Палец легко скользит по пластиковому корпусу, счищает налипшую грязь. Она валится вниз буквально хлопьями засохшей земли, тонким, рассыпчатым слоем глинистой почвы, словно оборудование держали не в особом вакуумном пакете, предохраняющем от пыли, а нарочно купали в слякотной хляби ради местного
антуража. На ногтях блестят пятна давно облупившегося лака – фиолетового, который, благодаря люменисцирующим краскам, расходится в сумерках вязью красивых восточных узоров, – но девушке, судя по всему, давно на это плевать. Вместе с забившейся под них грязь, эти неухоженные ногти тоже становятся частью здешней атмосферы: частью душной, зловонной клоаки, которая давит на тебя со всех сторон симптомами надвигающейся опасности.
Палец легко нажимает на маленькую круглую кнопку, и едва заметная лампочка сбоку загорается зеленоватой точкой.
— Можете повторить все это на камеру?
Мужчина, облаченный в потрепанную военную форму, смотрит прямо в объектив и криво ухмыляется, обнажая чернеющие от кариеса зубы. От этого взгляда берет мелкая дрожь: либо потому, что в нем перемешались отчаянное безумие и смертельная, нечеловеческая усталость, либо потому, что на месте правого глаза зияла разодранная плоть опустевшей глазницы, в которой бордовыми влажными гранулами запеклась кровь.
Юнону передернуло: она попыталась выдать это за поеживание от холода, но попытка была явно провальной. Ухмылка мужчины стала еще шире.
— За две ментолки – хоть дословный пересказ с ладонью на сердце, — пробормотал он почти невнятно, по-прежнему скалясь в объектив камеры.
Это было сделкой. Девушка чуть улыбнулась и согласно кивнула, вытаскивая мятую пачку из кармана балахона, который ей выдали вместо человеческой одежды на последней встрече перед отъездом за периметр. Было неприятно натягивать на себя это вонючее армейское тряпье, лишаясь презентабельного вида и бронежилета с нашивкой «PRESS», но она не протестовала. В конце концов, в договоре, который она подписала, все было подробно указано, без мелкого шрифта и пометок за «звездочкой». Она знала, на что идет.
Мужчина поблагодарил её и с довольным видом засмолил полученную сигарету. Юнона удивленно взглянула на него, однако вытащила еще одну и последовала его примеру. Судя по всему, то, что они находятся в смертельно опасной зоне, наполненной отвратительным зверьем всех форм и размеров, его совершенно не заботило: он курил везде, умудряясь затягиваться даже во время перестрелки. Его кредом была хриплая фраза о том, что и сигареты, и пули стоят примерно одинаково – одну человеческую жизнь.
Разница между ними была только в калибре.
Юниверс не знала о нем практически ничего. Она не знала его реального имени – его боевые товарищи называли его «Першила», то ли за то, что он был старшим в их группе, то ли за то, что от высмоленного табака у него постоянно першило во рту; пару раз кто-то из его «отмычек», как он называл их, обращался к нему, как к «Семёну», «Санычу» или «Станиславу Николаевичу», но это выглядело, как только что выдуманный фарс – всё ради смеха над зубрилами в белых халатах и толстых роговых очках, зовущими друг друга исключительно по имени-отчеству. Когда грамотеи, не привыкшие к обращению по кличкам, с облегченным видом повторяли услышанное ими очередное «настоящее имя», общаясь с Першилой, того разбирал хриплый дребезжащий смех: скалясь оставшимися во рту целыми зубами, он махал рукой бойцам из его отряда и завывал, что
«моль поверила, шалость удалась».
Она не знала, какой он точно национальности, откуда приехал и чем занимался до того, как связался с Зоной: порой появлялось ощущение, что на гражданке Першила был то ли цепным псом какого-то авторитета, то ли солдатом удачи, то ли действительно прошел не одну войну в составе государственной армии и оказался выброшен с инвалидностью за потерянный глаз – словом, судьба у этого человека, отпечатанная в последнем зеркале его померкшей, серой и запылившейся души, была насыщенной и надломленной еще до приезда в эти края. Откуда он приехал? Разбирать его бормотание порой было невыносимо, поэтому сказать, выучил ли он русский язык или же является его носителем тоже было практически невозможно: по крайней мере, складывалось ощущение, что говорит он тихо не потому, что не уверен в своем знании языка, а потому, что привык, когда его
внимательно слушают. Один из ученых, более молодой и словоохотливый, говорил, что Першила приехал из Боснии, ссылаясь на его недвусмысленные заявления о расколе Югославии. Юнона ставила на то, что он все-таки коренной поляк или, на худой конец, обукраинившийся поляк со Львова – за лингвистическую привычку выделять последний слог и "шчекать" там, где следовало бы использовать «ща».
Словом, она не знала об этом человеке ровным счетом ничего кроме его клички и его репутации в своем отряде и среди ученых. В принципе, даже это ей было не нужно – ей было достаточно того, что он не боится светить своё лицо на камеру и того, что он
сталкер.
Тлеющий уголек сигареты вдруг обжег ей пальцы, и она удивленно вздрогнула, после чего уронила бычок на землю и придавила подошвой ботинка. В отличие от неё, Першила курил медленно, явно растягивая удовольствие: перестав ухмыляться, он сложил обветренные губы трубочкой и выпускал в застойный лесной воздух замысловатые кольца плотного дыма. Сигареты для него давно утратили смысл вредной привычки – они стали искусством, требующим постоянной, неустанной практики. Юниверс, правда, они не завораживали, и она глядела на курящего мужчину с нетерпением, перерастающим в раздражение: её хобби, требующим не меньшего внимания, была её работа.
Она клацнула ногтями, отодвигая защитное стекло от дисплея. Пойманный в квадрат Першила на нем представлял собой видавшего виды, заматеревшего наёмника с седой щетиной, на фоне которого торчали брезентовые палатки и изворачивались в безумном танце стволы мутировавших деревьев, укрытых шапкой ржавой листвы.
Картина была
сочной.
— Камера уже пишет, — нетерпеливо процедила она, когда наёмник, выкурив одну ментолку, тут же закурил вторую, выпуская кольца с таким же смаком, как и в первый раз. — Можете начинать.
Сталкер вновь посмотрел на неё, сначала недоуменно, затем более осмысленно – видимо, за своим любимым занятием он выронил из головы мысль снова поделиться с Юноной тем, что рассказал ей вчерашним вечером.
— Все говорят, что эвакуация людей со второй промежуточной линии, между первым и вторым КПП на въезде в Зону, провалилась из-за мародерской атаки сталкеров на дома и конвои, — хрипло начал он тут же, вернув на лицо ухмылку. — Но это все равно что сказать, что сталкеры все, как один, собрались у самого Периметра в ожидании Выброса, который перекроит Зону, не опасаясь ни новых аномалий, ни мутантов, ни расположенных у границы пулеметных точек ВСУ – это же полный идиотизм. Тем безумцам, что полезли наверх сразу после Большого Выброса в надежде найти россыпи артефактов или обобрать тела погибших товарищей, буквально
выжгло мозг. Я серьезно, — Першила закашлялся и выставил вперед пальцы, в которых была зажата тлеющая сигарета, —
ни один нормальный человек не лезет обратно даже через десять минут, как утихнут подземные толчки, даже после обычного Выброса – своя шкура ближе к телу. Хотя бы для того, чтобы дождаться, пока эти бараны не обновят своими трупами карту расползшихся аномалий.
Взгляд его остекленевшего глаза вдруг потускнел: Першила он умолк, мрачно и задумчиво глотая ментоловый дым. В молчании прошло несколько томительных секунд, заполненных лишь шуршанием ржавой листвы и писком электронных датчиков, расставленных здесь исследовательской группой. Юнона уже хотела цокнуть – она знала, как мало времени для записи доступно и как быстро садятся сменные аккумуляторы.
И она не собиралась тратить их на сопливое молчание, чтобы не продешевить.
— Молодняк гибнет в таких авантюрах быстро, раз – и в «жарке», — вдруг продолжил сталкер, и девушка тут же закрыла рот, цепким взглядом впиваясь обратно в дисплей камеры. — А уж в «организованной преступной группировке подготовленных на территории Чернобыльской Зоны Отчуждения и хорошо снаряженных головорезов», про которую твердили тогда по зомбоящикам так часто, что нам аж на ПДА фотографии с цитатами кидали, в ней-то явно описываются матерые ветераны Зоны, хотя бы судя по снаряжению, — Першила захохотал, тихо и хрипло, будто барахлящий двигатель «жигуля». — Экзоскелеты, первоклассные штурмовые винтовки, пусковые ракетные установки – готов поспорить, у этих суперменов ешче и болты из золота были, ага, — он оскалился и помотал головой: Юнона же поймала себя на мысли, что это его "шчеканье" придаст интервью особый восточноевропейский колорит. — Понятное дело, что все это смешное, нет,
СМИшное фуфло, — он буквальное выплюнул это слово с гримасой искреннего презрения на лице, — было заказано сверху. И конвоев эвакуационных там не было, и хохлы не собирали никого – это все пропаганда по зомбояшчеку. Уроды, — тут сталкер действительно сплюнул от негодования. — Навешали лапши людям, а нам теперь жри все это обратно. Твари.
Лицо его побагровело: он попросил еще одну сигарету и сделал глубокую затяжку, прежде чем продолжать.
— Это все ложь. Там даже из военных на пунктах в тот день было по одному-два человека – у пулемета да у шлагбаума, больше никого. Это ж с какого перепугу весь состав куда-то подевался? Повально дезертировали, что ли? В газетах об этом ни сном, ни духом, главное, все у хохлов о мародерах да маньяках из сталкерской братии. Кому, спрашивается, эвакуацию проводить, если солдат там даже не было?! — Першила уже почти рычал, слова его было разбирать все труднее и труднее. Конечно, даже такой шамкающий говор Юноне ничего не испортит – репортаж в любом случае будет пускаться с синхронным переводом. — Я тут не просто так распинаюсь. Я сам тогда, в тот день ровно, через КПП шел, по договору да руке намасленной – хотел с Зоны перед Большой Землей к приятелю из военных заскочить, трав принести от Болотника. У ребят спросил, они «мы не в курсе, состав сняли на учения, завтра вроде вернут». Молодняк ешче, необстрелянные даже – их пункт потом крутили по новостям, камня на камне не было, будто на него кто-то из сталкеров бомбу сбросил. Или албанский джихад устроил, или что там теперь про нас передают, — он поморщился, затянулся снова. Изо рта выплыло плотное кольцо, эффектно пролетевшее через весь кадр. — Террористы номер один. В обшчем, я выперся, на автобусе к тому солдату еду, минут семь езды – военный городок, все для людей. Он-то шишка был, его на учения забрать не должны были, как командующий штабом на случай изменений в Зоне и все такое, — сталкер махнул рукой. — Да только и его дома не было. Уже неделю как. А вместо него семья – ни родственники, ни друзья, а
покупатели. Он, говорят, продал с неделю назад все, цену попросил смехотворную, документы обещал как раз сегодня завести, можем вместе дождаться, — Першила покрутил папиросу в руках, разглядывая тлеющий уголек, затем зажал её зубами и поднял к себе на колени вещмешок. — Ну вот мы, сука, и
дождались.
Холодный скрежет разорванного металла. Грубый нож вскрыл консервную банку, в тусклых солнечных лучах замерцало её содержимое. В плане еды Юнона всегда считала себя непритязательным, фактически всеядным человеком: увидев здесь, как сталкеры ловят тушканов и, при разделке тушек, вытаскивают осколки стекла и куски колючей проволоки, она решительно пересмотрела свои вкусы.
Камера все еще писала. Девушка же достала себе еще одну сигарету и осмотрелась вокруг. На одной из карт памяти у неё были общие планы леса – если уродливое нагромождение переплетенных стволов местной флоры можно было назвать лесом в человеческом понимании этого слова. Вечно рыжая листва здесь будто высасывала кровавые соки со всей Зоны, и на фоне серых пейзажей этот массив выглядел еще более страшной опухолью, чем являлась для мира сама Зона Отчуждения. Пока Першила и его «отмычки», как он их называл, прекрасно справлялись со своей работой, и Юнона видела тварей только издалека, выкручивая на максимум зум объектива.
— И что случилось? — спросила Юниверс, прожигая мужчину взглядом. — Выброс?
Сталкер проглотил кусок и обтер губы от жира рукавом. Сигарету он теперь держал в левой руке, ел с ножа правой: услышав вопрос, он затянулся и кивнул, выпуская дым через ноздри. Часть истлевшей сигареты куском пепла упала ему в банку, но он, кажется, этого не заметил и продолжил есть, как ни в чем не бывало.
— Большой Выброс. Накрыл территорию, о которой думать страшно, буквально на все военные городки вокруг Периметра упал – а там из военных, оказывается, и не жил уже никто. Все квартиры проданы гражданским, кому на дачу, кому – на постоянное жилье. Продано за копейки, а государство им ешче приплачивать должно было, за жизнь и работу в грязных условиях – нехило так, как мне сказали. И так не только в том городке, так
везде. Старые говорили, что везде на пунктах только молодняк оставили, а городки все без оформления сдавались или продавались копеешчно, только гражданским. Другие хаты вообшче опустели – просто так и стояли, брошенные, без вешчей, голые стены. Кто-то даже проводку снял. А по документам все у них было, так что им еще и за потерю имущества денег занесли. Что из этого выходит? — протянул он. Глаз его уставился прямо в камеру, вид был суровым, отчасти подавленным. — Что
все знали. Видели, слышали, читали – но их всех предупредили загодя. О военных потерях ВСУ в войне со сталкерами слышали? Там цифры сумасшедшие, только вот трупы не отсюда везут, а
сюда. А гибнут они на другой войне, ребята эти. Б@#%ство это все, несусветное. «Голубые» не знают об этом, им лишь бы на белых транспортерах у Периметра катать да отгонять туристов, а кого там на Зону везут вперемешку с мутантами в крытых грузаках уже не их дело.
Першила оскалился и доскреб тушенку молча. Юнона смотрела на него, размышляя, какой вопрос следует задать теперь.
Затем она опустила взгляд и посмотрела на облупившиеся ногти. Это интервью, которое войдет в специальный документальный репортаж, уже само по себе тянуло на сенсацию в журналистике, а ведь она не провела в Зоне и нескольких дней. На Большой Земле, в век четвертой, информационной эпохи, кто угодно может нарисовать модели тварей и выставить их за чистую монету – это не интересует людей, даже если это правда. Людей интересуют люди – чиновники на постах, их жертвы, трупы людей, маньяки, убийцы. Человек Безумный – вот ступень эволюции, к которой теперь прикованы взгляды миллиардов в сфере массмедиа.
Она снова посмотрела на сталкера. В его глазах горело то самое безумие, за которое ей будут готовы платить несметные гонорары, и поэтому она мягко улыбнулась, располагая его к себе на последний, точный и достаточно полный ответ.
— Вы не боитесь, что ваши заявления вызовут резонанс в обществе, после которого вас осудят не только как незаконного посетителя Зоны Отчуждения, но и как политического преступника, клеветника? Вас могут искать там, в... в нормальном мире, когда вы снова отсюда уйдете.
Першила внимательно выслушал её, а затем хрипло, надрывисто захохотал.
— В
нормальном мире, да? Господи, — он, все еще посмеиваясь, утер влагу с глаза, повторяя «нормальный мир, Господи, нормальный мир...», после чего снова посмотрел на Юнону и открыл рот, собираясь ответить.
— В камеру, пожалуйста, — произнесла девушка, и сталкер послушно опустил взгляд.
— В нормальном мире меня уже не будет. Я буду доживать свой век здесь и здесь же сдохну, когда за мной придет закон Зоны. Нормального мира за Периметром для меня не стало сразу после того Большого Выброса, и, как мне кажется, его там никогда и не было. Если чинуши себе кладут бабло в карман, которое им на содержание Периметра зоны шлют, на разработку технологий по поддержанию её границ, на операции по эвакуации людей, то там всё, — Першила приставил к виску нож, на котором виднелись остатки тушенки. — Мира честнее и нормальнее Зоны уже не будет. Зона всем выгодна, и выгодна по-черному: мы, сталкеры, на себя пашем или на группировку свою, и мы за это рвем задницы. Тем же, кто в нормальном мире на нас имеет, даже с кровати можно не вставать – всё и так капнет. Хотят засудить за клевету? Валяйте, — ухмыльнулся он. — Сталкер Першила, вольный наёмник. Менты пусть приезжают, спросят людей – они скажут, где меня искать. Сам подождал бы, да не привык на месте сидеть, у нас тут не любят такого. Если придете сюда и заберете под суд, то даже сопротивляться не буду, — мужчина снова засмеялся. — Только
приходите, шчеглы.
Палец легко скользнул по пластиковому корпусу, оттирая ржавый налет. Нажатие – и лампочка затухает. Убирая камеру в чехол, Юнона поблагодарила мужчину и протянула еще одну сигарету – тот отказался, говоря, что все равно скурил лишних.
Она не настаивает.
Закуривая сигарету, от которой отказался Першила, она задумчиво смотрит на свои пометки. У неё есть достаточно материала, чтобы вернуться назад в Штаты и стать звездой, опубликовал сенсационный материал. Шок-контент. Сливки современной военной корреспонденции, самое грязное политическое белье на одну из самых острых мировых тем. Когда все это закончится, рассуждает она, глядя на расхаживающих вокруг сталкеров, чьи лица закрыты масками противогазов, она вернется в Штаты и примет самый лучший в её жизни душ.
Потому что когда ты вступаешь на пьедестал почета, ты должен
сиять в лучах своей славы.
Скоро все это закончится. Начнется новая жизнь для новой Юноны Юниверс.
Скоро.
