Миднайт-сити, 4 октября 2007 года, полночь
Большой босс
Он выложил кожаный кейс, до отказа набитый мятыми купюрами, со следами кокаина и застаревшими пятнами крови, чтобы узнать об этом месте, забытом всеми возможными Богами. Младший сын из некогда благородной семьи, выродившейся в кучку декадентов, занимающих формальные посты, одни названия которых похожи на кашу из букв, лишённую смысла, он не мог претендовать и на крохи с барского стола, за которыми пировали старшие братья. Однако, именно эта незатихающая жажда, знакомая лишь тем, кто с юных лет, был выброшен на обочину жизни, помогла ему, потом и кровью, завоевать место под полной луной, оставив гнить в вонючих подворотнях трупы насмешников, на чьих лицах застыло клеймо вечного ужаса. Мать-природа не одарила его физической силой, как брата-Генри, что с самого детства задирал его, макая головой в толчок, полный мочи и кала и ломая рёбра под смешки родителей и слова о «детских играх». Бог-отец не наделил его красотой, как брата-Оливера, что козырял фамильным перстнем, разъезжая по окраинам Старого города на иссиня-чёрном кадиллаке, снимая прош*****ок, охочих до денег, власти, и мужской красоты. Мама с папой не передали ему деловой хватки брата-Джонатана, что запирал его в тёмной комнате, лишённой дверей и окон, снова и снова повторяя какое он ничтожество, позорящее честь семьи, и не выпускал оттуда, пока он не называл себя куском никчёмного ***на. Однако, он получил в наследство нечто большее, дар, о котором остальные могли лишь мечтать, скрепя зубами, и обливаясь слюной и желчью. Он получил волю, которой мог позавидовать и раб, что выбился в короли, и король, потягавшийся с Богом. Именно поэтому его братья гнили в сырых и тёмных склепах, с лицемерными надписями, криво выбитыми на могильных камнях. А он был жив. Пока ещё жив.
Комок уродливой плоти, не знавшей, когда закончить разрастаться, давил на его череп, грозя оборвать долгую жизнь в любую секунду. Он прострелил колени ублюдку в белом халате, который осмелился поставить под сомнение его полное здоровье. Он приказал сбросить с моста мразь в круглых очках, с лица которой не слезала ехидная улыбка, когда она произносила фразу о бессмысленности дальнейшего лечения. Он молился святой Марии Гваделупской, обливаясь горючими слезами в немых мольбах об исцелении, но прожжённая сука оставила его мольбы без ответа. Именно тогда шестёрка-Тони Сиприани обмолвился об этом месте, приложившись к стопке третьесортного пойла во время банкета, устроенного по причине, которую не помнил ни один из гостей. Именно тогда он завалился в прокуренный офис его босса, готовый выложить всё, в обмен на вожделенный шанс. Именно тогда он получил обрывок городской карты середины прошлого века, с адресом старой церкви, обведённый в жирной кружок алой помады.
Туман стелется у самой земли, будто дым кубинской сигары, что он так любил курить, сидя на третьем этаже особняка, которым владели далёкие предки их рода. Непроглядная темнота жалит глаза, будто жирная оса, влетевшая в настежь открытое окно, жарким летним днём. Тут и там, виднеются огни, то неоновые вывески, что приглашают отведать все удовольствия, которые может предложить ночь, то старомодные фонари, словно желающие напомнить о том, кто построил этот город, то яркие костры, взметнувшиеся к небесам, подожжённые людьми, неотличимыми от диких зверей. Евгений, здоровый русский парень в идеально выглаженном белом костюме, предлагает проводить его, но он отказывается, остервенело отмахнувшись. Сигара выпадает изо рта, падая в грязную лужу, и он, яростно, топчет её, пока от табака, обёрнутого в листья, не остаётся и следа. Приказав Евгению ждать, сколько потребуется, он идёт навстречу полуразрушенной церкви, что виднеется на горизонте.
Красноглазый вонючий бомж, спящий возле подожжённой бочки, хватает его за штанину крючковатыми пальцами, чёрными, как у шахтёра. Он бормочет о милостыне, слюна срывается с губ, капая на начищенный до блеска ботинок. Он даже не морщится, потому что не испытывает отвращения, только слепую ненависть, обёрнутую в яростное презрение, что становится хлёстким ударом остроконечным ботинком по изъязвлённой скуле. Бомж падает на холодный, выщербленный асфальт, струйка крови стекает на грязный меховой воротник, отчего тот становится ещё грязнее, а он идёт дальше, навстречу вожделенной церкви, которая продолжает стоят здесь не одну сотню лет.
Худая шлюха в коротенькой юбочке стоит возле одинокого фонаря, вдыхая дым дешёвой сигареты. Он бросает на неё презрительный взгляд, она кричит ему что-то, но слова теряются в шуме машин, мчащихся по едва освещённому шоссе. Она похожа на живой труп, видать не первый год сидит на героине, он бы пожалел её, но чувство жалости, ещё в детстве, вытеснила ненависть ко всем, кто населяет этот прогнивший насквозь мир. Шлюха предлагает ему свои услуги, всего за пять баксов, он смеётся и отводит её в сырую, заплесневелую подворотню, пропахшую содержимым канализации, выплеснувшимся наружу из-за украденного люка. Она заботливо застёгивает его ширинку и просит заслуженную плату, он достаёт из кармана смятую купюру, но когда шлюха тянется к ней — роняет в вонючую лужу. Она называет его му****й, и нагибается, чтобы вытащить купюру из воды, хриплый, заливистый смех вырывается из его горла, и он бьёт её тростью по затылку, снова и снова, пока вода не окрашивается красным, а шлюха не падает лицом в грязь. Он растаптывает купюру, пока та не превращается в кучу мокрых обрывком. Пусть всего на секунду, его чёрствое сердце наполняется подлинным презрением к себе, но его, тут же, вытесняет возможность спасения. Церковь так близко, что до неё можно дотронуться.
Он заходит под её каменные своды, испещрённые трещинами, и увитые плющом, снимает с головы шляпу, но больно бьётся теменем о подбородок уродливой статуи с отвалившимся рогом. Запах каменной крошки, ударивший в нос, заставляет его согнуться пополам в приступе удушливого кашля. Полусгнившие скамьи, валяются тут и там, преграждая путь к алтарю, и он падает на землю, споткнувшись об отвалившуюся ножку. В каменной крыше зияет огромную дыра, и луч лунного света, струящийся сквозь ней, указывает прямиком на каменный алтарь, подобно путеводной звезде. Он, с грохотом, падает на колени, возле него, и начинает слёзно молиться Богу-отцу, Богу-сыну и Святому духу, в надежде на знак, посланный свыше. Слова заученных молитв переплетаются с отчаянными просьбами, что плавно перетекают в обещания и сделки. Однако, творец, восседающий на небесном троне, остаётся неприступным, и он не чувствует прозрения, облегчения, или иных доказательств услышанной мольбы.
Ярость, застилает взор, и он обрушивает на алтарь удар за ударом, хуля Божье имя и обвиняя его в бессердечности. Гремит старый камень, покрываясь паутиной трещин, окровавленные кулаки наливаются тяжестью, и он падает без сил у самого подножья алтаря. Время вновь начинает идти, лишь когда сладкий голос рассекает полуночную тишину, касаясь его ушей. Небесный глас просит его подняться, и внемлить каждому его слову. Он становится на колени, затаив дыхание, и видит смутный силуэт, во тьме полуразрушенной церкви. Небесный глас пересказывает все его прегрешения, и его сердце трепещет от страха. Небесный глас говорит обо всём, что тревожит его душу, и его глаза наполняются слезами, а пересохшие губы, снова и снова, исступленно повторяют: «да». Небесный глас спрашивает, готов ли он получить желаемое в обмен на всё, что имеет, и крик, полный благоговейного трепета, вырывается из его груди.
В его глазницах горят сапфиры и изумруды, он называет себя святым Фомой, но на английском выговоре, он выходит из темноты, и тот плачет навзрыд, не веря, что его молитвы были услышаны. Он кладёт его голову себе на колени, и нежно гладит по волосам, нашёптывая слова успокоения, пока слёзы не уходят, уступая место готовности принять сокровенные тайны. Тогда тот становится на колени, у самых его ног, и вслушиваются в каждое слово, произнесённое голосом, сладким как патока. Он рассказывает о Лилит — шлюхе Бога, о братоубийце Каине, и Утанапиштиме, шагнувшем в бездну. Он рассказывает о вынесенных ими уроках, пути познания мира сквозь порок и страдания, и о том, к чему это приведёт. Он спрашивает, готов ли тот исцелиться, но отдать всё, что обрёл ценой немыслимых усилий. Тот отвечает шёпотом, слышимым ему одному.
Он рассекает бледную плоть, и тёмно-алая кровь струится на камень треснувшего алтаря, сливаясь с его собственной. Тот припадает к открытой ране, не в силах сдержать чуждого порыва, и жадно глотает каплю за каплей, чувствуя, как семена порока расцветают где-то глубоко внутри. Меркнет всё кроме бесконечной жажды, снова и снова, испытывать это наслаждение, сравнимое лишь с болью, что он, с упоением причинял этому миру, в ответ на все подаренные им страдания. И тот не слышит сказанных вслух мечтаний о королевстве греха, что расцветет благодаря ему…
Миднайт-сити, 4 октября 2017 года, утро
Все
Старый город затихает, будто всё, что произошло в эту ночь, было всего лишь сном, исчезнувшим в небытие с первыми лучами солнца. Огромный огненный шар застывает на горизонте, даря свои первые лучи полуночному городу. Бледная луна, застывшая посреди небосвода, уступила место своему старшему брату. Вслед за ней ушли и те, кому благоволил её свет, и, совсем скоро, их место займут тысячи серых людей, не знающих, что такое подлинная жизнь. Однако, луна несла не только благо, с её молчаливого согласия, этой ночью, оборвались две невинные жизни. Никто не знал, сколько ещё жизней заберёт нож полуночного душегуба, прежде, чем он понесёт праведное возмездие. Однако, гранитные холмы были близко. Там таился очередной ключ к разгадке. И четверо отчаянных были готовы пойти на всё, чтобы заполучить его, пока не стало поздно…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ
Тема закрыта
