполированный до блеска нож. Лик Луны не отразился в нём на этот раз. Но Майк был уверен: когда он вспорет лезвием грудь служителя, Луна будет довольна.
Отправлено
Все произошло слишком быстро. Так быстро, что Джеймс даже не успел окончательно осознать, что за спиной Ребекки, за открытой дверью, в их сторону двигались неясные силуэты, а выпущенные из их оружия пули взрезали бетонные стены, как мягкий песчаник. С трудом отодвинув дверь, он успел лишь повернуться и заметить, что Майк рванулся к Служителю с ножом в руке. Идеальный момент. Гловер выбрал бы иной вариант, но времени было слишком мало, враг приближался, Служитель ясно дал понять, что не собирается терпеть незваных гостей в своем храме, а Мун решил взять дело в свои руки.
Что ж, тогда и ему, Джеймсу, пора поступить так же.
Схватив доктора Шульц за предплечье и не давая ей времени опомниться, он гаркнул:
— Шевелись! — и побежал к двери, которую приметил еще на входе. Двери, находящейся в полумраке чуть в стороне от алтаря. Почему-то казалось, что приколотые к стенам люди провожают их взглядами, полными укора и презрения, будто они ждали чего-то более героического, чего-то, кроме позорного побега, но не дождались. Ребекка не сопротивлялась и вообще, кажется, не осознавала происходящего, и мужчина ее в этом не винил. Она была всего лишь психотерапевтом, и у нее отсутствовали инстинкты, позволяющие думать гораздо быстрее, чем в стрессовой ситуации размышлял бы обычный человек. Когда все философские внутренние голоса замолкают, выводя на первый план загнанное в угол животное, принимающее решения на основе простой дихотомии "бей или беги". В данном случае Джеймс знал, что лучше бежать. А Мун предоставил им столь удобный шанс, отвлекая Служителя своей неожиданной атакой, что не воспользоваться им было бы кощунственно.
Только когда Джеймс добрался до двери и дернул ручку, он подумал, что та могла быть заперта. Неважно. Даже если ему придется вынести ее плечом, он пройдет в эту дверь.
Everyone knows by now: fairytales are not found,
They're written in the walls as we walk.
- Starset
Отправлено
Сломленный
Служитель не кричит от боли, когда нож с чавканьем входит в его живот, прорезает его кишки, мешает желудочные соки с кровью. Не дергается, не начинает кашлять кровью, не пытается отшатнуться и вытащить нож из себя. Вместо этого он смотрит на тебя из-за своей черной вуали. Смотрит без злобы и без ненависти, ты не чувствуешь агрессии или страха - только решимость. Он собирался убить тебя, но не потому что он хотел тебя убить. Он хотел убить тебя, потому что иначе ты останешься безнаказанным.
Он подается вперед, и ты чувствуешь как человеческая плоть облепляет твои пальцы. Кровь стекает по ладоням и капает на пол, орудие Луны с чавканьем продирает себе путь сквозь плоть. Твоя воля сталкивается с его волей, в состязании без победителей и проигравших. Под его вуалью скрывается шепот голоса, который не может принадлежать смертному. Шелест сотен движущихся ног омерзительных насекомых. Сорвать эту вуаль, показать лицо безликого мстителя миру. Лишить его права на анонимность, заставить вершить тёмные дела с ясным ликом.
Он вонзает своё грубое оружие, не идущее ни в какое сравнение с благословленным Ей клинком. Бьет быстро и точно, ты не успеваешь отшатнуться вовремя, и он словно ударил своё зеркальное отражение, идеально копирует твой удар. Боль приходит спустя удар сердца. Позади трещит железная дверь. Мимо мелькают фигуры Шульц и Гловера. Откуда ты знаешь его имя? Осталось мало времени. Нужно бежать. Нужно сорвать с него вуаль. Нужно показать истинное лицо этого мерзавца миру.
Ученая и Ветеран
Со стуком дверь закрывается позади, и окружающий мир тонет в непроницаемой темноте. Ужас - что если вы только что попали в место, где есть вход без выхода, где есть лишь тьма? Страх - щит храбреца. Ужас же иррационален, он не поддается никаким логическим цепочкам, ломает человеческий мозг, сдавливает его как многотонный пресс. Огонь зажигалки выгрызает из темноты кусок стены. Имена, написанные разными руками. Имена, вырезанные разными инструментами. Сотни перечеркнутых имен украшают каждый миллиметр стен в этом маленьком помещении, где вы едва можете стоять, не прижимаясь друг к другу. Жарко. Душно. Тесно.
Стены тут тоньше, чем в основном зале, и если приложиться ухом - можно услышать гам голосов. Шум города. Шум города?
Фонарик телефона выхватывает из темноты единственные два предмета тут: стол и пьедестал с книгой. Сотни страниц. Символ на обложке - тот же символ, что был вырезан на распятых телах; тот же символ что украшал алтарь. Книга ответов - или вопросов? Скрывались ли в ней тайны этого мира или ужасы, не поддающиеся воображению?
Отправлено
Гром, стрекот сотни тысяч мелких сверчков, не более чем эхо в недавнем воспоминании, заглушал какофонию звуков этого места. Петра не чувствовала ничего: ни своего тела, ни чувства реальности происходящего, эмоций, страха, жжения на лбу, что вот-вот должно было свести ее с ума от невыносимой агонии. Ничего. Всё, словно Великий Пожиратель, Смерть, Ничто, Обливион, Бездна — всё тлело в её сознании в сравнении с той сумасшедшей печалью, что медленно пожирает изнутри подобно паразиту, смакующим гнилое, тухлое мясо. Она чувствовала это. Чувствовала под подушечками пальцев: глубокую трещину в дешевом пластике. Разбитую линзу. Одну? Две? Работает ли электроника?
Петра Линдберг подняла взгляд, виновато, несколько обреченно. Не из-за слов других, презрительного тона или великолепием хозяйки этого места. Из-за вины перед своим… фотоаппаратом. Боже, что за бред. Бред. Бред. Бред, который сейчас выглядел как нельзя более логичным во всем хаосе происходящего. Быть может, то сознание пыталось отыскать точку опоры для… для чего-то. Хотелось плакать. Влага медленно собиралась в её глазах. Кто-то обратился к ней и Петра наконец вырвалась из цепких лап саморефлексии и отчаяния — только чтобы отступить на шаг назад от удивления.
— Что? — она смотрела на мужчину, рука ее дрогнула, нажимая на кнопку фотоаппарата. Щелчок. Ничего не произошло. Ничего. Еще раз. Еще. Нервный тик? — Вы сорвали мне фотосессию. Вы сорвали мне ее, мне нужно было одно фото, одно завершающее. Кто вы вообще такие?, — сердце начало биться в диком темпе от злости и безнадеги.
Она думала — она была одержима — фотографией даже в столь диком месте? Не такая ли навязчивая идея была ли признаком сумасшествия и безумия?
Была. Пока демонесса не заговорила, и тут же Петра замолкла, словно податливый зверек. Она не смела ту перебивать — почему-то, толком не понимая этого порыва. Лишь слушая, словно послушный раб.
Город, ритуалы. Бред. Бред. Всё бред — всё бред. Щелк. Щелк. Щелк. Он не работал. Не было вспышки. Не было ничего. Просто тьма. Ничего более. Ничего. От этого было больно. Кровь. Кровь? Кровь. Алая, терпкая, теплая, едва отдающая железом на кончике языка, жидкость. Кровь на улицах. В квартирах. Везде. Это было бы так интересно. Просто чтобы сфотографировать. Запечатлеть. Кровь — то, что течет внутри наших вен, то, что питает нас. Нас всех. То, что делает нас живыми. Так быть может и… улицы, и город она сделает реальныи? Истинными в своей грязи. В невежестве. В безнадеги. Смоет, сожжет, испепелит всю пластмассу, всё горечь, всю рябь.
Петра слушала. Слушала внимательно, щелкая, как нервный тик, фотоаппаратом — тем, что от него осталось. Щелк.
Щелк.
ЩЕЛК.
Отправлено
Нет никаких выборов. Они — продукт здравомыслия. Они принадлежат ложному миру. Они — иллюзия. На самом деле существуют лишь порывы, исходящие из нечеловеческих глубин. Они — порождение безумия. Они принадлежат изнанке. Они — истина.
Они взывают к Майку сотней мышечных спазмов. Не дают думать. Не оставляют и доли секунды, чтобы принять решение. Всё уже выбрано за него. Нутром. Душой. Естеством.
Нельзя ни бежать ни принять поражение. Он должен сражаться и победить. Проявить торжество воли. Торжество человека над тварью, пришедшей извне.
Он — луч лунного света, разрезающий полуночную тьму. Он — лезвие, со свистом, рассекающие плоть. Он — герой, которого заслужил этот мир.
Он — Майкл Мун, психически больной, опасный для общество и самого себя.
Сотрясающая тело боль вырывается из глотки Майкла клокочущим хохотом. Он не даёт твари права на торжество. Не сегодня. Пока он ещё жив. Он не даст ей наслаждаться превосходством. Он сломан, будто ненужная игрушка. Но поэтому и может победить. Ведь то, что уже сломано, не получится сломать снова.
Сотрясается и мир вокруг, растекаясь смазанными образами и звуками, смысл которых тонет в реке кипящей боли. Майк понимает, что выиграл время остальным. И это радует его, заставляет ликовать. Но в то же время повергает в печаль. Он надеялся на помощь, а не принятие жертвы. Но будь что будет. Просто будь что будет.
Захлёбываясь хохочущим клёкотом, Майк хватается за вуаль, что скрывает от мира лицо служителя, а потом дёргает изо всех сил. Он откроет миру лицо, а потом изуродует его, яростно изрезав ножом. Он заставит служителя выть от злости, боли или чего угодно. Лишь бы не было больше этого ужасного, невыносимого, сводящего с ума спокойствия.
Сообщение отредактировал Аполлинария Моргенштерн: 21 августа 2019 - 18:51
Отправлено
Книга ответов - или вопросов? Скрывались ли в ней тайны этого мира или ужасы, не поддающиеся воображению?
Слишком много стресса, чтобы сейчас размышлять об этом. Джеймс дышит тяжело, надрывно, словно пробежал несколько километров, и огонек зажигалки дрожит. Он был человеком действия, человеком момента "здесь и сейчас", по крайней мере, когда его не донимали призраки прошлого, кошмары, остающиеся поутру на коже подобно липкой паутине, когда не было тишины и пустоты, в которой мысли множились, как тараканы. Обстановка, располагающая к воспоминаниям, вызывала в нем почти физическое отторжение. Но когда нужно было принимать решения, быстро и эффективно, Гловер ощущал себя намного более живым.
Когда он действовал, можно было почти не думать о последствиях. Такими ли принципами он руководствовался, когда...
Нет, надо оборвать, пока не началось снова. Пока он снова не начал душить себя чувством вины, стягивающимся на шее, как удавка из шнурка армейских ботинок. Подойдя к книге, мужчина чуть наклонился и принялся пролистывать страницы, едва пробегаясь глазами по их содержимому. Звук шелеста старых листов перемежался с едва слышимым гулом машин, потрескиванием неоновых вывесок и уличных фонарей, сливающимся в единую какофонию звуком городской жизни. Если бы Джеймс не вспомнил вовремя о том, что он должен был вернуться живым — хотя бы ради Крис, Бесси и Дэвида — возможно, он остался бы там, с Майком. Если бы сейчас рядом не стояла напуганная Ребекка, он остался бы с Майком и Служителем, просто чтобы доказать самому себе, что способен на большее. Однако обстоятельства всегда были сложнее, чем ему бы хотелось.
Оставалось только надеяться, что Майк выживет. Он был хищником в мире овец, как и Гловер, и почему-то казалось, что он и сам это прекрасно осознавал.
Everyone knows by now: fairytales are not found,
They're written in the walls as we walk.
- Starset
Отправлено
Сломленный
Его лицо отвратительно. Его лицо гнило, как сгнила его душа, полностью поглощенная злобой за прошлые обиды. Но было ли это лучше, чем иметь изорванные в клочки душу, полную дыр, ведомую лишь светом Луны? У тебя не было ответа на этот вопрос. У тебя был нож и жажда крови.
По его лицу бегают пауки. Мерзкие восьминогие оплетают его лицо прочной сетью заблуждений. Одно из существ поворачивается к тебе и смотрит громадным глазом, напоминающим объектив фотоаппарата. С полным первобытной ярости криком ты вонзаешь своё оружие ему в глаз, в тот же миг лопнувший и стекший по лезвию ножа. Ты прокручиваешь рукоять в руке, давишь вперед. Его маска из спокойствия разлетается по всей комнате фарфоровыми осколками. Служитель кричит, истерично вопит, взывает к богу, имение которого ты не знаешь, молит Самаэля, чтобы его смерть была отомщена.
Очередной плачевный вскрик боли и ничтожества застревает в глотке, когда ты начинаешь бить рукоятью по его черепу, до тех пор, пока не раздается хруст. И снова. И ещё раз. Перехватываешь нож и бьешь между трещин в кости, раз за разом, пока от его головы не остается лишь каша из мозгов с приправой из осколков черепа.
Ты был убийцей. Тебе нравилось убивать, наслаждаться обрыванием нити чужой жизни. Тебе нравилось, как поет пролитая кровь, как её аккомпанируют бьющиеся в предсмертных конвульсиях жертвы.
Металлическая громада вылетает и трое заходят в храм Мщения. Обнаженный безумец взмахивает металлической перчаткой, "пальцы"-лезвия которой впиваются в его настоящие пальцы, и запихивает руку во внутренности раскрытого металлическими крюками живота, извлекая из собственных внутренностей револьвер. Двое лишенных разума и воли солдат не ждут его - один бросается вперед и влево, тут же занося свой боевой нож, на лезвии которого было пять засечек, его товарищ в тот же момент вскидывает свою винтовку. Они действуют слаженно, слишком слаженно для людей, словно у них был один разум на двоих - или не было разума вообще, лишь отработанные до отупения действия. Ты был убийцей, но они были солдатами.
А солдат учат побеждать врагов.
Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 21 августа 2019 - 21:20
Отправлено
Иррациональный ужас, гнездящийся в первобытных кошмарах человечества. Когда тьма смыкается над головой, когда хищник преследует тебя в высокой траве саванны, так и норовя запустить когти в твою податливую плоть. Ты — лишь метровый гоминид, он — твой единственный естественный противник — саблезубый лев. Проходили тысячи лет, гоминиды превратились в людей, а саблезубые львы навсегда растворились в водах тысячелетий. Однако ужас остался, пусть и саванны сменились узкими коридорами, пропахшими пластиком и засохшей кровью.
Они не были хищниками, они были всё такими же жертвами, когда все инструменты цивилизации вылетали из их рук и перед лицом оставалась лишь окровавленная морда древнего врага.
Ребекка давала себя увести следом, не сопротивляясь, лишь перебирая ногами и стараясь не упасть на ходу. Страх не полностью парализовал её и когда за спиной захлопнулась дверь — резкий звук заставил доктора Шульц сбросить оцепенение. То, что происходило вокруг было слишком реальным и, одновременно, слишком сюрреалистичным. Этому должно было быть объяснение. Какой-то набор законов, объясняющий это, но скрытый от пытливых глаз. Какой-то заговор, опутавший их мир точно липкая плотная паутина, не дающая рассмотреть за белесыми нитями настоящее лицо реальности.
Что это было? Секретные правительственные или корпоративные эксперименты? Какие-то порождения лабораторий или следствия контакта с параллельными измерениями? НЛО было порождением психозов восмьидесятых, однако сквозь стресс и духоту до Ребекки долетали осколки воспоминаний, лекций о том, что их мир может быть не один. Что их мозг своеобразно фильтрует огромное количество сигналов, оставаясь слепым ко всем остальным. Что если они смогли преодолеть этот барьер? Что если в человеческом сознании был этот скрытый потенциал?
Поток мыслей прервала резкая остановка. Ребекка оглянулась по сторонам и напряжённо стала вслушиваться. Сигналы машин, скрип механизмов, бормотание толпы. Где-то рядом, где-то за стеной. Женщина медленно приблизилась к одной стороне комнаты и коснулась шероховатой изрисованной и изрезанной поверхности стены подушечками пальцев, ощущая под ними едва ощутимую вибрацию от гула и бесконечного движения.
— Слышишь? — в спёртом воздухе слова давались тяжело, а тело даже под тонкой белой рубашкой покрывалось липкой испариной.
Ребекка бросила взгляд на Гловера, ища подтверждение в его глазах. Подтверждение того, что она не сошла с ума.
Но была ещё одна вещь, неумолимо тянувшая на себя всё внимание. Книга. Загадочная книга, расположенная тут по какой-то задумке. Что это? Зачем она здесь? Мелкими шагами Ребекка стала приближаться к постаменту. Бумага под её руками зашелестела и серые глаза жадно впились в строчки пляшущего текста.
Сообщение отредактировал Adenauer: 21 августа 2019 - 21:53
Отправлено
— Слышишь? — в спёртом воздухе слова давались тяжело, а тело даже под тонкой белой рубашкой покрывалось липкой испариной.
— Да. Мы все еще в старом кинотеатре, — медленно покачал головой Джеймс, чуть отходя назад. Ничего полезного в книге он не нашел, да и читать при таком свете было почти невозможно; но, наверное, доктор знала, что делала. — По ту сторону все еще Чикаго. По крайней мере... — он поднес руку к брови и почесал ее, будто пытаясь убедить в этом самого себя. — Я так думаю. Есть что полезное? — кивнул на том, вслушиваясь в звуки борьбы и выстрелов позади. Они звучали приглушенно, доносились, словно через толстую кирпичную стену, но по-прежнему продолжались. Это означало, что Майк все еще жив. Как и то, что в дверь, в которую вошли они с Ребеккой, еще никто не начал ломиться. Мун выиграл для них время разобраться в том, что происходит — и, возможно, найти какой-то выход, и за это Гловер был ему благодарен. А если тот проиграет...
Никто никогда не побеждал вечно. Нужно было торопиться. Пока Ребекка изучала книгу в неверном синеватом свете своего мобильного телефона, капрал принялся оглядывать комнатку чуть более пристально; оранжеватый, теплый свет зажигалки "Зиппо" выхватывал из мрака сырые каменные стены, напоминавшие о казематах в каком-нибудь средневековом замке, но больше ничего не было. Он попытался найти хоть что-нибудь еще — ключ, люк в полу, заколоченное окно, что угодно, что могло бы послужить подсказкой или, на худой конец, выходом отсюда. Если Майк проиграет, вся эта толпа обезумевших мертвецов, чудовищ, порожденных больной фантазией местного божка, ринется сюда и они окажутся в тупике. Сражаться, будучи загнанным в угол — худшее сражение, если спросить любого, знавшего об этом хотя бы чуть.
Everyone knows by now: fairytales are not found,
They're written in the walls as we walk.
- Starset
Отправлено
Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 21 августа 2019 - 23:14
0 пользователей, 1 гостей, 0 скрытых
