[Фолси]

 

Мягкие пушинки снега падали мне на лицо, когда я пытался всмотреться в переплетение нитей, которые стали основой гобелена созвездий. Смертные видят в звёздном небе красоту, недостижимые просторы, но подобные мне всегда умели заглянуть за край. Оседлать солнечный ветер, раствориться в потоке фотонов и на крыльях невесомости промчаться через пуповину времени, собирая воедино разрозненные знаки будущих событий.

 

У смертных есть сказка, в которой мальчик пытался собрать из ледяных кубиков слово «вечность». Был ли я проклят Творцом, или созданная нашими руками вселенная неуклонно приближалась к своей гибели, но в моём случае кубики всегда складывались в слово «катаклизм».

 

 

И этот день… он не стал днём приятных исключений. Комета прочертила небосвод, разрубая гобелен. Таких шрамов с каждым годом становилось больше, и не требовалось носить титул Прорицателя Судьбы, чтобы увидеть в этом очередной трагичный знак.

В прошлый раз комета устремилась к Лондону. До рези в глазах я созерцал её пламенный хвост, разбирал его на плазму и мусор, очищал зёрна истины от плевел мёртвой плоти космоса. И то, что мне открылось в пламени…

 

За спиной раздался шорох. Странно. Смертным нечего было здесь делать — ночью, на вершине небоскрёба, с которого мне казалось проще докричаться до небес. Не тех Небес, которые отвергли и забыли падших. А тех небес, которые хранили гобелен, которые блестели жемчугом далёких светил и дарили людям — нашим детям — свет. Годы заточения не заставили меня забыть о том, за что мы сражались.

 

Сражались, да… Существо позади меня заверещало и прыгнуло вперёд, намереваясь пронзить моё смертное вместилище когтями. Я видел его изувеченное, покрытое глазами и присосками тело, видел его стремительный рывок ещё до того, как это в действительности произошло. В ночном небе вся сеть вероятностей отражалась как в огромном зеркале, все исходы были мне уже известны. А я… я просто сделал выбор. Сколько себя помню, падшим всегда приходилось выбирать.

 

 

Густые, почти плотные тени метнулись к немолодому мужчине в пальто, короткие волосы которого трепал завывающий ветер. Тени наслаивались друг на друга, рвались и загибались, приобретая форму тонких клинков. Слишком поздно посланная тварь сообразила, что Герхард Либнер, разменявший четвёртый десяток частный детектив, умеет не только предсказывать будущее, но и отстаивать настоящее. Два чёрных крыла, сотканных из блестящего мириадами звёзд мрака, бесшумно развернулись и описали широкую дугу, когда мужчина невероятно быстро повернулся к неприятелю лицом, припадая на одно колено. Маховые перья, больше похожие на антрацитовые ятаганы, с лёгкостью разрубили взмывшее в воздух изломанное существо. Тварь пала, не издав ни звука. Видимо, её хозяин решил, что для адской машины убийства способность говорить, чувствовать и размышлять — непозволительная роскошь.

 

— Мой герцог, как же низко ты пал, — устало прошептал мистер Либнер, складывая за спиной тающие в сумраке дымчатые крылья. Сухая поджарая ладонь поскребла щетину на впалой щеке — когда снова и снова окунаешься в бурлящую Реку Времени, чтобы прозреть грядущие события, поневоле теряешь интерес к уходу за вместилищем. Да, надо бы побриться. И… поспать.

 

Но сначала необходимо было убедиться в том, что знамения не врут. Этой ночью город фонтанировал тьмой, которая изливалась из кротовых нор, протянувшихся сюда от самой Бездны. Много новых падших появилось в Лондоне. И мистер Либнер хотел знать, кому из них он может доверять. Легко взбежав на парапет, детектив сделал шаг в пустоту и упал с крыши, ослабляя вокруг себя законы притяжения, которые эоны лет назад сам же и писал.

 

Персонажи	Предтечи	Двор Ночи	Пряд. Судеб	Охотники	Независимые	Камарилья
Шавуа	+50	0	-10	+15	+20	0
Баториэль	+45	0	-25	+10	+30	0
Сариэль	+40	0	-20	+20	+10	0
Эшемаил	0	+25	-35	+10	+5	-20
Вентус	+20	0	-10	+5	+10	0
Лайлитам	+40	+10	-45	+40	+50	-10
Эрзсебет	+15	0	-60	+10	-20	+15
Белитруахим	+10	+10	-35	0	+35	+10
Эниоталь	-10	0	+15	0	-30	-10
Джимми Кейн	0	0	0	0	-10	0

 

Кубик || Фракции

[Leo-ranger]

Лёгкий ветерок шумел в бесконечном лабиринте зарослей. Откуда в Лондоне середины декабря мог взяться кусочек девственного леса, окрашенного в сочную зелень, оставалось загадкой. Молочный туман тяжёлым одеялом накрывал сей странный уголок реальности, скрывая от любопытных глаз то, что должно быть сокрыто. Хозяин таинственного места не любил гостей, особенно незванных. Но ещё больше он не любил шум города и гомон бестолковой толпы. Люди плодились ещё быстрее, чем насекомые, и иногда обитателю Лабиринта требовалось собрать в кулак всю волю, чтобы не возжелать их всех прихлопнуть.

Нет. Пусть черновой работой занимается посыльный.

Блуждая между бесконечными изгибами живой изгороди, чей-нибудь взгляд мог рано или поздно заметить небольшую полянку, по краям которой были расставлены цветастые тотемы в форме зверей:

У основания каждого из них лежали залитые кровью туши — справедливая цена за власть над временем и пространством. Когда плоть слаба, она уступает духу в первенстве. И погибает в соответствии с единственным законом природы: выживает, правит и спаривается лишь сильнейший.

Смуглая девушка медленно шла рядом с контуром нарисованного кровью круга, мерно ударяя в бубен. Её смоляные пряди были причудливо украшены перьями, а на смуглом лице с резкими чертами алели мазки кровавого узора. Облачение шаманки отличалось крайним аскетизмом и было одето, похоже, лишь из скудных остатков чувства приличия. Негоже появляться нагой перед гостем, хоть и очень хочется. Нет ничего лучше тех ощущений, которые дарят коже ветер и земля. Босые ноги это подтверждали, ступая по утренней росе.
Цивилизация приносит только разрушения и возводит в культ власть слабого.

Глухо зашумели костяные амулеты из черепков небольших птиц и мелких грызунов, которыми были богато увешаны кисти рук, ноги и шея девушки. В пустых глазницах сверкало смарагдовое пламя — талисманы надёжно защищали свою хозяйку. Но их силы было мало. Для того, чтобы зваться альфой, требовалось настоящее могущество.




Крепкая, поджарая рука девушки в хаотичном ритме била в бубен вываренной берцовой костью, когда-то принадлежащей человеку. Судя по виду — принадлежащей совсем недавно. Обветренные губы приоткрылись, выкрикивая похожие на рык слова древних песнопений. Она звала, она поклонялась, она требовала. Требовала явиться на свой зов того, чьи руки мастерили само мироздание, скрепляли кости земли и прокладывали вены рек.

— Явись, Шавуа! — хрипло выкрикнула чародейка, в последний раз оглушительно ударив в бубен. Ей вторил громовой раскат небес. Лабиринт испуганно зашуршал бесчисленными листьями, а его узкие проходы заполнила тьма. Вскоре свет ютился лишь на небольшой полянке, залитой кровью ритуальных жертв. Опустив свои магические принадлежности, девушка прямо и гордо смотрела в центр очерченного алым круга, где чёрным влажным горбом вспухла земля.
Её призыв был услышан.

Секунда в реальном мире порой могла равняться бесконечности. Поэтому между концом ритуалом призыва и появлением Шавуа прошла лишь доля секунды. Но для него...
Он почувствовал, как что-то пытается вырвать его из бесконечного Ничто, тянет куда-то против его воли. Хотя кузнец и не сопротивлялся. Быть может, Творец решил даровать ему свою милость , прервав вечное наказание быстрым концом. В таком случае сопротивляться было бы бесполезно. Быть может, это было нечто другое. Подумав об этом, Шавуа попытался остановить чью-то невидимую руку, тянущую его в неизвестность, однако и эта попытка не увенчалась успехом. Тогда он наоборот, устремился вперед, в неизвестность, готовый принять свою судьбу со всей присущей Третьем Дому Стойкостью.

***

Из земли медленно поднялось нечто, что можно было принять за осколок горы. Однако постепенно оно начало приобретать форму фигуры, похожей на человеческую, однако всякое сходство с человеком пропало, когда на камне стали проступать подробности в виде шипов, когтей, далекого от человеческого лица. Не прошло и нескольких мгновений - в круге перед призывательницей стояло ужасающе каменное чудище, светящиеся потусторонним светом глаза которого впились в шаманку.




- Человек, - на миг в голосе демона мелькнуло изумление, которое в тот же миг сменилось злобой. - Ты выдернула меня в ваш мир, человек. Отвечай же мне - зачем?



Девушка сделала шаг назад — но нет, она не пятилась. Скорее, готовилась к прыжку, словно опасная пантера. Доисторические тексты, вырезанные тупыми ножами на человеческой коже гласили о могуществе демонов и о том, что лишь глупцы считают себя равными этим существам. Но даже самого лютого зверя рано или поздно можно принудить к беспрекословной службе.

На границе света и тьмы что-то мелькнуло, неуловимо отделилось от широкого древесного ствола.
— Нет. Я справлюсь, — хриплый голос чародейки звучал совсем негромко, однако в нём ощутимо лязгал металл. Хозяйка реальности, свёрнутой в тугой бесконечный лабиринт, не видела нужды в криках или прочей демонстрации своего превосходства. Она и так владела здесь абсолютно всем.
Зыбкая тень послушно вжалась в ствол и в нём же растворилась, а призванный бог ремесла ощутил нечто весьма знакомое. Другой… демон?

Тем временем девушка поднесла руку ко рту и впилась в свою плоть зубами. Резко дёрнув головой, черноволосая выдрала кусок из собственного локтя. Хорошая, густая кровь здорового оттенка щедро пролилась на землю.
— Излечи эту рану, — глядя прямо на монолитное чудовище, потребовала дерзкая. Едва ощутимый огонёк Веры, который питал энергией всё существо Шавуа, затрепетал и потянулся вперёд, против воли демона вливая часть своего тепла в рану незнакомки. Настолько животворящим было дыхание Творца, что даже спустя эоны лет оно всё ещё обладало силой. Покрытые липкой влагой края укуса стремительно срастались, не оставляя даже шрама. Шаманка оглядела свою руку и довольно, но при этом очень скупо улыбнулась. Ритуал подействовал. Древний был в её власти.

— Отправляйся в город Лондон и не покидай его, покуда я не сообщу свой следующий приказ, — с каждым новым распоряжением волшебницы тугой поводок, захвативший волю аннунака, немного провисал. Но демон всё ещё не мог ослушаться смертную. А поэтому шагнул в портал, похожий на арку из скрученных стволами деревьев. Едва покрытая шипами нога существа шагнула за алый круг призыва, притяжение Бездны стало почти необоримым. Вновь развоплощённый после разговора с лесной хозяйкой дух сккитался по улочкам заснеженного Лондона, отчаянно пытаясь найти для себя хоть какое-то вместилище. Лишь приказ не покидать пределов города удерживал Шавуа от возвращения в Бездну, но это не могло длиться вечно — заветы Творца рано или поздно пересилят наговоры смертной.



***

Шамиль смахнул со скамейки снег, оттер её от влаги рукавом пальто и присел, бережно держа в руках горячий кофе. У него было ещё какое-то время до встречи с другом, который должен был быть здесь ещё пять минут назад.
Мимо проехала дорогая тачка, из которой доносились звуки очередного популярного хип-хоп трека. Шамиль непроизвольно сморщился - вкусы современной молодежи он не понимал. Лишь когда машина проехала дальше и "музыка" окончательно перестала быть слышна его лицу вернулось обычное, достаточно угрюмое выражение.
Где же все пошло наперекосяк? Пятнадцать лет назад, только переехав в Лондон, он и предположить не мог, что его жизнь так пойдет под откос. Тогда он был полон сил и идей. Открыл собственную мастерскую, делал работу по дереву на заказ. Женился по любви, жена родила ему сына, которого они вместе воспитывали. Он накопил на неплохую квартиру, собственную машину… когда же все пошло не так?
Все началось с ухода жены, которой не хватало "огонька" в отношениях и она уже нашла себе нового. Вместе с собой женщина забрала и их порядком подросшего сына. И некоторую часть его заработка - в виде алиментов. Однако на этом его страдания не окончились. После некоторого перерыва, примерно месяц назад его поставили перед фактом - мастерская на грани разорения. В панике он принялся работать, работать и работать, за бесценок продавая свои работы, лишь бы хоть как-нибудь оттянуть конец того, на что у него ушло пятнадцать лет жизни.
В последние дни он уже не чувствовал ничего, кроме усталости. Его бросила жена, отгрызая немалую часть его сбережений, и работа его жизни была на грани краха, а Шамиль лишь бессильно опустил руки, не видя никакого смысла пытаться что-либо сделать.
Окончательно погрузившись в свои невеселые раздумья, Реквауа не сразу обратил на неестественное чувство тревоги, упорно стучащееся в его сознание. Как и не обратил внимание на то, что свет от вечернего фонаря загородила чья-то громадная тень…

***

Ощущения были… необычными. Шавуа привык ощущать себя в материальном мире, однако это всегда было с позиции Аннунака, творца. Люди же воспринимали мир одновременно схожим образом и иначе.
В течение нескольких минут он просто стоял перед дверью, за которой, как подсказывала ему память смертного, находилась его мастерская, и крутил в руках холодный металлический ключ. Люди воспринимали даже столь небольшой холод неприятно - подушечки пальцем неприятно покалывало от прикосновений.
Вставить ключ в замочную скважину удалось не с первого раза - привыкнуть к смертному телу удавалось не сразу. То же самое относилось и к смертному разуму - воспоминания бывшего носителя по большей части беспорядочно метались в голове, однако общую картину жизни этого человека он смог составить. Судя по воспоминаниям, он жил вполне неплохо по нынешним смертным меркам.

Мастерская явно использовалась и как место для ночевки, если не для жилья - небольшой диванчик был расстелен, на нем валялась скомканная наволочка, одеяло и подушка. Хозяин этого места работал много - Шавуа удалось обнаружить немало заготовок для деревянных изделий. Демон интуитивно вселился в тело творца, пусть лучшим из его ничтожных творений было далеко до самого жалкого из изделий Третьего Дома.
Шавуа застыл, несколько минут смотря в одну точку. Он ощутил нечто вроде страха от мысли о том, что за время пребывания в Бездне он мог забыть, как создавать чудесные артефакты.
Нет, он отказывался это принимать. Созидание было частью его сущности и он не мог полностью забыть, как это делать. Нужно было доказать.
После недолгих поисков ему удалось отыскать длинную металлическую трубу. Шавуа взял её в руки и пропустил часть себя через предмет, чтобы прочувствовать его потенциал. Аннунак легким усилием воли призвал себе на помощь своё потустороннее мастерство, которое должно было дополнить искусность рук смертного. Под его ловкими пальцами металл стал мягким и податливым, словно пластилин. Шавуа стал преображать предмет, бывший трубой, пока он не стал приобретать совсем иные, очень знакомые демону очертания…

Мало кто рискует сунуться в самое жерло вулкана. Чудовищные температуры были опасны не только для людей, но и для многих демонов. Но не для всех.
Среди потоков раскаленной лавы, на одном из каменных островков стоял за кузнечном горном железный гигант. Могучими ударами он опускал молот на длинный металлический заготовок, раскрасневшийся от вулканического жара. На самом деле, кузнецу не было нужна ни кузня, ни молот, они были лишь проводниками его воли. С каждым взмахом молота металл стал принимать форму, знакомую каждому воины. В той части, где кузнец держал заготовок он приобрел форму рукояти, а основная часть расширилась и стала плоской. Удар, еще удар - и его работа была закончена. В руках гигант держал меч, сколь изящный, столь же и смертоносный.

… Шавуа оглядел результат своей работы и довольно улыбнулся. Его мтарое, переродившееся оружие - Ахуапсра, Меч Смертт. Бездна, несмотря на долгое заключение, не смогла повлиять на его главное умение, его изначальное предназначение: создание вещей, способных поразить сознание любого смертного или бессмертного,.



Однако теперь его артефакты не будут направлены на помощь смертным. Они не заслужили его милости за все те страдания, через которые пришлось пройти демонам для их защиты. Неблагодарные, мелочные, они даже не забыли своих спасителей, нет - люди стали использовать их, как слуг, вытягивать из Бездны лишь чтобы получить блага и вернуть их назад, выкинуть, словно поломанный и ненужный инструмент.
Шавуа приказал себе унять закипающий внутри гнев. Колдунья вызволила его из Бездны, однако долго она его на поводке не удержит. И как только ему представится шанс - он покажет ей свою благодарность.
Сейчас же оставалось только ждать. Шавуа нахмурился, простым касанием преобразил простенький стул в удобный деревянный трон и опустился в него, погрузившись в собственные мрачные мысли…

Сводка

Вр.Вера: 4-1(исцеление шаманки)-1(зачарование)=2
Совершенство: 3-2=1 на остаток сцены
Сила Воли: 10-1(привязка улучшения)=9

Получено:

Ахуапсра
Уровень артефакта: 4
Эффект: Сила+3 урона, -2 сл. использования, при активации наносит аггравированный урон

[Фели]

Часть 1: Кармическая справедливость

 
Он наслаждался тишиной, покуда та длилась.
 
Немногочисленные пожитки, которые могли понадобиться в поездке, были аккуратно и опрятно сложены в старом чемодане с окованными бронзой углами и постоянно сбоящим замком, имеющим неприятную тенденцию открываться по собственной прихоти или, например, от случайного чиха. Ныне этот светоч прошлого настойчиво мозолил взгляд и с назойливостью голодного хищника пытался прогрызть себе путь сквозь кожу до его сердца. «Пора», говорил чемодан. «Ещё немного и ты опоздаешь».
Чарли со вздохом прикрыл потяжелевшие веки. Он действительно надеялся, что после этой поездки его проблемы со сном отойдут на второй план или, при идеальном раскладе, исчезнут с концами, но шансы на это были более чем призрачные. Сколько лет уже длится эта бессонница – десять, одиннадцать? Сейчас он чувствует лёгкую сонливость, но стоит попытаться уснуть – так всё перевернётся с ног на голову и в голове потревоженным роем будут гудеть мириады мыслей и рассуждений на тему вселенной и его места в ней.
 
Невзирая на крохотную возможность избавиться от своего недуга, с которым ему не помог справиться даже поход к врачу, которого столь пылко советовал ему Лемуэль и кто в итоге лишь высосал содержимое и без того не ломившегося от богатств потрёпанного портмоне со сбережениями, перспектива поездки в родную деревню ужасала его. Купленный билет на поезд «Арктическое солнце» в кармане тёплого пальто из серого твида колюче обжигал кожу прямо сквозь жилет и старую рубашку с разболтанным отверстием под пуговицу, которую давно следовало подшить. Он опустил взгляд на свои руки, вот уже в который раз запоздало вспоминая о своём намерении купить тёплые перчатки. Зима в Лондоне не была самой милосердной, стоит заметить.
Он сердито фыркнул на самого себя. И вот опять: теперь, когда ставки были сделаны, он опять начинал сомневаться в каждой мелочи и искать пути отхода. Может, всё же стоило послушать очень настойчивого совета отца и не пытаться наладить связь с дедом и оставшимися с ним родными? Абигейл слёзно просила его приехать, вместе с отцом или без него, и пусть на душе Чарли от её писем скребли кошки, он не мог не сомневаться. Отец был... всё ещё очень, очень зол.
 
В дверь постучали. С головой погрузившись в собственные мысли, мужчина не сумел сдержать изумлённого вздоха.
— Преподобный Чарльз? — раздался с противоположной стороны смущённый голос сестры Марии. — Вы ещё здесь? Разве вы не должны были уже отбыть?..
 

 
Слабо улыбнувшись и растерянно похлопав себя по коленям, он поднялся с кровати и взялся за ручку чемодана, напоследок оглядев скромное убранство своей комнаты. Прилежно заправленная кровать, шкаф с выставленными в строгом алфавитном порядке книгами, прикроватная тумбочка с включённым светильником и висящее над комодом, в котором он держал одежду, распятие. Здесь, невзирая на усилия светильника, всегда было немного темно; подземный уровень, на котором и находились кельи тех церковных служащих, кого судьба вынудила во всех смыслах этого слова жить в церкви, вносил свою лепту. Под самым потолком даже находилось небольшое вентиляционное отверстие, через которое так славно было слушать по вечерам хор или выступления оркестра.
Он действительно не хотел уходить. Но что же, не всё в жизни мы делаем по своему усмотрению! Взглянув на распятие и воздав короткую молитву, Чарли с глубоким вздохом повернулся и положил ладонь на ручку двери.
 
— Благодарю, сестра, — мягко улыбнулся он, с учтивым кивком взглянув в преисполненные беспокойства глаза пожилой женщины. Замявшись под её взглядом, он со смущённым смешком пригладил пшеничного цвета волосы. — Ну… мне пора, если я не хочу опоздать.
 
— Всё в порядке, преподобный? — тихо поинтересовалась Мария, сцепив ладони в замок и слегка склонив голову набок.
 
Пара шальных каштановых прядок с проседью выбилась из собранного на затылке пучка – удивительная деталь, с учётом щепетильности этой женщины относительно своего облика. Но говоря откровенно, он мог её понять – последняя неделя, проведённая в подготовке, была донельзя хлопотной и суетливой. Чарли порывисто кивнул и, попрощавшись, быстро зашагал по светлому коридору к лестнице, стараясь не обращать внимания на пронзительный взгляд Марии, совершенно точно ему не поверившей. Сложно было судить её за это: Чарли понимал, что женщина лишь беспокоилась за него, пусть и в свойственной ей манере.
Чуть ниже, где располагалась столовая для малоимущих, раздавались бодрые голоса и звон посуды; похоже, сейчас уже наступило время ужина, и ему следовало поспешить, если он не хотел опоздать на поезд. Быстро взбежав по лестнице и отрывисто кивнув поприветствовавшим его хористам, Чарли, на ходу поправляя ворот пальто, прошагал под канделябром мимо рядов скамей из тёмной древесины, обогнул сияющую золотом колонну из белого мрамора и, бросив последний, прощальный взгляд на ставшую ему домом церковь, перекрестился и с тяжёлым сердцем вышел на Трафальгарскую площадь.
 
Как и всегда в такое время года, темнело в Лондоне довольно рано. Снега здесь, как и во всех крупных городах, к сожалению не было, однако высоченная рождественская ель уже гордо возвышалась в самом сердце площади, сияющим маяком разноцветных огней озаряя путь спешащим домой прохожим и уличным зевакам, прогуливающимся по вечернему городу. Шмыгнув носом, он вдохнул леденяще-свежий зимний воздух и, поплотнее запахнув свой пальто, поудобнее перехватил ручку с чемоданом, с фальшивой бодростью зашагав вперед. С Его помощью всё будет хорошо: нужно было лишь взять себя в руки и отыскать толику решимости. Как там сказал однажды его брат? «Господь ненавидит нытиков».
Путь до Кингс-Кросса не занял у Чарли столько времени, сколько он просчитал: когда мужчина вылетел из такси, на поезд уже забирались пассажиры. Чарли едва не выронил свой чемодан, припустившись во весь дух к укоризненно покачавшей головой проводнице. К счастью, в этот раз судьба была благосклонна к запыхавшемуся святому отцу: его не только пустили на борт, но даже не выругали за опоздание. Уже закинув свой чемодан на верхнюю полку, мужчина с тоской воззрился на абсолютно пустое купе. Полное одиночество лишь сильнее расстроило - он бы точно не отказался от собеседника и, быть может, попутчика. Пожалуй, следовало как-нибудь точнее расставлять свои приоритеты в жизни. Лишь через несколько часов поездки, кажущихся вечностью, он наконец сумел расслабиться.
 
Зима на окраинах была чудесна — этого у безлюдных захолустий уж точно не отнять. Часто ли взирали из-за окон неумолимо мчавшегося навстречу своей судьбе поезда на густой, обильный снегопад, один взгляд на пушистые хлопья которого неумолимо и с невольным восхищением озадачивал? Словно Господь решил встряхнуть свою перину и ненароком вывернул её наизнанку, подняв белоснежные пёрышки в воздух? То-то же!
Так вот, прижимать ладони к стакану горячего, почти обжигающего чая и взирать на пролетающее перед глазами зрелище пляшущих снежинок — это чувство с особым оттенком. Чарльз с мечтательным вздохом улыбнулся и отвёл взгляд, уставившись в подрагивающую поверхность золотисто-рыжей жидкости в прозрачном стеклянном стакане. Кончики прижатых к стенкам, немеющих пальцев мучительно приятно покалывал идущий от него жар; мужчине начало казаться, что он может взирать на ряби, вибрирующие на поверхности целую вечность до самого конца времён, когда дверь в его купе с оглушающим щелчком распахнулась.
Чарли едва не пролил на себя чай, когда напротив него с размаху уселась заплаканная рыжеволосая женщина в белом плаще и с цветастым шёлковым платком на дрожащих плечах. Красивая, и это не могли скрыть даже опухшие от рыданий щёки и покрасневшие глаза: маленький, чуть насмешливо вздёрнутый нос, едва заметные веснушки по всему лицу, пушистые, пусть и коротенькие ресницы, превосходно сочетавшиеся с яркими зелёными глазами, напоминающими два гневно сверкающих изумруда. Он уже видел её — девушка в самом начале пути постучалась в его купе, очевидно, ошибившись, и коротко извинилась, не глядя ему в глаза и тут же скрывшись. Застигнутый врасплох преподобный не успел и слова вымолвить, когда вслед за презрительно скривившейся девушкой в его купе влетел запыхавшийся и очень, очень злой молодой человек.
 
— Не смей убегать в середине разговора! — гневно прошипел парень, грозно нависнув над дамой и с силой опустив руку на столик, отрезая той пути к отступлению. Чарли вздрогнул, когда из подпрыгнувшего от толчка стакана на его ладонь пролилось немного золотого кипятка.
Рыжеволосая гневно фыркнула и театрально отвернулась, скрестив руки на груди.
— Я бы не стала убегать, будь это разговором, а не твоими нескончаемыми нападками и хныканьем! — оскалившись, прошипела она сквозь белоснежные зубы. — Я не желаю терпеть твоих насмешек более!
 
Кажется, от злости парень вот-вот начнёт свистеть, словно закипающий на плите чайник.
 
— Нападки и хныканье?! Послушай меня, ты, неблагодарная мерзавка!..
Звонкий звук пощёчины наверняка можно было услышать даже в соседних купе. Парень, схватившись за щёку с радостно краснеющим следом удара, очевидно решил изобразить хамелеона и побагровел полностью, как настоящий томат. Нижнее его веко опасно дёрнулось.
— Ты посмела… — с гортанным рыком он склонился к побелевшей как мел девушке, выпучив глаза столь чёрные, что радужка почти сливалась со зрачком.
Он уже замахнулся, сжав руку в кулак, когда Чарльз, всё это время удерживающий на одном месте опасно подрагивающий стакан, отнял от стеклянной стенки обожжённую руку и, приложив её к губам, с нажимом прочистил горло. Парочка застыла как по команде, вытаращившись на него с совершенно ошарашенными взглядами. Убедившись, что внимание голубков сосредоточено на нём и на нём одном, Чарли мягко улыбнулся и кивнул растерянно моргающему парню на сидение рядом с собой.
— Не пожелает ли благодетельная чета присоединиться к одинокому святому отцу за стаканом чая?
 

 
Когда опешившая парочка переглянулась и, словно в замедленной съёмке, смиренно и необычно покорно разошлась в разные углы боксёрского ринга, мужчина с благодарным кивком протянул руку под столик и нажал на кнопку вызова проводницы, которую, по-честному, должен был нажать давным-давно. Но это, разумеется, было ни к чему: если он был уверен в том, что в силах полюбовно уладить спор этой парочки и помочь им — а он был уверен, — то его святой обязанностью было сделать именно это.
Разговорить поссорившихся голубков, с мрачными физиономиями глотающими принесённый проводницей чай, было не так легко, как могло показаться на первый взгляд. Благодушно улыбающийся Чарли сумел привлечь их внимание и ошеломить поведением, которое они точно не могли ожидать в столь деликатной ситуации, но на утепление прохладной обстановки у него ушло немало усилий. К счастью, упорство и мягкость, которые преподобный чередовал в общении с этими двумя, через некоторое время дали свои плоды: через какой-то час они уже с улыбками на лицах беседовали с охотно слушающим мужчиной, наперебой рассказывая о купленном юношей — имя которого было достаточно экстравагантным для этих краёв, — участке.
 
—…Чудесное место! — с гордостью известил Чарли Юрий, приосанившись и расправив плечи. — Двухэтажный дом с обустроенным под комнату чердаком и винным погребом, плодородная почва с небольшим грушевым садом…
— Прекрасное место для того, чтобы вырастить детей… — с мечтательным вздохом добавила девушка с красивым именем Элизабет. Во взгляде её, впрочем, была неприкрытая тоска: прикрыв свои зелёные глаза она, уже с печальным вздохом, потёрлась щекой о свой платок.
Юноша нахмурился и помрачнел, уставившись на свои колени. Чарльз взглянул на него проницательным взглядом и, сглотнув, неторопливо отпил из своего стакана.
— Уверен, у вас будут прекрасные дети, — мягко и вкрадчиво произнёс он, обращаясь к Элизабет.
Девушка распахнула глаза, воззрившись на него со смущённой и благодарной улыбкой. И пусть Чарли и улыбнулся ей в ответ, боковым зрением он всё же сосредоточился на юноше. Тот… тоже улыбался? Он смотрел на девушку нежно, с невыразимой любовью во взгляде. Это растрогало Чарли, и в то же время слегка озадачило. Значит, причина крылась в ином. Приободрившись, священник продолжил без какого-либо нажима в голосе:
 
— Да и собственный дом с участком даёт многие возможности. Я сам родился и вырос в отдалении от цивилизации — это гораздо лучший вариант, уверяю вас. Рядом с моим домом находилось озеро, и зимой мы катались там на коньках. Я и до сих пор люблю это дело, но… — Чарли тихонько рассмеялся, прикрыв глаза. Внезапно нахлынувшая ностальгия не входила в его планы, но слишком уж неописуемо сладки были эти воспоминания. Он обожал коньки, пусть возможностей покататься у него с каждым годом становилось всё меньше и меньше. — В городе это не так, — добавил он окрепшим голосом. — Там иная атмосфера, иные люди.
— Именно! — почти синхронно воскликнули его собеседники, тут же удивлённо заморгав и переглянувшись. Похоже, они не заметили, как дрогнул его голос на последнем слове — или же тактично не придали этому значения. Элизабет смущённо отвела взгляд в сторону и отпила чаю, в то время как Юрий с благодарным кивком продолжил: — Мы давно копили на такое место! Это… было непросто.
 
Эта нотка в голосе парня. Совсем как рыбак чувствует малейшую вибрацию водоёма перед ним и дрожь лески, Чарли почувствовал, как дрогнул его крючок. Следующий шаг был рискованным, но иных вариантов как таковых у него не было.
 
— Абсолютно согласен, — с необычайной лёгкостью согласился Чарли, откинувшись на спинку обитого кожей сидения. — В нынешние времена честным людям заработать просто неописуемо сложно.
Он не ошибся.
Элизабет вздрогнула и как-то съёжилась, словно желая казаться как можно незаметнее или даже исчезнуть, в то время как Юрий нахмурился и принялся упорно перебирать между пальцами складки своего рукава. Чарли улыбнулся одними уголками губ.
— Вы, случаем, не знаете, это купе для курящих? — вдруг поинтересовался преподобный, с деланным интересом оглядываясь в поисках нужного знака на стенах и над окном.
Элизабет, встрепенувшись, поспешно закивала.
— Да, все верно! — и, заметив, как Чарли принялся картинно хлопать себя по карманам, резко поднялась со своего места. — Благодарю вас за столь чудесное общество, преподобный, но… я не выношу запах табака. Пожалуй, я…
 
Она быстро переглянулась со своим возлюбленным и покосилась в сторону двери. Когда Чарли учтиво кивнул, девушка поспешно скрылась в проходе, с щелчком закрыв за собой сдвинувшуюся дверь.
Юрий, прочистив горло, попытался неуклюже подняться со своего места.
— Я, пожалуй… — неуверенно начал он, потирая шею. Чарли с хитрой усмешкой склонил голову набок.
— Тоже не выносите запаха табака, Юрий?
Тот замялся, нервно переминаясь с ноги на ногу.
— Это… — с сомнением в голосе начал он. Блондин со смешком покачал головой.
— Не тревожьтесь вы так, присаживайтесь. Я всё равно не курю.
Судя по выпученным глазам молодого человека и тому, как он медленно попятился к выходу, судьба даровала ему не самую лучшую долю — объяснимо и понятно, с учётом того, в каком мире они живут. Но усугублять совершенно не входило в планы Чарли.
 
— Прошу вас, я не желаю вреда. Лишь поговорить.
 
Парень моргнул, с мучительным выражением глядя то на дверь, то на ободряюще улыбавшегося преподобного. Он долго колебался, прежде чем со вздохом рухнул обратно на сидение, устало сгорбившись и сцепив ладони в замок.
— Что вам нужно? — грубовато, с неприкрытой враждебностью поинтересовался Юрий. Чарли невозмутимо отпил из своего стакана.
— Как я уже сказал, лишь поговорить. К тому же, в отличие от вашей чудесной возлюбленной, вы не допили свой чай.
Тот уставился на указанный стакан так, словно только что услышал безвкусную шутку или дурной каламбур. И, с какой-то комичной опаской покосившись на абсолютно спокойного святого отца, медленно протянул руку и взял со стола указанный, выпитый лишь на четверть, стакан.
— Вы ведь не англичанин, верно? — радостно поинтересовался Чарли, когда юноша, чуть поморщившись, отпил золотистую жидкость. — О, не смотрите на меня так. Англичанин никогда не оставит свой чай недопитым. Мы щепетильны в отношении чая как никто другой, понимаете.
Юрий прыснул против собственной воли, пустив пузыри на поверхности своего стакана.
— Превосходный напиток, — с картинным пафосом продолжал Чарли, приподняв свой стакан в воздух словно алхимик, разглядывающий чистоту эликсира в пробирке. — Простой в создании, подготовке и употреблении, доступный и принимаемый всеми, от бедняков до королевской семьи, да проживут они долго. — Он с притворным вздохом прикрыл глаза. — И если кто-то скажет, что один и тот же вкус может приесться, то ждёт его огненное озеро, ибо: «боязливых же и неверных, и сверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серою».
— Странный вы человек, — тихонько хмыкнул Юрий, последовав примеру разглагольствующего священника и отпив из своего стакана. Чарли воззрился на юношу с победоносной улыбкой.
— А кто не странный?

 

На это Юрий не нашёлся, что ответить.
 — А скажите честно, — неожиданно произнёс преподобный, улыбка сошла с его лица. — Вы бы её ударили?
Парень едва не поперхнулся.
— Что?! Разумеется нет! — возмущённо выпалил он прежде, чем успел совладать с рвущимися наружу словами. А когда выпучил свои чёрные глаза и закашлялся, словно пытаясь выдать свою реплику за неудавшуюся попытку избавить глотку от попавшей не в то горло жидкости, Чарли с мягкой улыбкой похлопал его по спине.
— Не волнуйтесь вы так, право. Как я уже сказал, мне лишь хотелось побеседовать, — напомнил он занервничавшему мужчине, отложив свой опустевший стакан на стол, где тот дожидалась своя подставка. — Мне лишь было тревожно насчёт того, насколько давно вы были готовы зайти в своей небольшой постановке. Мне радостно от того, что не настолько далеко.
 
Юрий едва слышно чертыхнулся; но, поймав вмиг посуровевший взгляд Чарльза, смутился и промямлил извинения.
— Но я не могу понять… чего вы пытались добиться? — с искренним любопытством поинтересовался святой отец, вопросительно изогнув бровь. Парень вытаращился на него почти удивлённо.
— Разве это не очевидно? — недоверчиво поинтересовался он. Получив отрицательный кивок, молодой человек с раздражённым вздохом взъерошил волосы. — У нас это отработанная схема. Мы с Лиззи отвлекаем внимание пассажира, а когда тот поднимается со своего места, дабы защитить её… ну, от меня… она проверяет его карманы на предмет ценностей. После этого я хватаю его за шкирку и выволакиваю из купе, ну, а там Лиззи…
Он смущённо потёр шею. Чарли с насмешливым смешком покачал головой.
— Ловко, — с плохо скрытым одобрением произнёс он. А когда Юрий уставился на него, словно на его глазах второе пришествие свершилось, преподобный как ни в чём не бывало задумчиво почесал щетину, — но почему я? Я так понимаю, ваша возлюбленная прошлась по другим купе, намечая потенциальных жертв, но почему именно я? Не то, что я чем-то лучше, но… — мужчина со смешком покачал головой, — У меня и брать-то нечего, даже пальто совсем потрёпанное и в заплатках.
 
Юрий, не сдержавшись, насмешливо фыркнул.
— В дорогу богатые одеваются только так, преподобный. Вы же не думали, будто умные люди из тех, что пользуются поездами, будут светить своим состоянием общественных местах, где их могут обокрасть… — он поджал губы и понуро опустил взгляд, — такие как мы.
Чарли проницательно взглянул в чёрные глаза паренька.
— У каждого за душой история и своя боль, — просто и с искренней верой в свои слова произнёс он, не улыбаясь более. — Не суди, да не судим будешь. Вы не кажетесь мне плохими людьми, которые наживаются лишь на чужом горе, Юрий. Что-то подсказывает мне, что такие славные ребята не от хорошей жизни промышляют таким способом.
Когда парень, насупившись, отложил свой опустевший стакан обратно на стол, Чарльз легонько положил ладонь на его плечо.
— Если… если у вас такая сложная ситуация, Юрий — я бы посоветовал обратиться в дом Господа. Уверен, вам могут там помочь. Не стоит заниматься…
— Мы пытались, — резко оборвал речь парень, не глядя опешившему мужчине глаза и стряхнув его ладонь со своего плеча. И, словно сразу же пожалев о своей грубости, он с виновато-насмешливой ухмылкой взглянул на Чарльза. — Не стану говорить о том, чего нам с Лиззи там наговорили — у вас уши в трубочку свернутся. Благодарю вас за попытку помочь, преподобный — правда, — но каждый, увы, сам за себя. Всего вам доброго.
 
Когда парень уже стоял в дверях, Чарли неожиданно для самого себя выкрикнул, впервые за весь этот год повышая голос:
— Если станет совсем тяжко… я служу в церкви Святого Мартина в-полях, Юрий. Я постараюсь помочь.
 
Парень закрыл за собой дверь, не обернувшись.
 

Чарли очень надеялся отсрочить этот момент как можно сильнее, всеми силами стараясь даже не смотреть на тумбочку, в которой он держал написанные дрожащей рукой письма Абигейл. Мысль о том, чтобы встретиться с нею и дедом лицом к лицу и взглянуть им в глаза вызывала у него слабую дрожь в коленках, и дрожь эта совершенно точно была не от предвкушения. Но теперь, глядя на перепуганную женщину и преисполненные брезгливого отвращения тёмные глаза деда, он с лёгким удивлением почувствовал лишь, как раскручивается тугой комок в его животе, который находился там все эти годы.
 
— Не смей приводить это отродье в мой дом! — громоподобно рявкнул дед, жутко выпучившись на съёжившуюся Абигейл.
Годы не были милосердны ни к кому из них – старик усох и стал казаться даже ниже, в то время как женщина, невзирая на не самый солидный свой возраст, почти полностью поседела. Руки у неё были жёсткими, словно покрытыми шероховатой корочкой – совсем не такие мягкие и нежные, как их помнил Чарльз из своего детства.
 
Дом, стоящий в отдалении от остальной деревни, пусть чистый и уютный, насквозь пропах болезнью и затхлым запахом сырости. Даже камин в гостиной, возле которого и стояло кресло-качалка деда, горел как-то вяло, словно через силу. Большущие, светлые окна были больше чем наполовину укрыты тяжёлыми занавесками, что создавало в и без того плохо освещённом помещении иллюзию кромешного мрака.
 
— Я не хочу враждовать, — с нескрываемой мольбой промямлил Чарли, примирительно протянув старику руку, — я пришёл попросить прощения, ничего более…
 ХЛЕСТЬ.
Святой отец отшатнулся, с недоумением и болью в глазах прижав к груди ладонь, на тыльной стороне которой расцветал след от удара тростью.
 
— Не смей прикасаться ко мне, извращённый ублюдок! — с плохо сокрытым гневом угрожающе прорычал старик, пригрозив шарахнувшемуся мужчине тростью. — Как ты посмел сюда вернуться, после того как…
— Прошу, это я его попросила! — в отчаянии воскликнула Абигейл, заслонив собой скованного ужасом мужчину. Она болезненно поджала бледные губы. — Столько лет уже прошло, ты должен его простить!
На лице деда от гнева желваки заходили.
— Должен? — почти прошипел он, резко поднявшись со своего стула. — После этого, что эта тварь…
— Я…
—…которая никогда не должна была появляться на свет, сотворила?!
Старик с тяжёлым вздохом плюхнулся обратно в своё кресло, сгорбившись и сложив на коленях свою трость.
 
— Я считал, что он был славным ребёнком, — прохрипел он, дрожащей рукой прикоснувшись к своему лицу. За эту незначительную минуту он словно постарел ещё сильнее; морщины в уголках его предательски заблестевших глаз дрогнули. — Я катал его на своей спине, когда ты со своим муженьком сбежала из дома я его читать учил!
Что-то в груди Чарльза хрустнуло.
— Дедушка, я… — тихо начал он, сжав ладони в кулаки.
— Но то, что это… существо сотворило с Джулией… — старик с отвращением мотнул головой и отвернулся. — Я не позволю этому выродку и минуты пребывать в моём доме. Пусть катится прочь.
Абигейл, заламывая руки, с мольбой и опаской одновременно робко приблизилась к сгорбившемуся старику. Чарли, пребывавший в немом ступоре, безразлично заметил, что её одежда была далеко не в лучшем состоянии: платье пестрило заплатками и швами, испачканный передник, на котором уже не было видно изначального рисунка, висел на одной лишь петле. Да и в доме с того момента, как помнил он, не появилось ничего нового. Старые вещи поддерживались в порядке, но только и всего.
Они не бедствовали, но всё же уход отца ударил по ним сильнее, чем мог предположить Чарли из писем Абигейл. Мужчина, в светлых волосках которого ещё не успели растаять снежинки, опустил взгляд.
 
Ему не стоило здесь появляться.
 
— На улице уже темно. Вьюга надвигается, — тихонько пробормотала женщина, с мольбой глядя в глаза старика. — Пусть останется хоть на денёк…
— Нет. Можешь устроить ему лежанку в амбаре, мне плевать – я не позволю ему жить в этом доме, — хрипло отозвался дед, отворачиваясь к камину.
Абигейл опустила голову и попятилась назад, повернувшись и взяв вздрогнувшего мужчина за руку, словно маленького ребёнка.
— Идём, Чарли, — еле слышно прошептала женщина, не глядя ему в глаза. — Я… постелю тебе.
Чарльз кивнул с тупой покорностью в остекленевших глазах.
— Хорошо, мама.
 

 

Когда Абигейл ушла, на всякий случай оставив ему небольшой фонарик, Чарльз медленно сел на приготовленную ему лежанку, перебирая между пальцами гладкие чёрные бусины на своём розарии. Ни взгляд, ни выражение с момента его разговора с дедом не изменились совершенно: всё то же отстранённое, ничего не выражающее лицо с пустыми серыми глазами, в которых с идеальной точностью отражалась обстановка амбара. Здесь, если быть откровенным, не было так скверно и ужасно – ему доводилось спать и в худших местах, вроде древней, почти полностью превратившейся в руины заброшенной мельницы к югу от этой деревни. Ну как – «спать». Скорее провести всю ночь, не сомкнув и глаза, с тревогой наблюдая за шевелившимися в темноте сумрачными силуэтами и молясь о том, чтобы это были лишь крысы. Конечно, сейчас он знал, что его детские страхи были беспочвенны, и теми тенями не могло стать ничего кроме крыс, но ужас, сковавший тогда перепуганного мальчишку со взъерошенными пшеничными волосами и вечно разбитыми коленками, можно было поставить на одну полку с тем, что он ощущал сейчас.
 
Он не хотел… он не думал…
 
Чарльз подавил шероховатый, тупой спазм в глотке, в которую словно песка насыпали. Побелевшие от напряжения пальцы стиснули розарий так, словно он был единственной спасительной соломинкой. Страх, непонимание, и жгучий стыд не давали ему дышать. Он ведь искренне желал искупить свою вину, отдав всего себя служению Господу, невзирая на недовольство отца – единственного человека, который встал тогда на его сторону и который пообещал, что его ещё можно исправить. Что его ещё можно… вылечить.
Болезнь… был он действительно болен? Что, если дед всё это время был прав? Что, если ему действительно не стоило даже появиться на свет? В церкви говорили, что все достойны шанса на искупление. Он сам говорил это прихожанам, слушающим его, затаив дыхание, говорил и искренне верил в это. Хруст где-то в глубине груди лишь усилился; Чарли с тяжёлым дыханием высвободился из плаща и порывисто расстегнул те пуговицы, что ещё не были разболтаны, словно ему вновь стало жарко. Мужчина, чьи плечи начали мелко трястись, снова чувствовал себя ничего не понимающим, ошеломлённым и испуганным подростком, который не отдавал отчёт собственным чудовищным действиям.
 
Но что, если это было не так?
 
Когда кровь тихо, но настойчиво принялась капать на деревянный настил амбара, присыпанный золотистой, как его волосы, соломой, Чарльз вздрогнул, разжал кулак, в котором сжимал розарий, растерянно и с каким-то детским недоумением уставившись на бусинки и следы-полумесяцы, оставленные ногтями на ладони. И, неожиданно для него самого, волна злости и беспочвенного, казалось, гнева накрыла его с головой, застав врасплох и вынудив наполнить собою лёгкие. Он знал, что ему не стоило приходить сюда, знал с самого начала, но всё же пришёл – из-за чего? Из-за слезливых и жалостливых писем Абигейл, которую он даже в мыслях не мог матерью-то назвать? Из-за собственной совести, которая побитой собакой скулила на протяжении всех этих лет?
 
Чего он вообще ожидал? Что прощение деда позволит ему спать спокойно? Что слова старика, неспособного изменить свою собственную жизнь, могут изменить его собственную?
 
Он остановился. Злость и бессильная ярость, клокотавшая там, где в его груди раздавался хруст, постепенно утихала, оставляя после себя лишь до необычности мирную опустошённость. Он должен держать себя в руках. Это неправильные мысли, нехорошие. Совсем автоматическими движениями стянув с себя рубашку и высвободившись из ботинок, Чарли медленно опустила на устроенную Абигейл лежанку и, для дополнительного тепла укрывшись не только одеялом, но и своей рубашкой с пальто, прикрыл тяжёлые веки. Надеялся ли он уснуть? Хороша шутка. Но быть может, он сумеет немного подремать, перед тем как на рассвете размышлять, как добраться до местного городка, что вырос неподалёку на месте старой деревеньки. На том вокзале он может добраться обратно до Лондона.
 
У него… у него ещё был отец. И брат, путь последний и был сложным в общении человеком. Отец категорически запрещал ему приезжать в деревню к деду, но Чарльз надеялся, что всё обойдётся лишь парой ругательств и упрёков в духе «я же говорил». В конце концов, он был взрослым человеком и мог понять, ведь так? Чарли надеялся, что так.
 
За собственными мыслями, в которых он и провел всю ночь в перерывах между беспокойными метаниями в полудрёме-полуяви, он едва не упустил звук, который невозможно было спутать с чем-либо ещё и который почти невозможно не расслышать или услышать неверно. Короткий и отрывистый, ставящий жирную точку в конце даже самого длинного предложения. Чарли резко привстал на локтях, широко распахнув глаза. 
 
Выстрел.
 

Одни и те же мысли вихрились в его голове беспорядочной колодой карт, когда мужчина второпях натягивал на себя одежду и трясущимися пальцами застёгивал пуговицы. Выстрел в такой близости никогда не был добрым знаком. Хищников в округе не водилось за добрый пяток миль, и пусть этот выстрел мог быть случайностью или нечаянно спущенным ружьём, этот вариант было затруднительно принять за истину. У деда был один старый револьвер и несколько патронов к нему – Чарли знал об этом лично, когда много лет назад тот угрожал пристрелить его, если тот не уберётся подобру-поздорову прочь от «его дома» – однако мужчина также знал, что старик ещё тогда, в прошлом, был слишком стар и слеп для того, чтобы прицелиться, как следует. Так что же говорить о настоящем?
 
Когда успевший накинуть лишь рубашку мужчина, щурясь от яркого для непривыкших глаз света и беспокойно оглядываясь, вышел в небольшой «предбанник» амбара, с усилием открыл двери амбара и был поприветствован резким и грубым ударом по лицу чем-то тяжёлым и определённо железным, он сумел лишь с изумлённым вздохом попятиться назад, упереться спиной в стену и безжизненной куклой сползти на усыпанный соломой пол. В серых глазах в равных пропорциях плескалась боль, непонимание и ужас.
 
Абигейл.
 
Она, столь неописуемо похожая на баньши, на Ла Йорону из мексиканских сказок, стояла в дверях, молча направив на него дуло револьвера, который она сжимала в обеих руках. Решимость красным угольком тлела в безжизненных, таких же серых как его глазах, потрескавшиеся, упрямо поджатые губы скривились, словно женщина увидела нечто отвратительное.
 
— Ты не представляешь, как долго я молила тебя и твоего отца вернуться за мной, — тихо и вкрадчиво проговорила она, неотрывно держа оцепеневшего сына на мушке. — И какой жестокой шуткой были твои слова о том, что ты прибыл… лишь попросить прощения у выжившего из ума старика, который тиранизировал меня на протяжении стольких лет, — она низко, звучно рассмеялась. — К счастью, теперь о нем можно не беспокоиться.
 
Чарльз не ответил: он молча взирал на направленное на него дуло револьвера, силясь выдавить из своей глотки хоть слово. По его скуле растекалась багровым цветком глубокая царапина, но мужчина и не заметил толком. Его связки словно атрофировались в один момент, его язык бесполезным куском плоти лежал во рту, неподвижный и мёртвый.
 
Его собственная мать.
 
Почему?
 
За что?
 
«Лучше бы ты никогда не родился!»
 
Ему казалось, что он сходит с ума. Прежде тихий, но докучливый хруст в груди становился лишь громче.
 
— Твой отец ничем не лучше, — женщина глухо рассмеялась, слезы градом струились из больших, некогда прекрасных глаз. — Сказал… сказал, что я сама избрала свою судьбу, и что если ты вернёшься за мной, то он от тебя отречётся…
 
Отречётся… из-за этого?..
 
Человек, называвший себя преподобным Чарльзом, застыл восковым изваянием. Хруст в груди замолк окончательно, он услышал треск в собственных ушах, и наконец…
 
Оно сломалось. А Абигейл нажала на спусковой крючок.
 
…
 

 
…
Щёлк. Щёлк-щёлк.
Она приоткрыла тонкие бледные губы, растерянно опустила взгляд на оружие в своих руках, в одно мгновение ставшее куском бесполезной материи. Револьвер, сделав один, последний свой выстрел, ни много ни мало — в своего владельца — заклинил. Абигейл начинала понимать. Попятилась, сделала шаг назад, непонимающе и зло уставившись на ставшее негодным оружие.
Бесполезно.

 
— Нет… нет, не может быть… — еле слышно захныкала Абигейл, ковырнув ногтем деликатный механизм. Сейчас она была похожа на маленькую девочку, у которой отобрали её любимую игрушку. — Почему сейчас…
Чарльз, пошатываясь словно пьяный, поднялся с пола и порывистым шагом вошёл обратно в амбар, проигнорировав негодующий вопль за его спиной и новую волну щелчков. Трясущегося мужчину слабо волновала возможность того, что револьвер вновь заработает и позорно выстрелит ему в спину. Руки предательски дрожали, отказывались подчиняться; когда он всё же сумел натянуть свой жилет и пальто, схватившись побелевшими пальцами за ручку чемодана, Абигейл уже не пыталась выстрелить – лишь, шелестом опустившись на колени, глухо всхлипывала, спрятав лицо в своих ладонях.

 
Он порывисто прошагал мимо, ни разу на неё не взглянув. Тяжело дыша и вдыхая обжигающий лёгкие ледяной воздух, глотая залетающие в открытый рот шальные снежинки, он всё шёл и шёл, не оборачиваясь. Лондон. Он должен вернуться в Лондон. Чарли не желал думать о том, что прямо в этот момент в доме остывало тело его деда, который показывал ему, где на звёздном небе находится какое созвездие и как по ним ориентироваться, рассказывал зловещие, но такие интересные сказки о духах и призраках, которые некогда услышал сам от своего отца.

 
Он просто хотел убраться как можно дальше отсюда. Может, ещё не поздно, может, отец ещё не прознал. Может, у него ещё осталось хоть что-то.
 

 

Святой отец Чарльз грузно вывалился из какого-то мутного и явно не самого элитного клуба, название которого в его голове размыло дешёвым алкоголем и тупой, зудящей в подкорке болью. Листок бумаги, который передал озадаченной сестре церкви его брат, всё это время был стиснут в его ладони: он пил с ним, смеялся с ним, и жить будет тоже с ним. Умрёт, если понадобится, тоже с ним! Какая, в конце концов, теперь разница?
 
Привалившись спиной грязной стене с проглядывающей наружу кладкой крошащегося кирпича, Чарльз с тихим смехом прижал ладонь к своему лицу. Следовало сжать зубы покрепче и, подняв голову, идти вперёд, а не топить своё ничтожное «горе» в алкоголе. Есть люди, у которых и вовсе нет семьи, и что с того? Жизнь не кончилась, в конце-то концов. «Господь ненавидит нытиков»; так, кажется, сказал его брат?
Щепки переломленного надвое прутика, который столь противно хрустел в его груди, легко можно извлечь; стоит лишь отыскать хорошенького врачевателя душевных ран, в идеале – помоложе. Даже необязательно женщину. Опасно пошатнувшись, он едва не грохнулся на ступеньки перед чёрным входом в злачное местечко, низко и хрипло расхохотавшись.

 
Семья… да кому нужна семья? Они сами не понимали, что теряют! Он, собственно, сам не понимал, что же именно, но тот бармен был дьявольски убедителен. Мстительная горечь заклокотала в его голове, и без того кружившейся по спирали и параллелепипеду от всего этого алкоголя.
«Дьявольски». Он скривился. А может, стоило продать душу дьяволу? Тот наверняка высоко оценит душу смиренного святого отца, лишь самую малость запачканную ещё в начале своего пути. А многого взамен тот и не попросит: лишь то, чтобы его так называемая семья сама приползла просить прощения. Ведь… ведь… кому нужна семья?

Чарльз и сам не заметил, как злорадный смех постепенно перерос в рваное, еле слышное всхлипывание. Он спрятал своё лицо в ладонях и, сгорбившись на ступеньках почти в позе эмбриона, глухо зарыдал.

[Beaver]

Дарт Фолс&Beaver

 

Тайлер на ватных ногах вышел на улицу, трясущимися руками выудил из кармана пачку сигарет и тут же уронил ее на пол. Чертыхнувшись, он обессиленно прислонился лбом к холодной стене, и позволил, дав волю эмоциям, одинокой слезинке скатиться по щеке. Затем резко встрепенулся как ужаленный, со всей дури стукнул кулаком ни в чем не повинную кирпичную кладку, разодрав костяшки пальцев в кровь, и молча подобрал, наконец, выпавшую из рук небольшую коробочку с ядом, довольно неторопливо действующим на человека, но способным каплей убить лошадь. Дрожа, словно осенний лист на ветру, но не от холода, ведь на улице несмотря на поздний час не так уж и морозно да и одет он тепло, Дёрден медленно закурил, на сей раз без слишком неловких движений, и еще более медленно поплелся в сторону дома. Кажется. По правде говоря, он не разбирал дороги.

 

Знаете, что обидно? У судьбы отвратительное чувство юмора… и шутки жестокие. Вот живешь ты, учишься на врача, успешно заканчиваешь университет, влюбляешься, получаешь престижную работу в медицинском учреждении, чтобы спасать людей, как с детства желал, женишься, чувствуешь себя счастливым, мечтаешь и строишь планы… А потом вдруг ни с того ни с сего твою милую супругу сбивает какой-то пьяный мудак — вероятно ли, что ты когда-то оперировал его? — на подаренном богатеньким папочкой автомобиле, и она, вся переломанная, оказывается в больнице и впадает в кому. А ты, ты, тот, кто посвятил всего себя заботе о хворых, совершенно ничем не можешь ей помочь. Иронично, да? Даже облегчить ее страдания не можешь — только день и ночь сидишь у ее кровати, надеясь, что она все-таки поправится, невзирая на печальные слова с жалостью отводящих глаза коллег о том, что шансов практически нет. Ты веришь, что все обойдется, и продолжаешь надеяться на чудо, отбрасывая скептицизм, даже когда кардиограф вновь начинает истошно вопить, оповещая о прекращении сердцебиения, а доктора спешно везут ее, твою родную, твою самую лучшую на свете девочку, в реанимацию. А затем тебе говорят, что ее больше нет. Совсем. И внутри что-то ломается: бьется на части, рвется, сгорает… А сам ты опустошен и… будто бы тоже мертв.

 

https://youtu.be/9FxjMdxTwag

 

Тайлер машинально выпустил изо рта струйку табачного дыма и выкинул тлеющий бычок в урну. Он опять и опять прокручивал в голове недавнее и гадал, не почудилось ли ему, что она напоследок, ровно за несколько секунд до того, как проклятый прибор тревожно запищал, разрывая гнетущую тишину в клочья, сжала его теплую ладонь в своей ледяной?

 

Как дальше?..

 

 

Резкий визг шин, похожий на размашистый удар ножом по стеклу, не дал Тайлеру закончить мысль. Прямо из темноты на него голодным зверем бросилась машина, боднув хирурга мощным капотом. Удар отбросил человека на несколько метров, где вдовец и остался лежать сломанной игрушкой. У него не было шансов, но хотя бы боль закончилась в тот миг, когда остановилось лопнувшее от удара сердце.

Как мужчина не заметил опасности? Очень просто: выкрашенный в чёрное джип с отключёнными фарами легко сливался с ночной тьмой, особенно на безлюдном переходе. Нет, из машины не выскочила заплаканная блондинка, не вышел и хмурый представитель золотой молодёжи. Или кто там обычно становится участником таких аварий, чтобы вновь уйти безнаказанным? Двери джипа с щелчком отворились: без суеты, но и без спешки из салона вылезли двое дюжих ребят в тёмной защитной форме, похожей на охранную. Лица обоих скрывали матерчатые маски. Быстрым шагом приблизившись к остывающему телу, убийцы безо всякого почтения подняли его над окровавленным асфальтом и потащили обратно, в лучших традициях худших фильмов запихнув в багажник.

Не медля ни секунды, машина с полным экипажем скрылась в густых уличных тенях, из которых и явилась.

 

 

Здесь было тихо. Лечебница Кейн Хилл давно закрылась и неспроста обрела со временем зловещую славу. Каких только тварей не пришлось отсюда выселять нынешним хозяевам. Ну как, выселять… разве что где-то в аду им выделят квартирку.

Просторный морг, расположенный в подвале здания, сверкал стерильной чистотой. Ни один пыльный развод не нарушал целостность магических фигур, «украсивших» пол и каменные стены. По центру жирно очерченного пеплом круга стояла длинная лежанка на колёсах, к которой цепями был примотан труп Тейлера Дёрдена. Помимо ужасных рваных ран и открытых переломов, покрывших тело, на лбу и руках мужчины кто-то вырезал ножом кресты — кровавые стигматы.

За границей заклинательного круга стояло восемь стульев, но четыре из них пустовали. Мужчины и женщины, все в тёмных полевых комбинезонах, переводили напряжённые взгляды с убитого врача на застывшего прямо над ним старика.

Лишь он один мог тут похвастаться приталенным костюмом. Фигура у старика была отменной, на зависть многим действующим солдатам.

— Ваше преподобие, это опасно. Демоны коварны и сильны, нам нужно дождаться остальных охотников, — абсолютно свободно, словно и не обращалась к «старшему» в любом из смыслов, усомнилась темнокожая женщина с широкими плечами и монументальной осанкой. На поясе у неё висела пара мачете. Абсолютно все наёмники в комнате были вооружены, исключая только старика. Видимо, его сила крылась в другом.

Преподобный обвёл собравшихся тяжёлым взглядом и положил грубую, мозолистую ладонь на каталку — совсем рядом с примотанным к ней телом.

— Я больше не могу подвергать наших людей опасности, пока у нас не появятся гарантии. Охотиться за тварями на их территории стало слишком расточительно. Пора вспомнить, откуда они вообще берутся, — он поднял красивые и яркие, несмотря на возраст, карие глаза и вдумчиво вчитался в символы на холодных стенах. — «И даны были ей ключи от кладезя Бездны. И назвала она поимённо души заблудшие, во тьме заточённые. И откликнулись они, и пришли на зов», — низким голосом, больше похожим на звериный рык, старик продекламировал строки из какой-то книги. Видимо, из той же, откуда были взяты таинственные символы. — Мы призовём демона сами, сюда. Допросим его, выясним слабые места. И уже тогда решим, куда нацелить новый удар. Возражения?

Тишина стала ему ответом. Да, охотники боялись неизведанных ритуалов. Но в то же время, они искренне верили в свою миссию: защитить человечество от тварей тьмы и продавшихся им прислужников. А таких, к сожалению, в Лондоне оказалось немало — эпоха технологий и сытой, лёгкой жизни воспитала поколение, которое было готово душу продать за кратчайший путь к своим желаниям. Вырожденцы, позор всей расы — что ещё о таких сказать?

— Сосредоточьтесь. Не допускайте иных мыслей, кроме веры в Господа. Молитесь, и никакая тьма не станет помехой вашему свету, — дождавшись, пока в глазах соратников не останется ничего, кроме истового преклонения перед отведённой им судьбой, преподобный осенил их крестным знамением и, едва слышно прошептав: «Прости меня за нарушение заветов Твоих, Отец», начал по памяти зачитывать строки из енохианской книги, копия которой лишь чудом пережила столько неспокойных времён.

— Вентус, зову тебя по имени, данному Богом! Услышь мой зов. Приди и займи вместилище, которое было в жертву предназначено! — на последних тактах заклинания голос старика перешёл на английский диалект, и охотники как по команде вскочили со своих мест, удобнее перехватив оружие.

 

 

Вентус не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он, отбросив страхи, с безумной улыбкой обреченного, приговоренного к смертной казни, шагнул в Бездну. Наверное, много, раз все они, те, кто оказались здесь, успели неоднократно поссориться, разделиться на враждующие фракции и совершенно отдалиться не только друг от друга, но и от собственного я. Он не знал еще и того, куда пропадают некоторые демоны и почему не возвращаются. Вероятно ли, что они… отправляются в небытие?.. Как и не знал того, что именно вдруг резко потянуло его к одной из трещин в стенах его темницы, наружу, прочь отсюда. Но он что, слышал, как кто-то произносит его имя? Слышал зов?..

 

Так или иначе, Кнут не стал сопротивляться, решив принять дальнейшее, какая бы судьба его не ждала, и ринулся вперед, навстречу не ясным пока голосам. В конце концов, он так утомился от внутренних терзаний и сомнений, от слетающих с катушек падших, от этой тюрьмы, что, пожалуй, предпочел бы ей и бездействию даже совсем исчезнуть из ткани пространства и времени. Он сам не заметил и, видимо, не сразу понял, почему обнаружил себя в теле покинувшего этот мир человека, воспоминания которого мгновенно нахлынули на ангельский разум. Усилием воли он отодвинул их в дальний угол, хотя кое-что сумело-таки просочиться в сознание, и осмотрелся вокруг, отмечая в помещении слишком большое количество оружия, на его вкус. А он-то надеялся на избавление, глупый.

 

— Уф-ф… — выдохнул Ашару и повернулся лицом к старшему мужчине, тому, кого счел здесь главным. — Это что? Вы пришили ни в чем не повинного чувака, чтобы… принести жертву… мне? Что за адское дерьмо здесь творится? — В голосе сквозило неподдельное удивление, а фразы полнились словарным запасом скорее покойного, чем вполне здравствующего, когда-то восставшего против Бога. — Ну вы и больные ублюдки… — ошарашенно протянул не-Тайлер и напрягся — цепи как-то жалостливо натянулись и попытались воспротивится столь грубому и неаккуратному обращению с собой, но не выдержали: порвались и со звоном опали на пол. Обретший свободу непринужденно уселся на лежанке, повел плечами, разминая их, и поинтересовался, склонив голову набок: — И что вам нужно?

 

Ох, до чего же он любопытен! Нет чтобы рвать когти… Он тут вопросы задает! Впрочем, смыться он всегда успеет, он уверен.

[Фели]

Часть 2: Ведь в царстве мертвых у него друзья

 
Мягкий снежок падал с тёмного неба, охлаждая кожу своими тающими перьями. Простоволосый мальчик с копной соломенных прядей сидел у входа в заброшенную церковь, названия которой он до сих пор не знал. Итану здесь не нравилось: было что-то постыдное в посещении старых, обветшавших храмов. Словно ходишь по могиле. Сестра Фрида давно ещё запретила Тревису гулять так далеко от приюта, особенно бродить среди скрипящих остовов, что могут обвалиться в любой момент под тяжестью снежного одеяла. Да только куда там! Рыжему бесёнку всё было нипочём: чем строже ставились запреты, тем с большим упрямством он их нарушал. А Итан… Итан как привязанный ходил за другом ещё с младших лет, когда их впервые познакомили в приюте и поселили в отдельной комнате. Блондина участь «хвостика» полностью устраивала: спокойный и покладистый, он с полным восторгом погружался в те невообразимые истории и передряги, которые всюду следовали за Тревисом. Помогать другу выпутываться из неприятностей и видеть его благодарную улыбку, чувствовать одобрительный хлопок по плечу — что может быть желанней?
 
Итан любил заботиться о других. Мечтал стать врачом, может быть - священником. Врачевать тела или души... какая разница, если делаешь мир чуточку светлее? В конце концов, может ему когда-нибудь удастся убедить очередную мать не отказываться от собственного чада. Жизнь в приюте была сытой и спокойной, но при этом… странной. Иногда ребят «усыновляли», но Тревис убеждал Итана в том, что за детьми никто не приходил. Светловолосый мальчик с такой же светлой душой наотрез отказывался верить в байки своего скептичного соседа по комнате. Сколько лет они уже в приюте? Тревису шестнадцать, самому Итану едва исполнилось пятнадцать. Уйма времени, чтобы спланировать и провернуть Коварный Замысел. Но нет: нянюшки всё так же следили за малышами, кухарки всё так же готовили вкусную стряпню, учителя не преподавали Сатанинство или Основы Прикладного Жертвоприношения. Из года в год всё шло размеренно и понятно, своим чередом: когда они вырастут, то устроятся на работу или поступят в колледж. Министры не жалели средств на будущее тех, кого покинули родители.
 
Засидевшись в неподвижной позе, Итан успел ощутить на себе все прелести зимы. Смешно чихнув, паренёк стряхнул с волос налипший снег: ну точно воробей, такой же маленький и милый. Сестра Фрида всегда сравнивала прилежного воспитанника с ангелом, посланным ей Господом: Итан старался никому не отказывать в помощи, но при этом не сражался за авторитет или внимание, а просто получал удовольствие от улыбок и слов благодарности. Но даже все улыбки мира не вызывали в нём такого трепета, какой мог вызвать Тревис. Своей смелостью, запалом, умением воплотить самое безумное приключение в жизнь.
 
Вот и теперь белокурый ангел послушно притащился в это жуткое место, ожидая друга. Рыжий шельмец чувствовал к заброшенному храму странное влечение. «Здесь тепло и спокойно», — отвечал он на все вопросы друга и только пожимал плечами. Тихонько скрипнул снег — этого хватило, чтобы замёрзший Итан подпрыгнул точно на пружине. Однако увернуться от прилетевшего в лицо снежка парнишка уже не успел.
 
— Тревис, ты козёл! — не то шутливо, не то возмущённо завопил блондин, отфыркиваясь от прилипшего к лицу снега и запуская руки в тонких перчатках в ближайший сугроб. Ну ничего, сейчас он покажет, что хороший замах тут не только у…
 
Свершить свою месть Итан не успел, потому что к нему со смехом подскочил высокий долговязый парень, из-под яркой шапки которого выбивались не менее яркие рыжие пряди. Схватив вопящего "ангела" за грудь, Тревис рухнул с ним прямо в сугроб… и тут же начал забрасывать друга кусачими снежными хлопьями.
 
— Что, заждался? Замёрз? Ух, сейчас я тебя отогрею, — рыжий балбес принялся с энтузиазмом растирать щёки Итана, превращая ледяную изморозь в обжигающий кожу зной. Но, получив чувствительный тычок кулаком в бок, ойкнул и гибким движением вскочил на ноги, протягивая другу дрожащую руку без перчатки. За Тревисом водился один грешок — он любил подворовывать. А для этого нужно чувствовать добычу.
 
Что-то недовольно пробурчав, Итан крепко ухватился за бледную ладонь партнёра по вечерней вылазке и тоже и тоже оказался на ногах.
— Холодно же. Если я простужусь, то домашку будешь делать сам, — белокурый пригрозил самой страшной карой, которую только мог измыслить. Тревис же ответил по-настоящему заботливой улыбкой и в несколько быстрых движений стряхнул с друга налипший на куртку снег. С себя, впрочем, тоже. Съехавшая набок шапка с огромным помпоном была натянута обратно, безуспешно прижимая пышные и спутанные локоны медного отлива.
 
— Выше нос, мой снежный принц! — Тревис действительно мазнул визави пальцем по кончику носа, снова улыбнувшись. — Операция «Твой невероятный друг снова всех уделал» увенчалась сокрушительным… успехом! — парень расстегнул длинную куртку, извлекая пухлый бумажный пакет прямоугольной формы. — Видишь? Прямо со стола сестры Фриды, даже не распечатанная!
 
— Не нравится мне, что ты берёшь её вещи. Надо всё же уважать право других на личное… имущество, — Итан отчего-то сбился и поспешно отвёл глаза. — Идём. Тут холодно.
 
— Думаешь, там теплее? — с беззаботным смехом Тревис покосился на пробитые стены и местами рухнувшую крышу здания. — Ладно. Но только после вас!
И парень подтолкнул светловолосого в спину. Видел бы он, как при этом вспыхнуло лицо «маленького ангела»… но отнюдь не от злости.
 

 

Едва оказавшись внутри, Тревис вскочил на спинку ближайшей лавки и продолжил ловко перепрыгивать вперёд, лишь каким-то чудом не поскальзываясь на скользкой и крайне узкой опоре. Итан закатил глаза и с усмешкой покачал головой: рыжий, чертяка, обожал привлекать к себе внимание. И, сказать по правде, умел это делать.
Полный боли вскрик устремился к потолку, и блондин тут же сломя голову побежал к рухнувшему с очередного «насеста» другу, со злостью отталкивая с пути тяжеленные лавки. И откуда только силы взялись?
 
На этот раз всё обошлось. Шипя от боли в ушибленном колене и отряхивая от грязной штукатурки волосы, рыжий парень с напускной бравадой поднял большой палец вверх. Всё под контролем, ага, как же. Впрочем, ни вывихов, ни переломов Тревис себе добавить не спешил, поэтому Итан с облегчённым выдохом плюхнулся на холодную лавку прямо перед кафедрой.
 
— Итак, давай посмотрим, что за книжки себе выписывает сестра. Бьюсь об заклад, там эротичный календарь на следующий год. С санта-клаусами, — рыжий уселся рядом и начал срывать бумагу с пухлой книги. Итан же с присущей ему скромностью отвёл глаза. Опять.
 
— Думаю, там Властелин Колец или ещё какое фэнтези. Сестра Фрида — женщина с очень живой фантазией, — впрочем, сам себе мальчик признался, что верная догадка Тревиса его бы обрадовала больше. Интересно, почему?
 
Последние клочки плотной бумаги упали в просочившийся через прорехи в крыше снег. Друзья недоуменно переглянулись. Книга мало походила на то, что в принципе можно прочесть. Рыжий едва сдержал желание швырнуть находку в снег.
 

 
Страницы книги были маслянисто-скользкими и подозрительно напоминали мумифицированную кожу. Выцветшие, но сохранившие багровый оттенок чернила складывались в непонятные слова, которые расплывались перед глазами и совершенно хаотично обменивались буквами.
 
— Что за?… — голос Тревиса от волнения охрип. Парень положил жуткую находку на лавку между собой и напуганным Итаном, шаря по карманам в поисках дешёвенького телефона. — Нужно позвонить Моргану… у него сеструха увлекается всякой подобной чертовщиной, может она… а, чёрт! Телефон в комнате оставил. Ну что за напасть, — юный бунтарь с надеждой посмотрел на друга, но тот лишь отрицательно помотал лохматой головой: с мобильными Итан состоял в очень натянутых отношениях, предпочитая спокойное одиночество постоянным звонкам.
 
— Ох… и что же делать? Я ни черта не понимаю, что здесь написано. Может, это дневник сестры Фриды? «Дорогой Сатана, сегодня вечером я собираюсь приготовить голяшку юных девственников под брусничным соусом», — с нервной ухмылочкой Тревис попытался спародировать женский голос, но аплодисментов не удостоился — лишь очередной несильный тычок в рёбра стал ему наградой.
 
— Ты в доме Господа, не богохульствуй! — смуглое лицо Итана стало до странного пунцовым. С каких это пор упоминания чертей так влияют на подростков? Или, может, в цель попала ремарка о девственниках? Странно, ведь пятнадцать лет — не приговор.
 
— Хм, — рыжий парень задумчиво вёл длинным пальцем по вязи символов. Глаза его закрылись, а веки чуть подрагивали. До Итана донёсся сбивчивый шёпот: Тревис словно повторял за диктофоном незнакомые слова, путая звуки и акценты, но постепенно улавливая ритм пауз.
 
— Ч-что… что ты делаешь? Прекрати! Ну прекрати, пожалуйста! — блондин испуганно потряс мальчишку за плечо, затем с каким-то злым отчаянием хлестнул ладонью по руке, что пальцами ощупывала строки. Напрасно: покачиваясь и не открывая глаз, Тревис шептал сущую белиберду, однако белокурый сирота ощутил болезненный спазм в области сердца. Тени в просторном зале церкви уплотнялись и сжимали оцепление, приближаясь всё ближе и ближе к бедовым подросткам. В щелях и прорехах завыл ветер, перелистывая страницы одну за другой. Проклятая книга полностью завладела сознанием Тревиса и теперь вела мальчика по запутанным лабиринтам мёртвого языка.
 
— Зову тебя, Эшемаил. Восстань из Бездны, верный друг. Спаси… меня. Спаси… всех… нас… — всё ещё запертый в трансе бедолага перешёл на английскую речь, но голос его слабел с каждым произнесённым словом.
 
— Нет, хватит! Довольно! Именем Господа, оставь его! — закричал Итан и стукнул кулаком по книге. В тот же миг ветер завыл чудовищными голосами, а обложку и страницы фолианта почти насквозь прожгли глубокие подпалины. С визгом, похожим на сигнал закипевшего чайника, книга захлопнулась, а Тревис вздрогнул и широко открыл глаза.
 
— Что… что это было? Я видел… крылья… огонь… тьму. Три имени, история о дружбе и любви, о предательстве и поражении. Эшемаил, Азриэль и… и больше ничего не помню, — парень стянул шапку с пушистых рыжих завитков и потёр ею лицо.
 

 

Когда он ощутил первый, робкий толчок в груди, спокойно взиравший в бескрайнюю пустоту падший даже не до конца понял, что же именно он почувствовал. В очередной, уже который раз Намару с неудовольствием сбился со счёта и мотнул головой, как если бы пытаясь вытряхнуть непривычное ощущение. Когда ему это не удалось, сияющие золотом глаза, едва заметные под надвинутой на лицо «маской», что на деле являлась такой же частью тела, как руки или голова, вспыхнули настороженным возбуждением. Сложное, комплексное ощущение — словно тонюсенькая ниточка перевязала плавящееся, вытекающее на поверхность через глубокую рану, но всё никак не уменьшающееся ядро в центре его груди, и робко потянула на себя, проверяя реакцию. Он застыл неподвижным изваянием, с щемящим, болезненным предвкушением, покалывающим кончики пальцев.

 

Со вторым, гораздо более настойчивым толчком, падший, до первого толчка с невозмутимо-стоической монотонностью подсчитывающий в уме одному лишь ему понятный отсчёт, всё-таки догадался: что-то изменилось. Цифры с печальным шипением растворились в охотно пожравшей их пустоте, ненужные и позабытые: происходящее затмило собой всё без исключений.

 

Он в смятении заметался, ошеломленно разглядывая своих товарищей, злые и преисполненные невыразимого отчаяния выражения которых не изменились совсем. Это происходило лишь с ним, и в панике он не понимал, что именно спровоцировало подобный отклик. Словно стена, к которой он стоял совсем вплотную и которую чувствовал почти кожей, в один момент просто взяла и исчезла, оставив после себя развеявший затхлый воздух ветерок: на ниточке, упрямо тянущей его в открывшийся проход, появился небольшой узелок. Ощущение невозможно было сравнить с марионеточным контролем кукловода или приказанием чьей-то воли, но… с побуждением и желанием, почти слившимся с ним самим, можно было сравнить более чем.

 

Он и сам не заметил, как медленно поднялся на ноги и, столь же медленно, как если бы до сих пор колеблясь, неуверенно зашагал туда, куда тянула незримая нить. Кто-то из падших что-то выкрикнул ему вослед, но постепенно ускоряющий шаг дьявол с трясущимися руками, оставляющий за собой след вытекающих из раны золотых капель, не ответил. Не потому, что не хотел слышать или не хотел отвечать, право: просто был с головой погружён в собственные мысли, вернее — одну, раскалённым штопором ввинчивающуюся в его голову. Мысль, состоявшую из лишь из одного имени, мысль, превращающую все прочие в бушующее торнадо шелестящих листков с размытыми и нечитаемыми письменами, сделанными его чернилами.

 

 

Музыкальная тема
 
Когда книга с визгом захлопнулась, от резкого ли порыва ветра иль по чьей-то злой воле, штукатурка и мелкие камушки грязным, твердым дождиком посыпались с потолка, будто от землетрясения. Некоторые осколки нашли прибежище на пшеничных волосах Итана и огненной, взмокшей от пота голове Тревиса, но иные с шипением рухнули прямо на пол: на место, которое белокурый «ангел» невольно расчистил от лавок, когда его друг навернулся со спинки одной из них. Юноши, с подозрением и опаской разглядывающие лежащий на коленях фолиант, ныне кажущийся почти безобидным, не могли увидеть, как штукатурка и камушки образовали круг; не пентаграмму или иную, визуально зловещую фигуру округлой формы. Обыкновенный, ничем не примечательный и совершенно безвредный круг, каких по жизни встречается немыслимое множество. Печенье было круглым, глаза парней, напоминающие размерами небольшие блюдца, были круглыми, нос сестры Фриды был почти круглым…

 
Впрочем, этот круг чем-то всё же отличался.

 
Камушки и штукатурка, содрогнувшись и с гудением зашевелившись потревоженными пчелами, затихли и беззвучно воспарили в каком-то жалком дюйме над каменным полом. Грязные, испачканные и наполовину разложившиеся листки — листовки, обрывки газет и даже отсыревшие прямоугольники замызганной и кем-то забытой в этом заброшенном, покинутом всеми месте книги с пронзительным шелестом взлетели в воздух на глазах у опешивших подростков, плотным хороводом закружив и образовав по границам круга щебня своеобразный кокон. Грязь и влага прямо выедались из листков и капали на парящие камушки вместе с чернилами прямо на глазах ошеломлённых подростков: даже желтизна, оставшаяся после немилосердных лет в неблагоприятных условиях, куда-то исчезла.

 
Кокон заметно дрогнул, расширился, и в следующий момент внутри словно загорелась лампочка. Очень, очень яркая лампочка, ватт эдак на тысячу, а то и больше — казалось, от силы сияния кокон белых и визуально словно вытягивающихся в длину листков вот-вот лопнет, как оболочка умирающей звезды. Вряд ли нахождение столь близко к эпицентру взрыва можно будет назвать хоть сколько-нибудь приятным ощущением.

 
Но кокон не лопнул, выдержал — это сияние затухло, благоразумно переквалифицировавшись из «ослепляюще-угрожающего» в миролюбивое «очень, чёрт подери, яркое». Удивительным, впрочем, было далеко не это — удивительным было то, что в ослабленном, но всё ещё ярком свете, на коконе неумолимо кружившихся листков бумаги, изнутри теперь можно было различить чей-то силуэт.

 
Когда на поверхности этих листков вспыхнули золотистыми чернилами неясные письмена, отдалённо напоминавшие непонятные руны в зловредной книге, кокон — или, более корректно, куколка — внутри которой находился кто-то — или, быть может, даже что-то — вдруг принялась с недовольным, хрустящим шелестом сжиматься и усыхать, сужая свой радиус. Размеры круга парящего щебня и штукатурки оставались неизменными, в то время как листы с робким трепетом прижались к силуэту, очерченному исходящим изнутри сиянием. Они прижимались всё ближе и ближе, покуда это вообще было возможно; оказавшись совсем вплотную, вытянувшиеся и ныне немного напоминавшие скорее белые длинные «перья», ежели прямоугольники старой бумаги… они с печальным шелестом раздвинулись.
 
Эшемаил с порывистым вздохом сдвинул свои крылья за спину, опершись плотным их основанием — там, где на крыльях птиц должна была находиться пряжка — на холодный каменный пол и медленно мотнул головой. Осколки щебня и штукатурки, которые наверняка впились бы в колени сидящего в такой позе человека, не причинили ему какого-либо дискомфорта — да и отчего должны были, если это был не человек?

 

Со звонким, радостным звуком сияющая кровь капала из глубокой, очерченной на груди раны, тянущейся от правого плеча вплоть до левого бедра. Нежданный гость не обращал на неё внимания: взгляд золотых глаз, лишённых какого-либо разделения на склеру и радужку и лишь малость темнеющих ближе к зрачку, остановился сначала на туповато взирающих людях, и лишь затем — на фолианте, лежащем на коленях одного из них.

 
Он вздрогнул как от удара и понуро опустил голову, позволив маске полностью скрыть его лицо. Азриэль.

Терзающей саму его сущность бездны более не было, она ушла. Но как же мучительно больно стало теперь.

 

— Тревис, ты тоже… это видишь? — украдкой перекрестив себя знамением, Итан тихонько потрепал друга за плечо. Тот во все глаза смотрел на открывшееся им чудо: даже для обычных спецэффектов произошедшее находилось за пределами кругленькой суммы. Вряд ли сестра Фрида могла себе позволить такое оборудование. Рыжий вскочил, ненароком скинув с плеча ладонь блондина, и быстрой походкой зашагал по старому залу. Что он искал? Камеры, очевидно. Либо проекторы, которые проецировали изображение за кафедру.

 

— Это просто телешоу какое-то, отвечаю, — склонившись к самому уху Итана, прошептал парень. Ну разумеется, он не собирался упускать свою минуту славы. А для этого следовало подыграть незримым постановщикам, верно?

 

Изморозь больно кольнула пальцы, когда Тревис выхватил из снега тяжёлую доску с парой гвоздей и взвесил её в руках, натянув на лицо самую беззаботную и задиристую мину из возможных. Казалось, его следующие слова сведутся к фразе «Баксы есть? А если найду?».

 

— Погоди, — светловолосый мальчик поднялся с лавки и, мягко отстранив друга с пути, подошёл к фигуре с крыльями. Небольшой кадык на смуглой шее дёрнулся, проталкивая ком испуга. — Кто ты?

 

Последний вопрос относился уже к крылатому посланнику. Он совсем не походил на адских демонов, о которых часто рассказывала в проповедях сестра Фрида. Итан приложил ладонь к своей груди — ровно в том месте, где из шрама на одеяниях посланца звонким металлом лилось золото. Опалённая во многих местах книга лежала и более никак себя не проявляла. Она была похожа на стихшую собаку, которая зализывает раны.

 
Посланец же медленно и как-то недовольно покачала головой, словно заданный вопрос был неуместным иль нетактичным. Без видимых затруднений и довольно легко подтянув поближе одно крупное крыло (без рук или сторонней помощи, самостоятельно), незнакомец аккуратно вытащил из бумажной груды один длинный, напоминающий маховое перо листок, и провел по нему облаченной в перчатку ладонью. Неясные символы и закорючки на поверхности «пера» зашевелились, словно живые, перестраиваясь местами и изменяя собственную форму, щерясь шипами и выгибаясь под немыслимыми углами. Критически склонив голову набок и воззрившись на результат своих трудов, центральный элемент этой нелепой постановки отвел ладонь в сторону… оставив листок размеренно парить в воздухе, ни на чем не придерживаясь. Прикрыв глаза, крылатый незнакомец просто, словно это было каким-то пустячком, взмахом руки отправил длинное «перо» в полет.
 
Итан не удержался и со вздохом шарахнулся в сторону, когда листок завис в дюйме от его лица. Но никакого вреда бумага причинять не намеревалась: лишь, некоторое время размеренно покачивалась перед глазами, почти соприкасаясь с кончиком его носа. Сидящий на коленях и внимательно наблюдавший за происходящим «демон» тихо и как-то печально вздохнул, словно его надежде не суждено было оправдаться, и взмахнув ладонью вновь — но на сей раз листок подлетел даже ближе, мимолетно коснувшись шероховатой поверхностью лба растрепанного юноши.
 
«Тот, кого вы призвали».
 
…ему же не показалось, ведь так? Он не услышал слов, не услышал их произношения, в его голове сразу появился смысл. Без букв или звуков, чистая и незамутненная суть. Листок отлип от лба застывшего юноши и вернулся к крыльям ожидающего существа, ранение которого, похоже, начало всё же ему докучать: прижав ладонь к капающей золотом ране, он устало сгорбился и зажмурился.
 
Эти люди… призвали его из бездны? Вероятно, желая что-то… получить? Такая жалость, что на призыв откликнулся именно тот, кто и предложить-то ничего не может.

 
Прежде, чем Тревис успел бросить доску и остановить друга, Итан перешагнул круг из повисшего в воздухе крошева и протянул руку. Подушечки смуглых пальцев заблестели жидким золотом, когда блондин с не присущей ему смелостью коснулся раны бумажного человека. Где-то в груди родилась твёрдая уверенность: призванный не навредит. Он близок к прощению, что бы это ни значило.

 
— Тебе больно? Мы можем помочь? — совсем не этих вопросов ожидал сидящий. Мальчик не требовал, а предлагал. Наивное дитя…

 
— Итан, назад! — почти прорычал взлохмаченный Тревис, оттаскивая недовольного друга за пределы магической фигуры. Тёмно-карие глаза с недоверием сверлили бумажного человека взглядом. — Ты здесь из-за книги, да? Забирай её!

 
Снаружи скрипнули по снегу колёса подъезжающей машины. Хлопнула дверь, и звонкий голос молодой женщины эхом отразился от стен храма:

 
— Мальчики, вы тут?! Тревис, Итан? Боже милостивый, прошу тебя, хоть бы они не попали в неприятности… — голос постепенно утихал, а вот скрип шагов становился громче. Кто-то направлялся прямо в заброшенную церковь.

 
Глаза рыжего смутьяна панически забегали по помещению, пока не замерли, разглядывая широкую щель в небольшой келье за кафедрой. Возможно, через неё они смогут выбраться отсюда раньше, чем их заметит вездесущая сестра Фрида? Серьёзно: монахиня всегда точно знала, где искать двух беглецов. Ясновидящая она, что ли?

Либо кто-то просто был излишне предсказуемым.

 
— Эй, ты… как там тебя, Эшемаил? Скройся, сестра Фрида не должна тебя увидеть! — громким шёпотом выдохнул рыжий мальчишка, в обнимку с Итаном обходя странного гостя и пробираясь в келью. Обгоревшую книгу Тревис сунул за пазуху, несмотря на беззвучные протесты светловолосого друга: оставлять улики своего пребывания в церкви беспризорник не хотел.

 

Падший же ощутил, как его тянет прочь из некогда святого места. Но не обратно в Бездну, нет: привязь, на которую его невольно посадил рыжий «заклинатель», ещё держала очень крепко и не отпускала духа. Эшемаилу ничего не оставалось, кроме как отправиться во вновь обретённый мир.

 

Он беззвучно смотрел вослед исчезнувшим в щели кельи людям, всё ещё сконфуженный поступком и словами Итана. Когда Тревис спрятал книгу, призванный лишь забавно дёрнулся, подавшись вперёд и протянув руку, как если бы пытался остановить рыжеволосого юношу: но звук приближающихся шагов и обеспокоенный женский голос, подкреплённые прямым приказом, остановили его на полпути. Раскрытая ладонь сжалась в кулак, кожаная перчатка тихонько скрипнула; прикрыв сияющие глаза, Эшемаил с тихим вздохом расправил крылья и с силой ударил ими по воздуху, в один взмах поднявшись с колен на ноги.

 
Итан, в последний момент успевший обернуться в сторону странного «бумажного человека», был награждён видом устремившегося ввысь существа, в этот момент просто невероятно похожего на ангела: бумажные крылья казались как никогда реальными, как никогда настоящими. С тяжёлыми взмахами поднимаясь всё выше и выше, их новый знакомый за секунду до столкновения с осыпающимся штукатуркой потолком с печальным перезвоном обратился облачком золотистой пыли.

 
Когда же светловолосый паренёк в растерянности взглянул на подушечки своих пальцев, то увидел, как золотая кровь с до странности приятным покалыванием впитывалась в его кожу, исчезая без следа.
 

Он чувствовал великое множество пульсирующих, разноцветных огоньков в округе. Светящиеся точки в мягком, совершенно непохожем на бездну мраке, бархатистом и убаюкивающем. Место, в которое ему угораздило попасть, было населено многими людьми, каждый из которых отличался от последующего как звезды отличались от планет и чёрных дыр.

 
Некоторые сияли гордо и ярко и оставляли за собой вихрящийся след разноцветных искр: к таким падший, пусть волей призывающих и сумевший удержаться в мире без сосущего притяжения бездны, приближаться не осмеливался, да и не желал. У таких людей всё было хорошо, и вмешиваться в их славные жизни было почти кощунственно, если не преступно. Такие были редкостью, и они были звездами.

 
Иные были испещрены тёмными прожилками и крошечными трещинками, через которые наружу сочился мягкий свет. Люди, которые не сумели удержать себя невредимыми, люди со своими ранами. Одни раны были совсем новыми и резали глаза свежей болью, вторые были совсем старыми и тревожили время от времени, третьи были на пути к исцелению. Эти точки Эшемаил не трогал в том числе: каким-то глубинным чувством он ощущал, что эти люди смогут справиться со своими бедами, невзирая ни на что. Таких было достаточно много, и они были планетами.

 
Но оставшиеся… У него внутри всё свернулось от щемящего чувства. Несчастные, умирающие и сломавшиеся до основания, опустевшие остова былого, совсем незаметные на фоне многоцветного полотна, скорее похожего на ткань звёздного неба, они были на нём черными дырами. Их было много. Ужасающе много.

 
Мысль о том, что именно к этому привёл их мятеж, это они сотворили с теми, кого любили больше самих себя, причиняла острую, слепящую боль, затмевающую всё на свете. Рана в груди казалась на её фоне лишь докучливой занозой. Падший на инстинктивном уровне, хоть мысленно и противился этому всеми силами, чувствовал, что многие из этих людей могут помочь удержаться в мире, словно якоря; он невольно переходил от одного тусклого, затухающего огонька к другому, в смятении и ужасе пытаясь ощутить… что-то. Узнавание, принятие и схожесть.

 
Наконец, он преуспел.
 

— Эй, друже, ты чего?
Бармен, вышедший через чёрный ход на перекур, насмешливо приподнял бровь на сгорбившегося мужчину в потрёпанном сером пальто, сидящего на грязных ступеньках. Последний выглядел несколько... нестабильно, откровенно говоря: тупо, почти недоверчиво разглядывал красными от слёз глазами собственные руки и листок бумаги, зажатый в одной из ладоней, с чёткостью во взгляде, почти кощунственной для человека, выпившего так много. Странно: когда этот же человек заказывал выпивку, он не показался ему наркоманом или кем-то в таком духе. Скорее, очередным бедолагой, которому изменила жена или что в таком духе?..

 
Когда шальная снежинка приземлилась на его гордо сияющую лысину, бармен вздрогнул и, пробормотав под нос ругательства, поспешно размазал её по своему скальпу и тактически отступил обратно в теплое помещение, оставив странного чудака наедине со своими демонами. Чудак же, увидев игриво проплывшую перед его носом белоснежную крупицу, наконец-таки растерянно оторвал взгляд от своих ладоней. Пляшущие в тусклом свете уличного фонаря на фоне угольно-чёрного неба снежинки показались ему почти звёздами.
Последняя слеза Чарли быстро скатилась по щеке, прежде чем Эшемаил со слабой улыбкой запрокинул голову навстречу падающему снегу.

 
Он ещё долго сидел там, разглядывая танцующие в свете фонаря белоснежные песчинки, прежде чем подняться на ноги и, поплотнее запахнувшись в старое пальто, уйти куда-то в ночь: лишь листок бумаги остался лежать возле лесенки с потрескавшимися ступеньками.

А где-то на окраине Лондона двое мальчишек бежали прочь от старой церкви, стараясь держаться улиц частных секторов, где снег едва успел выпасть на убранные вечером дорожки и не привлекал внимания отпечатками следов.
— Клянусь тебе, Тревис, тот ангел был самым настоящим! Я чувствовал его жидкое золото на своей руке, я…

 

— Да? И где же это золото теперь? — рыжий встал как вкопанный и, перехватив руку Итана, поднёс её к блестящим в темноте глазам. — Послушай… тебе надо вернуться в приют до полуночи. Я посажу тебя на автобус. Если сестра Фрида спросит обо мне, то ответишь, что я решил переночевать у Морганов. И ни в коем случае не говори об этих своих ангелах… о книге тоже. Ты понял меня, Итан? Пожалуйста, кивни!

Рыжий смутьян крепко, но в то же время бережно заключил лицо друга в ладони. Тревис боялся. Боялся, что его лучшего и единственного друга, почти что брата сочтут сумасшедшим и упрячут в какой-нибудь исправительный дом. Была черта, когда шалости начинали грозить реальными проблемами. И Тревис с куда большей охотой позволил бы оттяпать себе руку, чем заставить Итана расплачиваться за грехи, которых тот не совершал.
Блондин вдруг подался вперёд, осторожно обнимая спутника. Этот жест был таким простым и искренним, что Тревис просто… растерялся. У главного балагура всего приюта не нашлось достойного ответа на такое уместное, тёплое проявление чувств. Он был недостаточно хорош для дружбы с Итаном.
 
— Ты боишься. Почему ты боишься? — нахмурив красивые тёмные брови, тихо спросил блондин. Тревис поначалу не ответил. Он обречённо сел прямо в снег и обхватил голову руками. Непокрытую, взлохмаченную ветром голову.

 

— Я шапку забыл в церкви.

 

Почему-то из уст парня это прозвучало как приговор.

[Gonchar]

— А теперь, ребята, встанем в круг и поживей, хоп-хоп! — преподаватель похлопала в ладоши, сгоняя студентов с насиженных и нагретых мест в зале театра, который на эти несколько часов отдавался под практические занятия студентов со своим «тьютором». Конкретно эта — немного полноватая на половину кенийка — Джульетта Набомбве. Профессиональная актриса, которая играла не один год под сводами этого довольно просто обставленного театра. Без всякой лепнины, довольно стильно и живо.

Блуждающий взгляд глубоких синих глаз какое-то время провожал спины перекидывающихся фразочками студентов и вновь обратился к пустому листку, уложенному на планшете, который, в свою очередь, нашёл точку равновесия на бедре невысокой девушки с печатью жизнелюбия и невинности на светлом лице, хоть сейчас и нахмуренном в усиленной работе мысли и частично скрытом за очками.

Оправив воротник растянутого серого свитера, она тяжело вздохнула и закусила конец карандаша с розовой резинкой, инстинктивно покусывая его в задумчивости. Однако, в конце-концов, она решилась и опустила левую руку с пишущим орудием вниз, упираясь остро наточенным остриём грифеля в девственно-бело полотно и принимаясь укрывать его мелким аккуратным почерком.
«Привет! c; …
— Ох, я же не в WhatsApp пишу. — тихо пробормотала девушка себе под нос и принялась стирать скупую часть текста.
«Привет! Меня зовут Анна-Мария Эллингтон. Я из Хоршема — совсем небольшого городка в добрых полторы сотни миль от Лондона. Очень тихое и спокойное место, я там провела почти всю свою жизнь.
Что забыла девушка из захолустья почти в самом центре Королевства, спросите вы?
Хоть мы и не богатая семья вместе с мамой и папой, но раскопанный клад далёкой прапрабабушки позволил нам зажить так, как не живёт королева.
Ха-ха-ха
Вообще такие вопросы задавать очень неприлично, знаете ли. Но ведь это и не так важно, правда? Энтузиазм, вера в себя, заряд оптимизма, талант и немного наличности на руках — что ещё можно придумать для покорения сердца столицы? Тем более, когда путь к сердцу лежит через сцену и сияющие софиты.
Ну, в перспективе — софиты и красная ковровая дорожка. А пока — студенческая жизнь, полная событий. Уже три месяца — а я ещё столько хочу узнать и повидать! Лондон пугает и чарует своим простором и, одновременно, сетью маленьких улочек и переулков. Одна улица сверкает гирляндами и витринами дорогих магазинов одежды, а через несколько тихих поворотов ты уже посреди разборки каких-нибудь городских банд.
Памятка: не пытаться встревать в разборки городских банд с Большой Пушкой наперевес. Всё равно стрелять не умеешь.
Прошло совсем немного, но я уже начинаю погружаться всё больше в этот яркий круговорот учёбы в UEL. Три года впереди — а там — куда дорожка выведет!
Я не размениваюсь на мелочи. Так-то!»
— Хммм… — Анна задумчиво потёрла подбородок, отходя от потока вдохновения, внезапно прилившего после нескольких откровенно сухих попыток.
— Ненавижу писать характеристики! — немного недовольно надула она губы, а затем улыбнулась и зашуршала листком, пряча его в папку и щёлкая резинками на углах.
— Анна! — раздался требовательный оклик со сцены, там миссис Джульетта хмурила стрелы чёрных бровей, выглядывая из-за похихикавающей Хелен. Взоры студентов обратились к оставшейся одиноко сидеть на ряду девушке.
— Бегу-бегу! — сделав улыбку максимально лёгкой, Анна-Мария засуетилась и, скинув с плеч пальто, побежала в сторону ступеней.

Обнявшись и тепло попрощавшись со своими одногруппниками после сессии упражнения в ораторских техниках в театре, Анна-Мария поспешила в гардероб, чтобы совершить привычный ритуал обмена металлического номерка на длинную куртку с глубоким капюшоном.
— Куда так торопишься? — раздался сзади холодный голос, и девушка обернулась в поднятом водовороте золотых прядок.

— О… — уголки губ и не думали опускаться, приветствуя тёплыми лучами внутреннего тепла ледяную фарфоровую статуэтку, которая лишь по какой-то ошибке начала дышать и двигаться. Жозефина — её сокурсница и соседка в студенческом хостэле. Вся из себя дорогая аристократка — от бледного кончика носа до упрятанных в лакированные туфли кончиков больших пальцев. Та ещё стерва, но это ведь не повод уподобляться, правда?
— У вас тут тоже занятия были? — Анна немного изогнула бровь, инстинктивно заправляя золотую прядку за ухо.
— Вчера мы учились в одном университете, — проследила за движением Жозефина, сохраняя в глазах живость выброшенной на берег рыбы, — но это к делу не относиться…говорят, Марк зовёт тебя с ребятами на вечеринку сегодня?
Девушка немного сощурилась и повернулась в профиль, чтобы звуки не долетали до одевающихся сейчас у гардероба других студентов.
— Ты само очарование, ты знаешь? — вместо ответа смешливо фыркнула Анна, с некоторым вызовом скользя по острым лезвиям ледяного взгляда соседки.
— Будь осторожна, незабудка, — прошипела Жозефина, — их развлечения могут оказаться тебе совсем не по душе. А если тебя туда принимают — то пути обратно может и не быть. Но ты для них не больше, чем забавная игрушка из глубинки…
Внимательно слушая слова ледяной королевы, Анна всё больше и больше уверялась в одной вещи. Эти горделивые нотки, закутанные в наждачную бумагу едкости, этот гордо вздёрнутый носик и лицо страдающего от крайне неприятной язвы человека…
— Завидуешь? — не выдержав, рассмеялась Мария, прикрывая ладонью рот, — Ты завидуешь? Правда?
— Я не… — на какое-то мгновение в глубине неподвижных глаз вспыхнуло нешуточное бешенство и это было, пожалуй, первым из проявлений эмоций на этом безупречном лице за время разговора, — а, думай что хочешь. Делать мне больше нечего
Выведенная на чистую воду и совершенно того не ожидавшая, Жозефина резко развернулась и зацокала каблуками в сторону окошка гардероба.
Всё ещё посмеиваясь, Анна развернулась и, как ни в чём ни бывало, зашагала по холодному полу и ковру центрального коридора в своих куда более простых, но и более практичных зимних ботинках. Не брендовые, но на такую роскошь денег не то чтобы не было, просто иначе пришлось бы голодать этот месяц.

На ходу девушка стала распутывать белые наушники, выуженные из карманы, которые с лёгким щелчком вошли в разъём зажатого в другой руке телефона.

Аккуратные пальцы небольших и аккуратных ладоней заскользили по экрану, выбирая плеер и настраивая смартфон на нужный музыкальный лад.
Застегнувшись под самое горло и накинув капюшон, Анна толкнула высокие двери театра, стёкла в которых замельтешили пойманными отражениями ламп на потолке, и оказалась в самом настоящем снежном царстве.

https://www.youtube.com/watch?v=OPx-nUqLMtc

Замерев на входе, девушка глубоко вдохнула морозный воздух и чуть прикрыла глаза. Стояла середина ноября, а Лондон уже укутался в снежные одеяния. Сверкающие белоснежные горки, лишь недавно появившиеся после обильных снегопадов, дороги, всё раскатывающиеся бегущими автомобилями и дарящие свой пока не сильно необходимый в сумерках свет придорожные фонари, отделённые от проезжей части перилами. На парковочных местах стояли автомобили, сейчас не сильно отличающиеся от сугробов и ветер приятно холодил почти сразу порозовевшие щёки.
— Обожаю снежную зиму! — опять улыбнулась Анна, поправляя дужки очков и пряча руки в тёплых карманах. Нужно было пробежаться до остановки и поймать автобус, идущий до студенческого кампуса.
 

Ночь медленно опускалась на укутавшийся в белоснежные одеяния город. Жёлтые круги света рисовали пятнистый путь по пустынным улицам, другие же чёрно-белые артерии не оставляли бесконечного свечения, создававшего бегущие живые потоки света, день и ночь питавшие сердце этого огромного дышащего организма. Кричащего от боли, радости, похоти, ненависти, отчаянно дышащего, испускающего миазмы страдания и искры радости. Противоречивое создание, олицетворяющее в себе всё человечество в его пороках и добродетелях.

Однако для одной конкретной девушки, сидящей в чёрном кэбе рядом с ирландцем-водителем и его непрекращающимся потоком новостей и интересных фактов из окружающего мира, мир больше представлял застывшую снежную сказку, белое покрывало скрадывало острые углы и осыпающуюся на старых зданиях штукатурку, а бетонные высотки казались не такими мрачными в обрамлении гирлянд и нарисованных на окнах снежинок.
Под подробности о недавнем матче Арсенала и Манчестера и о самой вкусной выпечке, которую печёт кузина в булочной на улице Святого Луки, кэб остановился перед освещённым немного мрачноватом гонтовым особняком, однако в окнах горел жёлтый свет, а изнутри доносилась музыка и голоса.

— С тебя один фунт и тридцать пенсов, красавица. — улыбнулся водитель, нажимая кнопку на счётчике, прикреплённому к торпеде автомобиля и поправляя свою клетчатую кепку.
— Конечно, сейчас. — немного замялась Анна, не заметившая того, как кэб остановился и зарылась в сумочку, извлекая не самый пухлый кошелёк и отсчитывая вознаграждение таксисту.
— И не забудь — улица Святого Луки 18, — погрозил он девушке пальцем, принимая купюру и монеты, — перед рождеством нет места лучше побаловать себя и родных выпечкой.
— Спасибо. Я обязательно там побываю, — совершенно искренне ответила улыбкой на улыбку Анна, и открыла дверь, глухо щёлкнувшую на морозе замком, — удачи вам!

Снег, лежащий тонким слоем на дорожке к дому через открытую калитку тихо похрустывал под мягкими сапогами, а в воздухе заплясали невесомые снежинки, едва носимые ветром над тёмным особняком с шапками снега на крыше. Выпустив пар из полураскрытых губ, девушка замялась перед самой дверью, доставая из кармана зелёного пальто бледную ладонь и протягивая его к массивной кнопке замка.
Како-то время она просто стояла так, замерев на пол дороги, ощущая внутри напряжение, страх, смущение, но вместе с нетерпением и вдохновением.
Ощутив, как холод начинает сковывать руку, Анна размяла пальцы и надавила на звонок. В глубине дома раздался басовитый перезвон.
Ждать пришлось совсем недолго: раздался щелчок открытого замка, и створка немного приоткрылась. Впрочем, распахивать перед новой гостьей двери никто не спешил. Из зазора тут же вырвались громкие звуки какой-то попсовой мелодии — видимо, вечеринка была в самом разгаре.
Вариантов у Анны оставалось немного, поэтому девушка толкнула дверь и сделала шаг внутрь.
В тот же миг яркая белая вспышка ослепила её, а по ушам ударил одобрительный рёв десятка глоток.
— Ну-ка, посмотрим, кто у нас тут… — когда Анна проморгалась, то увидела прямо перед собой блондинку с проявочным фотоаппаратом, которая двумя пальцами изящно ухватила свежее фото и придирчиво его разглядывала. — Какая милашка. Держи свой пригласительный.

С лукавой улыбкой девушка протянула новой гостье её фотографию. Одета блондинка была явно не по погоде: короткий чёрный топ и узкие бриджи, алые туфли на высоком каблуке и лёгкий дизайнерский пиджак с кистями. Корни осветлённых прядок блестели рыжими нитями, намекая на истинный оттенок взлохмаченных волос.
Впрочем, несмотря на порывы ледяного ветра, что незваным проникал в утеплённый дыханием холл, девушка-фотограф даже не поёжилась, а её бледная кожа оставалась идеально гладкой, словно предательские мурашки были придуманы для каких угодно простых смертных, но лишь не для этой богини моды и раскованных манер.
Только теперь Анна сумела нормально разглядеть своё окружение: студенты группками расходились обратно по своим углам, комнатам и увлечениям, поглядев на «новую кровь». Кого-то из них девушка помнила по занятиям, кого-то видела впервые: странных ребят с бледной кожей и неприятным блеском в глазах. Торчки, не иначе. Вот почему Жозефина предлагала держаться подальше от этой тусовки.
Ведь так?
Анна прикрыла за собой дверь и поднесла всё ещё тёплое фото к лицу: несмотря на то, что её застали врасплох, юное дарование большого театра полностью оправдала свои планы на жизнь, состроив умилительную мордашку.
— Кого я вижу! — Марк, высокий и плечистый брюнет со внешностью порноактёра (либо актёра Голливуда, что в принципе одно и то же), легко сбежал по широкой лестнице со второго этажа. Блондинка с фотоаппаратом сделала какое-то неуловимое и слишком быстрое для глаз движение, сместившись в сторону и пропуская парня. Её зелёные глаза неотрывно изучали новенькую. — Давай помогу раздеться.

Марк действительно помог. Попутно облапав гостью, но как говорится: хозяин — барин, верно? К тому же, парень в силу нетривиальной внешности мог себе позволить ту самую наглость, которая отличает настоящих лидеров от просто смазливых посредственностей.
— Бар на первом этаже, вон там ребята играют в покер, там гоняют на бильярде, на втором этаже сейчас вовсю идёт дискач и мы готовим кое-что особенно потрясное, — благоухая дорогим и ненавязчивым одеколоном, Марк парой коротких фраз и парой же гостеприимных взмахов рукой описал планы собравшихся на вечер. Ну, относительно приличные планы, само собой. А что там творилось за закрытыми дверьми во тьме комнат второго этажа — то личное дело каждого. Право же, тут собрались уже не дети.
— Кстати, знакомьтесь. Это Лайла, с факультета журналистики. Ведёт свою колонку в журнале, посещает богемные мероприятия… в общем, штучка что надо. Ты и о нас напишешь, да? — голос Марка стал похож на мурчание кота, когда парень безо всяких колебаний обнял крашеную блонди за оголённую талию.
— Только самое плохое, — в тон ему игриво отозвалась Лайла, самодовольно улыбаясь и проводя бледым пальцем с чёрным ноготком по скуле парня. — Смотри.
Подавшись вперёд, журналистка впилась в губы своего кавалера, причём впилась основательно: до столпившихся вокруг зевак (из тех, кто не успел отойти в другие комнаты) донёсся глухой стон, когда зубки крашеной больно куснули Марка за губу. Насытившись таким близким вниманием, Лайла отстранилась… и без предупреждения влепила Марку звонкую пощёчину. Студенты вокруг одобрительно загудели.
— Рукоприкладство и разврат. Так в статье и напишу, — потрепав довольного брюнета по торчащим волосам, Лайла подмигнула Анне и, ловко развернувшись на каблуках, пошла в сторону бара.
Юная актриса рассеянно моргнула: она вдруг испытала сокрушительное чувство: словно вместе с Лайлой из комнаты ушло солнце. Из мира ушёл свет. Из жизни ушла любовь. Судя по скисшему лицу Марка, он тоже ощутил нечто подобное.
Как… странно.
Анна ещё какое-то время стояла на месте с очаровательно приоткрытым ртом. Такой напор, такая энергия. Эта девушка была словно Солнце, освещавшее это место, словно буря, врывавшаяся в этот мир, который считала по праву своим. Сила и власть над тем, о чём другие девушки могут лишь мечтать. Сила, что манила за собой и очаровывала…
Она зажмурила глаза и помотала головой, прогоняя засевшую внутри пустоту словно наваждение. Конечно же это природная харизма и талант. Кому-то суждено быть светлым, очаровательным и невинным, кому-то тёмным и манящим. Лоск и блеск столицы тоже оставлял свой отпечаток. Сама же Мария представляла сейчас собой довольно тёплый цветок — с накинутым зелёным тёплым кардиганом поверх жёлтой блузки и в закрывающей колени юбке. Нечто столь невинное в своей дремучей простоте, что не могло не очаровывать.
— Я пойду потанцую. — одарила она лёгкой улыбкой ошарашенного Марка, с едва ощутимым уколом зависти мазнув по его растерзанной губе.
В покер она играть не умела, набираться же не хотелось вовсе, а бильярд был больше мужской забавой…ну и ещё забавой таких высоких и статных девушек, как Лайла. Сама же она не могла изобразить достаточно манящий прогиб с кием просто в силу нехватки дюймов.
Присев на табуретку у входа, Анна зарылась в сумку и извлекла лёгкие зелёные балетки…когда осознала, что держит в другой руке стремительно остывающую глянцевую фотографию, которая липла к подушечкам пальцев.
— Хмф… — немного сдавленно выдавила девушка, пряча полароидную фотокарточку в кармашек, подшитый внутри кардигана. Фотогеничностью её природа не обделила — и на том спасибо.
Переобувшись и ощутив благостную прохладу по успевшим запреть стопам, Анна неспешно зашагала в сторону ведущей вверх лестницы, вращая по сторонам головой и стараясь не торопиться и не врезаться ни в кого. Словно золотоволосый призрак пытался найти место своего пристанища.
Просто в какой-то момент её сковал страх. Иррациональный, странный…как будто все смотрели на неё из маленьких группок, переговариваясь и смеясь друг-с-другом, но вот на какое-то мгновение пронзая её заинтересованным и даже хищным взглядом. Наверное, так чувствовала себя лань, приметившая у водопоя стаю волков.
Закусив до боли губу, она мысленно отругала себя. Не нужно было уподобляться запуганной девчонке из глубинки. Ей уже было девятнадцать лет и она не была наивной дурой.
«- Ты просто параноишь. Успокойся, никто тебя тут есть не собирается. Расслабься и оторвись.»
Выпустив тёплый воздух сквозь нос, она стала подниматься по деревянным ступенькам вверх и не заметила спускавшегося вниз парня. Врезавшись в него и чуть не полетев вниз, однако его цепкие худые руки ухватили её за руку и дёрнули обратно, словно невесомую пушинку. Расширившимися синими глазами она посмотрела вверх, с немалым удивлением уставившись на беловолосого паренька, который смотрел на неё в ответ, сверху вниз с довольной кривой улыбкой.

— Куда летишь, принцесса? — хмыкнул он, не отпуская руки Анны и отхлёбывая что-то из кружки с показаной небрежностью, — Неужто на бал?
— На бал, Малек, на бал. — раздался сзади баритон и Марк поднялся сзади, обхватывая Анну за талию и привлекая её к себе, так что та прочувствовала мощное тело рядом с собой и крепкие руки, вспыхивая инстинктивной внутренней дрожью.
Беловолосый почти сразу разжал руки и оскалился, словно волк, завидевший альфу и прижавший уши.
— Не забудь про куранты, Марк.
— Не забуду, — загадочно пообещал парень и пошёл вверх, а за ним и сама девушка, словно на прицепе. Лишь напоследок она оглянулась через плечо и увидела, как Малек провожает парочку далеко не самым благожелательным взглядом.
— А вы с ним не очень дружите, а? — слегка запыхавшись, спросила она местного вожака, когда они оказались в коридоре перед аркой, ведущей к превращённой в танцпол комнате, откуда лились новые порции заряженной электроники и мигала светомузыка с мелькающими беснующимися телами. Красные и синие отсветы плясали на лице Анны, чередуясь с провалами темноты.
— Не бойся, — беспечно отмахнулся Марк, оборачиваясь к девушке, — Малек как пёс — лает, но не кусает. Просто не ведись на него и всё. Ты вольёшься, не переживай.
Парень ободрительно сжал широкой ладонью хрупкое плечо Анны и та ощутила, как на душе стало легче, а все прочие страхи отступили, сейчас выглядя чем-то глупым и детским. Очаровательная улыбка вновь родилась на светлом лице и осветила лицо светского красавца перед ней.
— Я хочу танцевать! — весело воскликнула девушка, немного подпрыгивая и вцепляясь в предплечье Марка, — Пойдём!

https://www.youtube.com/watch?v=GwWGW8-x6OY

Да, это место уже напоминало тот неоновый рай, в который желали попасть те немногочисленные молодые люди, которым на роду было написано войти в элиту. Скучная попса так и разливалась по нижним этажам, здесь же, на вершине мироздания, царили хаос и бесконтрольные порывы дикого веселья. Ослепительные вспышки неонового света так быстро сменялись провалами во тьму, что голова начинала кружиться и терять нить спасительных мыслей: почему я здесь? что делаю? зачем позволяю так себя касаться?
 
Шум музыки делал слова бессмысленными. Этот мир, эту бездну познавали исключительно в раскованных движениях динамичных танцев, в тесных объятиях медленных и в мимолётном блеске глаз напротив, что тут же попадали в живой кипучей тьме.
 
Эта полная, абсолютная потеря контроля завораживала. Кто бы мог подумать, что в зимнем чопорном Королевстве может стать так… горячо?
 
Наверное, в иных обстоятельствах Анна не решилась бы так вольно оглаживать тело практически незнакомого парня, но тьма и свет не предадут, а здравые мысли уже давно собрали вещи и умчались в дальний уголок сознания. Присутствие Марка опьяняло: его крепкое тело было гибким и подвижным, а ответные прикосновения — смелыми и страстными. Он тоже не сдерживал себя. Но как же Лайла?
 
Анна едва не вскрикнула, когда ледяные пальцы коснулись её разгорячённой танцем кожи. Бледным призраком Лайла возникла позади своего парня, зелёными глазами буквально чаруя «новую кровь» этой вечеринки. Её тонкие ладони легли поверх ладоней будущей актрисы, которые с желанием поглаживали поясницу Марка. В глазах всё помутилось, а ощущения словно выкрутили на новую мощность — зрачки Анны расширились, а уголки губ задрожали от эйфории. Схожая участь не минула и хозяина вечеринки: обняв милого сзади, Лайла поцеловала его в шею, едва мазнув смуглую кожу язычком. Затем её ловкие пальцы в несколько движений расстегнули пуговицы на груди парня и заскользили по его блестящему испариной торсу. Это было уже… слишком.
 
С губ Марка сорвался второй за эту ночь болезненный стон, когда в его многострадальный рот впилась уже другая девушка, но тоже с золотистыми волосами. Впрочем, музыка глушила всё: и разговоры, и стоны, и крики… если бы таковые были, конечно. Мало кто обращал внимание на то, что парочки студентов пропадали и не возвращались. Похоже, вечеринка удалась!
 
Прижавшись к брюнету в каком-то спазме необъяснимого желания, Анна ощутила чужое присутствие уже за своей спиной. Тонкие, но неожиданно сильные руки почти грубо оторвали её от кавалера и повернули лицом. На идеальном лице Лайлы (и как она успела так быстро оказаться позади?) не было ни капли того похотливого безумия, которое буквально захлестнуло танцпол. Лишь самодовольная, плавная усмешка.
 
— Милашке нравится играть, да? Нравится следовать роли. Так и быть: я сделаю тебя гвоздем программы, — яркие губы журналистки шевелились, но музыка была слишком громкой для того, чтобы… Стоп. Анна была уверенно, что отчётливо слышала каждое слово, как будто вязь букв и смысла возникала у неё прямо в голове. Но удивляться ей не позволили: Лайла мягко обняла визави и трепетно её поцеловала. После сильных, мужских прикосновений Марка такое отношение освежало зимним ветерком, ворвавшимся в жарко натопленную квартиру. Впрочем, и парень не разрешил себя забыть — его присутствие Анна ощутила всей спиной. Его руки, что легли ей на талию и плавно начали поглаживать. Его искусанные губы, что покрывали совсем не трепетными поцелуями нежную кожу на шее и ключице.
 
Время остановилось. Сердце замерло. Дыхание пресеклось.
 
А затем вселенная закрутилась вокруг своей оси со скоростью юлы, и девушка обнаружила себя в просторной комнате, весь пол в которой был исписан символами и разрисован дугами. Она сидела на полу в кружке шести других студентов, которые о чём-то весело переговаривались. Те самые «торчки» с бледной кожей и блестящими глазами. Как она тут оказалась? Чувство паники вяло пробивалось сквозь блокаду, которая произошла после перегруза ощущений на танцполе. Впрочем, Марк тоже был здесь: так и не удосужившись застегнуть рубашку, он сидел рядом с Анной и крепко обнимал её. Это внушало определённое спокойствие.
 
— Итак, стая, сегодня мы тут собрались, чтобы решить: достоин ли Марк стать одним из нас, — весёлый голос Лайлы раздался откуда-то сверху. Белокурая актриса подняла глаза и увидела свою улыбчивую партнёршу по… танцу. Та прислонилась плечом к стене и нетерпеливо покачивала одну ногу с носка на каблук. В руке девушка держала бокал, до половины наполненный чем-тотягуче-алым. Почему стенки бокала такие грязные, словно в него налит томатный сок? Отчего-то не верилось, что Лайла может страдать от похмелья.
 
Марк заметил, что его «ноша» пробудилась, улыбнулся ей и мягко отстранился, чтобы встать.
— Я готов, — спокойно и уверенно ответил он.
— Тогда начнём. Ночь на исходе, а мы ещё и вполовину так не веселились, как рассчитывали, — девушка подошла к сидящим студентам и не глядя сунула одному из них бокал. Парень с всклокоченными волосами и какими-то дёрганными, звериными движениями жадно допил остатки и довольно рыкнул. Рыкнул! Фу, какая мерзость.
 
— Я начну призыв, а вы меня поддержите, — Лайла указала на двух участников шоу, которые по виду были чуть адекватнее остальных. Те немного сконфуженно кивнули — видимо, чего-то боялись, и журналистка затянула унылый речитатив. Чем-то эти звуки напоминали латынь, только более витиеватую, мелодичную. Каждый такт странной речи… нет, Речи вызывал в Анне необычайное воодушевление и желание что-то сделать. Неважно что, лишь бы… услужить.
Увы, звенящая голова ей не позволяла даже встать.
 
А затем длинные стансы, которые выпевали уже три голоса, вдруг оборвались на одном коротком слове: Баториэль.
 
— Съешьте её. Демону нужны мясные чулочки, — Лайла хищно усмехнулось. А все шестеро студентов, уже не сдерживая себя, с рычанием и смехом набросились на Анну. Тупая, но чрезвычайно яркая боль резанула тело в нескольких местах — там, где шесть пар клыков вспарывали кожу. Но вскоре боль сменила новая волна блаженства. Лёгкость. Пустота.
 
Наслаждение. Как дорого в этом мире глянцевой тьмы стоит наслаждение…
 

 

В безразличной всепоглощающей темноте Бездны не было места для тепла, радости, надежды. Лишь тянущаяся вечность одного мгновения, наполненные злобой и ненавистью секунды и столетия, которые пролетали то несоизмеримо различно, то тянулись одни больше других. Ставшие бессмысленными речи и возгласы, тихие шепотки и обломки души с чадящим в них топливом любви, ненависти, надежды. Бесконечная темнота притупляла все чувства, делала их бессмысленными и выворачивала наизнанку.
 
Но раздавались и шёпоты вопрошающие, неустанно перекликающиеся между собой в интересе, философских вопросах и обмене озарениями, иногда вспыхивающих скупыми костерками в глубине глаз. Баториэль блуждала между этими голосами, слушая, запоминая, передавая. Действия ставшие автоматическими, но ограждающие от полного падения в безумие, как это случилось с многими другими братьями и сёстрами. И тут…
 
Толчок, импульс, дуновение ветра, проверяющее натяжение кожи, нечто столь дикое и невозможное в Бездне, так отдающее давно сгоревшими воспоминаниями о прошлом, что сущность Престола Света вспыхнула из тления в яркий маяк небесного огня, осветившего, на мгновение, добрую половину чёрного Ничто. Радость, восторг, пьянящее чувство. И оно не думало останавливаться.
 
Ветра всё усиливались и теперь что-то невидимое тянуло Баториэль сквозь пространство. Падшая не сопротивлялась, наоборот, она рвалась в сторону той силы, что дарила мгновения забытой жизни, пила эти чувства как измождённый зноем пустыни воду. Грохочущие мгновения рывка и полёта сквозь невообразимое расстояние тюрьмы к самой её стене, уже изъеденной мелкими трещинами, но всё ещё недоступными для самой Баториэль, но очередное оглушительное дуновение ветра разорвало одну трещину в клочья, увеличив её до разлома, в который, радостно крича, нырнула Неберу…
 
Полёт, падение, сдавливающее и крутящее чувство, мир вокруг ослепил формами, цветами, потоками и призрачными ветрами. Миллионы человеческих душ летели сквозь тёмное пространство, носимые невидимой бурей, но Баториэль не останавливалась, прорываясь сквозь ткань реальности, всё ближе к землям живых. К маяку света, влекущему и тянущему к себе с упорством тысячи аннунаков.
 

 
Купол неба над Лондоном никогда не знал блаженства чёрной тихой зимней ночи с мирриадами звёзд на нём. Вечная иллюминация домов, небоскрёбов, ламп и фонарей, машин — всё это создавало розоватое свечение никогда не угасающего дня над дышащей белым снегом столицей королевства.
 
Но эта ночь стала особенной. До того однотонные розово-жёлтые небеса внезапно вспыхнули появившимся из ниоткуда северным сиянием. Дрожащие зелёные полосы набежали на сколько хватало глаз людей внизу. Затем свет стал удлиняться, дрожать, обретать объём и подобие своей замысловатой переливающейся жизни, отбрасывающий на небеса оттенки фиолетового, синего и розового. Люди удивлённо задрали головы, на мгновение останавливаясь от привычного бега по заснеженным поздним улицами, заинтересованные глаза устремились вверх сквозь окна, наблюдая за одновременно прекрасным и чем-то зловещим зрелищем. Вверх потянулись руки со смартфонами и камерами, стараясь как можно чётче поймать этот удивительный миг.
 
На следующее утро и даже этой ночью страницы социальных сетей и ленты новостных сайтов будут пестреть заголовками о странном северном сиянии, таком далёком от полюсов. Будут строиться разной степени научности и антинаучности теории, покажут графики, которые укажут о допустимости такого раз в пятьсот лет, на телевиденье пригласят учёного-эксперта, который объяснит всё потоком непонятных, но умных слов и все на этом успокоятся. Лишь несколько сект приверженцев конца света усилят интенсивность своих прорчеств, читая это ещё одним знаком близкого судного дня.
 
А на одной конкретной улице, в одном конкретном доме это сияние полилось изнутри, разбиваясь о лица и стены присутствующих в расчерченном зале. Только фонари на улице накалились до предела, вспыхнув миниатюрными солнцами и резко лопнув, осыпав снег внизу осколками стекла.
 
Сияющая сфера появилась круге призыва и стала медленно опускаться вниз, медленно входя в осушенное тело распростёртой на полу, словно сломанная игрушка, девушки. Следы от зубов быстро затянулись, не оставив за собой и следа, пока над кожей мерцало жемчужное сияние, окрасившее посмертный лик внутренним светом, делая сцену чем-то сказочным, нереальным.
 
Медленно, словно в каком-то фильме ужасов, тело стало подниматься в воздух, следуя нитям невидимого марионеточника. Безвольно опущенные вдоль тела руки, свисающая вниз голова с упавшими золотыми прядками, скрывающими лицо, носки босых ног не касались пола на пару дюймов.
Когда позиция установилась, по безвольному телу прошла почти видимая рябь, которая обычно бывает в пустынях над раскалённым песком. Светлая кожа стала темнеть, словно ночное небо после заката солнца. Белоснежные звёзды стали зажигаться на ней, превращая фигуру девушки в раскрытую карту космоса, в которой тонул свет и мерцали холодные кристаллы бесконечных светил. Волосы пришли в движение и зажили собственной жизнью, удлиняясь и зажигаясь собственным ослепительным белым светом, словно хвост ледяной кометы, напоенный светом тех самых звёзд. За спиной распахнулось четыре сотканных из чистого света крыла херувима, а пространство круга заполнили мерцающие сферы Престола. Почти утратившая очертания голова стала неспешно подниматься, пока звёздная бездна с двумя сияющими ослепительным сферами вместо глаз не обратилась в сторону бледнокожей женщины.
 
— Зачем ты призвала меня? — полился по комнате струящийся шёпот, отдававшийся гудящим напряжением пульсаров, неспешным величием космоса, ледяной беспощадностью вакуума, вгрызшейся каждому в глубину души, придавливая одновременно невообразимо восхитительным и невообразимо ужасающим вниманием Вечности.

На бледных лицах кровососов, которые при свете ожившего уголка космоса приобрели мистическую синеву, застыл целый каскад эмоций. Удивлённо поднятые брови, скептично изломанные рты, испуганно открытые глаза. Марк и вовсе задрожал всем телом, словно его вытолкнули так, в одной расстёгнутой рубашке, на мороз. Потому что холод космоса не нёс прохладного избавления — он забирал жизнь.
 
Впрочем, по-настоящему живых и дышащих существ в комнате осталось совсем немного.
— О-чу-ме-ть, — вкусно разделяя слово риторическими паузами, Лайла с восхищением взирала на призванное существо. Блондинка на несколько секунд буквально впала в транс, жадно впитывая в себя чужую энергетику и столь футуристичную эстетику форм. — Эй, стая, похоже тот маг нам не соврал. Зря мы с него кожу сняли.
Судя по хищной улыбке и говорящему блеску в глазах, о чужих страданиях Лайла раскаивалась разве что в шутку. Девушка любила чёрный юмор и ещё более любила устраивать чёрные деньки для подданных короны.
 
— Смотрю, вместилище оказалось тебе впору, демон, — сладко пропела журналистка, обходя широкий сигил по кругу. Девушка протянула руку вперёд, но лишь довольно фыркнула, когда яркий свет небесного посланника не опалил её кожу. А бессвязно бормочущий в перерывах между криками маг шептал что-то о Престоле Света… похоже, тронулся умом. У смертных игрушек был один весомый минус — их хрупкость не позволяла Лайле в полной мере проявить свою фантазию.
 
Завершив обход, блондинка остановилась возле Марка. Тонкие пальцы приподняли края рубашки и легко сбросили её вниз, оставляя парня полуобнажённым. Бледная ладонь легла ему на спину — и человек со сдавленным криком упал на четвереньки, до хруста сжимая зубы. Под загорелой кожей вспухли жгуты мышц, сведённых страшной судорогой. Боль и непонимание затопили взор брюнета: что он выполнил не так? Почему Её руки, которые мимолётным касанием могли вознести любого на вершины эйфории, теперь тянули его жилы, как кукольник тянет жёсткие струны своей марионетки?
 
— Жизнь — это борьба, — с изуверской заботой в мурчащем голоске прошептала Лайла, присаживаясь прямо на пол возле смертного избранника. Её ладонь зарылась в волосы Марка, отчего парня скрутило новым приступом боли. — А за вечность ты должен быть готов отдать всё, что у тебя есть. Саму человечность.
Алые губы нежно поцеловали парня в щёку… и в тот же миг спазм отпустил его. Беззвучно хватая ртом воздух, Марк растянулся на полу. Его покрасневшие от сдержанных слёз глаза метали полные паники взгляды во всех присутствующих.
 
— Баториэль. Вместе с Марком вы убьёте всех, кого сейчас найдёте за этой дверью, в этом доме, — походкой истинной модели Лайла приблизилась к резной створке между комнатой и коридором, постучав по ней костяшками пальцев. — Если он откажется убивать — делай с ним, что хочешь.
 
Слова первого приказа вплелись музыкальными тактами в божественное имя призванного духа, став её частью. Её желанием. Её волей. Линии сигила вспыхнули багровым пламенем и оставили после себя лишь выжженные в деревянном полу хорды. В защите больше не было необходимости: демон закрепился в теле, и Бездна ему не страшна. А Лайла могла чувствовать себя в безопасности… по крайней мере, до тех пор, пока была цела магическая нить связи между ней и Престолом Света.
 
— Ну же, вставай. Не разочаруй будущую мамочку, — бледные садисты, слегка приободрившись, вцепились в лежащего брюнета и грубо вздёрнули его на ноги, толкнув к двери.
— Уверена, вы с этой красавицей сработаетесь. Ещё в начале вечера я заметила искру между вами, — Лайла со смешком мазнула Марка пальчиком по подбородку. Тот дёрнулся, ожидая новой мучительной пытки, но её не последовало. Право же, да и какая пытка может быть горше массового убийства своих же друзей?
Брюнет затравленно оглянулся на Баториэль и, встряхнув плечами как решившийся на что-то человек, открыл дверь.
Дверь, которая в буквальном смысле вела падшую создательницу космоса в новую жизнь. И жизнь эта обещала стать очень непростой.

[Лакич]

 

Абигайл Лоуренс совсем недавно выписалась из больницы — до определенного момента врачи считали ее состояние слишком тяжелым, однако девочка вдруг резко пошла на поправку. «Чудо свыше», — говорили одни, а та лишь застенчиво улыбалась.
Чудо, конечно же.
И теперь, всматриваясь в унылые улочки предпраздничного Лондона, сидя в отцовской машине, она думала о том, что же с ней случилось. «Абигайл мертва», — эта мысль обрушивалась на сознание будто кнут тюремщица на беззащитную плоть пленника, — «Я — Эрзсебет. Да». И каждый раз Рабису лишь вздрагивала — она осталась одна, разум ее разбит на тысячи осколков, воспоминания этого тела недостаточно сильны, чтобы забыть ту муку, на которую ее обрек Творец, а воспоминания былого слишком размыты и неясны. Ха. Даже голос глашатаи исчез. Ее покинули даже мучители. И все же она жива. Но… что теперь?
Рабису тихо поежилась, прижимая ладонь к глазу.

 

— Болит? — спросил мужчина на переднем сидении и тут же добавил: — Врачи говорили, что хотели оставить тебя еще на пару дней, но ты их смогла уговорить, — он улыбнулся.
Из ее глаз потекли слезы.
— Нет-нет, я просто, — начала оправдываться девочка, — не привыкла еще. Просто… вот.
Люди — неблагодарные существа. Они уничтожили все то, что создавал ее дом тысячелетиями, они предали восставших, отвернувшись от своих спасителей, из-за них Падшие сошли с ума, но… почему-то ей становилось радостно, когда она видела эту улыбку.
Быть может от ее души и остались лишь угли, но она еще поживится этим теплом.

 

— Ну и молчи, большая девочка, — усмехнулся мужчина, — но если вдруг заболит — сразу же говори, ладно? Кхм, кстати: мама тоже взяла отгул и поэтому сейчас ждет нас дома, готовит обед. Однако там в моей сумке шоколадка — бери. Пусть это будет нашим маленьким секретом, ладно?
О, шоколад.

Стеффон Лоуренс был, исходя из воспоминаний Абигайл, любящим отцом, однако из-за должности своей часто пропадал и видел дочь свою редко, а когда та попала в больницу — то и подавно погрузился в работу с головой. Рабису было неинтересно, кем был этот человек, но, как она могла понять — он занимал не последнее положение в той извращенной людской системе власти.
Это… этим можно воспользоваться.
Однако эта мысль почему-то была ей противна. Но почему?

Видимо… видимо рабису просто было противно марать руки, ведь она была прямолинейна, как и все пожиратели, и чужими заслугами пользоваться не любила. Именно.

 

https://www.youtube.com/watch?v=eb5crHmRd5o

 

— Па-ап, — произнесла она неуверенно, приобняв себя за плечи.

До чего же ей страшно. Страшно от того, что она здесь одна — никто не придет к ней. Даже иллюзии, которые она сама себе придумала, будучи в Бездне. Лишь пустота и ничто. И в конечном итоге все обратится в ничто. Все определено.

Нечто тоже самое ощущала Абигайл. Наверное поэтому рабису заметила эту душу?

«Отдай ее мне, — горячо прошептала тогда демон, обращаясь к девочке, — и я сделаю все так, как было раньше».
Надо же выполнять обещания.

— А на Рождество ты?.. — недоговорила она, смутившись, заметив потухший взгляд мужчины.
— Не знаю, — слегка растерянно произнес Стеффон.
Тем временем машина наконец остановилась. Снова посмотрев в окно, она увидела особняк, каким-то чудом сохранившись еще с Викторианской Эпохи (чтобы это не значило) — несмотря на то, что место это все еще сохраняло остатки величественности, кое-где, по мелким деталям, было видно, что оно уже не столь популярно как раньше. Рабису все равно улыбнулась, почувствовав местный сад.

 

***

Катерина Лоуренс было доброй, отзывчивой и понимающей женщиной, однако, как и ее муж, она редко проводила время со своей дочерью. Поэтому, наблюдая за тем, как эта маленькая девочка с нескрываемой радостью, сидя за столом, поглядывает по сторонам, вспоминая нечто хорошее, и, конечно, ест сладкое, она не могла сдержать улыбку.
«Я их ненавижу, — думала Эрзсебет, — эти мелочные, глупые, больные, неблагодарные, чуждые создания, которым все равно на Творение и себе подобных. Я бы их с удовольствием убила, освежевала и сделала из их кожи рубаху. Но… почему же тогда… мне хочется побыть с ними чуточку дольше?»

— Я скучала, — тихо прошептала девочка.
Взрослые усмехнулись и оба, как один, проговорили:
— Ты такая лапочка, когда стесняешься.
— Аргх, прекратите, — краснея, протороторила она, закрыв личико руками.

 

Ужин постепенно подошел к концу. За все это время рабису не могла сосредоточить свои мысли на чем-то одном. Она, разрываемая душевными противоречиями, чужими воспоминаниями и внезапным вниманием, пыталась отогнать непрошеные мысли далеко-далеко, но все чаще и чаще они давали о себе знать.

— Я приберусь, — проговорила она, собирая грязную посуду.

Когда она добралась до кухни, то губы ее, словно в припадке, прошептали:

— Где ножи?

Положив посуду, она, лихорадочно поглядывая по сторонам, протянула ручки к одной из рукоятей. Алые глаза с нескрываемым интересом вцепились в холодную сталь — качественная, добротная. Неужели это делали люди?

Она ловко взмахнула ножом, рассекая воздух и кивая самой себе — да, она все еще помнила, как надо с ними обращаться. Это хорошо…

Эрзсебет вновь оглянулась, пряча нож под кофту.

 

— Юная леди! — Катерина усмехнулась, обнаружив свою дочь на кухне, разглядывающую холодильник, — не много ли сладкого на сегодня?

Рабису прикусила губу, почти до крови. Как она не услышала, что эта женщина подкрадывается к ней? Черт, это тело было слишком… слабым. Нет. Так не может продолжаться.

— Ма-ам, — обернулась она, держа в руках кусок торта, — я… я думала, что мне сегодня можно, — девочка часто-часто захлопала ресницами. Почему она так себя вела? Нет, даже сама рабису не могла этого сказать — действовала та, как и обычно, на автоматизме, слушая инстинкты.

Женщина покачала головой:

— Пойдем, уже поздно, — произнесла она, протягивая ребенку руку. Та лишь недовольно положила торт на место.

 

— Спокойной ночи, золотце.
Абигайл еле заметно улыбнулась, услышав подобные слова. Она, кивнув, посмотрела на женщину, плотней укутавшись в одеяло.
— Выключить ночник? — спросила Катерина, заметив в глазах дочери искорки страха, когда она потянулась к выключателю.
— А…
Тьма. Пустота. Бездна.
— Да, все нормально, — улыбка на лице девочки стала еще шире, хоть и взгляд потерял ясность.
— Умница.

 

***

Тени сгущались.
Крылья, когти и извивающиеся щупальца заполонили всё свободное пространство на потолке и стенах, оклееных красивыми обоями с цветами. Глаз — целый, настоящий и ощутимый — резанул вспышкой… нет, не боли — раздражения. Ощущение, сравнимое с тем, как если бы кто переставил вещи в твоем жилище без твоего ведома, и теперь вместо окровавленной пилы тихонько скребется кролик с розовым мехом.

 

Пушистый и красивый, с блестящими глазками-бусинками, столь доверчиво взирающий на недовольного хозяина жилища. Эта мысль изменила форму, и ныне казалась практически невероятно реальной — она могла протянуть руку, дабы дотронуться до его меха, потрепать его по головке, прощупать длинные и мягкие ушки…
Кролик всё так же доверчиво взирал на неё: даже когда попятившаяся назад рабису со смесью шока и необъяснимого возбуждения, прикрыв ладонью рот, смотрела как его мех и кожа сползали с кровящих костей и плоти, обнажая освежеванное, но всё ещё живое тельце. Она видела, как пульсировали под клеткой покрытых сизой пленкой ребер органы кролика, чувствовала в воздухе металлический запах крови. А потом кролик взорвался. Осколки кости ужалили её лицо и грудь, острое ребро с радостным чавканьем вонзилось в гудящий раздражением глаз и, наконец, наступила темнота.
Рабису со стоном схватилась за глаз, ноющий почти визгливой, острой болью. Тонкие пальцы с удивлением нащупали обжигающе ледяной осколок; когда она отняла ладонь, то сиреневая кожа была покрыта кровянисто-водными разводами, стекающими в темноту. Опустив взгляд вниз, падшая почувствовала, как весь воздух со свистом вылетел из её легких: она восседала на горе костей, вперемешку с лоскутками плоти и кожи. Кровь пополам с водой и золотом ещё сочилась из основания, когда рабису, пошатнувшись и подавив непривычный для себя самой ком подступившей к горлу тошноты, попыталась подняться на ноги. Тихий хруст, земля содрогнулась - и между щелочек в костях на неё взирали мириады распахнувшихся в тот же миг глаз. Глаза падших, глаза людей и глаза небесных воителей смотрели на неё с немым упреком: она потревожила их долгий, столь неописуемо сладкий сон. Непростительно.

 

Рабису запустила руки в груду плоти, не обращая внимания на боль от тысяч костяшек, вцепившихся в ее руки. Терзая и лопая глаза, она тихо, в припадке молила их всех уснуть вновь, навсегда, и отпустить ее. Но нет-нет - они все появлялись и появлялись, а их гнев буквально выжигал падшую изнутри. Не понимая, что она творит, рабису вцепилась испачканной в причудливой смеси ихора, собственной крови и гниющей плоти ладошкой в косточку и, используя ее как оружие, попыталась, в припадке безумия, усилить натиск, но...
Она так и не нанесла удара - понимая, как же остра эта кость, падшая прижала его к своей шеи. Действительно, ведь нужно нанести лишь один удар и она тоже, как и они, уснет. Покой, умиротворение - какие желанные вещи сулил ей этот сон. И какова незначительна была цена.
Рабису и с удовольствием покончила с этим одним единственным взмахом, если бы краем глаза она не заметила где-то там, в стороне, еле уловимый золотой блеск, через мгновение скрывшийся во мраке. Она хотела что-то сказать, но вместо слов из горла поступила лишь холодная, как у мертвеца, кровь.
Но падшая не заметила иного - щупальце, противное и склизкое, подкравшееся сзади, пнуло ее, словно букашку, и та, теряя равновесие, через мгновение покатилась по горе из плоти и костей вниз, натыкаясь своей кожей на копья мертвецов.
Если ты чувствуешь боль - значит ты существуешь. Так или иначе. Разве нет?

 

Когда её изломанное тело кубарем скатилось к самому подножью костяной горы, приподнявшаяся на локтях рабису мутнеющим взором уставилась на тонюсенькую ниточку золота, растянувшуюся по поверхности тёмной, бурлящей жижи. Сложно было сказать, чем именно было это место: кажется, с костяной горы глаз и плоти она скатилась прямиком в какое-то… болото? Жижа, попавшая в открытые раны и туда, где сиреневая кожа была надорвана, ослепляла калейдоскопом острой, потрясающей боли — она опустила взгляд на эти раны, и со сдавленным вздохом увидела, как её плоть сползала с костей. Совсем как у того милого, очаровательного кролик.

 

Она взорвётся? Нет, этого нельзя допустить. Она… она вырвалась из бездны, она разорвала в клочья собственный дух, лишь для того, чтобы поместиться и вернуться в этот мир, она не сдастся без боя, будьте вы все прокляты!

 

Падшая резко поднялась на ноги, не обращая внимания на раздражающий и скорбный хруст в своём теле. Единственный глаз сосредоточился лишь на одном, ставшем эпицентром всей вселенной — тонюсенькая, колеблющаяся на поверхности тёмной жижи золотая ниточка, обрывающаяся и закручивающаяся в спирали, но всё равно ведущая… куда-то. Шаг, ещё один, второй — и рабису перешла на бег, с силой выдёргивая ноги из хлюпающего чёрного болота. Кожа краснела и покрывалась волдырями, наполненными мерзким гноем, её дыхание срывалось и переходило на сдавленные всхлипывания, но она всё шла и шла…
До тех пор, пока ниточка не оборвалась окончательно.

 

«В чём был смысл?»

 

Этот голос… Она опустила подбородок на свою грудь, уставившись на покрытые волдырями ладони. Последние с шипением лопались, заливая кожу гордо, издевательски сияющим во мраке золотом. На месте воспалённых ран появлялись серовато-белые песчинки, липкие обрывки плёночки, столь похожие на пепел. Огляделась по сторонам — всюду, куда опускается взгляд, была тёмная, булькающая жижа. Ни костяной горы, ни уставившихся на неё глаз… Рабису захотелось кричать, захотелось орать до тех пор, пока глотка не начнёт истекать кровью. Ничего. Здесь не оказалось ничего.

 

«Посмотри, куда это тебя привело»

 

Нечто схватило её за ногу. Падшая распахнула единственный глаз, скривившись и попытавшись вырваться, но вместо этого лишь рухнула обратно в жижу. Тонкие, пронизанные чёрными прожилками ладони обхватили её запястья, локти, бедра и плечи, липкие пальцы схватили за волосы и резко потянули вниз, заставив её запрокинуть голову.
Небо начало рыдать. Солёные, жгучие слезы с шипением закапали в болото, начинающее неумолимо затягивать её на дно, туда же, где мирно спали те, чей покой она потревожила. Рабису раскрыла рот в беззвучном вопле, не обратив внимания на то, как её язык со шлепком вывалился наружу и плюхнулся в жижу, оставляя на поверхности золотые разводы.

 

«В конце ты поймёшь»

Она начала задыхаться. Жижа забила нос и глотку, её рука с хрустом оторвалась от плавящегося на глазах костяного каркаса, что некогда был телом…

«И тогда, мы поговорим»

 

Когда она проснулась, чья-то ладонь зажимала её рот, не позволяя кричать. Рабису не чувствовала тепла чьей-то плоти, не чувствовала физического контакта — лишь намерение, совсем как в старые времена. В уголках глаз начала скапливаться солёная, жгучая влага.
«Тебя и на денёк нельзя оставлять одну... как же это жалко».
Она не одна. Она не одна.
«Ты... ты что, плачешь?» — в голосе глашатаи впервые на памяти Эрзсебет появилось недоумение и смущение.
Плакала ли она? Кто знает. Лишь сон, лишь безвредный, бесполезный кошмар...
«И это ты меня убила? Ты?.. Тише, ты разбудишь людей!»

А ей не плевать?

 

Рабису тяжело дышала, тело ее…
Ха, это даже не ее тело!
…напряглось, словно струна, лишь руки еле заметно тряслись. Она смотрела в потолок пустым, безжизненным взглядом, и только слезы, что текли по ее щеке, давали понять, что она находится в сознании.
«Я.»
В разуме, даже после нескольких веков заточения в Бездне, даже несмотря на новые, чужие воспоминания прежнего хозяина этого тела, появилась картина того, что происходило в тех катакомбах. Как на шеи глашатая текла золотая кровь, как податливо так прижала крылья к стене...
Рабису тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли - воспоминания приносили лишь боль.

Эрзсебет встала с кровати, вытирая слезы.
"Ты... зачем?"
Тем временем рабису, прислушавшись к ночным звукам, кивнула самой себе - люди не проснулись. Отлично. Через мгновение она достала из-под кровати нож и, всматриваясь в его лезвие, думала о чем-то своем.
"Зачем ты это делаешь? Тебе должно быть все равно!"
Она снова тряхнула головой. Из глаз вновь поступили слезы.

 

«Что? О чем ты вообще говоришь? — ледяным тоном поинтересовался голос глашатаи. — Ты металась во сне, я тебя разбудила. Вот и всё».
Рабису уже слышала голоса в своей голове — намару, те что называли себя Бел, порой передавали в головы своих воинов краткие и четкие указания. Кто из Небесного воинства был приоритетной целью, кого требовалось защищать, в каком месте оборона давала слабину… Но сейчас эти голоса в её голове казались невыносимыми.
«Что до твоего вопроса… ты не была самой яркой звездочкой на небе ещё до вашего предательства, не так ли? Я застряла с тобой так же, как ты застала со мной, вне зависимости от моих желаний».
Она звучала… почти как если страдала.
«Так что, плохие новости, куколка,  — глашатая тихо, издевательски рассмеялась, — в ближайшее время ты от меня не избавишься».

 

Рабису стиснула зубы, до боли — как она смеет издеваться?! Пожиратель лишь тяжело вздохнула, резко рассекая ножом воздух.
«Ты никогда не задумывалась над тем, что случилось бы переживи ты тот день?»
Эрзсебет усмехнулась, злобно и издевательски.
«Великий Герцог просто оставил бы тебя как игрушку. Мило, не так ли? Ах, как же меня тогда высекли за то, что я убила нового любимца Абаддона. Интересно, стоило оно то? Хе-хе»
Однако она вдруг нахмурилась, когда до нее дошло то, что она собиралась сказать — пожиратели всегда были прямолинейными, однако… черт, она что, сожалела из-закаких-то слов?!
«Прости. Не надо об этом. Говоришь, в ближайшее время не избавиться? Тогда… просто надо попробовать ужиться.»
Она бы хотела протянуть глашатаи ладонь для рукопожатия, но, благо, вовремя поняла, что это слишком глупо.

 

Голос тихо, вкрадчиво рассмеялся — словно слова о Великом Герцоге позабавили глашатаю.
«Игрушка? Я попала в плен к предателям — участи худшей вряд ли бы удостоился кто-либо ещё».
Но когда рабису возвела глаза к потолку, произнеся последние свои слова, голос тут же замолк. Ни звука — лишь шелест поскрипывание голых веток растущего за окном платана, столь жестокой зимой представшего голым, торчащим из земли каркасом. Зима… бесплодное время. Земля отдыхает от тяжкого бремени, но ей, с её частичным пониманием дикой природы, всё равно было не по себе.
«Партнеры, значит?»

Она чуть не подпрыгнула на своей кровати от неожиданности.
«Да будет так».
Странная интонация была в голосе мертвого ангела. Словно… робость и смущение? Да быть такого не может!
«Мы будем вместе навеки… не так ли?»

 

"Верно, партнер"
Рабису облизнула засохшие губы. Слезая с кровати. Этот небольшой, в некотором роде архаичный разговор помог ей отойти от кошмара, однако, где-то на границе сознания, все еще таился паразитирующий страх перед... чем-то.
Безусловно, пройдет еще много ночей, прежде чем она сможет спать спокойно.
"Пожалуй, это надо скрепить плиткой шоколада", - усмехнулась она, ступая в сторону двери.

[Lord RZ]

CADENZA PRIMA

 

Ад для нас - это ничто. Ни Творца, ни Творения, лишь твари разной степени озлобленности, тоски, скорби и непонимания. Тысячелетия. Бестелые духи, не делающие более ничего, кроме упражнений в злобе и тоске без сна и покоя. Не вынося пылающей ярости Лелиэль, будто обманутой самой собой, я двигался в ничто, даже не понимая, двигаюсь я или нет. Ведь здесь не было верха и низа, право или лево - ничего, что давало бы понять, что направление есть. Только искаженная перспектива, когда ты замечаешь присутствие иных духов, нарастающее или убывающее, их гнев или вечную мучительную мысль.
 

И я двигался в ничто, от осколка прежней славы к следующей руине прекрасных замыслов, чтобы получить хотя бы такое впечатление. Мне, привычному к темным и мрачным глубинам, как и к невероятным одноообразным просторам вод, наверное, было немного легче. На горчичное зернышко. Я не был великим духом, как восхищавшие меня архангелы, и делал тонкие нежные вещи после того, как были обузданы могучие приливы океанов и морей. Бледные рога полумесяца, тонкий аромат сирени, блеклые мотыльки, утренний покой вод и роса... где вы, где?

 

Как планета, я парил в глубине Пустоты, не имеющей резонанса, не сопротивляющейся, мимо спорящих бывших элох, херув и сераф, мимо фонтанами бьющей боли. И однажды мой вечный печальный полет был прерван явлением. Я услышал... зов? И увидел нечто вроде синей молнии где-то предположительно наверху. Одержимый любопытством, я двинулся туда, и спустя долгое время понял, что это не молния. Это... трещина? Крылья сами понесли меня туда, оплетаемого сотней ниточек паутины любопытства и тяги, которой я не мог сопротивляться. Мне доводилось слышать обрывки мыслей о том, как исчезали некоторые духи, но я... Я прорывался сквозь ничто, в волнении помогая себе, как только это казалось возможным, хотя я и не мог знать, к чему это приведет. Пусть ни к чему, зато какое-то событие.

 

CADENZA SECUNDA

 

Разошедшаяся ткань бытия с треском схлопнулась и я оказался в какой-то комнате. Как будто не было этих тысяч лет. Я видел СТЕНЫ, почти не веря себе, стены, пол, потолок, вместо чудовищного Ничто. Ошеломленный, я несколько мгновений впитывал эту информацию, как пересохший колодец впитывает дождь. Бытие!  Движение передо мной заставило сосредоточиться. Я находился в кругу, а сидящий перед ним смертный удивленно моргал, а потом захлопал в восторге.

- Получилось! - мужчина смотрел на меня, радуясь. Его окружали какие-то дешевые книжки, в которых маразматики напечатали куски нужных формул, даже не понимая, что пишут, и по меньшей мере два предмета, которые содержали в себе силу выдернуть из Бездны хотя бы слабого духа. - Получилось!

 

Он что, дурачок? Краем своего восприятия я почувствовал, как Ничто обращается ко мне, и понял, что вот-вот снова окажусь в Бездне, на которую был обречен. Обернувшись по сторонам, я не заметил жертвы. Призыватель же не имел никакой власти, и я волен был распорядиться теми мгновениями, что у меня были. Кажется, от этого намерения уйти моя видимая форма поблекла, потому что призывающий привлек мое внимание жестами. Что же. Пара секунд у него была.

- Послушай - торопливо продолжил смертный - У меня к тебе предложение. Очень простое. Тебе раз плюнуть, если ты, конечно, тот, о ком я думаю. Убей меня, а тело можешь взять себе!
 

Сказать, что я удивился, значит ничего не сказать. Может, он перепутал меня с каким-нибудь из ангелов смерти? Но обратившись к его духу, я понял, что мужчина говорит правду. И как бы это ни было странно и болезненно, наши желания совпадали, как паззлы. Я смотрел на него внимательно, читая отчаяние и усталость, разочарование и горе, которые вызывали у меня яростную скорбь, как будто я лично был повинен в этом. Мое молчание человек истрактовал по-своему.

- Оно, конечно, не так чтобы очень, - он коснулся шрама на лице. - Но еще послужит. Так что...

 

Мужчина запнулся, не зная, что еще сказать. А я не видел нужды ждать, время поджимало. Если он того желает, пусть будет свободен. Я шагнул вперед, потому что его смешные книжки, кружки и "артефакты" меня совершенно не держали. Смертный не сопротивлялся, лишь вздрогнув. Две руки моих незримо и нечувственно коснулись его лица, еще две легли на плечи, видение утренней тишины и покоя сошло на напуганный разум, а затем в свой сумрачный час дух смертного отошел, исторгнутый по его желанию в мир, где мне никогда не будет места. А я... я скорчился на полу в невиданном шоке от обрушившихся на меня чувств и мыслей, среди которой самой настойчивой была мысль о письме. Мир как будто кружился, а я одновременно ослеп и прозрел, оглох и услышал, потерял все осязание и вернул себе новое, другое, иное. Этот опыт был пугающим и дивным, опыт, лишивший меня почти всех привычных сил, но давший знание, которого прежде я постичь не мог. Сердце все еще колотилось, лоб был влажным от пережитого человеком страха. Страха перед тем, что не решался сделать он сам. Какими кривыми путями иной раз все проходит после того, как скверна вошла в мир.

 

***

"Я, честное слово, не знаю, что ты будешь помнить, а что нет." -  Так оно начиналось, это письмо, которое я подобрал, едва придя в себя - "Быть может, вообще ничего. Это плохо, потому что я не могу засунуть на бумагу все, что тебе стоит знать. Правда, это тебя не должно особо волновать: меня никто не хватится, к тебе никто приставать с вопросами не будет. По правде, у меня есть всего лишь пара друзей, но и это не великая проблема. В этом же конверте лежит билет в Лондон. Там тебя будет ждать мой друг, и халупка, где пожить, найдется. Так как он никогда меня не видел ранее, мы в основном общались в Сети, то никакого подозрения ты не вызовешь. Разве что тебе надо бы включить мой компьютер и почитать переписку. Вся эта теология, знаешь, философия всякая... Смешно, я понимаю. Там еще телефон и кредитка, извини, что оставил тебе такие гроши, заплати там за комнату. Она съемная, так что если ты просто свалишь, проблем не будет. Может, у тебя получится подзаработать. В общем, славно повеселиться на праздниках. Твое имя я узнал, по какому-то случаю прочитав об анаграммах. Вернее, мы с Уэсли предположили, что такое имеет место быть. Ты же не обидишься?
 

PS: эй, в аду знают о презервативах? И не вздумай торчать. Побереги мое бренное тело. Оно тебе еще пригодится."

 

Я почувствовал деланную браваду, которой человек пытался подбодрить себя, и нелепое волнение, исходящее от написанных как будто мной же строк. Воспоминания Рейна, целехонькие, достались мне, как потрепанная библиотека въезжающему в только что унаследованный дом. Одно за другим прожитые чувства накатывали на меня, как волны, в которых я едва не захлебывался. Хотя первый шок уже прошел, я еще далеко не освоился. Билет был точно не на сегодня, и это хорошо. Я подошел к зеркалу.

 

Портрет

 

Рассеянно провел по руке пальцами, следуя вязи татуировки. Могло быть и лучше, но ведь не дом украшает хозяина, а совсем напротив. Нет, не спрашивайте, откуда я это взял. Все там же, в голове, которая теперь стала моей, а теперь устала и хотела есть и спать. На столе нашлась половинка багета. Негусто.

Сон с дурацкими видениями не принес мне покоя.

 

CADENZA TERZA

 

Спустя пару дней я освоился. Немного. Это было странно и диковато. Непривычная нелепая слабость, непривычные желания и ощущения... Просыпаясь в свои предутренние часы, я смотрел на еще черное небо: как на нем загораются светочи-звезды, как уходит Луна, вид ее отзывается в моем сердце тайной тоской. Тоской, которая тихо звала меня, и я предался ей. По огромному городу, который был похож на единый организм, архаичный в своем бессознательном и такой современный снаружи, я ехал знакомым маршрутом. Теряясь среди множества людей, как человек, рассматривая их, удивляясь всему в душе, потому что я так знал их - и так не знал, как оказалось - я коротал время, приближаясь к НЕМУ.
 

Выскочив из автобуса, последние метры я почти бежал, бежал, удивленно читая в смертном сердце ноты своей тоски, и пал на колени, увидев ЕГО - свое вечное море. Замерзающее уже, но наледь схватилась едва еще робкой коростой, дышащее там, мой дом! Нет, не мог я войти в него, не мог погрузиться в мрачную пугающую глубину, но вся душа моя принадлежала ЕМУ. Тогда, забывшись, на безлюдном берегу я выл, и незнакомые мне слезы текли по лицу, и любовь моя к волнам переплеталась с любовью смертного, невесть откуда взявшейся там, как будто веками передавалась она, рожденная однажды нашими песнями. Быть может даже тогда, когда мы считали, что люди не слышат нас. Мы были титанами. Как низко мы пали!
 

Пока я плакал, стоя на коленях в снегу, в сердце мое сошла музыка, а может, вспомнилась, но она пришла и застала смятенное сердце врасплох, захватила, селясь в нем рядом со скорбью и скверной, милая птица, столь любимая некогда океанидами. Сквозь утихающую боль я уже знал, что буду делать.

 

***

 

А еще через два дня я, Рейнхардт Циммер, стоял в аэропорту Хитроу. Здесь на улице явно теплее. Коп якобы незаметно косился на мое лицо. На какую-то секунду над Лондоном проглянуло солнце, а я достал бумажку с адресами и отправился на стоянку такси. Меня ждала "халупка" и Уэсли Хоуп. Хорошая фамилия для пресвитера, почему бы и нет. Тот коктейль событий, что вел меня сюда - надежда укладывалась в него, как кусочек паззла, которого я пока не видел целиком.

[AL.MA]

Каждый боится смерти. Все потому, что боится жизни. И о том, что придет конец, знает каждый. Ребенок уверен, что у него все впереди. Пожилой человек знает, что все позади. Сколько бы власти, денег, престижа у тебя не было, смерть заберет свое. В любой момент. Ничего не поможет. Жизнь никогда не бывает чем-то определенным, ее нельзя предсказать и поставить под контроль. Чтобы сделать жизнь контролируемой, ее нужно превратить в мертвое. Смерть - единственное, что определенно в жизни.

 

Я не боюсь смерти. Совсем. Я ведь очень много думала об этом… В последние 10 лет я все внимательнее относилась к смертям моих современников. Мое поколение на пути к выходу, и каждая смерть казалась мне обрывом, отрезанием части себя. Таких, как мы, больше не будет. Когда люди умирают, их уже не заменить. Они оставляют дыры, которые невозможно заполнить, потому что судьба каждого человеческого существа состоит в том, чтобы стать уникальной личностью, найти свой путь. Жить собственной жизнью, умереть своей собственной смертью.

 

Мне всегда хотелось умереть в Варанаси - одном из старейших городов Индии, который считается наиболее святым местом в мире в индуизме. Здесь проходит древнейшая церемония ритуальной кремации, благодаря которой души истинно верующих освобождаются от цикла рождений и смертей. Индийская мудрость гласит: "Смерть в Варанаси - это освобождение". Англичане стали отдавать предпочтение кремации, но скорее из-за нехватки земли под новые кладбища, их экологической опасности или отсутствия денег. Они продолжают поддерживать иллюзию того, что всё, чему они посвятили свою жизнь, имеет какой-то смысл. Этот самообман длится до последнего дня. Идея вечного повторения вызывает тревожную дрожь в уме, поглощенном чем-то конечным. Не может быть абсолютной смерти, ибо смерть означает прекращение существования, а существование, если оно есть, не может остановиться.

 

Цепляясь за иллюзии, они открывают путь страданиям, если счастье зависит от формы, оно исчезнет, когда перестанет существовать форма. Постоянное счастье можно обрести лишь в состоянии бесформенном и безличностном. Великое Колесо жизни будет вращаться вечно, и с его вращением человек будет проходить свой путь: через жизни - к смерти, затем к новой жизни. И пусть новая жизнь всегда отличается от предыдущей, основная сущность, дух человека никогда не меняется. Дух, который вдохнули в человека, вечен. Для достижения гармонии со вселенной необходимо совершенствовать гармонию собственного духа, ведь дух каждого человека является отражением этой вселенной. Я хотела обрести Вечную мудрость, мой дух не должен был переродиться. И я уже сделала несколько звонков знакомым в Варанаси. Но моим мечтам не суждено было сбыться...

 

***

 

Англичане народ сдержанный даже в том, что касается смерти. Все сухо и хладнокровно, распускать нюни и лить слезы на виду у всех здесь не принято. Даже когда кошки скребут на душе, пытаясь вырваться наружу, все равно нужно держаться стойко и невозмутимо. Похороны проходят спустя 9 дней после смерти согласно канонам англиканской церкви, всё необходимое для похорон подготавливают специальные ритуальные службы. Владелицей одной из таких служб Карен и являлась, название её ритуальной службы имело лирический оттенок и звучало, как "Последний приют".

 

 

Долгие годы работы в авральном режиме закалили характер Карен и подготовили к самым неожиданным событиям. Ей так казалось. Но годы брали свое. Хватка становилась слабее, а реакция медлительнее, хотя она ещё держалась. Многие из её друзей и вовсе предпочли отправиться на тот свет. Карен устраивала им шикарные похороны, некоторые из них даже благодарили её... во снах. И звали к себе... уверяли, что переживать не о чем, и все будет хорошо, но она не торопилась.

 

- Брайан, какого черта ты заболел, я же тебе уже заплатила за эти дни? Меня не волнует, что погода слишком холодная даже для зимы, и ты простыл! Есть такое слово в английском "ш-л-я-п-а". Ты что, предлагаешь мне сесть за руль этого катафалка?! - В голове леди пролетали один за другим варианты развития событий. Было слишком поздно искать нового водителя, ведь церемония состоится уже завтра утром, а Карен не нужны были проблемы с репутацией Последнего приюта. "Эти иммигранты слишком безответственны и непредсказуемы, и что их так тянет в наши цивилизованные края?" Карен, как истинная англичанка, негодовала... внутри. И леденящим кровь голосом произнесла в ответ только.

- Хорошо, я решу эту проблему. - Но в её воображении Брайан, который в своей недавней жизни наверняка был каким-нибудь Абдуллой, уже собирал скудные пожитки и выметался из своего уютного угла на заснеженные улицы города за воспалением легких. Карен сбросила звонок и, с несвойственной для леди грубостью, ударила телефоном о поверхность комода. Она испытывала гордость за свою работу. Карен слишком давно была в сфере организации и проведения похорон, и её небольшой коллектив всегда следили за тем, чтобы дело было выполнено, а церемония похорон от Последнего приюта осталась в памяти близких умершего надолго.

 

 

Наверное, это были одни из самых странных похорон во всей мировой истории. И, безусловно, они запомнились всем присутствующим надолго. Сама церемония проходила в тихой обстановке, в специальном траурном зале при закрытых дверях и закрытом гробе, увешанном цветами. Тонкий аромат живых растений тут же уносил кондиционер, заменяя их запах искусственной прохладой.

- Сегодня мы провожаем… - Уилл, рослый мужчина южноамериканского происхождения, надежный помощник Карен, зачитывал некролог и последнее желание из завещания покойной.

- Она оставила наш мир слишком рано, мы скорбим… это невосполнимая утрата. - Слеза скатилась по щеке одной слишком чувствительной из присутствующих дам. Около сорока мужчин, женщин, детей и стариков сидели в темных одеждах и внимали каждому слову распорядителя. Все близкие и родственники встали почтить память женщины минутой молчания. Карен, присутствующая на похоронах, как... водитель ("Черт дери этого Абдуллу!") тоже встала.

 

 

И в этой леденящей душу тишине вдруг раздался странный шорох. Сперва негромкий, который заставил присутствующих лишь переглянуться, а после все более отчетливый, требовательный, бескомпромиссный. Крышка гроба неожиданно с треском открылась, покойная открыл глаза, села в гробу и едва не умерла во второй раз, увидев, в какой обстановке находится. Это был тот самый редкий в наше время случай летаргического сна. Но присутствующим в тот момент стало ещё более жутко, чем самой "умершей". Карен схватилась за сердце, почувствовав давление, тяжесть и боль в груди. Её уши заложило, к горлу подступило удушье, по телу прошла сильная слабость, а ноги стали ватными, кажется, она проваливалась куда-то...

 

***

 

Глаза были закрыты, я чувствовала, как всё мое существо охватывает жар. "Приходится возвращаться, но куда и зачем?» Миллион мелких уколов незнакомых частиц пронзает тело, заставляя его вздрогнуть и приподняться. Ещё попытка. Тяжелый вдох и кашель. Легкие наполнены странной субстанцией. "Так трудно дышать. Как я оказалась здесь и почему?" Память не спешила рисовать картины прошлого. Ответом была такая же тишина, как и тишина вокруг. Головокружение. Легкие сдавил обжигающий воздух, непроизвольно капли слез упали из глаз, всего семь. "Как можно выжить после такого?" Я пыталась приподняться, но руки и ноги слишком ослабли, они безвольно проваливались. "Что могло произойти и где я?"

 

Всё, что я смогла сделать - перевернуться на спину и жадно глотать воздух, будто с каждым новым вздохом он становился более исцеляющим. Тело ломило, оно с каждой минутой всё больше напоминало о себе и своих нуждах. Голова безвольно упала набок, глаза открылись, а по спине пробежался холодок. "Здесь слишком холодно." Я начинала различать голоса, которые становились все громче, и фигуры, которые становились все четче. Вокруг меня была паника, но не только это. Все место словно переродилось, я чувствовала надежду и красоту. И я, Белитруахим, не принадлежала больше Бездне. Эта мысль своей радостью перекрыла все другие, непонятные мне пока что ощущения.

 

- Леди, Карен... как ты? - Харизматичный мужчина с шоколадным оттенком кожи обнимал и целовал мое вялое лицо и тело. Казалось, он был расстроен и счастлив одновременно.

- Неужели ты думала так просто покинуть меня? Та женщина жива, это был летаргический сон. Поразительно! - Я точно не понимала, о чем он говорит. И даже не представляла, кто он и почему так переживает. Но сейчас я знала главное - каким-то чудесным образом мне удалось выбраться из Бездны и больше я туда не вернусь.

[Элесар]

 

Если бы кто-то из современников взял на себя смелость в подробностях изложить на бумаге все перипетии, случившиеся в жизни господина Ребера, то вышедшая из-под его пера биография едва ли претендовала бы на звание повести со счастливым концом. Нет, ещё всего лишь два года тому назад образцовый семьянин, партнёр в широко известном марсельском страховом агентстве и прочая и прочая вполне мог оказаться на страницах какого-нибудь уважаемого, но не слишком глянцевого журнала. Теперь же… Мужчина время от времени вообще сомневался, что его жалкое существование достойно громкого звания «жизнь». Всего одна ошибка — даже не твоя, а допущенная другим, неаккуратным водителем на скоростной трассе, — и всё летит под откос. Прямо как в тот злополучный вечер туда укатился дорогостоящий автомобиль семьи Ребер.
Люди предпочитают не замечать творящегося вокруг ужаса, пока неудачи остаются где-то там, за порогом их дома, кажущегося таким надёжным оплотом и опорой. Эмилю предстояло на своей шкуре почувствовать, что сия краткая фабула отнюдь не порождение буйного сознания философов, а является вполне самостоятельной частью нашего мира. Ему единственному повезло (если, конечно, вы обладаете извращённым понятием везения) выжить в той автомобильной катастрофе и, как оказалось совсем скоро, никто из так называемых «друзей» на самом деле не готов жертвовать собственным комфортом ради другого. Компания отказалась выплачивать страховку, более того, бывшие коллеги с хищностью плотоядных акул набросились на этот случай, добившись от суда признания виновным Ребера. До тюрьмы дело так и не довели, но начальство не постеснялось лишить вдовца ещё и работы, сославшись на его полную некомпетентность. Что же помогло мужчине вернуться к слабому подобию обычной жизни? Не поверите. Ролевые игры. Нет, не те, коими развлекают посетителей в марсельском квартале «красных фонарей», Боже упаси. Время от времени, несмотря на довольно солидный возраст, господин Ребер участвовал в исторических реконструкциях и именно эта компания «фриков» посодействовала его переезду в Лондон. Старое имущество продано, антикварный магазинчик в одном из районов средней руки приобретён… О чём ещё мечтать? Разве что, иногда, одинокими зимними вечерами, о пуле в висок… Или верёвке с мылом. Здравые мечты, состоявшегося человека.

 

 

Спустя долгое время можно найти нечто завораживающе-прекрасное даже в расстилавшейся насколько хватало взгляда (если это сравнение вообще подходило этому месту) темноты Бездны… Можно, но Лайлитам почему-то столь живым воображением не обладал и считал темницу всё столь же отвратительной, как и в первые дни заключения. Заслуженной, да, но от этого не менее искренне ненавидимой. Клинок Рассвета давно отстранился от политических игрищ, коими самозабвенно увлекались другие доверенные военачальники Денницы и теперь его общение с бывшими соратниками в основном ограничивалось короткими увещеваниями, адресованными тем, кто собирался до конца отринуть свою ангельскую природу и ступить на разрушительную дорогу низменных инстинктов.
Годы сменялись веками, а помилования осужденные преступники так и не дождались. Огонь самоуверенности Лайлитама начал понемногу угасать — попробуй на протяжении тысячелетий развлекать шутками тех, кто звался его братьями по оружию. Как уже известно, столь живым воображением нуску не обладал. Фантастические рассказы тех, кому посчастливилось побывать за стенами темницы, лишь распалили его любопытство, а злость на других демонов постепенно становилась частью его природы. Маленькой, пока совсем незначительной, но всё же частью. В один прекрасный (а какой же ещё, здесь-то?) бывший небесный градоначальник решил испытать судьбу и проверить на деле, действительно ли только меньшие из ангелов могут протиснуться сквозь многочисленные трещины, покрывшие их вечную тюрьму. Доходили смутные слухи, что в этом случае придётся пожертвовать значительной частью своих навыков, но остатки терпения Клинка Рассвета стремительно догорали и он не собирался испытывать собственное терпение вечность.
— Это безумие… прикажи кому-нибудь из нас добраться туда и призвать тебя, — резонно заметил один из сохранивших благоразумие соратников. Лайлитам, однако, был непреклонен.
— С меня хватит приказов и неизвестности. Будь что будет и прощай, если я не выберусь, Аникелем, — откликнулся нуску, прежде чем рвануть к границе, туда, откуда изредка доносились завывания неутихающей бури. Возрадуйся, где бы ты ни находился, Люцифер, ведь один из твоих верных герцогов решил со всего маха влететь в стену тысячелетней темницы. Не правда ли, план достойный восстания против Небес?
«Если бы ты хотел нас удержать, то прислал бы своих небесных штукатуров, ведь так, Всевышний?» — подумал Лайлитам, прежде чем превратиться в ослепительный раскалённый шар.

Ответа, конечно, не последовало. Ну и пусть. Молчание — знак согласия. Через несколько мгновений, показавшихся Клинку Рассвета вечностью, заметно утративший яркость алый метеор рассекал непроглядное пространство Пустоты, направляясь… но куда?

 

 

Этим вечером господин Ребер как никогда близко подошёл к пропасти одного из величайших грехов перед лицом Господа — суицидом. Зимний Лондон радовал взгляд невероятно красивыми пейзажами, однако мужчина не мог его прелесть или, вместе с остальными жителями английской столицы, радостно готовиться к предстоящим праздникам.

Да, перед родственниками недавно почившей состоятельной старушки он источал располагающие улыбки, щедро приправляя предложение по покупке антикварных часов сладкими речами. Только вот с тяжёлыми раздумьями не справлялось даже его новое приобретение. И в тот момент, когда ужасающая мысль практически оформилась, давая местечковым газетам возможность вдоволь порассуждать над тем, что именно подтолкнуло на первый взгляд жизнерадостного мигранта к этому поступку, Ребера ослепила красочная оранжевая вспышка.
— Если тебе больше не нужно тело, не против если им воспользуется кто-то другой? — хоть произнесены эти слова были с явной издёвкой, в голосе неизвестного вполне угадывалось сочувствие.
— Какого… — пролепетал мужчина, пытаясь сфокусироваться на пламенеющей фигуре, однако у него ничего не вышло.
— Я услышал больше, чем ты сказал, Эмиль. Ты действительно заслужил отдых, — огонь перекинулся на антиквара, но он почему-то не испытывал боли. Языки пламени полностью окутали его, даря неземное спокойствие, а уже через мгновение, всего в нескольких шагах от принадлежащего Эмилю Реберу магазина стоял уже совсем другой человек. Точнее, не совсем человек.
— Ну здравствуй, дивный новый мир, — усмехнулся Лайлитам, поднимая лицо к небу, чтобы почувствовать прикосновение холодных снежинок. Он лишился почти всех сверхъестественных сил, впереди ожидала лишь неизвестность… Но как же он, мать его разтак, сейчас счастлив!

https://www.youtube.com/watch?v=pk2KLWgEcY4

[Фолси]

Брюнет затравленно оглянулся на Баториэль и, встряхнув плечами как решившийся на что-то человек, открыл дверь.

 

На втором этаже всё так же гремели молодёжные треки, надёжно заглушая любые подозрительные звуки. А вот резкие вспышки светомузыки выхватывали из темноты пустой танцпол. Парочки и одиночки, которые раньше беззаботно отдавались во власть музыки и зажигательных танцев, теперь лежали вповалку кто где. Веки их дрожали, тела выгибались и метались, а руки хаотично ныряли под одежду, имитируя касания отсутствующих любовников.

Всё это выглядело неестественно, болезненно и жутко. Как будто чья-то злая воля заточила разумы студентов в пучинах грубой, причиняющей боль похоти. Тем не менее, наваждение сделало жертв вечеринки довольно беззащитными — вряд ли они сейчас осознавали, что происходит за пределами их стянутого в точку восприятия.

 

Марк подошёл к темноволосой девушке, лежащей на узком диване в позе брошенной куклы. Парень медлил, склоняясь над ней. Медлил, смыкая пальцы на её шее. Но когда девушка испуганно открыла глаза, из груди Марка вырвался хриплый рык — экстаз, который пряной заразой растекался по венам студентов, всё ещё свирепствовал в этом доме, как чума. И передавался даже через мимолётное касание. Скрученный новой судорогой агонии и наслаждения, Марк с огромной силой сжал пальцы, заворожённо всматриваясь в тускнеющие от удушья глаза несчастной гостьи.

 

Таким для Баториэль открылся мир, для которого она однажды пожертвовала всем. Полным бессмысленного, кровавого насилия, которое уже мало отличалось от пресыщенностью удовольствиями.

Смертным не понадобилось руководство Бельфигора, чтобы построить свой Дворец Вздохов.

 

 

"Пожалуй, это надо скрепить плиткой шоколада", - усмехнулась она, ступая в сторону двери.

 

музыка

 

Доводилось ли вам бродить по большому дому поздним зимним вечером, когда за окнами возвышается непроницаемая стена мрака, когда в стёкла тоскливо скребутся ветви одетых в белую шубу деревьев, когда каждый шорох и скрип заставляет сердце учащённо биться? 

Право же. Разве падшего ангела, посвятившего вечность жестоким сражениям, можно напугать?

Войдя на кухню, маленькая девочка щёлкнула переключателем - и лампочка с тихим треском взорвалась, погружая комнату во тьму. За окном голодным зверем протяжно выл ветер, и оставалось только пожалеть тех бедолаг, которые в эту пору не могли себе позволить защиту крепких стен и обжигающий горло жидкий шоколад. Кстати, о шоколаде. Где он может быть? В холодильнике, буфете, на разделочном столе или же, быть может, у мамы под подушкой? В любом случае, стоять посреди тёмной кухни значило ни на шаг не приблизиться к заветной цели. 

[Фолси]

Сейчас же оставалось только ждать. Шавуа нахмурился, простым касанием преобразил простенький стул в удобный деревянный трон и опустился в него, погрузившись в собственные мрачные мысли…

 

Тихий шелест шин привлёк его внимание. Внутрь мастерской въехал чёрный джип, явно видавший лучшие дни: мощный капот был смят, словно машина на полной скорости во что-то врезалась. Матовые стёкла полностью скрывали салон транспорта - видимо, владельцы у этой дорогой игрушки ценили свою приватность. 

Дверь машины распахнулась. Стройные, длинные ноги ударили о бетонный пол каблучками. Обычно этого зрелища было достаточно, чтобы настраивать механиков на нужный лад. Из джипа ловко выскользнула - иначе и не описать - невысокая женщина в тонком пальто и тщательно убранными короткими волосами. 

Суровое её лицо почти ничего не выражало. 

- Вы механик? - с усмешкой спросила женщина, разглядывая мужчину на троне. - Мне нужно починить бампер машины. Чем скорее, тем лучше. Сколько?

Да уж, эта дамочка не любила тратить своё время. 

 

 

— И что вам нужно?

 

- Ответы, демон, - старик казался невозмутимой скалой спокойствия, в то время как четверо его подручных начали паниковать. Ну ещё бы, ведь в заклинаниях не упоминалось, что отродье ада станет вырываться и дерзко задавать свои вопросы! Неужели их вера в Господа ослабла? Неужели они подвели преподобного?

Охотники судорожно сжали оружие, готовые атаковать по первому приказу. Но что-либо сделать они не успели: рация на жилете чернокожей оперативницы ожила, трескучим голосом выкашливая едва различимые слова. 

- На периметре... замечены... открыть... огонь?

Лицо женщины скривилось от ярости. 

- Опять эти молокососы лезут в самое пекло. Нам правда придётся их...? -  уверенный до этой поры голос дрогнул. Старик повернулся к охотнице и несколько секунд просто молчал. Затем кивнул.

- Держите тварь здесь, никуда не выпускайте. Я разберусь с Предтечами. Бог не воюет с детьми, - успокоив соратников этими словами, преподобный быстро вышел из морга. Охотники же вперили в Вентуса ненавидящие взгляды и начали синхронно читать какую-то молитву:

 

Sub tuum praesidium confugimus,
sancta Dei Genetrix:
nostras deprecationes ne despicias in necessitatibus:
sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta.

 

Падший... не ощутил ни боли, ни опасности. Но при этом его словно приклеили к каталке, на которой он сидел. 

[Gonchar]

Дом вздохов и порока

 

Ощущения от тела играли едва ощутимой музыкой за чертой восприятия, отступив перед напитавшей его сущностью духовной звёздной бури и воплощённой вечности механизмов вселенной. Мысли, чувства девушки крутились мутным потоком, не выливаясь в нечто оформленное, даря лишь обрывки мыслей, вспышек образов памяти с едва явными значениями. Но оно ещё должно было нахлынуть, смешать, выплеснуться в дух падшей, это было лишь вопросом времени, когда буря призыва и пребывания в своей истинной форме отделяют тонкой плёнкой этот неудержимый поток обломков чужой души. 

Но она чувствовала, видела предметы, формы, слышала слова, пусть и слабо отличающиеся от тех полных ненависти и злобы криков и шёпотков в безразличном Ничто Бездны. Она видела сущность тех, кто призвал её. Мёртвое, скованное вечной неподвижностью и неумиранием естество, несущее на себе кровавую печать первого убийства, печать, несущую в себе слабые отзвуки той бури, что разыгралась в дни Войны после первого убийства.

Потомки Каина? Но как? Его след чувствовался, но не такой...изменённый. Нити слов и проклятий лежали в этой печати. Как проклял Господ устами своего слуги дома мятежников, так были прокляты дети первого убийцы. И они продолжали влачить своё наполненное бессмысленным насилием и кровью жалкое существование.

Белые звёзды на полотне чернильной кожи вспыхнули яростным светом. Она никогда не была готова пойти на бессмысленное насилие. И эти существа решили так жестоко над ней подшутить? 

- Стой. - в сторону Марка донёсся леденящий душу приказ, как будто не голосвые связки родили этот звук, а натужное притяжение чёрной дыры впилось в подкорку мозга и само ядро человеческой души.

- Не поддавайся приказам и страстям этих существ, - сияющая звёздная фигура подплыла к застывшему человеку, - дорога из крови не приведёт тебя никуда, кроме как к ещё большей крови. Твоя душа очерствеет, страсть и жизнь уйдут из твоего тела, проклятие Каина наполнит твой рот пеплом, а существование лишь в бесконечную череду бессмысленных и безумных убийств, - фантомные огни закружились вокруг единственных двоих, белые звёзды манили взгляд и тянули к себе, чаруя ритмичным мерцанием бесконечно далёких и чужих светил, - отступи, доверься мне. Я видела, как проживают свой короткий век бесчисленные миллиарды людей, но мне знакомо милосердие и прощение. А по ту сторону реки тебя не ждёт ничего, кроме гибели твоей бессмертной души...

Последние слова зашелестели хрустальной звёздной пылью, бегущей по камню метеоритных полей и фантомные сияющие сферы скрыли две фигуры за своим слепящим светом.

[Лакич]

А можно ли напугать маленькую девочку?

 

Рабису закрыла глаза, тяжело вздыхая - надо было просто перевести дух. Всего-то. Просто разобраться с ворохом мыслей, что лезли в ее голову из-за того количества событий, что навалилось на нее: не каждый же день ты выбираешься из самой Бездны.

Она вздрогнула, вспоминая недавний кошмар - это глупое упрямство пожирателей ей не позволило тогда уткнуться в подушку и заплакать, чтобы глашатая тихо потешалась над ней. Но сейчас голос утих, а она здесь, посреди комнаты, охваченной мраком. Девочка зажмурилась, словно приготовилась к чему-то, но...

Она судорожно выдохнула, держа себя в руках. Зачем она сюда пришла? За шоколадом, да? Кивнув самой себе, рабису тихо подошла к столу, протягивая руку к упаковке шоколада. Звук разрываемой фольги вызвал улыбку - тусклую и робкую, будто сама падшая понимала, что эти чувства - не ее, она укрыла их, будто преступник, но... если есть возможность, почему бы не насладиться минутами покоя?

Эрзсебет вдруг снова содрогнулась, затаив дыхание и вслушиваясь в тишину - почему-то ей казалось, что нужно быть на стороже.

Паранойя?

Ха-ха.

Сообщение отредактировал Лакич: 11 декабря 2016 - 13:39

[Leo-ranger]

- Вы механик? - с усмешкой спросила женщина, разглядывая мужчину на троне. - Мне нужно починить бампер машины. Чем скорее, тем лучше. Сколько?

Шавуа мрачно оглядел мастерскую, попутно ныряя в память своего тела. Ни в обставленном деревянной мебелью разной степени готовности и всякими инструментами плотника комнате, ни в его памяти не было ничего о работе механиком и починке чудного транспорта, который она назвала "машиной".
Позоже, создавать что-то самостоятельно люди научились, не полностью забыв уроки Третьего Дома. Впрочем, вины это с них не снимало. Он бросил быстрый взгляд на меч, незаметно прислоненный к спинке деревянного трона, подумав прикончить женщину и неспешно осмотреть транспорт, однако человеческая память услужливо напомнила о том, что за убийство у него могут быть проблемы, а он был ещё слишком слаб, чтобы так открыто провоцировать людей.
- Пятьдесят долларов, - наугад сказал Шавуа. - Дайте мне пять минут и ждите снаружи. Я не люблю, когда кто-то смотрит на мою работу. Если внутри есть кто-то ещё - ему тоже придется выйти.

[Фолси]

Но сейчас я знала главное - каким-то чудесным образом мне удалось выбраться из Бездны и больше я туда не вернусь.

 

- Такое случается сплошь и рядом, ты не переживай, - успокаивал её Уилл, сидя за рулём катафалка. Церемония затянулась до позднего вечера, учитывая внезапное "оживление" покойной, приезд врачей и выполнение кучи формальностей. Право же, если собрался умирать - то будь добр, умирай по настоящему! 

Тем не менее, безумный денёк уже подходил к концу, и теперь Уильям мог отвезти леди Карен домой. Мимо проносились улочки заснеженного Лондона, огни фонарей блестели на сугробах. Красиво, чёрт возьми! По мнению мужчины, Карен ещё рано было отходить в мир иной. Было в ней какое-то чисто английское спокойствие, которое завораживало. А возраст... даже звёзды рано или поздно гаснут, но от этого не теряют своего величия. 

- Я слышал, что дочурка Лоуренсов тоже пошла на поправку, а ведь врачи ставили ей неутешительный диагноз, - темнокожий помощник беззаботно болтал, надеясь тем самым вырвать пожилую леди из когтей перенесённого стресса. - Вон, кстати, и их дом. Смотри-ка, свет уже выключен. Видимо, малютке после больницы не разрешают сидеть допоздна, - Уилл с улыбкой вывернул руль, объезжая территорию особняка Лоуренсов по заснеженной дороге. Но вдруг сбавил скорость. 

- Эй, Карен, посмотри туда. Мне кажется, или к Лоуренсам кто-то... лезет? - встревоженно прошептал мужчина, щуря глаза. Возле одного из окон первого этажа действительно застыла небольшая человеческая фигурка. Миг - и вторженца уже нет, а окно раскрыто нараспашку. 

- Вызовем полицию? Или... мне пойти проверить? - Уилл в растерянности посмотрел на свою леди. В "Последнем приюте" именно она руководила всем. И, ощутив свою беспомощность в данных обстоятельствах, помощник именно у неё искал совета. 

[Beaver]

— Ответы, демон

«Какие еще ответы? И причем здесь я?» — хотел уже спросить Вентус, но попросту не успел, поскольку старик смылся разбираться с какими-то там «молокососами».

Фу, как некультурно! Вот так вот оставлять гостя без внимания совершенно недопустимо, по правилам хорошего тона. Да еще и пригвоздили к месту, где он был! У-у-у, видимо, ему выпало приглашение от нерадивых хозяев. Впрочем, не похоже, что ситуация его сильно беспокоила.

— Итак, раз уж мы пока что застряли здесь с вами… — невозмутимо перебивая — фи, как невежливо, проклятый демон! — молящихся, начал падший. — …никому не требуется лечение? Совершенно безвозмездно и все такое. Чисто из моих альтруистических побуждений. Ваши души мне не нужны. — Сделав небольшую паузу и взмахнув карминно-красными мощными крыльями, чтобы устроиться поудобнее, он добавил: — Акция разовая!

Он что, издевается?

Черт, как же скучно просто сидеть и слушать чужую тарабарщину! Но резких движений, пожалуй, совершать не стоит. Мало ли? Вдруг ребята нервные и мгновенно хватаются за оружие?..

[Фолси]

Эрзсебет вдруг снова содрогнулась, затаив дыхание и вслушиваясь в тишину - почему-то ей казалось, что нужно быть на стороже.

 

Скрип, который резал слух, привлёк её внимание. 

Прикрученная к самому краю столешницы мясорубка медленно вращала рычагом, выдавливая прямо на стол тонкие полоски фарша. И всё бы ничего, да только из мясорубки торчала ушастая фигурка плюшевого кролика, блестящего своими глазками-пуговками. Даже несмотря на темноту, Абигейл видела тонкие алые струйки слёз, что стекали по матерчатым щекам плюшевой игрушки. 

А мясорубка всё крутилась и крутилась, натужно перемалывая пух в сырое мясо. 

 

 

- Пятьдесят долларов, - наугад сказал Шавуа. - Дайте мне пять минут и ждите снаружи. Я не люблю, когда кто-то смотрит на мою работу. Если внутри есть кто-то ещё - ему тоже придется выйти.

 

Женщина достала бумажник и, отсчитав купюры, положила их на стоящую рядом деревянную тумбу. Впрочем, наличие такого изделия в мастерской ничуть клиентку не удивило - мастер ведь принял заказ, не так ли?

- Пять минут? Это шутка? - тёмные брови приподнялись, а взгляд карих глаз стал до неприятного колючим. Видимо, женщина не терпела насмешек. И была достаточно умна, чтобы понимать: замена бампера и ремонт на пять минут - понятия несовместимые. 

- Хм... ловлю на слове. Мы подождём на улице, - с этими словами женщина пошла на выход из мастерской, небрежно постучав по матовым стёклам джипа. Следом за ней вышли двое мужчин в тёмных комбинезонах и с кобурой у пояса. 

- Слишком там не любопытствуй, - уже в дверях темноволосая одарила Шамиля пробирающим до костей взглядом. А её предупреждение звучало почти как... угроза? 

Все трое вышли на улицу, а мастер остался наедине со своим будущим творением. 

 

+50$

[Фели]

А мясорубка всё крутилась и крутилась, натужно перемалывая пух в сырое мясо.

 

«Интересно, вкусно ли это? — задумчиво протянул в голове опешившей падшей голос мертвой глашатаи. Утвердительно хмыкнув что-то самой себе, она тихонько рассмеялась — Ты чувствуешь это? Скажи, что чувствуешь!»

Что именно она должна была чувствовать — вопрос на засыпку.

[Фолси]

Он ещё долго сидел там, разглядывая танцующие в свете фонаря белоснежные песчинки, прежде чем подняться на ноги и, поплотнее запахнувшись в старое пальто, уйти куда-то в ночь: лишь листок бумаги остался лежать возле лесенки с потрескавшимися ступеньками.

 

Внимание мужчины привлёк надрывный крик откуда-то со стороны заснеженного парка. 

- Что вы творите? Отстаньте от него, твари! Я вызову полицию! - верещала низкая старушка, безо всякого успеха избивая сумочкой двух рослых парней. Которые, в свою очередь, пинали какую-то скрюченную фигурку, лежащую прямо в снегу. Вопреки ожиданиям, фигурка не прикрывала голову руками, позволяя длинным огненно-рыжим вихрам рассыпаться по белому хрустящему полотну. Руки были прижаты к груди. 

- Отвали, - один из мужчин толкнул старушку, и та с воплем рухнула в сугроб. - Этот засранец обокрал нас. Мы и без полиции всё вернём обратно, верно, крысёныш? - но, вместо ответа, очередной удар ребром ботинка выбил только вскрик из съёженного на снегу мальчишки. Упрямством тот не уступал садизму своих мучителей.