— Слушай сюда,
говнюк, — у него такой южный выговор, что слова старика едва можно разобрать. — Вчера утром ты залил своим дерьмом половину леса. Считай, что это была моя лужайка. И скажи спасибо своим мамаше с папашой, что выродили тебя таким большим куском дерьма. Если бы тебя задрали насмерть, твои проблемы бы только начались. И тебя не избавил бы от ни ад ни гроб, — он касается трясущейся рукой ствола в потёртой кобуре. — Поверь, мне хватит сил, чтобы залить твоими мозгами ветки, если ещё
хоть раз попробуешь сунуться на болота. Первое и последнее предупреждение, говна кусок лучше заруби себе на носу, пока не стало поздно.
Судя по взгляду Серба, он немного – самую малость – откровенно прих@#%л от услышанного. На обычно суровом, каменном лице, неприспособленном для отражения широкого чувственного спектра, проявилась целая смесь выражений, настоящий коктейль эмоций – оху@#%ния, возмущения, раздражения, гнева и еще раз оху@#%ния.
— Слушай сюда,
старый ты сука кусок говна, — можно было подумать, что он пытается передразнить старика, но на самом деле за его дикцию сейчас отвечал тот самый недобитый сушняк. — Вчера утром я пошел на работу, и один мудак из ваших местных ублюдков, воспитанием которых никто из вас не озаботился, поручил мне отнести в какую-то заброшенную срань на окраине болот посылку для других парней. Считай, это была моя подработка на
утренний сендвич и бутылку пива. И скажи спасибо моим мамаше и папаше, что выродили меня таким большим куском говна, потому что если бы я сдох, ты познакомился бы с гораздо более охреневшими членами моей маленькой семьи.
Выговорив это, Серб снова сплюнул. Вместо жидкой слюны изо рта полетела пена.
— Я познакомился с твоими шавками. Не знаю, чем ты их блядь кормишь, но судя по тому, что повсюду пропадают люди, рецепт их «Чаппи из отборных кусков человечены» мне вполне понятен. И эти пропавшие ребята явно имели родню, детей, страховой полис и такую же свою лужайку, как твой гребаный лес, — он кивнул головой в сторону резвящихся детей, прыгавших вокруг надравшегося вдрызг папаши. — Если ты дорожишь своей лужайкой, то советую тебе сжать сфинктер, дедуля, потому что скоро – очень, очень скоро – копы оттяпают её у тебя и у твоих пушистых друзей.
Он шумно выдохнул. Голова шла кругом, и мысли роились в каком-то броуновском движении, не собираясь воедино.
— Я не знаю, кто ты, блядь, вообще такой, — протянул он, щурясь от слепящего солнца, — но думаю, что нам с тобой есть, что обсудить. — Серб приоткрыл дверь и отошел в сторону, приглашая Джефферсона войти. — Внутри осталась пара бутылок пива и какая-то лапша. Считай это приглашением.
Он смотрит тебе прямо в лицо, но ни один мускул на лице старика не дрогнул. Этот костлявый мешок дерьма, и вправду, грёбаный кремень. Ты затыкаешься, но он молчит ещё с полминуты, стоя на одном месте, как чёртов истукан. Потом достаёт табачную самокрутку из нагрудного кармана, поджигает её от спички; затягиваешься; выдыхает горьким дымом, продолжая глядеть на тебя в упор.— Ладно, валяй, — он снимает шляпу, и машинально нагибается, заходя внутрь. — В конце концов, это
моя работа.
Когда старик наконец вошел внутрь, Серб еле удержался, чтобы не закатить глаза. Дождавшись, пока эта кляча наконец пройдет в трейлер, амбал осмотрелся – кажется, ничего примечательного, вроде полицейского кордона в кустах или чего похуже, не намечалось – и с облегчением хлопнул дверью.
Внутри было душно – он понял это только сейчас, когда прекратил ощущать легкую утреннюю прохладу и снова оказался закрытым в этой консервной банке. Не говоря ни слова, Серб сделал пару шагов и рывком открыл холодильник, вытаскивая оттуда пару бутылок пива.
Да уж, дела были настолько плохи, что руки дошли до последней алкогольной заначки.
— Короче, — буркнул он, отрывая пробку и ставя бутылку на столешницу перед рейнджером, — то дерьмо, которое вы там разводите – а я уверен, что это не только твоих рук дело – привлекает слишком много внимания. — вторая бутылка коротко чпокнула, звенящая пробка полетела куда-то в угол. Серб жадно сделал пару глотков: говорить, не смочив горло чем-нибудь приличным, он уже не мог. — Гостеприимство у тебя на лужайке, конечно, полное дерьмо, но на это уже плевать. Думаю, если это твоя лужайка, то тебе интересно, за каким хером я туда вообще пришел, верно? — он ухмыльнулся. — Интересно, как сделать так, чтобы больше таких больших кусков дерьма, как я, там больше не оказывалось. Всех с потрохами пережрать все равно не получится.
Амбал упал в кресло: затем достал сигарету и тоже закурил, глядя на стоящего Джефферсона снизу вверх и указывая на соседнее кресло.
— Не думаю, что тебе хочется соскребать с травы новую гору разбросанных кишок, когда инцидент повторится. Поэтому я предлагаю тебе решить проблему с одним из любителей послать в твои угодия новых говнюков, вроде меня, раз и навсегда. Интересно?
Старик выпустил самокрутку из зубов, и, причмокивая, опустился в кресло. Он выглядел так же безралично, как и там, снаружи. Тебя это не могло не раздражать, но, всё же ты решил обойтись без рукоприкладства. Может быть ты пожалел этот дряхлый кусок дерьма, может, зауважал, а может просто не захотел пачкать пол и стены.
— Ты не первый, кто приходит на болота, а потом закатывает истерики, — он отхлебнул пиво, приподняв бутылку, точно хотел сделать тост. — Правда, обычно это делает родня. Обливаются слезами, пачкают всё вокруг соплями, бросаются с кулаками... — он снова причмокивает, затягиваясь из самокрутки, и добивая это очередным глотком холодного пенного.
— Ты, походу, уже решил всё за меня, но погоди,
сынок, — вот так быстро можно превратиться из говнюка в сынка. Тебе явно стоит давать уроки, что-то в стиле: как приобретать врагов и запугивать бывших друзей. — Только я, пожалуй, порушу все твои планы, как карточный домик одной единственной фразой: мне насрать. Срать я хотел на то, кто тебя послал и зачем; всегда будет хватить идиотов и тех, кто готов марать руки за шуршащие бумажки. Мне семьдесят пять, за это время я повидал столько дерьма, что теперь хочу одного: уйти на пенсию, живым и более-менее здоровым. И так уж выпали карты: тот кусок леса, где ты замарал всё своими кишками – моя территория. За неё я в ответе: за каждый труп и за каждую пропажу. Поэтому повторю старый добрый совет, я не жадный: не суйся на болота, или будут проблемы; не от тех, кто тебя покоцал, так от меня; не от меня, так ещё от кого-нибудь. Те, кто суются в такие места почём зря хорошо не кончают. Поверь моему опыту, сынок.
Бутылка пива, мягкое кресло для тощей задницы и разговор, где ты можешь от души побить себя в грудь перед человеком, привыкшим на завтрак давить людей, как слепых котят – это тот самый рецепт, который доктор давно должен был прописать сраному старперу, чтобы тот стал хотя бы чуть менее сварливым, чем обычно. Серб, потягивая пиво, пока Джефферсон ворчливо доказывал, насколько ему на всё срать, уловил перемену настроений покруче Ивана Родригеза в первом матче за «Техасских Рейнджеров»: судя по всему, обычная мужская вежливость сделала гораздо больше, чем можно было ожидать.
— Окей, — Серб развел руками в стороны и мотнул головой, показывая, что полностью согласен с рейнджером. — Твои дела, твои правила, папаша. Если тебе кажется, что тебя и твою лужайку оставят в покое, валяй. Если тебе хочется, чтобы эта труповозка работала дальше, а на твою шею вешали новые и новые пропажи – дело твое, отговаривать от этого я тебя не стану. В конце концов, копы найдут крайнего, и сейчас, после того, как я выбрался из этого дерьма, они станут шебуршать куда активнее, чем раньше.
Амбал отхлебнул еще. Сначала пасуешь, потом давишь, так уж заведено. Видимо, ему здорово настучали по черепу, раз этот хрен приперся сюда дребезжать костьми, обещая отшлепать прикладом ружья нерадивого хрена, который слишком близко подошел к сетке вольера.
Этим нужно было воспользоваться.
— Поэтому, раз ты такой охрененно уверенный в себе мужик, то мне нет смысла наматывать на кулак сопли и говорить, что рано или поздно твои коллеги раскопают там кучу долбанных костей. Не коллеги, так копы. Не копы – так национальная, мать твою, гвардия, и мы посмотрим, кто из нас оказался прав – я или та херь, с которой ты водишь дружбу.
Серб поднялся, допил залпом пиво и бросил бутылку в мусорную корзину. Затем прошел к двери и раскрыл её: холодные глаза смотрели на Джефферсона.
— Если считаешь, что все делаешь правильно, то можешь идти. Если считаешь, что тот случай, что я не сдох – обычная случайность, и все это ни к чему не приведет, то добивай пиво, докуривай и съе@#%вай с моей лужайки. Потому что хрен, который сейчас будет заниматься делом о пропажи гребаного триллиона человек на болотах, однозначно докопается до правды, и когда он это сделает, — глаза амбала сверкнули, голос оледенел, — то ты, как чертов соучастник преступления, покрывавший проделки этих зверушек, будешь умолять о том, чтобы тебя бросили в камеру. И больше, блядь, не приходи сюда, потому что если роешь себе могилу, то не надо кудахтать, что люди спотыкаются на твоих говноотвалах земли.
Серб затянулся: лицо окутал дым, размывая контуры.
— Если твоя позиция такова, то мы с тобой не друзья, папаша. Советую передать все имущество в церковь, потому что теперь, если тебе не поможет Господь, то тебе вообще
нихрена не поможет.
Повисла недолгая пауза. Лучи света играли в повисшем между двумя мужчинами смоге выкуренного табака.
— Тебе уже за тридцатник, а психуешь, как юнец, не нюхавший пороху, — наконец бурчит старик Джефферсон, не выпуская изо рта самокрутку. —
Остынь. — он поднимает взгляд. В нём нет ничего кроме груза прожитых лет, который опускается на Серба, как гильотина – на шею незадачливого мясника.
— Ты думаешь, это чей-то план? Плодить волков сожрут тебя, и не оставят даже костей? Последние мозги пропил? Нам просто не хватает людей, чтобы перестрелять их, как паршивых шавок. В былые годы я любил ходить на охоту. Не только на зверей, — старик хрипло смеётся. Впервые с момента вашей встречи. Тень улыбки так и застывает на изъеденном морщинами лице. — Тогда всё было спокойно, потому что в каждой семье был мужик, готовый положить в могилу любого, кто попробует тронуть его близких. Теперь остались только сосунки, не знающие, какой стороной держать пушку. Вот почему скоро от этого места не останется камня на камне. Помяни моё слово. — он снова затягивается, выпуская облако дыма. Скоро весь силуэт старика Джефферсона оказывается заволочен удушливым табачным туманом.
— Считаешь себя мужиком, да? Может и не зря считаешь... — он кашляет и машет рукой, разгоняя дым. — Не мне судить, я просто старик, которого заждался дубовый гроб. Похоже, в этом ты тоже не сомневаешься; знаешь, тебе бы стоило прострелить колени. За неуважение, — он смеётся. — В конце концов, что стоит дороже, чем уважение? Жизнь? Не смеши, жизнь не стоит и пули. Потерять её проще, чем обмочить портки. Тебе даже не приходится за неё платить, зарабатывать потом и кровь. Просто, однажды тебя исторгнут на божий свет из чьей-то кровавой дыры. Славный, блядь, подарок. Словно яд, подсыпанный в тесто к праздничному торту, - он снова закашливается, и шумно сглатывает густую слюну.
— Возможно ты и прав. Нам стоит что-то сделать, пока другие дрочат от звонка до звонка, отказываясь шевелить мозгами и булками. Валяй, в общем, — старик Джефферсон машет рукой. Он не выглядит радостным или довольным, но ты явно задел одну из расстроенных струн его души.
Ага, как же. Людей не хватает. Серб бы присвистнул от того
п@#%ежа, которым пытался его накормить рейнджер Джефферсон, но не хотелось портить наладившийся контакт: в конце концов, он явно трясся за свою старую задницу и не хотел, чтобы пропажи повесили на его нерадение. Шкура, какой бы потрепанной она ни была, всегда в цене у торгаша, который ей владеет, и старик, который сейчас травился табачным дымом, не был исключением. Просто он, как и прочие никчемные существа, привыкшие таскать свое бремя, пока оно не утопит их, любил ценить её не тем мерилом, что дается людям бесплатно, а тем, которое нужно заслужить.
Не всегда понимая, что потеряв то, что они больше всего ценят в жизни, они фактически теряют и сам смысл существования.
— Другой разговор, — амбал закрыл дверь. Нельзя сказать, что он смягчился по отношению к рейнджеру, но теперь в его голосе явно чувствовалось уважение. — Ты верно подметил, что все катится к чертям, папаша. У нас с тобой разные мотивы, но результат того, что я сейчас предложу, явно поможет удержать эту лодку на плаву.
Серб выбросил окурок, не сразу заметив, что тот истлел и успел обжечь пальцы. Пива не осталось совсем: желание промочить горло пришлось глушить новой порцией никотина.
Ты слишком много куришь, мать твою.
— Если из шланга течет вода, то нужно перекрыть кран, — проговорил Серб, деловито закуривая новую сигарету и старательно игнорируя жгучую сухость во рту.
Затянувшись, он чуть не закашлялся: решив, что это уже слишком, амбал, не вынимая папиросы изо рта, прошел к столешнице и снял с подставки новенький электрочайник – он пришел в их семью вместе с покупкой трейлера и не пользовался особой популярностью, пока кто-то не обнаружил, что он отключается автоматически. Сняв крышку, Серб выплеснул воду вместе с осколками накипи в раковину, сполоснул внутренности и наполнил наполовину, устанавливая обратно и включая в сеть.
Серб ухмыльнулся. Мракобесный дед, наверное, испортит портки, когда увидит эту шайтан-машину в действии.
— В нашем случае кран – это тот ублюдок, который послал меня в твои угодия, — продолжил он, вернувшись в кресло, — и наверняка пошлет туда еще не одного и не двух курьеров. Учитывая то, как он меня подставил, ни словом не обмолвившись о том, что за твари там водятся, мне нужно возместить ему этот должок – ну, тот самый, из-за которого половина моих внутренностей оказалась разбросана по траве. Получается, подставил он нас обоих, — амбал позволил себе улыбнуться, — и мы с тобой должны честно дать ему п@#%ды. Я – за то, что он меня кинул, ты – за то, что он хоронит людей на твоей земле.
Чайник начал медленно бурлить. Сигаретный дым стоял в душном, давящем на голову воздухе внутри трейлера недвижимой завесой.
— Кроме того, дав ему п@#%ды, мы ударим по доброй доле организованной преступности в твоем штате. Мы сделаем хорошее дело, партнер, — он выделил это слово, разогнав опустившуюся дымку выдохом, — иначе все это дерьмо, о котором я упомянул раньше, захлестнет нас с головой быстрее, чем мы сможем себе представить. То, что я сказал раньше – это не истерика, Джефф: это сраные факты, от которых нам с тобой свою жопу не унести, — тут он откинулся назад, на спинку, и мрачно улыбнулся. — Хотя на мой счет еще можно поспорить, раз я единственный, кто выбрался с тех бл@#%ких болот живым. А вот на твой...
Амбал скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Судя по тому, как он вел диалог, прекращать давление на старика тем, что за отказ пойти вместе с Сербом на дело его не ждет ничего хорошего, он не собирался. Анаким не был мастером речей – но он знал, как напугать человека бесконечными, кипящими ручьями лавы в подземном царстве Сатаны, где бурлят жалкие грешники.
Раздался громкий щелчок. Чайник достиг точки кипения.
— Ты не первый, — старик хмуро улыбается, но в его выцветших глазах мелькает озорной огонёк. — Скорее всего не последний. И точно не самый удачливый. Обычно, придуркам везёт, они получают вожделенный заряд нервотрёпки и возвращаются к мамочке, даже не обмочив штанишки. Тогда мы выписываем им штраф, если успеваем заметить. Или вяжем на месте, как последних мразей, уткнув мордой в грязь. Жаль, что так поступают единицы, почти все наши - жалкие ссыкуны, которые не заступятся за свою жену, даже если её начнут лапать отморозки. Мы не исполняем свой долг, мы просто работаем, — старик Джефферсон снова отхлёбывает пиво из запотевшей бутылки.
Самокрутка тлеет с концами у него в руках, и он просто сминает её в пыль огрубевшими пальцами.
— Слыхал, что эти твари объявляются только в особые дни. Похоже, когда голод берёт своё, или гормоны бушуют в крови. Тогда-то они и начинают рыскать в поисках самого вкусного мяса. Ты знаешь о чём я, — старик смеётся. Похоже, пойло берёт своё, он становится всё мягче и словоохотливей. — Они рыскают по лесу за такими, как мы. Теми, кто пропил последние мозги, теми у кого они ещё не встали на место и теми, кто давно их просрал, потому что песок сыпется у него из всех щелей. Только такие идиоты полезут в лес, или того хуже – на болота. Они любят болота. Нет, не обычные волки, а те твари. Ты ведь их видел, да? Особая порода, мне довелось увидеть их, краем глаза, сразу после войны. Тогда я уже не был таким горячим и мне хватило мозгов, замереть, как вкопанному за стволом полусгнившего дерева. Словно твари из старых баек; если бы нам хватило мужества взяться за оружие всё могло быть иначе... — он откидывается на спинку кресла и долго смотрит куда-то в потолок. Пар бьющий из чайника сливается с оставшимся сигаретным дымом, и дымка едкого марева застилает трейлер.
— Ты не боишься замарать руки, да? — спрашивает рейнджер, продолжая рассматривать зыбкие потолочные узоры. — Твои глаза – это глаза прирождённого убийцы, я сразу их узнал. Только такие, как ты получают удовольствие от войны. Она становится им матерью, командир – отцом, винтовка – женой, граната – сестрой, нож – братом. Вы рождены проливать кровь, и не можете остановиться, даже вернувшись домой. Топите горе на дне бутылки, садитесь на иглу, или снова берётесь за старое. Один конец на всех, но он ждёт каждого из нас.
— Ты этого ещё не понял, но я не такой. Мне пришлось убивать. Сжимать винтовку в руках, трясясь от страха. Ссать в штаны, вместо того, чтобы давить на курок. Орать благим матом при виде выпущенных кишок. Там, где ты следовал за инстинктами, я преодолевал себя. Становился сильнее. Смертоносней. Закалял себя, словно кусок металла. Теперь я тоже убийца, но я сам сделал себя таким. Знаешь, что это мне даёт? Полный контроль: я знаю, как быть заботливым дедушкой, а как разносить черепа в клочья. Ты так не сможешь, тебе придётся перековывать себя, чтобы научиться жить в мире, но такие, как ты ни за что не пойдут на это, — он тянет лыбу, доставая из кобуры потёртый револьвер. Смотрит на него, точно видит пушку первый раз в жизни. Поглаживает. Сдувает с него пыль.
— Ты хочешь, чтобы я помог? Почему? Ты ведь сможешь сделать это сам, я вижу это так же ясно, как собственную жизнь - с высоты прожитых лет.
— Да, бл@#%, я хочу, чтобы ты помог, иначе какого хрена я распинаюсь тут с тобой уже десять минут, — Серб, то ли от бессилия, то ли от раздражения старческим желанием Джефферсона растечься мыслью по древу и просрать еще не один десяток минут, ерзая своей задницей в мягком кресле семейного трейлера, оскалился и сжал кулаки. Голос его стал больше похож на рык хищника, едва не сомкнувшего пасть на шее преследуемой жертвы, нетерпеливый и уже несдержанный, как раньше. — Один в поле не воин, и ты прекрасно знаешь, что всегда нужен кто-то, кому можно доверить прикрывать свою задницу на случай, если что-то пойдет не так. А все
всегда идет не так, — проговорил анаким.
Старик ломался, как целка в переходный период, и это начинало неестественно сильно бесить. Времени на церемонии не было, на размышления о философских вопросах – тоже: нужно было брать в руки что потяжелее и идти вперед, бросаясь на амбразуру и переписывая закон истории.
К сожалению, рейнджер оказывался не из таких. Вел себя больше как понторез, чем как реднек, и будто требовал еще больше сраных попыток убедить его.
Старик Джефферсон ухмыляется: если ты принял его за безмозглого старого реднека, то явно промахнулся. Он вертит револьвер в руках, как ковбой из старого кино, а его взгляд плывёт, подточенный далеко не самым крепким алкоголем.
— Хорошо, сынок. Ты говоришь правильные вещи. Снайперы всегда работают в паре. Один прикрывает и говорит, куда стрелять. Второй...
Револьвер делает ещё один оборот в загрубевших пальцах рейнджера, и его почерневшее дуло устремляется прямо тебе в лицо.
— Бам, — старик хрипло смеётся, опуская пушку. Он выглядит как сбрендивший старый бес, которого стоит гнать отсюда сраной метлой, пока не стало поздно.
— Считай, что я на твоей стороне. Возможно, это мой первый правильный поступок за целую жизнь. Возможно, сейчас я делаю самую большую ошибку. Но в таком случае, тебе не поздоровится, даже если я отброшу копыта.
https://www.youtube.com/watch?v=VvKjpGP6P5Y
Сообщение отредактировал OZYNOMANDIAS: 17 апреля 2018 - 20:12
Тема закрыта
