От столиц далёко,
Где не видит око,
За старой деревней,
У чёрного леса
Жила не королевна,
Не княжна, не принцесса –
Жила там в избушке
Девка-вековушка.
Величали её Пансема Сивеловна, а прозывали – Волчиха. И не то, чтобы зла была, да молчалива и угрюма. А скажет чего – всё равно не разобрать, уж больно мудрёно. Вот и не с кем ей было словом перемолвиться. Так, год за годом, совсем одна осталась. Сверстницы давно по замужам разъехались и внуков дождались, а к той и соседки не захаживают. Бывало, и позабудут в деревне про неё, а тут, глянь – идёт по улице Волчиха и будто ночь наземь спускается. Дети не шалят, собаки чуть скулят, бабы языки проглотили, а мужики, как ратники, навытяжку стоят.
Она в кузню, в лавку зайдёт или на двор какой, укажет, что ей нужно: «Продай-ка мне эту пеструю курицу». И, вроде, за деньгами лезет. Хозяйка подхватится, живо пеструшку изловит: «Да забирай ты её так, Пансема Сивеловна, мы только рады!»
На сходе в стороне станет она, всё слушает, молчит. После всех скажет слово, как топором отрубит, да восвояси уберётся. Заметили, правда, что как по её слову сделают, то всегда сладится. А не любили всё равно. Страх наводила очень.
Уйдёт Волчиха, вздохнут люди и ну судачить.
Сперва-то всё про колдовство, что не прознают – сами выдумают, а после и стало о чём. Откуда, не понять, а правды не знать, появился у вековушки мальчонка. Младенцем его никто не видал, плача детского не слыхал, и на тебе! Уже и бегает, и говорит по-человечьему.
Пожурили за глаза, похихикали, где енто старая, ребёночка прижила? А выведать боятся. И дело. Поближе разглядели дитятко – седой-то весь, волосы вверх торчат, как шерсть, глаза холодные, насквозь пронизывают. Кто-то и распустил слушок: с тоски, мол, Волчиха с волками водится...
Собрали однова сход. Ждали-ждали, идёт Волчиха помолчать да поскалиться, что всё неверно люди делают. Так и так, говорит ей народ, мы тебя, Пансема Сивеловна, слушали, послушай и ты нас. Как только твой Силуян по деревне пройдёт, и кошки разбегаются, и куры не несутся.
- Сами, - рычит она, - яйца покрадёте, а потом на невинного валите.
- А кто коров перепугал волчиным воем?
- Коровы забодались. Разнял он их, как смог.
- Дети наши все ходят поцарапанные да побитые, - не сдаются поселяне.
- А что ж, - говорит Волчиха, - ему к ним ластиться, коли его камнями бьют?
- Так же на «волчье семя» он не обижается! – крикнул какой-то мальчуган.
Что-то дурное прошептала тётка и прочь пошла.
Сын её больше не мешался в деревенские дела, тут вовсе редко появляться стал.
Когда в лета вошёл, всё девок им пугали: не ходи вечером, Силуян-Волк утащит. Парни может и верили. Чуть какая краля обмолвится, что Волчихин сын на неё посмотрел, шли бить чужака. Однако, ни разу не поколотили: то не найдут его, то жутко сделается, а как-то вдруг очнулись сами все побитые, друг другу шишек понаставили, как оборотень улизнул – никто не помнит.
Но то всё не беда. Беда пришла, когда по весне стадо выгнали, а звери скот порезали. Откуда что взялось? Кто выдумал, что оборотень виноват? Только схватились мужики скорым судом дело решить.
В ту ночь, в большом селе, тревогу подняли: горит у леса что-то. Поп Изосим на колокольню влез и понял, что случилось. Велел коляску запрягать: там не огонь тушить надо, а злобу лютую.
Не видел он, как от пожара люди разбегались, когда внутри избы, подпёртой кольями и в дверь, и в окна, сменился крик да визг на жуткий вой, и через крышу стало что-то прорываться. Лошади у деревни заартачились, пошёл поп сам по улице. Видит, псы в конуры забились, и петухи сегодня добрый люд не будят: ухоронился люд, трясётся, молит о пощаде. Посереди волчина бродит. Ростом с бычка, взъерошенный, палёный, глаза кровью налиты, из пасти пена капает. И не возьмёт такого волка, ни дубьё, ни ружьё, а только святой крест.
Да только волку-то оно неведомо. Двинулся враз на пришлого. Лапой свалил, на грудь встал и зубами клацает, будто смеётся злобно:
- Кого ты, поп, учить пришёл? Кого спасать? Мать меня человеком делала, а люди - зверем. Пусть и получат за своё. Отплата – не великий грех.
Поп Изосим уже струхнул, молитвы все из головы повылетали, остался один бабкин заговор...
- Ты, - говорит, - не знаешь, кто тебя пожёг. Пойди да угадай, тебе зачтётся. Но коли невиновного обидишь, будешь весь век ему служить.
Так и заклял.
Ушёл в лес Серый Волк.
*Из старой биографии
