[Тaб]

Миднайт-сити, здесь всё начнётся, здесь и кончится. Луна коронует город, возвышаясь посреди затянутого тучами небосвода. Холодный осенний ветер завывает, взметая в воздух охапку промокших и изорванных газет. Заголовки первых полос кричат об очередной жертве. Платье, розы, смазанная помада. Холодная кожа, остекленевший взгляд, глубокий порез на лебединой шее. Ветер уносит газеты вдаль, туда, где начинается Старый город, полный ярких огней. Он подносит зажигалку к тонкой сигарете. Язычок пламени облизывает её, и тут же исчезает среди безбрежной темноты. Табачный дым, наполнивший лёгкие, вырывается струйкой из плотно сжатых губ. Но на языке остаётся несмываемый привкус горечи.
 

Лео
Джек Томпсон

Бивер
Джессика Кларк
 
Дмитрий Шепард
Никос Пападаколус

Лайон
Агнес Найтлин

Свинцовые тучи прочерчивает яркий зигзаг. Всего на мгновение, он освещает город, обнажая все его тайны. Небеса отчаянно ревут, взирая на нерадивый людской род. Затем всё стихает: и свет, и грохот, лишь крохотные капли барабанят по иссиня-чёрному асфальту. Пиджак промокает до нити, замирают часы, больше не тлеет табак. Он не может оторвать взгляда от города, сокрытого в полуночной тьме. Его шпили теряются среди туч. Фасады зданий венчают гаргульи, с презрением глядящие на тех, кто остался прикован к земле. Он снимает промокший пиджак, со следами пролитого вина, и тот летит вниз, исчезая в кромешной темноте. Садится в тёплый салон, где звучит приятная музыка. Трогается с места. Миднайт-сити, здесь всё начнётся, здесь и кончится.
 

https://youtu.be/F12SLv_Q1wI

Главы

Пролог
Глава первая: Вниз по кроличьей норе
Глава вторая: Лица скрытые во тьме
Глава третья: Последние вздохи былого
Глава четвёртая: Предчувствие грядущего конца
Эпилог

[Beaver]

Вскидываю свой пистолет, крепко сжимая его рукоять, и делаю несколько шагов навстречу нацистам, держа на прицеле одного из них. Сердце пропускает один удар, а затем начинает биться чаще. Снимаю оружие с предохранителя и нажимаю на спусковой крючок. Было бы странно сейчас молиться Богу и просить его помощи в подобном деле, но я всё же надеюсь, что Он на нашей стороне, если существует.

[Laion]

Взрывчатки тут было не просто много. Очень много. Так много, что даже Агнес с ее неприятием любого насилия почувствовала ненависть к этим четверым. Они собирались взорвать город! Город, в котором она живет. Да, в его жизни было очень мало светлого, но ведь это не повод ТАК погружать его в пучину еще большей безнадежности. Пострадают не корпорации. Пострадают те, кто вкалывая всю жизнь, ничего не имеет. Это их дома будут разрушены. Это их кровь польется рекой. Это их дети будут умирать, корчась от боли. Она припомнила все уроки Никоса, припомнила, как он учил никогда не бояться и смотреть опасности в лицо и решительно достала пистолет, которым пользовалась всего пару раз, и то - пневматическим в парковом тире. Один короткий взгляд на собравшихся, и старательно поймав на мушку одного из нацистов, занимающихся со взрывчаткой, выстрелила, целясь в голову.

[Шепобелк]

Сейчас, в призрачной форме, Никос, можно сказать, суперкоммандос. Его не видно и не слышно, пока под лезвием ножа Завеса не разойдется в стороны, открывая мертвому кратковременный путь в мир живых. И хоть боль никуда не делась, предвкушение почти глушит ее до приемлемого уровня. С этим выродком не будет честной игры, Никос использует любую возможность, которую имеет. Потому что у него за спиной Агнесс и то, что он сделал с ней, будучи еще живым - всего лишь легкое касание по сравнению с тем, на что способны нацисты. Взявший себе проклятое имя Адольфа успевает только недоуменно проговорить "Какого?", когда перед ним из ниоткуда появляется мужик в камуфляже, а потом под потолком заметался надрывный крик боли, почти сразу перешедший в почти звериный вой, нацист скорчился, обоими руками держась за пах, между его пальцами потекли кровавые струйки. Никос знал, куда метить и последовательно претворял в жизнь принцип, что такие мрази себя размножать не должны, первыми пробуя собственные постулаты о генетических чистках на себе же.

[Тaб]

Стальная бита, с хрустом, что слаще любых слов, впечатывается в лицо одного из Братьев Фюреров. Он называет себя Гитлером, и успевает лишь с хриплым стоном схватиться за голову, отшатываясь в сторону от разгорячённого панка. На кожаном ремне продолжают висеть ножи в форме свастик, ещё не обагрённые кровью.
— Achtung! — ревёт во всё горло второй. Его стальные мускулы едва не разрывают чёрной кожи, кулаки закованы в железные шипы, а взор пылает ненавистью, что готова спалить город дотла. — Смерть der untermensch! Никакой пощады! — он разводит руки в стороны, уже собираясь сжать Джека в железной хватке, но ловит лбом пулю, метко выпущенная Джессикой. Он отшатывается и ревёт, точно медведь, а взор застилает кровавая пелена.
Бритоголовые слышал крики своего лидера, и бросаются к станции, но один из них ловит пулю, выпущенную из револьвера Агнес. Струйка дыма выходит из горячего ствола. Бритоголовый воет, схватившись за глаза.
Адольф ревёт, схватившись за пах, и этот рёв не имеет ничего общего с человеческим криком. Перед ними стоит зверь, который понимает лишь законы животного мира.
— Отличная работа! — кричит офицер Брюс Штайнберг во всё горло. Второй бритоголовый залезает на станцию, но, в ту же секунду, получает пулю из табельного пистолета офицера. Издав удивлённый вскрик он падает обратно на рельсы.
Квадратный дисплей взрывного устройства продолжает отсчитывать секунду за секундой…

Бряк

[Beaver]

У нас больше нет преимущества от неожиданности, но я думаю, что шансы расправиться с этими выродками всё ещё неплохие. Разворачиваюсь - и теперь дуло моего револьвера смотрит точно в лоб одному из нацистов, что чуть ранее были заняты установкой бомбы.

«Бам, сучёныш! — думаю я, нажимая на спусковой крючок. — Как тебе это, а?»

[Leo-ranger]

- Это. Вам. Чтобы. Не. Лезли. В. Наш. Город, - жестко, жестоко, разделяя каждое слово ударом биты, говорю я, срываясь на хриплые крики. Эти двое - не люди, они хуже людей. Они, как и мы, бунтуют против общества, только с безумной и извращенской идеологией, эти мрази не заслуживали жизни. С ними нужно покончить, чего бы это ни стоило.
С реаом вновь заношу юиту над головой и опускаю её на голову шатающегося от контузии, но все равно уворачивающегося от ударов Гитлера. С ним нужно было покончить. Эта станция должна быть обагрена его кровью и кровью его брата.

[Шепобелк]

Никос, кажется, везде. Вот только он был рядом с Адольфом, а вот уже появился перед нациком, которого облюбовала в качестве мишени Джессика, на мгновение ставший реальным нож почти по рукоять погружается в грудь воинствующего отморозка, с такой силой Никос наносит удар, подкрепляя призрачные мышцы вполне реальной яростью, которая, как ни странно, придает сил раз за разом резать Завесу и возвращаться к боли, которой пропитан мир живых.

[Laion]

Нацисты оказались упертыми, и  после первых полученных люлей не развернулись и не сбежали, к большому сожалению Агнес.  Глядя, как бесстрашно дерутся Джесика, Никос и Джек, Агнес почувствовала прилив воодушевления и, коротко взглянув на зажатый в руке пистолет,  быстро сунула его стоящей рядом Джессике за пояс - она поняла, что обращаться с оружием так и не научилась.  Избавившись от оружия, Агнес рванулась в сторону нациста, которого уже подстрелил коп. Если она хотя бы повалит его на пол, чтобы он не набросился ни на кого, это будет уже хорошо. 

Бритый наци, однако, смотрел на нее с ухмылкой. Неужели эта хлипкая девчонка надеется справиться с ним? 

[Тaб]

Сгусток раскалённого свинца вылетает из горячего дула. Это похоже на гром, вот только на небе нет ни облачка. Есть только серый кафель и холодный свет, слепящий глаза. Искусственный мир победивших корпораций не в силах растопить сердца подлинных мечтателей. Голову неонациста запрокидывает назад, будто в него только что врезался товарный поезд. С окровавленных губ слетает неразборчивое оскорбление, и он едва не падает на рельсы, с трудом продолжая цепляться за ускользающие крупицы жажды жить.
— Untermensch… — срывается с потрескавшихся губ Гитлера слово, полное презрения. Его голубые глаза похожи на два прожектора посреди бесконечный тьмы подземных тоннелей. Однако, и они гаснут, когда холодная сталь обрушивается на череп с глухим звуком, который разлетается вокруг подобно эхо, но гаснет среди обречённых воплей, полных ярости криков и чьих-то последних вздохов. В темноте так трудно найти границы между «мы» и «они», но Джек остервенело чертит её собственной кровью, и кровью тех, кто осмелился выступить против его города и его друзей.
Его руки трясутся, из последних сил сжимая потёртый люгер. Ноги заплетаются, точно у пьяницы у дверей кабака, что работает от заката до рассвета. Окровавленный губы безмолвно шепчут одно и то же слово, а пустые глаза смотрят на Джессику, отчего по её спине едва не ползут мурашки. Неонацист медленно поднимает пистолет, «Скажи пока, грязная сука», вырывается последний хрип из его груди, и Джессика уже готова отправить его в ад, но… В ту же секунду перед лицом неонациста является Никос, и, с чавканьем вонзает ему в грудь свой армейский нож. Вернее, воспоминание о нём. Весь этот мир соткан из воспоминаний. Быть может, он сам — лишь отголосок подлинного Никоса, что сложил голову в своём последнем крестовом походе. Глаза неонациста округляются, он видит призрака своими глазами, перед тем, как издать стон, полный ужаса, и рухнуть во тьму.
Бритоголовый в открытую смеётся на Агнес, перехватив её запястья, вывернув их, и швырнув её на холодный кафель станции «Новый Авалон». — Иди учи уроки, — бросает он вальяжным тоном, отряхивая ладони, и даже не глядя ей в лицо. Сердце Агнес начинает заполнять нестерпимая ярость…
— Посмотрим, как ты теперь запоёшь, — цедит сквозь зубы офицер Брюс Штайбнерг,  стоя напротив неонациста, и давя на спусковой крючок. Пуля летит мимо, и, со звоном рикошетит от блестящего вагона корпоративного поезда.
— Вас вообще стрелять не учат, да? — всё тем же вальяжным тоном говорит неонацист, натянув на лицо кривую лыбу. Одним ловким движением он вскидывает старый добрый люгер парабеллум, и нажимает на спусковой крючок. Пуля со свистом летит в сторону Братьев Фюреров, и, в ту же секунду, Джек чувствует, как его глаза пронзает тысяча игл. Пуля, пролетевшая в сантиметре от его лица врезалась в холодную стену «Нового Авалона». А Джеку не оставалось ничего кроме как схватиться за лицо и стиснуть зубы, чтобы не заорать благим матом…

[Beaver]

— Чёрт, Джек! — невольно срывается у меня с губ, когда я вижу, как панк хватается за лицо.

«Вы заплатите за это», — с холодной яростью думаю я и направляю пистолет на Адольфа.

Безумно хочу отправить этого ублюдка в ад и надеюсь, что у меня получится. Чтобы прицелиться ему в голову, мне требуется всего пара мгновений, ещё одно — чтобы выстрелить. Пуля вылетает из дула, и я наблюдаю за ней, будто в замедленной съёмке.

[Шепобелк]

Ярость твердит взять нож и срезать эту самодовольную ухмылку с лица нациста, но Никос усилием воли снова вбивает себя в рамки задания. Сейчас опасен не он, а его предводители, рядом с которыми согнулся от боли Джек. Никос появляется перед Гитлером, его нож начисто смахивает с черепа мужчины татуировку со свастикой, оставляя широкую и болезненную рану. Неважно, соткан нож Никоса из обретших на краткое время реальную форму воспоминаний или реален на самом деле, пока Никос вне завесы, он по прежнему убийственно эффективен.

- Сегодня ты умрешь, но не той смертью, на которую надеешься, - голос Никоса холоден и безэмоционален, но не потому что он пришел с Той стороны, а потому что все эмоции убивает холод запредельной ненависти к тому, кто с гордостью носит сочащуюся кровью непричастных фамилию безумного фанатика и апологета "расовой чистоты".

[Laion]

Мерзкая ухмылка наци выводит Агнес из себя. А его выстрел, которым он ранил Джека, вгоняет ее в состояние неконтролируемой паники, усугубляемой страхом закрытых пространств. Опасаясь, что наци сейчас развернется и выстрелит уже в нее, а затем все здесь взорвет к демонам, Агнес бросается на него, пытаясь ударить рукояткой пистолета.  Холодно рассуждать о том, что нужно бы выбрать болевую точку или применить более рационально оружие, она уже не в состоянии, и даже предупреждающий жест Никоса, который, нанеся удар предводителю наци, оглянулся, чтобы посмотреть на нее, уже не останавливает ее.  Но, очевидно, именно страх и придал ей сил. 

[Тaб]

Пуля громыхает, пронзая его лоб, и очередной нечеловеческий рёв вырывается из груди Адольфа. Он делает тяжёлый шаг, и загребает рукой, пытаясь достать Джессику, сквозь кровавую пелену, застилающую взор, но у него ничего не выходит. Правосудие Старого города торжествует, но Джессика знает, что это ещё не конец. Словно в подтверждение её мыслей, огромный нацист хрипло смеётся сквозь звериный оскал.
Сдавленный стон вырывается из груди Гитлера, что схватился за содранную плоть. Однако, в считанные секунды, он становится истерическим хохотом, что, подобно эхо, катится по станции «Новый Авалон». — Тебе придётся отправить меня в Ад! — отвечает он незримому мстителю сквозь заливистый хохот. — Ибо эти символы выжжены не на коже, а на моей душе!
— Это было больно, — сквозь неизменную улыбку отвечает бритоголоый Агнес, пробуя на вкус кровь из разбитой губы. — К сожалению, для тебя это не значит ничего хорошего, — улыбка не сходит с его лица, и Агнес своими глазами видит, как бритоголовый вскидывает свою люгер парабеллум. — Скажи «бай-бай» этому бренному миру.
Вновь грохот катится по серой корпоративной станции, точно молния пронзила небеса ярким зигзагом. Бритоголовый удивлённо вздыхает и косится на свой бок, прошитый метким выстрелом офицера Брюса Штайнберга. — Вот ч..., — не успев закончить, он падает в пыль, лишённый последних капель воли.

[Beaver]

Вижу, что Адольф и Гитлер стараются защищаться, и понимаю, что они слишком хороши в этом, чтобы я могла попасть в кого-то из них. Чертыхнувшись про себя, навожу пистолет на нациста и целюсь, в любой момент готовясь уклоняться от атак.

[Тaб]

Окровавленный Адольф бьёт себя кулаком по груди, точно варвар из древних легенд. Нечеловеческий рык вырывается из его горла, разносясь по тоннелям метро. Он срывается с места и несётся на Джека, который до сих пор пытается совладать с кошмарной болью в обожжённых глазах, что мешает ему отдаться первобытной ярости. Ярость древних времён переполняет самого Адольфа, он похож на первобытного охотника, каждая битва которого грозит стать последней. Он разводит в сторону огромные ручищи, намереваясь сомкнуть их на туше Джека, чтобы услышать сдавленный стон и сладкий хруст хрупких костей. Однако, неведомое чутье помогает панку ускользнуть из смертельной хватки нациста…
— Сдохни! Сдохни! Сдохни! — остервенело кричит Гитлер, его голубые глаза раскраснелись, точно у последнего безумца, что сбежал из довлеющих стен старого бедлама. Он срывает два ножа выполненных форме свастики со своего кожаного пояса, украшенного тем же символом. Оба ножа блестят в стерильном свете люминесцентных ламп, превращаясь из смертельно опасного оружия в бессмертный символ, что продолжает шествовать сквозь века, притягивая к себе людей. И, мечтая преобразиться, эти люди теряют последние крохи того, что делало их людьми. Они сами становятся ожившими символами, вынужденными повторять судьбу тех, кто первыми поднял эти древние стяги. Ножи свистят, он взмахивает ими, снова и снова, мечтая превратить плоть Джека в кровавое месиво. Но снова животное чутьё панка помогает ему ускользнуть от смертельной опасности…
Затаившийся офицер Брюс Штайнберг обливается потом, выгадывая момент, чтобы сделать точный выстрел. Ему нужна идеальная возможность, чтобы поставить жирную точку, на этом деле окрашенном в кроваво-красный цвет. Однако нечто, что таится глубоко внутри настойчиво шепчет ему, что секунда промедления может обернуться позорным концом для тех, кто вверил ему свою жизнь. Сорвавшись с места, офицер выкрикивает боевой клич, до боли похожий на животный рёв. Из его пистолета вырывается сгусток раскалённого свинца, похожий на вспышку молнии посреди кромешной тьмы, прошивая колено Гитлера насквозь. Он лишь ещё сильнее стискивает зубы в ответ на нестерпимую боль. С губ, растянутых в болезненном оскале срывается безумный смешок…

[Beaver]

— Это ты сдохнешь, ублюдок! — произношу я и с силой давлю на спусковой крючок, надеясь, что вылетевшая из дула моего пистолета пуля размажет голову Гитлера.

Я не убийца и не нахожу ничего ни красивого, ни хорошего в местах преступлений, но на мозги этого выродка, размазанные по здешним стенам, я бы с удовольствием полюбовалась.

[Leo-ranger]

Перед взглядом все ещё плывет, но меня это не останавливает. Ублюдки сражались яростно, или думали, что сражаются, но я был готов показать им настоящую ярость, когда сердце бьется в груди, а гнев сам направляет твою руку. Встаю в полный рост, будто становясь больше в размерах.

Шаг, два, три.

Удар, два, три.

Крик, два, три.

Бита встречается с лицом ублюдка раз за разом, я не оставляю в себе ни следа рассудка или жалости, снова, как в особняке, полностью отдаваясь своей дикой натуре. Эти ублюдки посмели посягнуть на мой город, на меня самого и на тех, кто сражался бок о бок со мной. Им нет прощения и нет легкого избавления. Они умрут. Жестокой, мучительной, заслуженной смертью.

Хруст, два, три.

Перелом, два, три.

Я заношу биту для очередного удара и со всей своей силой опускаю её на омерзительное лицо нациста с такой ненавистью, до которой далеко любому панку.

[Тaб]

«Б-о-о-о-ммм»
Последние выстрелы звучат, как громыхание небес — предвестник ливня, что очистит полуночный город от грязи, заполняющей его улицы. Всполохи походят на огненные вспышки посреди свинцовых туч, нависших над головами людей, что разгоняет кромешную тьму, пусть и всего на мгновение. Капли ярко-алой крови, что стекают из зияющих ран, окропляя истёртый кафель, походят на крохи ливня, мерно стучащие по крышам огромных небоскрёбов, что отчаянно тянутся к небесам. Последние вскрики, преисполненные нестерпимой боли, больше ранят сердец, это лишь ещё один шум полуночного города, который перестаёшь замечать. Пустые очи, воздетые к небесам, не вызывают ничего кроме немого презрения, последним, что они увидят будет стерильный свет люминесцентных ламп. Искорёженные тела, устилающие холодный кафель, полные разорванных ран, уродливых синяков, и изломанных костей — лишь ещё одни декорации в этом причудливом спектакле под названием "жизнь".
«Б-о-о-о-ммм»
Блестящий табельный пистолет выскальзывает из липких пальцев офицера Брюса Штайнберга. Трудно сказать почему, быть может это неверие в то, что они смогли выйти победителями из этой жестокой схватки, где на кону стояли судьбы тысячи людей. Быть может, это паскудное осознание того, что именно они украсили этот зал окровавленными трупами; и пусть они сами сошли на эту тёмную тропу, но всё равно оставались людьми. Быть может, это кровь и пот, налипшие на пальцы, заставили его выскользнуть, и, с глухим звуком свалиться на пол. Какое это имеет значение? Он судорожно спускается на рельсы, едва не подвернув ногу после неудачного прыжка вниз. Смотрит на квадратный экран, испещрённый ярко-алыми цифрами. Хватается за рацию, и орёт в неё во всё горло, требуя подкрепления, сапёров и служебных собак….
«Б-о-о-о-ммм»
Они застывают на месте, точно ноги вросли в землю, а сердце замерло в предвкушении чего-то непостижимого. Те, кто остался в живых, вопреки козням целого города, и тот, кто соскользнул во тьму, что приняла его в свои холодные и липкие объятия. Они ловят взгляды друг друга, мысли остаются мыслями, а невысказанные слова застывают на бледных губах. Всё повторяется, снова и снова, лишь набирая обороты на пути к вожделенному концу. Словно спираль, устремлённая к центру, а они взирают на последний виток. Лишь Богу известно, что таится там. Но Бог давно оставил этот бренный мир.
«Б-о-о-о-ммм»
Её голос похож на слёзную песнь по павшему солдату, что так и не вернулся домой. Её прикосновение — как нежный бархат, от которого мурашки ползут по спине. Её взгляд — это всё, что ждёт каждого, как бы он ни мечтал скрыться от смертельных объятий. — Это не конец, Никос, — едва уловимая улыбка, застывшая на выкрашенных в чёрный губах. — Но когда всё закончится — найди меня. Тебе не выжить в этом мире, если продолжишь нарушать Диктум Мортум. А пока прощай… — и она исчезает, точно наваждение, что растаяло, стоило первым солнечным лучам проникнуть сквозь пыльное окно. Точно мечта, которая рассыпалась в прах, столкнувшись с жестокой реальностью, что никогда не прощает ошибок. Точно нить Ариадны, выскользнувшая из рук Тесея, оставив его одного посреди тёмного лабиринта, в самом сердце которого прятался зверь. Она исчезает, оставив ему лишь последний поцелуй. Он застывает на щеке лёгкими покалываниями, а затем расцветает подобно рассветной розе. Поцелуй со вкусом клубники.
«Б-о-о-о-ммм»
Звучит колокол, созывающий на всенощное бдение, и эхо разносит его по округе. Однако, слышат его лишь они, те, кто прошёл путь, которому не было равных. Те, кто видел пламя и ночь, но сумел найти тропу, что вела между ними. Те, кто познал великие соблазны, но не отрёкся от самого себя. Сгущается тьма, прохладный ветерок гасит последние свечи, остаются лишь далёкие отзвуки, звучащие сквозь сон. Они видят тени, что стоят подле алтаря, их лица — это ничто, есть лишь глаза, горящие, точно крохотное пламя свечи. Тени мертвы, на протяжении сотен лет одна сменяла другую, но теперь они могут лишь взирать на них, не в силах вмешаться. Однако, посреди алтаря есть тот, кто ещё жив. Он склонил голову, пряча лицо, но они знают, кто он такой. Он медленно поднимает ладонь, призывая к молчанию, и тени сдувает порывом ветра. Теперь есть лишь он и они.
«Обзорная площадка в конце города. Сейчас. Только вы и я, больше никого».
«Б-о-о-о-ммм»
Морок отступает, и лишь взгляды друг друга дают понять, что это была не шутка. Издалека слышится голос Брюса Штайнберга, он хлопает их по плечам, и говорит, что скоро подъедет полиция. Привкус горечи, пеплом, застывает на языках.

[Laion]

Неужели все закончилось?  Наци, как брошенные сломанные куклы, лежат в лужах крови, а рядом тикает взрывной механизм. Но коп (оказывается, его зовут Брюс) говорит, что сейчас подъедет полиция и все будет в порядке. Нет. В порядке уже не будет. За эти сутки, которые прошли со времени смерти Кэтрин, Агнес повзрослела лет на пятнадцать. Да. Сейчас она, кажется, взрослее собственного брата, который вырастил ее. Она может рассказать, как нужно ударить, чтобы сделать очень больно.  Она может рассказать, как выглядят мертвые враги. Она может рассказать как страшно, когда умирают друзья.  Агнес нашла взглядом Никоса и тихо подошла к нему как раз в тот момент, когда он, тот, за кем они охотились все это время, назначил им место встречи. Она чувствует себя опустошенной и уставшей до смерти. 

-  Мы ведь справимся? - спрашивает она, боясь услышать ответ. 

[Leo-ranger]

Слова душегуба звенели в ушах и я, пошатнувшись, падаю на одно колено. На мне не было столь сильных ран - даже тот выстрел, что меня на время ослепил был не столь серьезен. К земле меня придавила та ответственность, что навалилась на плечи в ту секунду, когда удар биты окончил жизнь Эндрю Салливана. Ответственность за банду панков и за то будущее, к которому я их поведу

Но нет, не эта ответственность все же надломила, а та, что я делил ещё с тремя своими соратниками. Это была наша ноша, наш долг перед всем Миднайт-сити, и груз этот был не из легких. Вес всего города будто давил мне на спину последние сутки. 

Но я встаю, отряхиваюсь, краем майки оттираю биту от крови. Сегодня с полуночным душегубом будет покончено раз и навсегда. Эта ночь будет именно той, когда миднайтские хищники начнут новый путь. Не как группа панков - но как группа борцов за свободу, защитников этого города. Первым шагом будет смерть полуночного душегуба, потом - выведение того яда, которым он отравил этот город и единственный антидот от которого - уничтожение тех, что будут ждать каждой возможности подгадить всему городу сидя на гранитных холмах.

Сегодня - последний день Максвелла и новый день в жизни Миднайтских хищников. Новый день, в который их поведет не Волк, а тот, кто победил Волка, нашел новую тропу к свободе. Теперь во главе Освободительного Движения стоял...

- Волкодав, - хрипло говорю в пустоту и весело скалюсь окружающим. - Звучит неплохо, а?