*****
Нужно пойти прогуляться. Куда-нибудь, где не так много людей.
Рука в кармане нащупывает пустой шприц и небольшую ампулу.
Туда, где тебя никто не заметит.
Если бы только он не был таким поганым трусом.
Его пальцы дрожали, поглаживая гладкое стекло небольшой ампулы, запоминая каждый изгиб. Алкоголь, в котором он надеялся утопить одуряющую боль и горечь, в котором пытался отыскать ту крошечную толику храбрости, что поможет ему покончить со всем этим, не помог; напротив, он лишь усугубил. Голоса вокруг мужчины вихрились, пульсируя в ушах оглушительной какофонией; кто-то прошёл за его спиной, слегка задев локтем ткань пиджака – и это лёгкое касание отозвалось во всём теле электрическим разрядом. Он же лишь вздрогнул, хрипло втянув запах дешёвого виски, старого дерева, пыли и пота. Желудок скрутило от омерзения, но не к его окружению; ему надо идти, это правда. Если он останется, ко всем этим запахам прибавится тот, что по тошнотворности пересилит их все: запах ничтожества.
Посмотрите на нашего хирурга. Руки трясутся так, что и укол поставить не смогу. Как же я скальпель-то буду держать?
Александр сделал глубокий, судорожный вдох, отозвавшийся покалыванием в солнечном сплетении – как каждый раз перед операцией. Помогало успокоиться, настроиться на нужный лад. Ребекка всегда посмеивалась над ним, когда он делал так; поначалу его расстраивало то, что его ассистентка над ним же и смеётся, но вскоре он сам начал посмеиваться над собой и своими привычками. Она не была старой, но на её лице уже было полно морщинок, особенно в уголках рта и глаз. Всегда сравнивала Александра с её собственным сыном; обожала упоминать, какие же они оба были балбесами. Пьяный хирург медленно, со свистом выдохнул.
Вдыхал ли я так же, когда латал преступников? Когда вырезал органы из тех, кого ко мне волокли, с синяками на бёдрах и расширившимися зрачками, зрачками, которые словно смотрят на меня изнутри?
Сила, чтобы собрать хрупкие осколки воедино и исправить всё. Храбрость, чтобы покончить со всем и отпустить, позволив им идти вперёд без него. Сила и храбрость… У него не было ни того, ни другого. Был ли он всегда настолько жалким?
Морроу сморгнул, резко тряхнув головой; мозг, затуманенный алкоголем, жеста не оценил и ответил болезненным уколом зарождающейся мигрени, но Александра это не заботило. Не хватало лишь разрыдаться на глазах у всего бара. Нет, такой слабости он не покажет, не может показать. Посмотрите на него – сидит, пьяный, в баре, со шприцем и ампулой пентобарбитала в кармане, утопая в жалости к самому себе, в то время как дорогой ему человек – человек, которому действительно плохо – тихо спит в их апартаментах, с притуплённым снотворным и антидепрессантами рассудком. Отрицание. Следовало ожидать. Он сделал свой выбор тогда. Жалел ли он, что поступал так, пусть и ради Кэролайн? Действительно ли он творил эти зверства лишь ради неё, ради её благополучия? Так почему же он нашёл её в ванной, с изрезанными запястьями? Что если он делал всё это не ради неё, но из-за… из-за собственной слабости.
Она резала вдоль, не поперёк. Моя бедная девочка. Ей было бы не так больно, найди она кого-нибудь получше.
Когда Кэрри нуждалась в его помощи и поддержке, он латал преступников в помещениях без окон. Когда она кричала в пустоту, рыдая в смятую подушку, он потрошил людей со стеклянными глазами, повинных лишь в том, что они перешли дорогу не тем людям. Чем же он лучше этих самых преступников, о которых думает сейчас с таким осуждением? Ричмонд, этим утром записывая ему номер хорошего психиатра – женщины, за которую ручался чуть ли не головой – на мгновение заколебался, неуверенно и напряжённо разглядывая осунувшееся лицо своего лучшего друга, прежде чем с тяжелым вздохом наконец отдать бумажку с номером. Тот, наверное, почуял тогда неладное; Рич всегда любил похвастаться, что умеет видеть горе в людях, дремлющее под обтянутой мясом и кожей костяной клеткой. Александр никогда не понимал, что тот имел в виду; начинал понимать теперь. Его рука, как по собственному желанию, поднялась с барной стойки, потянувшись к карману с ампулой и шприцем. Может, теперь у него хватит если не силы, то храбрости.
Бармен сказал ему что-то, что он не вполне расслышал в гуле людских голосов. Александр медленно моргнул – и рука, приподнявшаяся со стойки, тихонько устремилась к нагрудному карману. Если он и впрямь собирался вколоть себе смертельную инъекцию в каком-то тёмном переулке, было бы честно расплатиться. Туда он деньги с собой не унесёт – никто не уносил.
Интересно. Это те, которыми со мной расплатились за последнюю операцию? Сложная. Едва-едва вытащил… его с того света; я бы гордился собой за такой успех, при других обстоятельствах.
Александр поднялся со своего стула и нетвёрдой походкой побрёл к выходу, огибая других посетителей и погрузив руки в карманы. Времени на окончательный свой выбор у него было столько, сколько занимала прогулка до дома; шприц и ампула терпеливо ждали, никуда не подгоняя. Крохотная, неприметная почти мысль робко предположила, что это было лишь временным эпизодом – что, если потерпеть, всё наладится, так или иначе. Кэрри всё ещё нуждалась в нём, говорила эта мысль. Он не мог покинуть её опять.
В его груди что-то судорожно сжалось. Может, в этом была своя правда. Возможно, через какое-то время, вновь будет Солнце. Возможно, через какое-то время, он вновь увидит её улыбку.
«Хуже, – думал Александр Морроу, перешагивая за порог тяжёлой двери, ведущий в тёмный переулок, – всё равно хуже не будет».