[Тaб]

Миднайт-сити, здесь всё начнётся, здесь и кончится. Луна коронует город, возвышаясь посреди затянутого тучами небосвода. Холодный осенний ветер завывает, взметая в воздух охапку промокших и изорванных газет. Заголовки первых полос кричат об очередной жертве. Платье, розы, смазанная помада. Холодная кожа, остекленевший взгляд, глубокий порез на лебединой шее. Ветер уносит газеты вдаль, туда, где начинается Старый город, полный ярких огней. Он подносит зажигалку к тонкой сигарете. Язычок пламени облизывает её, и тут же исчезает среди безбрежной темноты. Табачный дым, наполнивший лёгкие, вырывается струйкой из плотно сжатых губ. Но на языке остаётся несмываемый привкус горечи.
 

Лео
Джек Томпсон

Бивер
Джессика Кларк
 
Дмитрий Шепард
Никос Пападаколус

Лайон
Агнес Найтлин

Свинцовые тучи прочерчивает яркий зигзаг. Всего на мгновение, он освещает город, обнажая все его тайны. Небеса отчаянно ревут, взирая на нерадивый людской род. Затем всё стихает: и свет, и грохот, лишь крохотные капли барабанят по иссиня-чёрному асфальту. Пиджак промокает до нити, замирают часы, больше не тлеет табак. Он не может оторвать взгляда от города, сокрытого в полуночной тьме. Его шпили теряются среди туч. Фасады зданий венчают гаргульи, с презрением глядящие на тех, кто остался прикован к земле. Он снимает промокший пиджак, со следами пролитого вина, и тот летит вниз, исчезая в кромешной темноте. Садится в тёплый салон, где звучит приятная музыка. Трогается с места. Миднайт-сити, здесь всё начнётся, здесь и кончится.
 

https://youtu.be/F12SLv_Q1wI

Главы

Пролог
Глава первая: Вниз по кроличьей норе
Глава вторая: Лица скрытые во тьме
Глава третья: Последние вздохи былого
Глава четвёртая: Предчувствие грядущего конца
Эпилог

[Тaб]

Глава вторая: Лица скрытые во тьме

 
Жёлтое такси проносится по серому шоссе, разгоняя утренний полумрак светом фар. Брызги летят из-под колёс, шины визжат от натуги, из-под них валит дым, становясь неотличимым от тумана, теперь уже настоящего, что опустился на весь город. Вокруг пусто, как в городе-призраке, ночные гуляки разбредаются по домам, избегая солнечного света, что отчаянно пробивается сквозь свинцовые тучи, а серый дневной люд ещё и не думает просыпаться, видя последний кошмар в жёсткой и холодной постели. Только последний глупец будет стоять на ногах в такую рань, и без сомнений, каждый из них, готов назвать себя глупцом, ибо только глупец решит тягаться с силой, что не может остановить целый город. Только глупец принесёт себя в жертву ради блага людей, что не одарят его и скупым взглядом, а то и плюнут в лицо, обуреваемые презрением. Только глупец бросится во тьму, не зная, что таится в её сердце, и выбор у него будет таков: сгореть в тщетной попытке осветить её светом собственного сердца, или самому стать неотличимым от теней, что пляшут на стенах. Третьего не дано, и каждый из них уже сделал выбор, от которого не выйдет отступиться. Они снова чувствуют чей-то взгляд, буравящий спину. Холодное дыхание касается затылка, и по спине бегут мурашки. Тихий шелест, доносящийся из подворотен, скрывает едва уловимые шаги. Но стоит обернуться и взгляда коснётся лишь иссиня-чёрный ворон, гордо восседающего на одиноком фонарном столбе, что похож на маяк посреди безбрежного моря тумана.
Люди жестоко поглумились над природой, возомнив себя её владыками. Они отравили воздух дымом тысячи ржавых заводов, что высятся на горизонте, будто огромные уродливые великаны, скованные пудовыми цепями. Они изрыли землю исполинскими ковшами, исступлённо ища запасы драгоценной нефти, чёрной крови земли, сулившей им бесчисленные богатства. Они пробурили невообразимые шахты и карьеры, в глубинах которых стихает последний крик, мечтая вытащить наружу остатки золота и драгоценных камней. Люди верили, что природа покорится им, будто рабыня со сломленной волей. Но природа осталась гордой, жестокой и непокорённой, теперь она делает всё, чтобы сжить со свету своих нерадивых детей. Солнце, во веки веков, скрылось от них за свинцовыми тучами, и лишь одинокие лучи дарят земле капли былого тепла. Земля, пропитавшись отравой, не даёт всходов, обрекая людей на муки голода, от которого нет спасения. Сотни покинутых деревень обратились в непролазные дебри, где царят древние законы, а любой, проникнувший туда человек, обречён стать жертвой.
Внутри такси холодно, когда они просят отвезти их к гранитным холмам, изо рта вырывается облачко пара. Осень входит в свои владения, принимая корону из рук знойного лета, сейчас это чувствуется, как никогда. Водитель кривится, когда слышит о холмах, ещё полсотни лет назад, такие как он были рабами, вынужденные покорно прислуживать жестоким хозяевам этих мест. Он поправляет съехавшую на бок кепку, дует на заледеневшие ладони, и легонько давит на педаль газа. Одинокие улицы Старого города плывут за запотевшим стеклом, лишь изредка люди с измученными лицами, бредущие по домам или притонам, виднеются среди рассветного тумана. Веселье кончилось, приходит время пожинать плоды. Знакомую мелодию из прошлого века, мерно хрипящую в салоне такси, сменяет старый радиоспектакль о городе, который нельзя покинуть, сохранив хоть каплю былой невинности. Суровая правда подстерегает на каждом шагу, нужно лишь уметь её видеть. Солнце прячется среди туч, вдалеке гремит гром, одинокие капли осеннего дождя барабанят по крыше. Здесь так трудно отличить полдень от полуночи.
Всё началось здесь, в гранитных холмах, измученные ветераны Севера, сложившие орудия перед мощью старого Юга, осели в этом месте, мечтая смыть пятно позора со своим имён. Прошёл не один десяток лет, прежде чем их потомки, позабывшие имена и лица тех, кто основал этот крохотный городок, нашли первые месторождения нефти, превратившие их в богачей, и давшие жизнь Миднайт-сити. Ещё не один год прошёл, прежде чем и их имена вошли в историю, а далёкие потомки ветеранов Севера, унаследовавшие их земли, выродились в извращённых гедонистов, день ото дня, прожигающих деньги своих отцов, в отчаянных попытках заглушить боль от душевной пустоты. Всё началось здесь, на таинственных встречах, что посетила каждая девушка, прежде чем стать жертвой полуночного душегуба. Нэнси Финнеган знала о них, и о страшной тайне, скрытой за прекрасными масками, но, прикоснувшись к тайне, сквозь пелену спутанных мыслей, она унесла её вслед за собой в могилу. Если они найдут тех, кто причастен к этим убийствам… Они поплатятся, ох поплатятся.
Пейзажи городских окраин сменяет поле жухлой травы, тянущееся до самого горизонта. Тут и там, виднеются холмы и овраги, посреди которых стоят одинокие дома, безумно старые, и возведённые в прошлом году, построенные из полусгнившего дерева, или гладко отёсанного мрамора, где-то ярко горит свет, а где-то ветер гуляет сквозь тёмные проёмы выбитых окон. Виднеются одинокие деревья, со скрюченными ветвями, лишёнными листвы, кое-где, они разрастаются до размеров небольшой рощи, но на каждом дереве ясно видна печать людского презрения к природе. Повезло лишь великанам-елям, словно, впитав в себя последние капли былой мощи, их корни разрывают безжизненную землю, асфальт и бетон, а зелёные верхушки горделиво тянутся к небесам.
— Ладно, давайте искать эту вашу статую… — водитель сбавляет ход, его голос мощный и певучий, он, наверняка, мог бы стать звездой пабов, где выступают отвергнутые обществом блюз и джазмены, но, вместо этого, развозит людей от заката до рассвета, собирая жалкие гроши, которых едва хватает, чтобы прокормить себя и семью. Он снова дует на замёрзшие ладони, протирает уставшие глаза, и тяжело вздыхает; пар, облачком, вылетает изо рта. — Не помню я тут никаких ангелов, если честно, — он пожимает плечами, глядя на них, машина медленно движется вдоль одинокого особняка, увитого плющом. — с другой стороны, тем, кому сюда надо, редко такси вызывать приходится, так что, пока вы платите, я, с удовольствием, вас прокачу. Заодно хоть сам полюбуюсь, как живут белые люди…
За чертой города осенний воздух становится ещё холоднее. Капли дождя мерно постукивают по крыше. Солнце, с концами, теряется среди тяжелых свинцовых туч. Кончается радиоспектакль, очередной герой расстаётся с жизнью, не в силах переступить через свои принципы.

Музыка

https://youtu.be/erukHUyLQcA

[Шепобелк]

https://www.youtube.com/watch?v=yJL5SE1i0u4

 

Предутренние и рассветные часы всегда были временем тяжкого похмелья, когда тяжесть содеянного ночью совместно с отвращением к себе могильными плитами давит на виски, заставляет горбиться, будто, в лучших традициях японских сказок, ты носишь на своей шее того, кого погубил ненароком и взгляд сам по себе избегает любых зеркальных поверхностей, чтобы не усугублять это ощущение. Никос до мельчайшей детали знал это ощущение, однако же, сейчас он ощущал себя по другому. Охота меняла все, а это поистине была Большая Охота, на самую опасную тварь, какую Никосу приходилось встречать. И потому в глубине сердца вызревал дикий, смертельный азарт, разгонявший по артериям тепло предвкушения, которому Никос сознательно не давал воли. Предвкушения металлического запаха крови и вони содержимого кишок, выпущенных на свободу его ножом. В такие моменты, когда очередной ублюдок в корчах расставался со своей жалкой никчемной жизнью, Никос чувствовал почти забытое ощущение восторга, который раньше он познавал только в объятиях любимой. И боялся его. Боялся, что перейдет грань и тогда уже любая жертва сгодится. Тот, кто сражается оружием дьявола, должен опасаться того, что сам станет его орудием. Никос не забывал об этом ни на секунду. И, странным образом, присутствие Агнес рядом помогало удерживаться на курсе, как капитан твердой рукой ведет корабль в шторм, зная, откуда светит маяк.

 

Небоскребы и дома попроще расступились, сжались в испуге перед гневом природы, а сам Никос, как и всегда, почувствовал привычное неуютное ощущение, будто смерть уже смотрит на тебя в оптический прицел. По долгу службы ему и другим приходилось уходить в леса и болота, так что Никос навсегда запомнил это ощущение подсердечной ненависти к человеку, которым было пропитано, казалось, все вокруг. Но он привык не обращать на это внимания. Будешь нервничать - умрешь потным. Нехитрый черный военный юмор.

 

Гранитные холмы казались Никосу старой вдовой, которая все еще надеется на богатенького муженька и потому старательно прячет под слоями пудры и кремов увядшую кожу и следы жестокого времени. Это место смердило увяданием и то, что живущие здесь отказывались, отчаянно отказывались признать, что под осыпающейся позолотой прячется только грязь, только усиливало впечатление. Впрочем, Никос знал, что пойти дальше, признать, что под грязью будет только пустота, не отваживался никто из богатеньких уродов. Иначе, пришлось бы признать, что их жалкие жизни тоже потрачены впустую. И Никосу ни капли не было их жаль.

 

Едва в поле зрения потянулись особняки разной степени помпезности и сохранности, Никос стряхнул с себя утреннее оцепенение и его взгляд хватко заскользил поверх заборов и кованых решеток, отмечая изыски архитекторы и украшения фасада, стараясь не пропустить ничего, что дало бы им намек на место, где девушек рассматривают как декорации на извращенному балу.

[Laion]

Промозглое утро, и такси, везущее их на гранитные холмы... Здесь жили те, с кем Агнес приходилось иметь дела только по ту сторону экрана, когда она, взламывая их электронные почтовые ящики, выуживала грязные секреты, за которые потом ее наниматели платили хорошие деньги, или когда, запустив вирус, перекачивала деньги с  их счетов на счета подставных лиц, которые так же платили ей за это. Сама она в лабиринтах улиц ориентировалась из рук вон плохо, поэтому сейчас, отчаянно пытаясь найти памятник, больше путалась взглядом в серых особняках и надеялась, что, в отличие от нее, Никос, Джессика и Джек окажутся удачливее. 

[Beaver]

Более-менее удобно устроившись на заднем сидении автомобиля и закутавшись в свою куртку, я через стекло наблюдаю, как сменяют друг друга сначала различные дома, а затем и вовсе улицы и даже районы. С лёгкой рассеянностью провожаю взглядом огни фонарей и неоновых вывесок, что быстро остаются позади. По-моему, Миднайт-сити и его окрестности красивы. Особенно ночью. Притягательная луна, россыпь звёзд, едва заметные за свинцовыми тучами, и поля с холмами и оврагами… Но как минимум настолько же опасны. Нет, гораздо опаснее. Особенно ночью.

 

 

Вокруг меня сгущается тьма. Вокруг нас сгущается тьма. Вокруг этого города сгущается… нет, уже давно сгустилась тьма. И я сейчас имею в виду далеко не отсутствие солнечных лучей. Но я готова её развеять и спасти его жителей, чего бы мне это ни стоило. Или попробовать это сделать, по крайней мере. Я готова, как Данко, вырвать из собственной груди своё пылающее сердце и осветить им путь сквозь весь этот мрак к чему-то… хорошему для них. И меня ничуть не огорчит моя смерть, если её ценой будет спасено хотя бы несколько жизней — это вполне выгодный обмен, как по мне. Мне плевать, что если я сдохну как брошенная собака в какой-нибудь канаве, то никто, кроме матери, не вспомнит ни моих попыток помочь, ни меня саму. Достаточно того, что я не пожалею о своём выборе, ведь он правильный.

 

https://youtu.be/S0nlygb1Qfw

 

Мы подъезжаем к предполагаемому месту — и водитель сбавляет ход. Я зорко всматриваюсь в окружение. Памятник, памятник, памятник… Где же ты, ангел, приглашающий войти? Надеюсь, я ничего не упускаю. Только бы я ничего не упускала… На кон поставлено так много…

Соберись, Джессика!

[Leo-ranger]

Когда-то, казалось, бесконечно давно Миша рассказал мне одну историю. Я не интересовался, чем тот занимался до того, как стать частью Движения, но Михаил был очень хорошо просвещен в оккультных и эзотерических "науках". 

Мы стояли на пороге "Дикого койота" и смотрели, как первые лучи рождающегося вновь Солнца появляются из-за горизонта, усердно пытаясь рассеять темноту. И тогда Миша рассказал древнюю историю о том, что некогда после смерти мы не исчезали из этого мира, но оставались духами, невидимо для простого человека наблюдающими за реальностью. Это было в те далекие дни, когда злоба и алчность ещё не полностью вытеснили благородство и чистоту души. Тогда у людей ещё была душа. Но не только лишь люди оставались следить за миром, но и духи зверей, что чутко охраняли природу от посягательств двуногих.

А потом человечество сошло с ума. Они заменили веру на технологии, бескрайние просторы полей - на бетонные коробки городов, чистый горный воздух - на бесконечно валящий из труб заводов смог. Люди стали убивать свой мир, а вместе с ним - и все, что держало духов здесь. Души людей и зверей стали уходить в иное место, но уйти могли не все. Те из людей, кто остались здесь, и поныне бродят по миру лишь бледными тенями самих себя, призраками без личности и памяти. Духи зверей же, в отчаянной попытке сделать что-то, спасти гниющий изнутри мир и гниющее изнутри человечество, стали вселяться в тела людей.

"В тебе тоже есть дух," - хрипло проговорил Михаил, своими загадочными, темными глазами смотря не на меня , а, казалось, внутрь, на мою душу. - "В тебе живет раненный, загнанный охотниками в угол волк, лишенный своей стаи и своего права на жизнь," - голос Миши становился все более низким. - "Но готовый перегрызть столько глоток, до скольких он сможет дотянуться, прежде чем умереть от последней пули," - панк докурил сигарету и бросил её на  разбитый асфальт, после чего развернулся и ушел в утро.
Я не тянулся легенд, не искал мифов, и все же раз за разом люди тянулись ко мне с мистикой, будто сама судьба вела их, чтобы показать, что этот мир далеко не столь прост, как пытаются убедить себя многие.

 

Почему-то вдруг понимаю, что вокруг меня сейчас сидят такие же люди, внутри которых живет зверь. Они так же не хотят мириться с тем, как гниет и умирает этот мир, который убили мы сами, так же хотят сделать что-то, изменить что-то. Нет, в них не было того самого пламени, что заставляло вновь и вновь бросаться, ставя тело под пули и удары дубинок, но мы не были столь разными. То, что каждый из нас сейчас сидел в этом такси, преследуя призрака, терроризировавшего город было единственным нужным доказательством.

Никос был тигром, затаившимся перед прыжком и готовящимся в один удар оборвать жизнь своей дичи. Агнес - гибким и ловким хорьком, избегающим опасность и ловко ускользающим  от неё. Джессика - гончей, взявшей очередной след и намеренной дойти до конца этого следа.

Сам полуночный душегуб тоже был зверем, но иным. Он был змеей, чьи клыки вцепились в вены этого города, пуская по ним свой яд, медленно, но верно убивающий укушенного, после чего змей ускользал в темноту и ждал очередной своей жертвы.

Нам нужно было отрубить голову этой змее, пока не поздно. Это было единственным противоядием против его отравы.

"И мы это сделаем," - мелькает мысль, а рука невольно крепче сжимает рукоять биты.

[Тaб]

 
Ангелы здесь больше не живут. Когда-то, когда боги ваяли бесчисленные миры посреди великой пустоты, они служили Яхве, жестокому Творцу. Обращая людей в соляные столпы, призывая к покорному служению закланием собственных сыновей, и обрекая на муки целые народы, они служили самим воплощением Его воли. Это было время жестокое и прекрасное, но все, что известно о нём — смутные легенды, канувшие в небытие, когда разверзлись небеса, обрушив на землю потоки воды. Но, шло время, и мир, созданный Яхве лишился последних капель былого величия, став бледной тенью себя былого, и одного взгляда на этот мир хватало, чтобы проникнуться к нему подлинным отвращением. Ангелы исчезли, как исчезают сны, стоит раскрыть глаза, умыв руки, они незримо смотрят на мир, наблюдая за его последними вздохами. Лишь их изуродованные собратья ступают по проклятой земле, забывшие свои имена, предавшие Величайшего из творцов, они обречены на вечные мучения в тщетных попытках обрести крупицы былой мощи. И лишь вдалеке, как и тысячи лет назад, трубят горны, склоняются в немой молитве люди, лишённые всего, и несёт ветер благую весть о пришествии Сына Божьего…
Жёлтое такси медленно проезжают мимо очередного особняка, что взирает на них глазницами пустых окон, внутри которых не горит и пламя свечи. Старое здание из серого камня, возвышающееся на высоком холме, увито плющом и покрыто сетью трещин, грозящих вынести ему смертный приговор. Жухлые деревья, кустарники и сорные травы, разрастаются вокруг, грозя окружить особняк, и обрушить вниз, принеся в жертву изуродованной природе. Старая мраморная беседка, отсыревшая, покрытая слоем мха и плесени, стоит возле заболоченного пруда, который едва заметно рябит из-за холодного осеннего ветра, и одиноких капель, бьющихся о его грязную поверхность. Всё это скрыто за изящными коваными воротами, навевающими воспоминания о старой Англии, откуда и пришли предки владельцев этой земли. Ворота плотно закрыты, по обе их сторон стоят часовые, обряженные в полные боекомплекты, с наскоро стёртой эмблемой полиции Миднайт-сити. Их лица скрыты за гладко отполированными забралами со следами вмятин и трещин, в крепких руках они сжимают списанные автоматы, не потерявшие ни капли боевой мощи. Трудно представить, зачем кому-то может понадобиться такая стража, но сильные мира сего любят чувствовать себя защищёнными, зная, что за гнев переполнят сердца забытых ими людей.
Они уже едут дальше, по бесконечному и одинокому шоссе, уходящему в неведомые дали, когда Джессика замечает главный экспонат, скрытый за тяжёлыми воротами, крючковатыми ветвями, и жухлыми осенними листьями. Он и вправду мог зайти за ангела, высеченный из гранита, высотой в два человеческих роста, возвышающийся на постаменте, со стёртым именем, и словами прощания. Но это не ангел, а генерал Самуэль Кроуфорд, один из героев гражданской войны, павший накануне поражения Севера. Его рука отведена в сторону, словно приглашая войти внутрь, но на хмуром гранитном лице отпечаталась гримаса чего-то до боли напоминающего отчаяние. За спиной генерала, сваленные в кучу, и охваченные пламенем, лежат флаги Севера; замутнённое сознание гостей особняка могло принять их за крылья, и Джессика понимает, почему. В этот монументе явственно запечатлелась тень благоговейного трепета, что возникает у истово верующих, когда речь заходит о Боге. Без сомнений, канувший в лету скульптор мог испытывать те же чувства по отношению к павшим героям Севера. И он воплотил их в своей работе, что стоит тут уже не один десяток лет.
— Опа, нашли значит? — спрашивает водитель, проследив за взглядом Джессики. — Не особо-то он на ангела тянет, разве что издалека, без очков и по пьяни… — он едва слышно хихикает вытирая мокрый нос рукавом тёплой куртки. — Ладно ребятки, не хочу знать, чем вы тут будете заниматься, — он тормозит на следующей улице, абсолютно пустой за исключением заброшенного и полусгнившего деревянного дома. — Если это то место, давайте расплатимся, и я поеду по своим делам. С вас пятьдесят, — он шмыгает носом. — и это я ещё скидочку сделал. За впечатления.

[Laion]

- Как-то не очень этот домик на жилой похож. - хмыкает Агнес, вглядываясь до рези в глазах в темные окна. Она уверена - Джессика нашла именно то, что они искали. Но уж очень этот мертвый дом не похож на то, что нуждается в охране. А может быть, именно поэтому и нуждается? Кто знает, какие мрачные тайны он скрывает? В памяти всплыли жуткие истории, прочитанные в интернете.   Агнес не сводит взгляда с особняка, оставшегося позади, когда машина выехала на соседнюю улицу.

Она переводит взгляд на водителя и кивает, открывая кошелек. Четвертак. Агнес шмыгает носом, совсем как это сделал только что водитель. - Аааа... Безнал принимаете?

[Тaб]

— Не-а, — водитель смеётся, задорные искорки сверкают у него в глазах. — Откуда? Этим обычно пользуются корпораты, слыхал, им и зарплату-то выдают особой валютой, которую выйдет потратить только в специальных магазинах. Воспитывают корпоративный дух, верность компании, и денежки никуда не деваются, вот это я понимаю, — он мечтательно вздыхает, глядя на стекло, исполосованное дождевыми каплями. — Простым парням вроде меня приходится довольствоваться мятыми бумажками, да звонкими монетами. Так что вы покопайтесь лучше в бумажниках.

[Шепобелк]

На учительскую зарплату не пошикуешь. Однако, если приплюсовать к этому военный пенсион, сумма в месяц получалась уже получше. Особенно, когда тратишь деньги только на себя, а запросы твои весьма неприхотливы. Требуемая таксистом сумма воплотилась в одну "двадцатку" и три "десятки", почти все крупные купюры, которые Никос с собой носил, десятидневный запас в иных условиях. Впрочем, мятых двух- и однодолларовых банкнот еще оставалось достаточно и пять долларов сверху легли как чаевые.

- Сдачи не надо. Спасибо за экскурсию, - в голосе Никоса, по южному мягком, определенно звучала небольшая нотка юмора.

[Тaб]

Таксист лихорадочно рассовал купюры по карманам тёплой куртки, в его вечно замёрзших руках осталась одна двадцатка. Он закрыл глаза, смял её в пальцах, слушая это приятное шуршание, затем поднёс к заложенному носу, и смачно сопя, втянул в него воздух. — Знаешь, чем это пахнет, а? — в певучем голосе таксиста, тоже звучали нотки юмора. — Свободой, мать её за ногу! — он звонко расхохотался, не открывая глаза, и, всего на мгновение, на место осенней хандры, встало простое душевное тепло, так редко встречавшееся среди узких улочек Миднайт-сити.
— Ладно, друзья… — он крепко пожал руку Никоса, поблагодарив его кивком. — Удачи, и постарайтесь не стать героями утренних газет. Мне и самому не очень нравится это место, и те, кто тут живут. Но лучше не отсвечивать, чем лезть на рожон по пустякам, ведь так? — последний смешок вырвался из груди таксиста, слившись с протяжным стоном до одури уставшего человека.
Осенний дождь продолжал мерно накрапывать с небес. Солнце превратилось в бледный и далёкий шар, почти неотличимый от луны. Холодный ветер гулял по гранитным холмам, не зная покоя, и завывая у самого уха. Таксист коснулся пальцами края кепки, и взревев мотором, умчался в сторону Миднайт-сити. Огни и небоскрёбы, узкие улочки и серые шоссе, этот город не менялся ни днём ни ночью. Они едва не наступили в лужу, сойдя на обочину, а взгляды каждого приковал к себе мрачный особняк, выточенный из серого камня. Его безликие часовые продолжали нести свою службу, сжимая в руках автоматы, даже под проливным дождём. Где-то вдалеке послышался собачий лай….

[Шепобелк]

Если бы Никос мог прочитать мысли Джека, он бы не удивился сравнению с тигром и посмеялся бы над иронией иного толка, ведь его позывным всегда был "Змей", так как именно он в отряде был полевым медиком. Еще одна военная традиция, против которой идти все равно что ссать против ветра. Никакого толку, одно унижение. Сам Никос не оформлял связавшие их отношения подобным образом, Джек и Джессика еще только занимали свои места в восприятии, но определенный уровень надежности они уже заслужили.

 

Такси уехало и будто с тихим "дзынь!" порвалась последняя ниточка, связывавшая их со Старым Городом, едкий запах выхлопных газов заставлял горло першить, вкупе с ледяным ветром намекая - вы здесь сами по себе и помощи ждать вам неоткуда. Не то что бы Никос рассчитывал на нечто подобное, любой выход в "поле" был точно таким же риском, когда умирать будешь в одиночку и никто, кроме тебя самого, тебе не поможет. Экипировка стражей однозначно указывает на свой источник: отряд подавления бунтов и разгона демонстраций, эти забрала и броня повидали многое, на них щедро брызгала кровь, как снаружи, так и изнутри, когда тяжелый булыжник ударял в бронепластик или нож находил слабое место на стыке бронепластин. Однако же, сама нарочитость подобной охраны непременно приводила подозрительный и пытливый ум к мысли, что это лишь приманка и настоящая стража на самом деле сейчас зорко следит за прилегающей территорией и всегда готова сломать хребет опрометчиво решившему, что только двое у ворот мешают проникнуть внутрь. Никос обладал подобным умом, а потому пристально искал признаки подтверждения своих мыслей.

[Beaver]

Не думаю, что у меня сейчас наберётся пятьдесят долларов, ведь я взяла из дома не очень много налички, но всё равно начинаю шарить по карманам своей куртки в надежде отыскать там денег. Впрочем, с последней задачей Никос справляется куда успешнее меня.

— Спасибо, — благодарю я таксиста. — Вам тоже удачи.

Я выхожу из машины и вдыхаю утренний воздух. Вдали от центра города он куда чище, хоть и всё ещё далёк от идеала, разумеется. Выпускаю изо рта облачко пара. Несколько мгновений смотрю на пасмурное небо над головой. Оно по-своему прекрасно, хоть и не так, как звёзды и луна… Хочу запомнить его на всякий случай, чтобы нашлось что вообразить пред мысленным взором перед смертью, если вдруг буду, испуская дух, корчиться от боли в ближайшее время.

 

Медленно подбираюсь чуть ближе к участку, на котором высится статуя, но всё ещё остаюсь на противоположной от него стороне дороги. Возле плотно закрытых ворот дежурит парочка часовых, что странно, учитывая состояние особняка: он не выглядит как жилой. Но эти парни, запакованные в броню с затёртой эмблемой — я просто не могу её не узнать — полиции Миднайт-сити, тут явно не камни, покрытые мхом, охраняют. Интересно, есть здесь кто-то, кроме них?

[Laion]

Агнес провожает уезжающее такси взглядом и поспешно догоняет уже ушедших на несколько шагов  вперед по тротуару Джессику, Никоса и Джека. Они идут не спеша, как будто возвращающиеся по домам после ночной гулянки  обыватели. Она уверена - сейчас Никос и Джесс, подмечая малейшие детали, разглядывают и охрану возле ворот, и особняк, и прилегающий к нему заброшенный парк со странной статуей. Она щурится, пытаясь увидеть хоть что-то кроме этого, но все бесполезно - охрана как охрана, особняк как особняк. Только настораживает несоответствие между кажущимся мертвым особняком и живой охраной. Агнес ежится от холода и  испуганно оглядывается. Почему-то ей кажется, что за ними кто-то наблюдает. Но она не видит никого подозрительного, и на всякий случай сжимает крепче ремень сумки. 

[Тaб]

Никос был прав, эти бронекостюмы использовали для подавления беспорядков, вспыхнувших в Миднайт-сити пять лет назад. Тогда многие думали, что мир никогда не будем прежним, распалённый люд возьмёт штурмом небоскрёбы, в которых заперли себя всемогущие корпорации, и заставит их пасть с небес на землю, размозжив черепа о холодный асфальт. Анархисты шли бок о бок с бунтующими подростками, те братались с полицейскими, уставшими от беспредела властей, а вместе с ними, в одном пылающем строю, шли даже клерки, уставшие от офисного рабства. Но бунт захлебнулся, столкнувшись с холодным бронированным пластиком, и людьми, которых он защищал. Силы специального назначения методично разгоняли бунтовщиков, не чураясь использовать огнестрельное оружие, дубинки, и всё, что попадалось им под руку. Уже следующим утром после начала беспорядков, улицы и площади были залиты кровью, завалены мусором и обожжёнными плакатами, но на них не было ни души. Все, кто нашёл в себе силы восстать против власти, не выстояли против непоколебимой мощи её цепных псов. Кого-то жестоко избил, и арестовали на месте, защёлкнув на кистях стальные наручники, больно впившиеся в плоть, и запихнув в душные и тёмные машины. Кто-то сумел сбежать, и залёг на дно, чтобы зализать раны, оставленные оружием, созданным на корпоративных фабриках только для одной цели: лишить последних капель воли всех, кто ещё может сказать «нет». Бунт захлебнулся, едва начавшись. Уже на следующий день от него не осталось и следа. Жизнь в Миднай-сити до сих пор походит на порочный круг.
И как они могли оказаться здесь? Найти ответ на этот вопрос не составляло большого труда: рано или поздно, любое оружие, принадлежавшее официальным структурам, списывалось. Обычно, это случалось из-за банальных поломок, всё, что производилось корпорациям отличалось сильной недолговечностью. Такое снаряжение предписывалось уничтожить, но, в погоне за прибылью, оно, очень часто, просачивалось на подпольные рынки, или отдавалось кому-то из знакомых, готовых заплатить сразу. Вероятно, кто-то из местных отдал кругленькую сумму, чтобы получить в распоряжение изрядно помятые бекомплекты. Однако, каким бы ни был их внешний вид, броня, продолжала защищать, автоматы — стрелять. Любой, рискнувший проверить их на прочность, грозил убедиться в этом на собственной шкуре.
Никоса не подвела боевая подготовка, Джессику — зоркий глаз детектива. Часовые, выставленные на всеобщее обозрение были не единственной охраной старого особняка. Кому бы ни принадлежало это место, он здорово позаботился о его безопасности. Территорию за забором патрулировали двое охранников, на поводках они держали здоровых бойцовых псов, готовых учуять нарушителя в любую секунду, а затем — вцепиться в ему глотку, желая полакомиться свежей плотью. Патрулировали они разные части двора, но делали это одновременно, обходя весь двор примерно за три минуты. Проскользнуть мимо них было бы чертовски сложно, но всё ещё возможно. Была ли охрана внутри особняка, и был ли он заброшен на самом деле, сказать было нельзя.

[Beaver]

Замечаю за забором патрули с собаками. Весьма дерьмово, вообще-то.

— Там ещё двое с бойцовым псом в одной части двора и точно такая же группа — в другой, — сообщаю я остальным. — Как будем действовать?

Нас никто не может услышать здесь, но я почему-то шепчу.

Размышляю о том, как нам проскочить мимо охраны. Даже если мне и Никосу удастся прокрасться, то не уверена, что то же смогут провернуть Джек и Агнес. Значит, нужно придумать какой-то иной способ. Отвлечь? Вряд ли купятся. Но что тогда?

Машинально достаю пачку сигарет и, предложив невольным товарищам угоститься, закуриваю. Надеюсь, это заставит мой мозг работать активнее.

 

[Тaб]

Быть может, с охраной удалось бы договориться, выторговать у них право пройти на частную территорию последними деньгами, завалявшимися в бумажнике. Возможно, их вышло бы одурачить, прикинувшись кем-то другим: городской инспекцией, ищейками корпораций, или старыми знакомыми, тех, кто жил в этом всеми забытом месте. Может быть, их получилось бы отвлечь, разыграв небольшой спектакль, чтобы кто-то один, или двое, проникли внутрь этого мёртвого особняка, и докопались бы до всех его тайн. Всегда можно было отбросить полы плаща, обнажив оружие, пристёгнутое к ремню, оскалиться подобно дикому зверю, и залить гранитные холмы кровью. Заорать во всю глотку, почувствовав, как расплавленный свинец встречается с обнажённой грудью, скривиться, краем уха, услышав треск собственных рёбер, застыть, как вкопанный, ощутив привкус кровавой меди на языке. Рухнуть вниз от бессилия, как колосс на глиняных ногах, попытаться сказать последнее слово, но исторгнуть из глотки одну лишь кровавую пену, возжелать разглядеть лица своих убийц, но увидеть лишь свой бледный лик, отразившийся в иссиня-чёрном пластиковом забрале…
Пустить в ход насилие — никогда не поздно. Иногда, того требует сама кровь, льющаяся по жилам. Особенно, если в крови поселилась ярость. Не ярость уличного бунтаря, идущего на баррикады. Не ярость офисного клерка, которого свела с ума эта жизнь, заставив взяться за оружие. Не ярость полицейского, что выходил на улочки города, чтобы вершить правосудие своими руками. Ярость дикого зверя. Ярость веков, взращённая землёй, благословлённая лунным светом и обетами старше, чем мир. Ярость, которая выворачивает тебя наизнанку, требуя отведать живой крови. Ярость, побуждающая восстать против всего мира, потерявшего хоть какое-то значение. Сопротивляться ей можно, лишь размозжив собственный череп десятитонной кувалдой. Лишь заковав трепещущую плоть в пудовые цепи рабства. Лишь отказавшись от того, что взывает к тебе изнутри, сквозь глубину веков… Но её время ещё не пришло.
Никос молча прикладывает палец к губам, и, тихо ступая по земле, усыпанной пожелтевшими листьями, начинает обходить забор вокруг, скрывшись от глаз часовых. Потрескавшийся, и покрытый мхом, он сделан из того же камня, что и сам особняк, перелезть через него было бы просто, не будь он увенчан ржавымии стальными навершиями, сделанными в форме острых копий. Однако, в обороне каждой крепости есть брешь, особенно, если не в её пользу играет само время. Холодные дожди и промозглый ветер сделали своё дело, на небольшом участке каменного забора, в восточной стороне, часть камня рухнула вниз,  забрав с собой и ржавое навершие. Это хорошая возможность…
Собачий рык обрывает незаконченную мысль, Никос замирает на месте, прижавшись спиной к холодному камню, и вслушиваясь в то, что скрыто за пеленой завывающего ветра. Один из сторожевых псов, замер по ту сторону, вместе со своим хозяином, похоже, он почуял присутствие незваных гостей, и теперь втягивал холодный воздух ноздрями, силясь уловить их запах. Снова раздаётся утробное, зловещее рычание, словно Цербер, он охраняет подступы к месту, куда не ступала нога посторонних.
«Пшёл», слышится из-за потрескавшегося забора, утробный рук сменяет тихое поскуливание, шелест жухлых листьев и сухой травы. Тяжелые шаги возле самого уха, и покорно семенящие шажки чуть поодаль, вскоре и они стихают, оставив после себя лишь напоминание о необходимой осторожности. Никос встаёт с земли, и, не отряхиваясь от грязи и налипших вместе с ней листьев, выходит ближе к заждавшимся его остальным.
— Можно пролезть через забор, — тихий шёпот сливается с завыванием ветра, скорее излишняя осторожность, чем насущная необходимость, — там есть хорошее место, — он кивает в сторону камней, рухнувших с верхушки. — Но придётся постараться. Сильно постараться, иначе нам несдобровать.

[Leo-ranger]

Невольно морщусь от слов Никоса. Я был далек от скрытного проникноаения, это было для меня непонятно и неприятно. В моей душе пылал костер, а пламя не может существовать без света, искр и треска дров.
И все же, если ситуация требовала осторожности - у меня не было иного выбора, кроме как попытаться тихо пройти мимо тех ублюдков, чьи черепа так и просили быть раздавленными.
Вздыхаю и провожу рукой по лбу.
- Хорошо, - шепчу Никому. - Я попробую.

[Laion]

Сердце Агнес колотится, как сумасшедшее, и ей кажется, что этот стук сейчас услышат все - и охранники, и собаки, и те, кто скрывается в особняке. На слова Никоса она только молча кивает и осторожно передвигается к забору, прислушиваясь к звукам за ним. Тихо. Пока тихо. Нужно поторопиться. Агнес перебирается через забор в том месте, которое разрушилось от древности и, быстро осмотревшись, бегом пересекает открытое пространство. Хрупкая фигурка теряется в стелющемся над землей рассветном редком тумане и кустарнике.  Агнес надеется, что собаки не учуют их здесь. А, может быть, нужно посыпать их следы чем-то вроде табака, на всякий случай? 

[Leo-ranger]

Мне не страшно, но я нервничаю. Это нормально когда пытаешься сделать то, что не умеешь. Если я сейчас ошибусь - хто скажется на всех. Конечно, мы можем попытаться отюиться ото всех озранников. Я уверен, что свалю одного-двух из них прежде, чем меня достанут. Будь я с остальными панками это даже не было бы такой большой проблемой. Но сейчас со мной не были братья и сестры и такой роскоши, как оикрвтый бой под песню из криков и хруста костей мы позаолить себе не могли.
Я бегу так быстро, как может бежать бывший бейсболист и так тихо, как умеет обычный человек.
И каким-то чудом меня не замечают. Медленно, бесшумно выдыхаю и оглядываюсь по сторонам. Нет, не заметили. Славно. Может быть, все будет не так уж и плохо.

[Beaver]

Киваю Никосу и морально готовлю себя к непростой задаче. Сейчас от того, справимся ли мы с ней, зависит как минимум наше и чужое здоровье.

Торопливо перелезаю через забор и двигаюсь по участку. Сердце то пропускает удар, то начинает биться быстро-быстро. Меня учили красться, но всё равно мои навыки в этом деле далеки от профессиональных: я же не разведчик. Внимательно смотрю под ноги, чтобы не создать шуму, наступив на что-нибудь, и перемещаюсь так быстро, как только могу, не привлекая внимания.

Уф… кажется, удалось. Нас же не заметили, да?..