[Лорд Байрон]

— Though wise men at their end know dark is right,

Because their words had forked no lightning they

Do not go gentle into that good night.

 

 

 

 

 

 

 

Страх - щит храбреца.

 

Chicago, IL, United States of America. 09.05.2014, 16:00:00

Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 14 августа 2019 - 15:35

[Душелов]

Наследник

 

Режущий барабанные перепонки скрежет, истошный визг металла определенно входил в пятерку самых неприятных способов пробуждения Даррена. Тот же факт, что его куда-то волокли за локти по незнакомому коридору обеспечивал происходящему почетное второе место. Второе потому, что хуже может быть всегда. Например, его могли тащить два изувеченных трупа, похожие на объекты практики криворукого хирурга-недоучки и решившие от ужаса сбежать из-под скальпеля в самый ответственный момент операции. Такое вполне могло произойти, верно ведь? ВЕРНО ВЕДЬ, МАТЬ ВАШУ, ТАКОЕ ЖЕ ПРОИСХОДИТ КАЖДЫЙ ГРЕБАННЫЙ ДЕНЬ. Даррен незаметно разглядывал через полузакрытые веки свой ужасающий транспорт, постепенно приходя в себя. Может, так оно и есть? Может, они приходят за нами каждую ночь, а мы просто не способны это заметить… осознать… почувствовать? И куда? Ответом на этот вопрос ему послужили леденящие кровь человеческие крики, доносящиеся из-за смутного силуэта двери в клубящемся тумане. Обитель кошмаров? Или развлечений? Это зависело от точки зрения. И вскоре одной тайной в его жизни станет меньше. Даррен хотел попасть туда, увидеть то, что он должен был видеть всегда. Увидеть… истину? Твари хотели его туда донести. Пока их желания совпадали, ни к чему было раскрывать свои преимущества. Тем более, если имеешь одно единственное, крохотное преимущество. Еще не время. Он еще не переступил Порог.

Сообщение отредактировал ЛакеДушеГончеТаб: 21 августа 2019 - 10:25

[Лорд Байрон]

К****

 

Ты вдавливаешь шприц в его шею, и громила ревет, словно подстреленный медведь, пытается отшатнуться и хватается за рану, из которой тут же начинает бить кровь. Палец соскальзывает с поршня, и вжать его до упора уже не получается - но и этого результата было достаточно, чтобы ублюдок сдох, если не успеет в ближайшую больничку. От этой приятной мысли на лице сразу ползет ухмылка. Всего лишь вопрос сноровки и реак...

 

Под ребром неприятно жужжит, и миг спустя это жужжание перерастает в болезненный разряд, сотней острых иголок пронзающих каждый нерв в теле, пока он не достигает мозга. Второй бугай убирает шокер в карман и говорит что-то, но все вокруг уже начинает затухать. Кто-то щелкает тумблером и свет гаснет.

 

Кто-то щелкает тумблером и свет загорается снова. Ты стоишь посреди своей операционной, в халате, с маской на лице и в перчатках, крутя в руках скальпель. На операционном столе лежит мужское тело, с лицом, закрытым платком. Стройное, практически тощее. Дыхание было медленным и стабильным, но он то и дело слегка дергал правой рукой и сжимал её в кулак. 

 

Это было тебе неважно - тебе заплатили деньги за то, чтобы ты провел ему операцию. Операция была крайне необычной для твоей врачебной практике - и, откровенно говоря, ты едва ли мог считаться компетентным для проведения операций по удалению гениталий, но он платил бабки. Большие бабки, которые так нужны были Кэрри, поэтому выбора, соглашаться или нет, у тебя особо не оставалось.

 

Нервно сглатывая, ты бросаешь взгляд на разложенные хирургические инструменты, потом - на тяжелую железную дверь, отделявшую тебя от остального мира. Он говорил, что за результатом придут, и оценивать будут строго, поэтому стоило приступать...

[Лорд Байрон]

Артист

- У вас в последнее время каждый день, кажется, паршивый, - Давид улыбается, подталкивая к тебе шот, нет, стакан водки, вместе с закуской. Ты даже разозлиться на это наглое замечание не можешь - бармен был прав. Он часто оказывался прав, и его прямолинейные замечания часто били по твоему эго - такое давалось немногим, особенно с той легкостью, с которой это делал темнокожий бармен. - Ну ничего, сейчас мы вас развеселим, мэм.

Ты уже не слушаешь, пялясь в экран фотоаппарата. Где-то глубоко в душе чадила странная надежда, что сделанное по наитию фото окажется плохим. Неполным. Несовершенным. Но нет - как и всегда, кадр получался великолепный, идеально передавая всю твою усталость от собственной работы. В этом была горькая ирония, которую ты глушишь более горькой водкой, не закусывая. Это было ещё не всё - чтобы узнать, насколько стоящей выходила фотография, стоило осмотреть её повнимательнее.

После минуты с лишним тщательного осмотра, ты видишь это. Нужно было лишь чуть-чуть наклонить голову вправо, и оно проявлялось в кадре. Неясное пятно, словно кто-то капнул чернилами на фотографию, чуть левее тебя. Ты ещё немного вертишь фотоаппарат в руках, с легким удивлением - подобное твой инструмент показывал впервые. Но ещё большим стало удивление, перерастая в тревогу, когда с движениями фотоаппарата черное пятно на картинке стало меняться, обретать форму - форму узкой фигуры, привалившейся плечом к дверному косяку. Сердце испуганно пропускает удар, и ты интуитивно поворачиваешь голову в сторону уборной - ничего.

- Все в порядке, мэм? - с легким удивлением спрашивает Давид, наполняя твой стакан.



Наследник

Тебя дотаскивают до двери, распахивают её и швыряют внутрь. Прежде чем ты успеваешь подняться и осмотреться, скрип и лязг машин и множественные человеческие вопли заполняют слух; знакомые запахи пота, крови отбивают нюх; идущий со всех сторон жар неприятно обжигает кожу, к которой липла мокрая от пота рубашка. Понимая, что чем дольше ты держишь взгляд опущенным, тем сильнее становятся все остальные ощущения, ты с трудом разлепляешь глаза окончательно.

Четыре десятка пыточных машин, выстроенных в одинаковые, идеально копирующие друг друга ряды. Четыре десятка жертв, извивающийся от мучительных пыток, в которых их плоть прижигалась, вырывалась, варилась... каждый из них переживал все то же, что и все остальные в тот же самый момент, мучаемые в руках четырех десятков пыточников - тех же существ, что притащили тебя сюда. Неужели твоей судьбой будет стать сорок первым?

Быть может, ты уже мертв - и это тот самый ад, о котором писал ещё Данте? Так выглядело отрицание божественности? Вечные пытки в руках бесчувственных автоматонов?

Да, так. И нет, не так.

Высокая, стройная женщина медленным шагом направляется к тебе. Из одежды на ней были лишь узкие брюки, перетянутые поясом со множеством колец и кармашков и старомодный цилиндр. К пояму с одной стороны был прикреплен набор пугающего вида лезвий и крюков с одной стороны и набора склянок с ярко-оранжевым - под цвет её волос - содержимым. Ее лицо можно было бы назвать красивым, если бы не отвратительного вида рот, который раскрывался, словно бутон цветка, с длинным раздвоенным языком в центре.

- Ты сильно постарался, чтобы встретиться со мной. Многие люди не стали бы заходить так далеко, - говорит женщина голосом, более напоминающем сережет ногтей о классную доску. - Но мне кажется, что ты просто не до конца понимаешь, что именно сделал, не ьак ли? - существо задивается хохотом.

Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 10 августа 2019 - 18:24

[Bendy]

Ку***

Кто-то щелкает тумблером и свет загорается снова.

 

Александр глубоко, со свистом втянул воздух, успокаивая шалящие нервы. Он всегда делал так, перед операцией: помогало успокоиться, настроиться на нужный лад. Ребекка всегда посмеивалась над ним, когда он делал так; поначалу его расстраивало то, что его ассистентка над ним же и смеётся, но вскоре он сам начал посмеиваться над собой и своими привычками. Хирург окинул инструменты повторным, опасливым взглядом, с глубоким выходом протянув руку. Общий наркоз, местный наркоз, дезинфекция... Все необходимые инъекции он сделал с необычайной лёгкостью – его руки выполняли знакомую рутину с блестящей точностью. Поразительно, с учетом того, как сильно всё плыло перед глазами. Дыхание доктора Морроу, прежде рваное и лихорадочное, ныне было ровным и размеренным, выверенным почти до миллисекунды.

 

Разве… он не был где-то ещё? Разве он…

 

Кожа и мышцы. Скальпель. Кровь и ткани. Зажим. Кость. Первым делом удалялись гонады: уж это-то он прекрасно понимал. Разрезать, отделить от кровеносных сосудов и протока, избавиться от излишков кожи, зашить. Он всегда гордился своими швами и своей хирургической точностью, и имел право на эту гордость. Он знал, что нужно было делать – хирург от рождения, если бы это не было оксюмороном. Словосочетание «врач от рождения» всегда было лишь дурной шуткой. Быть врачом – это неблагодарный труд. Бессонные ночи, проведенные над атласами и собственными корявыми записями. Фармакология, патофиз, топанат – ему снились кошмары о них некоторое время, пока им на смену не пришли кошмары о произошедшем с Кэрри. Он... находился здесь ради неё. Верно?

 

Сколько времени прошло?

 

Это чувство… оно возвращалось. Такое случалось иногда, во время операций. Резь в глазах, перераставшая в тягучую пульсацию. Его взгляд притупился. Медный привкус на губах… желудок скрутило. Александр повторно втянул воздух. Ноздри защипало от сладковато-кислого запаха.

 

Что ползло по моим ногам?

 

Александр заморгал, чуть склонив голову набок; его перчатки уже были перепачканы в крови. Правая рука его пациента разжалась, до побелевших фаланг впившись ногтями в поверхность операционного стола; чудно. После той дозы наркоза, которую он ему вколол, бедолага не должен был даже дёргаться. Неважно – с орхиэктомией он закончил. Теперь… самое сложное. Следующий этап считался сложной инвазией, и затрагивал внутреннюю целостность тела: мистер Морроу чуть пошатнулся. То, что ему следовало сделать дальше, самую малость нервировало; жаль, что его ассистентки не было поблизости. Как её звали?..

 

Резать вдоль, не поперёк…

 

Доктор Морроу выдохнул воздух, который и не помнил, что удерживал в груди. Что-то словно давило на его плечи, извивалось внутри: игра воображения, не больше.

 

Ткани… нет, плоть.

 

Кожа и кость. Надрез. Зажим. Что-то вцепилось за краешек его белого халата; он предпочитал свой обычный, иссиня-зелёный медицинский костюм, но беднякам не суждено выбирать. Поразительно, но операция, которую он прежде никогда не проводил, проведение которой изучал весьма поверхностно, проходила без каких-либо осложнений в принципе: его руки словно сами знали, что следовало делать. Рассудок едва поспевал за пальцами. Скальпель. Пинцет. Кюретка.

 

Я чувствую привкус крови и рвоты. Откуда эта резь в глазах?

 

Кожа. Мышцы. Плоть. Кость.

 

Ампутационный нож.

 

Я был в другом месте… как я тут оказался?

 

Мясо. Мясо. Мясо.

 

Надрезать. Прижать. Зашить. Разорвать. Ему было дурно. Его время почти истекло.

 

…

 

Это – и есть красота.

Сообщение отредактировал Bendy: 10 августа 2019 - 19:32

[xxx_666_INITIAL_ER_666_xxx]

Вспышка фотоаппарата была ответом на вопрос молодого чернокожего. Страх. Он накатывает не сразу, отнюдь. Как хищник выжидая, прежде чем его жертва попытается истратить свои силы: разум отчаянно сопротивляется, пытается найти логичную причину; Петра тратит мгновение, чтобы посмотреть на настройки своего инструмента в слепой надежде найти неполадки. Ничего. Не замечая того сама, она тянется к алкоголю. Терпкий вкус обжигая язык. Тело содрогается. Тепло медленно растекается по телу, принося за мгновением адреналиновой лихорадки вязкое чувство усталости и измотанности.

 

— М? — она обескураженно смотрит на бармена; люди искусства — им прощаются вещи гораздо страшнее, нежели подобные выходки. Знаем. Активно используем. Становится паршиво. Надо было брать вино. Или выпить еще. Взгляд едва затуманен, словно ожидая появления за спиной Давида… чего-то. Чего? Тумана? Черта? Кто вообще сказал, что ей ничего не привиделось? С каких пор это не игры разума из-за влияния антидепрессантов и алкоголя? Доктор предупреждал, что мешать не следует во время приема. Но почему-то в глубине души она верила, что всё взаправду. Всё что происходит сейчас — это наяву. Взаправду.

 

Даже это не вызывает никаких чувств. Никаких кроме липкого страха и ощущения полнейшей беспомощности. Она моргает. Давид что-то спросил. Точно.

— Конечно, — ладони тянутся за стаканом для очередного глотка, — как проходит вечер? Есть интересные, гости?
Огненная вода вновь обжигает слабое горло. Она кашляет, отказываясь от протянутого стаканчика с водой, вместо этого открывая меню фотоаппарата, чтобы проверить новое фото.
И сравнить его с реальностью.

[Лорд Байрон]

Кук**

Мясо. Мясо. Мясо. По телу бьет дрожь, но твои руки двигаются с прежней уверенностью. Мясо. Мясо. Мясо. Раота подступает к горлу. Мясо. Мясо. Мясо. Тебя лихорадит, бросая то в жар, то в холод. Мясо.мясо. Мясо.

Ты режешь и зашиваешь, переделываешь швы. Тело бьется в практически истеричной скдороге и ты вкалываешь дозу наркоза, которым можно было бы свалить лошадь, и оно веовь обмякает. И снова. Мясо. Мясо. Мясо.

Это - и есть красота?

Ты бросаешь перчатки и маску поверх инструментов, смотря на результат своей работы. Работа была проделана мастерски, невозможно хорошо для того, кто никогда не занимался подобным, но ты не чувствуешь ничего, кроме беспричинного омерзения, направленного ни на кого конкретно. Голова кружится все сильнее , ноги начинают подкашиваться, волна тошноты вновь накрывает тебя. Дверь начинает дрожать и с грохотом распахивается. Холодный сквозняк заполняет операционную и срывает платок с лица пациента.

Кто-то давит на кнопку и свет гаснет. Он приходит в себя. Нужно увеличивать дозу, операция еще далека от конца. Это может быть опасно. Столь же опасно, как пробуждение прямо сейчас. Вводите наркоз.

Кто-то давит на кнопку и свет зажигается. Ты лежишь в одних брюках, накрытый простыней, на знакомом тебеоперациоеном столе в ненавистном тебе подвале. Ты проснулся полчаса назад, но открыть глаза и признать, что ты все ещё жил было не так просто, ведь вместе с пробуждением возвращался груз последних недель.

Почему дверь открыта? Ты всегда закрывал её, когда засыпал тут. Так дует... холодно. И вещей твоих нет. Неужели опять напился? Нет, неважно. Нужно уходить отсюда, как можно скорее. Вся нижняя половина тела словно онемела. Надо выбираться как можно скорее.

А зачем?


Артист

Ты смотришь со всех возможных ракурсов, крутя фотаппарат в руках. Давид выглядит года на три моложе, чем в реальности, у него более узкие брови и выпирающие скулы. Больше ничего. Ни тумана, ни черта.

Вместе со спокойствием приходит некоторое разочарование. Все зто было наяву, взаправду - но столь же обыденно, сколь и всегда. Как же ты устала от этой обыденности. Пусть лучше бы тебя действительно преследовало какое-то чудовище. Какие же глупые мысли.

- Видишь парней в углу? - четверо, всем в районе двадцати лет, все в дорогих вещах. Двое сидят в телефонах, третий и четвертый общаются, постепенно опустошая бутылку виски. - Тот что блондинчик с мобилой - племянник мэра. Не знаю даже, чего они тут, мне казалось у таких людей денег предостаточно для мест гораздо подороже, - Давитд усмехается, но ты в очередной раз за вечер отвлекаешься от него, когда телефон вибрирует от взобящего сообщения. Наверняка вечернее напоминание от секретарши. Или кто-то из “друзей” хочет предложить очередную дорогую тусовку, полную фальшивого блеска и излишнего гедонизма. Ты почти не хочешь смотреть.

”Последний шанс отдать его, Петра.”

Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 11 августа 2019 - 11:10

[Bendy]

Кукл*

А зачем?

 

Он не задавался такими вопросами.

 

Во рту, заполненному вязкой и липкой слюной, был гадкий, кисловато-горький привкус рвоты и чего-то металлического. Судорожно сглотнув, мужчина с хриплым, рваным вздохом схватился за металлические поручни, помогая себе подняться. Его руки словно охватил тремор: пальцы судорожно вцепились в старое железо, уже подъедаемое пятнышками ржавчины. Сырой, затхлый воздух отозвался в лёгких новой волной тошноты. Тело едва слушалось его.

 

Неважно. Неважно. Прочь отсюда – неважно куда, неважно зачем. Из его глотки вырвался жалкий, дрожащий стон, когда Морроу заставил себя сесть, свесив ноги с операционного стола. Его чем-то закачали? Симптомы напоминали морфий… или лошадиную дозу наркоза. Это объясняло то, почему перед невыносимо болящими глазами всё плыло, как на американских горках. По крайней мере ощущения были такими, словно в него на полной скорости врезалась вагонетка.

 

Как я тут оказался? Это шутка? Чья-то дурная шутка?

 

Нельзя тут оставаться. Нельзя. Когда Кэрри проснётся, он уже должен быть дома. Господи, как же крутит всё внутри; он не чувствует всю нижнюю половину тела. Он должен… Должен быть…

 

С глухим звуком он рухнул на бирюзовый кафель, согнувшись пополам: даже не почувствовал боль в коленях, которая в другое время была бы просто одуряющей. Вместо этого он, лихорадочно хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба, и обнимая себя за плечи, начал буквально ползти в сторону двери. Всё тело казалось точно чужим. Какой дурью его обкололи?

 

Я… был в другом месте. Я…

 

Как он уснул здесь? Почему…

 

Из приоткрытых губ на кафель медленно спустилась струйка розовато-жёлтой слюны. Тошнота подкатила с новой силой, стены закружились вокруг, смыкаясь над головой; он натужно сглотнул, зажмурившись и стиснув зубы. Александр Морроу. Он – Александр Морроу. Это лишь сон, дурной сон на почве стресса. Кость, кожа, мышцы, мясо, мясо, мясо… Страх сомкнулся на его горле. От морозного сквозняка кожа покрылась мурашками – там, где он чувствовал ещё хоть что-то. С почти нечеловеческим усилием поднявшись на ноги, которые с таким же успехом могли быть деревянными обрубками, он пошатывающимся, неровным шагом устремился к распахнутой стальной двери, подслеповато щурясь в попытке разглядеть хоть что-то и стараясь не смотреть на усыпавшие пол, впивающиеся в подошву его ног осколки костей и желтовато-бурую жидкость, стекающую по стенам. Александр чувствовал себя неопытным кукловодом; тело, ставшее словно чужим, слушалось из рук вон плохо.

 

Лишь галлюцинации. Лишь галлюцинации.

 

Руки трясутся так, что и скальпель держать не могу. Где же те деньги, которыми мной расплатились за операцию? У меня мог родиться сын… Кому я лгу? Себе? Им? Кэрри, Ричмонд... Неудачное же я выбрал время для того, чтобы захотеть жить. Что ползло по моим ногам, и откуда эта боль в глазах?

 

Резать вдоль, не поперёк.

Сообщение отредактировал Bendy: 11 августа 2019 - 04:35

[Душелов]

Наследник

 

Быть может, ты уже мертв - и это тот самый ад, о котором писал ещё Данте?

 

Однако ада не существует. Люди выдумали его, пытаясь найти спасение в своей лжи. Они тешат себя смехотворными надеждами, что если убивать свои желания, если противиться соблазнам и отвергать удовольствия, то Бог вознаградит их после смерти. С чего бы это? Бог взирает на их земные мучения, играет их судьбами, посылая испытания, даруя и отнимая надежду, искренне наслаждается человеческими страданиями. Или же просто… наблюдает. Позволяет людям самим устраивать ему развлечения. Убивает тысячелетнюю скуку. С чего они решили, что в раю что-то изменится? Зачем Богу рядом с собой держать праздных тварей, изо дня в день не делающих ничего, от тупого, всепоглощающего счастья потерявших то, что делало их людьми, потерявших свою ценность, переставших интересовать. Нет, в раю ничего не закончится. Рай обернется адом. Адом, которого нет. Все вершится здесь, на бренной земле. Почему никто не видит истинный лик Божий? Ведь это очевидно. Если бы он, Даррен, был всемогущим, разве он бы позволил повсеместно совершать то, что ему противно? Никогда. Это значит, что Бог извращеннее выдуманного человеком дьявола, что это две стороны одной сущности, чего смертный разум не способен принять. Или же… Бога просто нет. И люди глупы. Им позволено делать то, чего они хотят. Позволено развлекать Его своими поступками, если Он есть, и развлекаться самим. Противиться этому — вот непростительный грех.

 

Ада не существует. Рая не существует. Если он, Даррен, и был мертв, то это состояние неотличимо от жизни. Крики, от которых закладывало уши, резкий запах крови, прочищающий мозги, леденящий спину пот. Снующие по комнате человекоподобные твари методично проделывали привычную для всех присутствующих работу, не обращая внимания на посетителя. Их отточенные движения, не позволяющие лишнего, идеально ровные ряды пыточных машин,  странный порядок в чертогах хаоса создавали впечатление какого-то извращенного… производства. Все эти люди были материалом. Или изделиями? В происходящем не было увлеченности, творчества, наслаждения процессом, лишь омерзительная рутина. Это было неправильно. Для качественного результата этого недостаточно. Этого мало. Даррен отнюдь не желал окончить свои дни так посредственно. Мысль о том, что все вакантные места уже были заняты его несколько утешала. Мужчина подавил в себе порыв обернуться и взглянуть на тяжелую дверь. Она была заперта, он и так знал это. Даже если в проеме виднелся тот самый коридор.

 

Даррен заметил приближающуюся к нему фигуру в старомодном цилиндре. Рыжеволосая женщина в одних только брюках подошла к нему, одарив незабываемой улыбкой.

 

— Ты сильно постарался, чтобы встретиться со мной. Многие люди не стали бы заходить так далеко, - говорит женщина голосом, более напоминающем скрежет ногтей о классную доску. — Но мне кажется, что ты просто не до конца понимаешь, что именно сделал, не так ли? — существо заливается хохотом.

 

После начала ритуала это были первые слова, услышанные Дарреном этой ночью… днем… жизнью? Ее слова… Не понимать, что делаешь, и делать то, чего не понимаешь — это ведь такие разные вещи! И все же она была права. Кто — она?

— Мое имя Даррен Деон фон Ванн, — прохрипел он, заставляя себя смотреть женщине в глаза, а не на что-то еще, чего в ее случае было предостаточно. — Пожалуй, вы правы. Я сделал это, чтобы понять. Я сделал это так потому, что желал. Начатое следует доводить до конца. Иначе оно не способно по-настоящему развлечь. Наградить удовлетворением. Воплотить желание. Люди просто боятся это признать, — ответил Даррен, наблюдая за колыханием змеиного языка в яме ее рта.

 

И правильно делают, что боятся...

Сообщение отредактировал ЛакеДушеГончеТаб: 21 августа 2019 - 10:26

[Лорд Байрон]

Кукла

Ты бежишь. От кого?

Ты не задаешь себе таких вопросов.

Ты поднимаешься на негнущихся ногах вверх по лестнице, ведущей от уютного подвала, который ты ненавидел, в густую, вязкую черноту. Зачем?

Ты не задаешь себе таких вопросов.

Ты ползешь на отнявшихся ногах, подтягивая себя ступенька за ступенькой. Куда?

Ты не задаешь себе таких вопросов.

Маленькая ванная комната, выложенная знакомым кафелем со знакомым узором. Знакомый умывальник, знакомая дверь из красного дерева. Знакомая ванна, с края которой свисает девичья рука, со знакомыми красными бороздами на запястьях.

Резать вдоль, не поперек.

Но нет, это не она. У неё были другие руки, более тонкие, с короткими пальцами. Эта рука имела более широкую ладонь с узкими, длинными пальцами, как у пианиста. Эта рука была знакомой, но она не принадлежала Кэрри.

Ты делаешь финальный рывок, подтягиваясь за край ванны, и оказываешься нос к носом с лицом умершей. Знакомым лицом. И таким бесконечно чужим…

Кто-то тянет за рычаг и свет гаснет. Каскад из шепотков тут же налетает со всех сторон. Они говорят про видение, про измену, про осознание, про сны, про целый мир из снов.

Кто-то тянет за рычаг и свет загорается. Её слезы сотрясают твою душу, каюдый раз, безошибочно давят на самые брлезненные точки. Она пытается сдвинуть крышку черного гроба, бьется в истеричных слезах, но вме безуспешно.

Если это все было лишь иллюзией, бредящим сном умирающего мозга, то почему оно одновременно ощущалось столь реальным?

Ты не задавал себе таких вопросов.

Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 11 августа 2019 - 12:28

[xxx_666_INITIAL_ER_666_xxx]

Всё начиналось с малого — письма на электронную почту с предложением выкупить старенький фотоаппарат. Они становились все настырней и настырней. Потом послания под дверью. На телефон. Разум пытался справится со стрессом, не замечая очевидных угроз, медленно захлебываясь рутиной. Лучик света — или тьмы? — во всей этой серости: небольшое устройство, которых сотни тысяч на этой планете. Да. Таких много. Но этот фотоаппарат — мой. Он особенный.

 

Пальцы лихорадочно начинают печатать ответ. Стоит ли эта безделушка спокойства и здоровья? Мгновение замешательства. Нет.
«Не знаю», — признается в себе Петра к своему собственному стыду. Эта неопределенность бьет по гордости. Именно неопределенность — настоящее поражение. Если бы она решила отдать, продать или оставить себе — совсем иное дело. Но сейчас? Сотни мыслей затуманили разум. «На выходе. Один», — Линдберг нажимает заветную кнопку «отправить».

 

Была ли это ошибка? Фотограф чувствовала себя как зверь, который попал в ловушку охотников. Что она могла сделать, право? Посмотрим. Пускай всё плывет по течению. Так хотя бы интересней. 

[Bendy]

Кукла

Ты не задавал себе таких вопросов.
 

Потому что не существовало ответов, которые теперь стоили хоть чего-то.

 

Сосущая, ледяная пустота шевелилась в животе стоящего в кромешной тьме человека, медленно извиваясь, пуская корни в его внутренности, пронизывая насквозь кости и переплетаясь с венами, кровь в которых застыла. Рассудок, притупившийся от всей этой боли, поражал кристальной ясностью и чистотой в этот момент: сырое, неогранённое горе, в котором он не мог сознаться даже самому себе, похоронив себя в рутине и бесплодных попытках исправить неисправимое, вернуть времена, что сгнили и разложились в его ладонях. Он не должен был, не должен был творить эту бесчеловечность, собственными руками, собственными пальцами сплетая копившуюся боль и горечь в жизни тех, кто не достоин жить, и агонию тех, кто заслуживал лучшего. В это мгновение, в этот миг за пределами времени, он узрел забрезжившую и погасшую перед глазами жестокую правду жизни. Кожа, мышцы, ткани, кровь и кость... он видел лишь их, слишком слепой, слишком зациклившийся на собственных прогнивших чувствах и собственном тошнотворном страхе. Сейчас, в эту крошечную песчинку времени, он осознал весь грандиозный размах ничтожности и важности. Сколь много, много раз он корил себя за свои ошибки, с упрямым постоянством продолжая делать их, спотыкаться о те же тела, что он укладывал на своём пути. Тела людей, чья кровь была на его руках. Тела людей, чьи слёзы засохли на его щеках. Страх. Всё это долгое, долгое время, все эти месяцы. В этот момент, во всепожирающей пустоте в своей груди, он не чувствовал ничего: ни вгрызающегося в его кости страха, ни ослепляющего, бездумного гнева. Впервые за долгое время, впервые за эти месяцы...

 

Он по-настоящему думал о ком-то, кроме себя.

 

Каждый её всхлип, каждая дрожь щуплых плеч отзывалась глубоко внутри щемящей, мучительной тоской. Она не должна была плакать, не должна была страдать так, как страдала сейчас; всё остальное не имело значения. Он содрал бы с себя кожу, вырвал бы глаза и срезал плоть с костей, если бы это сделало её счастливой. Один лишь миг: миг лицемерной жертвенности, которую он никогда не сможет осознать после. Он хотел потянуться к ней, хотел обнять и успокоить, сделать то, что должен был сделать с самого начала, но не нашёл в себе храбрости, закутавшись в кокон, словно гусеница, в собственную боль и трусость. Но прикосновение не принесёт ей тепла. Сосущий, пустивший корни холод, хрустящий инеем на его зубах. Что-то зашевелилось внутри него. Лишь кокон из трусости и боли. Куколка.

 

Он сделал шаг, другой, третий; она не становилась ближе. Глухие, сдавленные рыдания становились всё тише, всё горше: боль в глазах становилась всё невыносимее. Он хотел коснуться её, согреть собственной кровью, если понадобится. Миг лицемерной жертвенности: он устремился к ней изо всех своих сил, протянув ладонь, почти каясь кончиками пальцев её плеча.

 

Он не задумывался о том, что случится, когда переключатель щёлкнет вновь.

Сообщение отредактировал Bendy: 11 августа 2019 - 18:23

[Лорд Байрон]

Наследник

 

Её смех похож на скрип колеса, которое раз за разом прокатывали по позвоночнику человека, и одновременно на хруст ломающихся, дробящихся в костяную пыль позвонков. По коже начинают ползти мурашки,  дополняя и без того излишне яркую палитру ощущений. Демонесса - или чем бы она ни была на самом деле - наклоняется к тебе и медленно проводит языком по твоем лицу, оставляя горячий след, как от жала медузы. Ты вскрикиваешь в унисон с ещё четырьмя десятками душ и получаешь по спине от одного из своих "сопровождающих", вновь оказываясь на земле. Голос хозяйки этого места. пониженный до вкрадчивого шепота:

 

- За то что ты столь настойчивый и таки довел дело до конца я, так уж и быть, развлеку тебя ответами на вопросы твоего жалкого смертного умишки, - лицо все ещё горит от боли, но ты пытаешься поднятья, пока тварь начинает рассказывать. Она продолжала говорить негромко, но на фоне её голоса крике страдающих в вечном цикле пыток. - Меня зовут Накераэх, и совершив этот ритуал, закрепив его кровью своего отца, ты приковал себя ко мне. Или меня к себе, - рот твари сокращается и ты догадываешься, что оно ухмылялось. - Ты теперь - мой слуга, в своем роде, и должен будешь преподносить мне человеческие жертвы в своем жалком человеческом мирке, а в обмен получишь могущество, о котором не мог бы даже мечтать иначе, или как там говорят в этих ваших историях, - скучающим голосом добавляет Накераэх. Вдруг она (оно?) останавливается и резким движением хватает тебя за руку, смотря с подозрительным прищуром. - Кольцо. Откуда у тебя моё кольцо? 

 

Украшение, последнее напоминание о твоей матери, словно пробуждается от этой фразы и тут же обжигает палец невероятной болью. Инстинктивно ты тянешься, чтобы снять его , но едва пальцы другой руки касаются раскаленного металла, они немеют.

 

- Это кольцо скрепляло мой договор с другим существом. Надеюсь, ты прикончил ту, кому оно досталось в прошлый раз, - подозрительный взгляд потусторонней сущности исследовал твоё лицо на предмет ответа. - Впрочем, не столь важно. Тем легче будет скрепить наше соглашение.

 

Боль в руке становится не просто невыносимой - в человеческом языке просто не было слов, способную обозначить всю степень страдания, которые ты ощущал в этот момент.

 

 

 

Артист

 

Теплый майский воздух сменяет собой затхлый, провонявший пивом и сигарами запах бара. Ты начинаешь понимать свою ошибку, когда обнаруживаешь, что вечерняя улица пуста - если бы желавший заполучить фотоаппарат захотел бы пробить тебе череп чем-нибудь тяжелым и уйти вместе с желаемым - никто бы не успел даже его заметить, и ты бы уж точно не смогла бы ничего противопоставить в физическом плане? О чем ты вообще думала, когда решала выйти сюда? Была ли это твоя собственная решимость, или всего лишь дурманящий сознание алкоголь? Нужно было остаться внутри. Черт, нужно было просто не выходить из дома и как следует отоспаться перед работой. Поздно, слишком поздно.

 

Каким-то шестым чувством ты понимаешь, что нет смысла поворачиваться, ибо ты все равно ничего не увидишь, но через узкое окошко ты понимаешь, что за столом теперь сидит трое, и племянника мэра там больше нет. Так все же он? Сомнения кружат голову, затрудняют дыхание, заставляют слезы навернуться на глаза от страха.

 

- Принадлежащая вам вещь оказалась в вашем владении абсолютно случайно, - шепчет хриплый, прокуренный голос, лишенный оболочки. - Положите фотоаппарат на землю, пока вы не оказались в центре вещей, которые не в силах понять. Иначе вы пострадаете, - не угроза, даже не предупреждение.

 

Констатация факта.

 

 

 

Кукла

 

Её кожа холодная, но твои пальцы холоднее. Бледные и холодные - словно ты уже умер и был не более чем призраком, эхом того человека, которого звали Александр Морроу. Может быть, так и было - может быть последние месяцы ты не жил, едва ли даже существовал, и только сейчас пришло принятия того факта, что смерть настигла тебя в тот же день, когда она настигла твоего сына, который так никогда и появился на свет. Отпустить себя, обрезать ту самую пуповину.

 

Её руки теплые, они смыкаются вокруг твоей спины, гладят по волосам. Она прижимается к тебе, оставляя две дорожки из слез на твоем обнаженном теле, и внутри становится тепло. Тебе было без разницы, что всего это не происходило в реальности, откуда-то приходила уверенность, что с Кэрри происходило ровно то же самое где-то там, дома. Наверное, она ждала тебя сегодня вечером, как ждала каждый день. Только в этот раз не дождется уже никогда. Теперь единственным местом, где вы сможете увидеться друг с другом будут сны. Ну ничего. Ты сделал то, что должен был - а Рич исправит то, что ты, дурак, исправить не успел.

 

- Почему ты ушел, Алекс? - тихонько всхлипывает Кэрри в твоих руках. - Почему ты оставил меня?

[Bendy]

Кукла

— Почему ты оставил меня?

 

Слова застряли в его глотке ошметками гноя. Этот гной, эта гниль — они были причиной?.. С острым вдохом он сгорбился, прижимая к себе рыдающую жену, как если бы пытаясь укрыть, защитить её собственным телом. Мягкая, маленькая, с невыразимо тёплыми руками и энергией как у небольшого солнышка. Солнышка, которое он потушил. Она всегда держала всё в себе, глубоко внутри своего сердца: все переживания, все тревоги и всю мучительную боль, выедавшую её изнутри. Она была сильной; куда сильнее его самого. Но даже сильный человек не может выдержать то горе, что свалилось на неё, в одиночку. И, из-за его трусости и страха, ей пришлось выдержать его в одиночку. Эта трусость и страх — они были причиной?.. Он хотел сказать ей, как сильно он её любит; как сильно хочет, чтобы она была счастлива. Но его слова никак ей не помогут. Он не смог, не сумел помочь ей тогда — кто же дал ему право считать, что он сможет сейчас? Что он был достаточно силён, чтобы помочь ей сейчас?

 

«Почему ты ушёл, Алекс?»

 

Почему же?

 

Я... не хотел уходить.

 

Он дождался, когда она уснёт. Сам уложил её спать, убедившись, что она примет свои таблетки и подождав, прежде чем... Он планировал это с того самого дня, когда нашёл её в ванной, когда со слезами на глазах, воя до саднящего горла, пытался вытащить её с того света обратно сюда, обратно к холоду, пустоте и боли. Кому он?..

 

Я... не хотел умирать.

 

Ампула в кармане и заполненный воздухом шприц, который он... Пентобарбитал. Не то средство, которое можно легко отыскать в аптеке. Он выкрал его из госпиталя, в котором работал, во время ночной смены, отключив камеры и подрезав проводок электрозамка. Для того, чтобы остаться, чтобы идти вперед и быть опорой, нужна сила, которой у него никогда не было. Для того, чтобы лишить себя жизни, нужна храбрость, которую он потерял. Лицемер, трус и подлец. Кому он лгал? Себе?

 

Такова жизнь. И та, которую я столь небрежно отбросил, была моей.

 

Кэрри, съежившаяся в позе эмбриона на пустой кровати, обнимающая себя за живот. Ричмонд, медленно извлекающий из альбома фотографию и спрятавший лицо в ладонях. Кому же он лгал?.. Себе? Или им?

 

Кэ...рри...

 

Он сделал то, что должен был. Он лишь хотел, чтобы она была счастлива. Чтобы вновь улыбнулась. Чтобы вновь взошло Солнце. Это было невозможно, пока он ещё дышал.

 

Я люблю тебя.

Сообщение отредактировал Bendy: 11 августа 2019 - 19:39

[xxx_666_INITIAL_ER_666_xxx]

Страх парализует. Страх не за собственную жизнь, здоровье или гордость. Страх из-за беспомощности. Невозможности ничего предпринять; мышцы сковывает и разум смиренно сдается, руки тянуться к фотоаппарату. Так было всегда. Каждый раз. Тот, кто выше, получал свое. И единственное средство, это забраться по лестнице вверх, сбрасывая и сталкивая всех неугодных. Племянник мэра был особенным только из-за того, что с самого рождения ему достался престиж семьи, связи и деньги. Ублюдок. Постепенно, мало по-малу страх уступал гораздо более опасной эмоции — злости. Медленно, тягуче, подобно патоке, злость растекалась по хрупкому телу; сердце билось дико, рискуя вырваться из груди; на виски давило неимоверно, эхом боли разнося по венам адреналин.

Петра стала медленно тянуться к мокрому асфальту. Несправедливо. Всё это, всё происходящее — несправедливо. Вся эта жизнь. Само ее существования: ремесло, связи, люди и город — оно всё подталкивало человека к той пропасти, тому краю, откуда он не может вернуться прежним.

 

Всего сантиметр остался. Расслабить хватку, отпустить и уйти — забыть навсегда, вернуться к своей обычной жизни. Пресной, пустой, наполненной лишь рутиной и медленным угасанием своего «я», жизнью. Там, где ничего не угрожает. Где каждый вечер заканчивается дурманом алкоголя и психотропных веществ. Где богемы правят балам, где духота дорогостоящих духов подобна смраду сточной канавы. Вернуться к той жизни, высокой, возвышенной. Той, к которой тянуться сотни тысяч людей, что слепо наблюдают за каждым событием; где за пустыми оболочками добродушных моделей в неоновом свете скрываются демоны, желающие убить друг-друга ради её внимания. Пока кто-нибудь не заменит ее, сбросив с самой вершины Олимпа на холодный асфальт промозглого Чикаго.

 

Это было глупо. Неразумно. Но видит Господь, как же это хотелось сделать. Эмоции взяли вверх и ничего другого не оставалось делать: лишь плыть по течению. То немногое, что она умеет лучше всего.
Девушка резко поддалась вперед, оборачиваясь. Противный металлический вкус во рту, когда она до крови прикусила губу. Неумелый замах фотоаппаратом в ярой попытке ударить своего мучителя. Недели, месяцы издевательств, паранойи питали ее движения, подобно праведной ярости. Он племянник мэра. Всего лишь племянник. Она — многоуважаемый артист. Маэстро. Мастер своего дела. И связей у нее предостаточно.

Ублюдок, мать твою. А ну иди сюда.

[Лорд Байрон]

Ветеран

 

Она осторожно, словно хищный зверек, подбирается к тебе ближе. Идет на четвереньках, по большой дуге огибая обезглавленный труп ангела. Иллюзия вокруг медленно начинает сшивать себя обратно, кусочек за кусочком. Ты хочешь сказать девочке, что все прошло и бояться больше нечего, но вместо этого лишь удивленно шипишь, глядя на своё запястье. На нем медленно всплывал символ - странный лабиринт из линий, собирающихся в бессмысленные узоры, заключенные в круг. Оно просуществовало ровно до того момента, пока ты не рассмотрел узор в подробностях, и тут же исчезло, скрылось обратно под кожей, хотя ты чувствовал метку на себе.

 

Громадный зал вокруг с треском загоняется в клетку "реального" мира, и вот солдат и ребенок сидят на полу заброшенной квартиры, рядом с обезглавленным трупом в худи. Дверь темницы снова запирается, но теперь ты знаешь, что при достаточном усилии она отворится вновь.

 

- Вы... вы же заберете у меня отсюда? - спрашивает девочка, испуганно пялясь на труп. - У меня кроме мамы никого не б-бы...

 

 

Сломленный

 

Ты идешь по самым темным улицам Чикаго, где не можешь даже видеть, но продолжаешь безошибочно танцевать в паутине переулков, как свихнувшийся паук. Твой танец - танец печали, танец под музыку расстроенного оркестра, где у скрипача давно лопнули все струны и он продолжает водить смычком по лакированному дереву. Ты идешь по самым темным улицам Чикаго, настолько темным, что ты ощущаешь себя слепцом, но все равно продолжаешь видеть свое отражение: в окнах, разбитых витринах и экранах поломанных телевизоров. И с каждым разом твое отражение меняется, покрываясь странными линиями, которые формировали причудливый рисунок, словно ты был одним из тех ненормальных, что покрывали все свое тело чернильными рисунками в надежде, что это сделает их особенными. Но нет, это не был просто набор бессмысленных линий, призванный служить лишь украшением. Эта была метка, видимая лишь в отражениях, потому что метили не твоё тело - но твою душу.

 

Ночь становится холоднее, и до рассвета не столь далеко. Что же делать дальше одинокому танцору, который вырвался на свободу впервые за долгие годы?

 

 

Ученая

 

Забыть, забыть обо всем этом. Бредовый сон, не больше. Сейчас ты ляжешь спать, проснешься наутро, и весь этот вечер окажется лишь бредом, выдуманным твоим воспаленным от усталости сознанием. Нужно лишь выдохнуть спокойнее, запереть дверь в свою квартиру, зашторить все окна, выдохнуть спокойно. Заварить себе крепкий чай с двумя, нет, тремя ложками сахара, кинуть лимонную дольку, распаковать пачку с печеньем и...

 

Мир вокруг - всего лишь пелена, которой от нас скрывают реальность. И это плохо - или хорошо. Если реальность всегда такая, каковой ты увидела её сегодня, не лучше было бы вечно жить в неведение о том, что скрывается по ту сторону завесы лжи, влачить свое существование и дальше, ни о чем не подозревая?

 

Бред, никаких чудовищ не бывает.

 

Ты моргаешь, пялясь в кружку и с ужасом отшатываешься, едва не падая со стула. Поверх твоего зрения медленно проявился и тут же исчез странный символ, чем-то напоминающий разбитую мозаику, которую кто-то сгреб, кинул в чашку Петри и хорошенько перемешал. И пусть символ исчез - ты все равно чувствуешь, как он вгрызается в твой мозг, зарывается глубже, отмечая все своим мерзким касанием.

 

Чай начинает остывать.

Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 12 августа 2019 - 11:22

[Adenauer]

Картина мира осыпалась как песок сквозь пальцы, оставляя лишь причудливое чувство мелких песчинок, скатывающихся по коже. А Ребекка не могла ничего сделать, кроме как отстранённо наблюдать. Как будто это не происходило с ней, как будто она была просто наблюдателем за зеркальным стеклом, а человек по ту сторону сходил с ума и бился о стены. Её пальцы вырисовывали причудливые узоры на поверхности остывающей чашки, тысячи клеток по нейронам передавали импульсы в её мозг.

Фактура, температура, скорость, время. 

Набор дискретных данных сплетался в её интерпритаторе в картину мира. Но что-то в нём было не так. Что-то в нём необратимо сломалось и поток импульсов стал искрить и идти по совершенно другим путям. Не туда, куда должен идти правильно прошитый компьютер. Туда, где существует немалая вероятность перегреться, а потом вспыхнуть горячим пламенем, после которого останется лишь обугленный остов. Но так ли это было неправильно? Так ли необратимо трагично? 

Она не врала себе. Романтика привела её в психиатрию. Тяга тёмной бездны человеческого сознания, которая спустя полтора века научного исследования оставалась практически такой же непознаваемо-громадной, точно самое сердце марианской впадины. Их теории и методы были лишь хлипкими мостиками над изначальным хаосом, скрывающимся за фасадом человечности. Только окунувшись в Хаос можно познать гений. Только ухватившись за лезвие просветления можно как изрезать в лоскуты пальцы, так и вознестись над простым пониманием действительности. 

 

Но чем старше она становилась - тем всё больше удалялись её мечты. Всё сильнее затягивались они тугим покрывалом иллюзий, признанными мнениями, метаанализом исследований. Материализм всё больше иссушал иррациональное начало её тяги. Основополагающую тягу первопроходца, покорителя бездн. Морских, космических, сознательных. Всё больше она низводилась до функции общества, очередной переменной в уравнении государства, статьёй дохода, статьёй налога. 

Её мысли кружились в медленном танце ночного мотылька, погружаясь всё глубже и глубже в рефлексию. И когда сознание окончательно обмякло мягкой тряпкой - Ребекка резко сконцентрировалась и направила внимание внутр себя, одновременно широко раскрыв глаза. 

 

Одним усилием воли она сконцентрировалась на "здесь и сейчас". Кто я, что я здесь делаю, что происходит. И реальность как будто бы подскочила в резкости. Углы стали острее, тени - резче, материя - плотнее. Она сидела за столом в своей кухне, за окном от потолка до пола светились ночные шпили небоскрёбов, а кружка в её руках совершенно остыла. Она была Ребеккой. Ребеккой Шульц...и чем-то ещё. Какое-то странное чувство распирало её грудь, как будто что-то изнутри наполнило её, достроило и сделало полноценней. Что-то, что ещё предстоит познать. 

Но момент просветления не длился долго и почти сразу после этого накатила чудовищная усталость и нервное истощение. Мысли становились обрывчатыми, утомительными, рваными. Со стуком поставив кружку на стол, Ребекка направилась в сторону постели, на ходу снимая с себя одежду и без зазрений совести разбрасывая её по полу. Едва её голове стоило коснуться подушки - её сознание почти тут же заволокло чёрной пеленой беспамятства.

[Аполлинария Моргенштерн]

Одинокому танцору оставалось лишь танцевать. В исполинском танцевальном зале. Лишённом света. Тепла И зрителей. Одному. Наедине с причудливыми тенями в облике которых игра воображения соединялись с прозрениями. Иногда они составляли танцору пару. Но в то же время нет. Ведь дикие пляски теней не были похожи на грациозные движения танцора. И даже когда танцор был в паре, он танцевал один. В вечном ожидании единственной, кто была достойна составить ему компанию.

Она всегда была так близко и так далеко. Иной раз танцору казалось: протянет руку — и они будут вместе. Но неизбежно настигало осознание: их разделяло слишком многое. Танцору придётся поставить на кон всё, чтобы завоевать право быть вместе.

Он был влюблён в Неё всегда. В строгий лик. Серебро лучей. Перезвоны голоса, услышанного впервые ещё в раннем детстве.

Одинокий танцор хотел танцевать с Луной. Рука об руку. А пока они не могли быть вместе — танцевать в её свете, разгонявшем всякий мрак.

Но сейчас над его головой была лишь темнота небосвода. Она же — под ногами. За углами домов с потрескавшейся кладкой. Под решётками ливнёвок. В разбитых фонарях.

Темнота клубилась. Разрасталась, точно раковая опухоль. Булькала.

Она была истинным ликом мира. Она была осознанием. Она была смертью всякой грёзы. Она…

Майкл поёжился. На улицах Чикаго было зябко. Темно. Неуютно. Майку было голодно. Холодно. Хотелось доспать. От понимания того, что у него нет приюта, становилось и страшно и безразлично. Свобода пьянила, хотелось жить. Трудности давили: хотелось сдохнуть. Но сомнительным дилеммам не оставалось места в голове. Их теснил гнёт одной единственной мысли. Осознания. Откровения.

Об истинном лике мира, что Майк увидел своими глазами.

Он был свято уверен в правдивости увиденного и понятого, больше, чем в чём-либо во вселенной. Он не знал, кем он был. Не знал, кто он есть. Не знал, кем будет: воспоминания и личность до сих пор походили на несобранную мозаику из стекла, на котором успели потоптаться. Но знал, что мир, каким Майк знал его раньше, был чистой воды бутафорией, за которой, изо всех сил, пытались скрыть неприглядную правду.

Они — это кто? Те, кто держал его в психиатрической больнице? Пытались превратить в безвольный овощ? Пустую телесную оболочку, лишённую искры разума и духа? Или нет. Постойте. Быть может всё было сложнее. Может быть они пытались пробудить его ото сна? Помочь осознать правду? Увидеть истинный лик мироздания? И всё же. Они — это кто?

Майк не знал. Ничегошеньки не знал. От мыслей становилось больно. Тошнота подступала к горлу. Прямо как тогда, когда ему только-только снизили дозу. Разве что больно и тошно становилось не от всякой мысли.

Нужно было передохнуть. Теперь таблеток не будет вовсе. Наверное ему полегчает. Наверное. Может станет и хуже.

И где же он жил раньше? У него ведь были отец с матерью? Или один только персонал приюта? А может не было ничего кроме психбольницы? Его там и создали? Вырастили в пробирке? Просто выдумали?

Майк засмеялся, цепляясь пальцами за трещины в кладке безжизненного дома посреди кромешной темноты: не глазами — так хоть на слух и на ощупь. Забавная мысль: появиться благодаря чьей-то мысли. Быть выдуманным, будто герой рассказа.

Майк до сих пор не знал, какой же была прошлая жизнь. Но кое-в чём теперь был уверен. Хотя бы одна запись в личном деле оказалась правдой. Он убивал. Взаправду. Окропившая руки кровь доктора пробудила в нём нечто. Позабытое чувство. Не рождённое в тот самый миг, но похороненное, забитое вглубь. Он убивал, и ему это нравилось. Он убивал, потому что считал это правильным. Он убивал, потому что так хотела Луна. Но не только. Наверняка, Майк убивал, даже если бы она не проронила ни слова за всю его жизнь.

А чего он хочет теперь? Не прямо сейчас, а вообще. В обозримом будущем. Ради чего он будет вставать по утрам и проливать кровь? Если придётся. А ведь придётся. Наверняка придётся.

«Наверняка за правду», промелькнула нежданная мысль в голове Майка, покуда он продолжал петлять. Нежданная мысль, но красивая и стройная. Она понравилась Майку, и он решил на ней остановиться. Не раскручивая слишком сильно, и не вдаваясь в подробности, чего бы касалась эта правда, и что делать если она не понравится ему самому.

Но первым делом нужно было передохнуть. У Майка не было дома. Если и был когда-то, то Майк о нём не знал. Значит стоило найти новый. Хотя бы на время.

Наверняка Майк был не единственным бездомным. Города всегда полнились отбросами общества. Они кучковались. Сбивались в группки. Выживали. Выживать вместе всегда было проще, чем поодиночке. Особенно, если мир был таким.

Майк твёрдо решил найти кого-то из бездомных бродяг. Быть может прибиться к нему. Найти помощь. Или хотя бы разузнать, где можно дождаться рассвета, зная, что тебя не растерзают чьи-то ободранные до мышц руки.

Сообщение отредактировал Аполлинария Моргенштерн: 12 августа 2019 - 00:03

[Perfect Stranger]

- Вы... вы же заберете у меня отсюда? - спрашивает девочка, испуганно пялясь на труп. - У меня кроме мамы никого не б-бы...

 

Джеймс слышал ее голос будто из-за каменной стены; он пробивался подобно лучу солнца сквозь свинцовые тучи осеннего вечера в Чикаго. Боль постепенно отступала, из острой и похожей на удар ножом она превращалась в тупую, ноющую, вызывающую слабость и тошноту. Зажав рукой все еще кровоточащую рану в боку и игнорируя чуть менее глубокую, но все так же обжигающую рану в плече, мужчина медленно поднялся, опираясь рукой о колонну, и окинул взглядом помещение.  Никакого трона, никакого ангела с крыльями.

 

Пыльная полупустая квартира, часть мебели накрыта полиэтиленовой пленкой, будто помещение ждало новых жильцов. На столе, прямо поверх пленки, стоит пепельница с трещиной по краю и старыми бычками от сигарет. Правда, одна из них, кажется, затушена на половине. Джеймс медленно, сильно прихрамывая на раненую сторону, подошел к пепельнице, без единого признака отвращения выудил оттуда недокуренную сигарету, щелкнул зажигалкой и прикурил. Кажется, на фильтре осталась розовая помада от предыдущей владелицы.

 

Слишком много навалилось, чтобы осознать это прямо сейчас. Гловер был уверен в том, что видел; а видел он чудовищного ангела, пытающегося его убить. Смотреть на тело в черном худи не хотелось. Голова парня разлетелась, как дыня, которую кто-то случайно уронил на кафельный пол в супермаркете. Он убил человека. Снова. Усталость и отчаяние почти полностью поглотили разум Джеймса, но упрямая мысль все еще билась в нем подобно вытащенной на берег рыбине.

 

Он знал, что видел. Это не было человеком. Это была тварь из кошмарного сна, пришедшая по его душу, и теперь она мертва, мертвее не бывает. А Джеймс — жив.

 

Тогда почему к горлу опять подкатывает сухой комок отвращения и вины?..

 

— Как тебя зовут? — хрипло и негромко поинтересовался он, вдыхая гадкий дым из сигареты с ментоловым фильтром. Голос прозвучал неожиданно громко в пустой квартире. Дома была коробка с бинтами, антибиотиками и средствами первой помощи, которыми неплохо было бы воспользоваться, пока он не потерял слишком много крови или пока рана не загноилась, но долг все-таки победил эгоистичное желание просто сбежать и бросить девчонку здесь одну. Повернув голову, мужчина взглянул на девочку повнимательнее. Тогда, у магазина, он особо не всматривался в нее, как и в ее мать, больше внимания уделяя врагу, что заманивал Гловера в свои сети. Если ребенок действительно не имел больше никаких родственников или друзей родителей, то Гловер мог бы временно позволить ей перекантоваться в своей квартире. Идти в таком виде к копам или в опеку сразу навело бы на него лишние подозрения, а их Джеймсу хотелось меньше всего. Особенно учитывая предыдущие приводы, от которых и так с трудом удалось отделаться.

 

А еще надо было позвонить Ребекке. Рассказать, что убил... человека? Что окончательно спятил и теперь видит монстров там, где другой, нормальный увидел бы обычных людей? О, док это оценит. Даже посмеется, наверное, а потом запихнет его на пожизненное лечение шизофрении в психушку. Или будет ставить на нем свои опыты, как на морской свинке. Но услышать ее голос... это уже бы помогло. Но завтра. Сегодня у него есть дела поважнее. Например, не сдохнуть тут, как псине бездомной, и позаботиться о том, чтобы девчонка не попала в очередную беду.

[Душелов]

Наследник

 

От смеха демонессы, легкой, едва ощутимой вибрацией сотрясающего все его внутренности, Даррену стало не по себе. То есть еще более некомфортно, если такое вообще возможно для человека в подобной ситуации. Впрочем, Даррен уже продолжительное время осознавал, что в его жизни теперь было возможно все. Реальность была иллюзией, а иллюзии стали реальностью. Или наоборот?
Она подошла еще ближе, слегка наклонилась, приблизив к его лицу свое. Даррен чувствовал на себе ее горячее дыхание, хотел отстраниться, но не мог. Алые глаза женщины с вертикальной прорезью зрачков пригвоздили его к месту, парализовали волю, подчинили мысли. Она пахла болью. Крайние лепестки бутона рта демонессы раскрылись в улыбке, змеиный язык скользнул по лицу Даррена, пробуя на вкус его ужас. Кожу обожгло, будто в него плеснули кислотой, и мужчина не сдержал вырывающийся из груди крик. Нанесенный сзади удар повалил его на женщину, но та отреагировала с нечеловеческой ловкостью и изящно шагнула в сторону, а Даррен неуклюже растянулся на земле. Поднимаясь на ноги, мужчина услышал ее негромкий шепот, отвлекающий разум от боли.

Накераэх. Слуга? Он? Приковал себя. Человеческие жертвы. Могущество. Слова демонессы, шипя, прожигали его сознание, пульсировали в голове. Будничный тон демонессы раздражал в ее рассказе более всего. Весь вид женщины будто намекал на последующее «теперь распишитесь здесь, здесь и здесь» дабы покончить с рутинными формальностями, создавая изрядный диссонанс в разуме Даррена. Накераэх явно скучала. Теперь она примет участие в его судьбе, внесет поправки в сценарий его жизни. Его новой жизни, о которой он не знал ничего. В любой другой ситуации Даррен серьезно задумался бы о привлекательности такого расклада, но сорок истошно орущих иных вариантов не давали сомневаться, что такой выбор самый лучший. Накераэх хотела развлечься. Он был непризнанным мастером этого дела. Все складывалось отлично. Если демонесса будет довольна, он не будет недоволен ее недовольством. Это же так просто! Губы Даррена сами собой стали расползаться в улыбке. Он знал, чего она желает. Их желания совпадали. Он всегда чувствовал внутреннюю красоту людей, глубины их мыслей. Нужно было просто показать ее остальным. Она тоже должна увидеть. Даррен вытащит все прекрасное из них. Deus vult.

Все-таки Она существует, Бог существует. Всегда существовала. Даррен знал это с той самой ночи, со смерти мамы. Чувствовал ее внутри себя. Знал, что не одинок. Она пыталась показать ему истину. Теперь он смог ее увидеть.

Накераэх схватила его за руку. Кольцо, то самое кольцо, серебрящаяся чешуйками металла змея с цветочным бутоном вместо головы, крепко обвивающее палец, стало нагреваться. Жечь огнем. Плавить кожу.

Прошу, никогда не снимай его, Даррен!

Даррен попытался сорвать кольцо с левой руки другой, не левой, но пальцы перестали его слушаться.

Прошу, никогда не снимай его, Даррен!

Сквозь пелену боли и тошнотворную вонь собственной паленой плоти до Даррена, откуда-то далеко, доносятся слова Накераэх о судьбе прежней владелицы, о соглашении.

Прошу, никогда не снимай его, Даррен!

Боль затмевает все. Даррен падает на колени, засовывает руку в рот, пытаясь отгрызть проклятый палец, но челюсти немеют. Кольцо насмешливо глядит на него глазами-рубинами.

Прошу, никогда не снимай его, Даррен!
Чокнутая сука.

Каждая клеточка его среднего пальца горела, пытаясь разорваться на куски, лопнуть, протыкая мозг раскаленными иглами, но не могла. Человек упал на землю, забился в конвульсиях, до предела сокращая еще не парализованные мышцы. Его невнятные вопли заглушили все прочие звуки. Истерзанный разум метался в безумии, не в силах найти спасение в небытие. Боль сокрушила иллюзию. Боль разорвала реальность. Боль убила все мысли. Боль убила все чувства. Боль сломила тело. Боль выжгла его из него. Кого из кого? Он не помнил. Кто он? Неважно. Существовала лишь боль. Боль. Боль. Боль. Одна только боль.
И Накераэх.

Вот она — истина.

Сообщение отредактировал ЛакеДушеГончеТаб: 21 августа 2019 - 10:28

[Лорд Байрон]

Артист

Перед глазами мелькает яркая вспышка и ты летишь на землю. Из разбитого носа хлещет кровь, перед глазами начинают танцевать искры. Ты начинаешь отползать назад, прижимая фотоаппарат к груди, и видишь противника вблизи. Тот самый блондин, с искаженным от гнева дицом, оно словно дергалось каждые несколько мгновений, показывая отражение чего-то намного более страшного и злобного.

Паника полноценно охватывает тело, и инстинкт «бей» тут же сменяется инстиктом «беги», когда он кладет руку в карман и до ушей доходит щелчок.

Что ты делаешь, Петра?

 

 

Кукла

 

Ты оставил её. Оставил её навсегда. Кем ты был теперь, как не трусом и предателем? Разве... разве то что ты сделал было не правильным выбором? Рвзве ты не был бы грузом для неё, напоминанием о прошлых переживаниях? Разве твоя смерть не позволила бы ей двинуться дальше? 

 

Но ты ведь не мертв. Ты жив, тебя просто вырубили какие-то бандиты, чтобы утащить куда-то. Но куда и зачем? Ты проводишь рукой по лицу, продолжая обнимать Кэрри. Голова снова начала кружиться, в горле снова встал плотный ком. Что-то было не так. Что-то ужасное происходило с тобой там, в мире бодрствующих, ты чувствовала это необъяснимым на словах образом.

 

Со скрежетом крышка гроба съезжает в сторону и Кэрри кричит, а ты смотришь на лицо лежащего внутри мужчины и все вокруг начинает темнеть.

 

Кто-то крутит колесико. Свет выключается и ты остаешься витать в полной темноте. Голоса возвращаются снова, но ты их не слушаешь, продолжая витать в абсолютной тишине своих мыслей. И тем не менее, ты ощущал, как что-то незримо стоит рядом и отталкивает тебя ближе к небольшому шарику мерцающего всеми цветами радуги света. "Я дал тебе шанс попрощаться с ней, любимая моя," - шепчет ласковый голос. - "Теперь пришла пора войти в новую жизнь."

 

Ты стоишь посреди спальни, которую нельзя было назвать иначе как "роскошная". Стоишь прямо между королевского размера кроватью и покрытым витиеватым узором из золотта шкафом из белого дерева. Стоишь и смотришь на девушку в отражении зеркала. Ты хмуришься - и она хмурится следом. Ты проводишь рукой по тому месту над грудью, где кожа неприятно зудела - и она идеально мимикрирует это движение, касаясь медленно исчезающего под кожей странного символа. Ты вспоминаешь только что увиденный сон - и она понимает, что тот сон был реальностью, и где-то далеко сейчас проснулась её жена и разрыдалась от странного понимания, что муж уже никогда не вернется.

 

Чужой, но знакомый голос эхом звучит в голове:

 

Любимая...

 

 

Наследник

 

Она жестока. Омерзительна. Пугающая. И потому - прекрасная, как роза с шипами, один укол от которых заставляет всю руку гореть синим пламенем. Нормальный человек бы бежал от такого покровителя как можно дальше - на другой край света, на другой свет если понадобится, но ты знал, что нашел ровно ту, кто тебе нужен был. Того кто покажет тебе реальность во всей её красивой омерзительности и омерзительной красоте. Хочется петь, и ты поешь песни боли и страданий. Хочется петь, и скоро ты заставишь жалких червей, не видящих истины, петь эти песни вместе с тобой.

 

Её губы имеют вкус власти, её язык проникает в твой рот на всю длину, награждая очередной волной невыносимой боли, и ты захлебываешь в своих же криках. Сила - чужая и одновременно принадлежащая тебе - наполняет тело, словно кровь в твоих сосудах заполнилась жидким огнем, и сердце теперь гоняло чистую мощь. Именно так ощущалась истинная власть? Именно так чувствовали себя сильные мира сего? Или даже они не могли постичь и толики того, что передавала тебе демонесса?

 

Ты сгораешь в её руках, плавишься, и теперь раскаленное кольцо матери холодит руку, словно кусок льда. Страх того, что она сейчас сожжет тебя дотла охватывает все тело на мгновение, но тут же затмевается пониманием, что эта была бы лучшая смерть в сравнении с тем, как погиб твой отец. Ты хотя бы почувствовал как действительно живешь.

 

 

- Сэр? - Мартин трясет тебя за плечо, пока доктора носятся вокруг. Где-то совсем рядом кричали пожарные и шипели шланги с водой, туша догорающий остов дома. Кто-то говорит, что пламя не перекинулось на соседние дома лишь благодаря чуду, но ты улыбаешься, пока доктора укладывают тебя обратно на спину и оказывают первую помощь. 

 

- Сэр, я позвонил вашему двоюродному брату, Николасу. Он крайне опечален тем фактом, что вашего отца не удалось спасти и хочет, чтобы вы пожили у него ближайшие пару месяцев.

 

Ты продолжаешь улыбаться, не слушая старика. На твоем уме были лишь искры, которые ты усилием воли заставил плясать между пальцев.

Сообщение отредактировал Лорд Байрон: 12 августа 2019 - 16:45