Брошенная на бетонный пол россыпь гвоздей неожиданным звоном разлетелась вокруг голой окровавленной ступни босса холодным металлом, заставляя того вздрогнуть от соприкосновения с ними и затем облегченно, пусть и истерично выдохнуть со смехом, полным отчаянной, ни с чем не сравнимой мучительной болью в голосе. Огромная фигура, с трудом поднимаясь на ноги из-за ужасных ран, вновь нависла над ним громоздкой тенью; бритоголовый палач, оскалившись, в своей исполинской ладони сжал байкеру горло, заглядывая в заплывшие синяками безумные глаза и чувствуя льющуюся из разодранной пасти липкую бордовую жижу. Рядом с амбалом босс шайки выглядел жалко и немощно, будто разбитая бутылка из-под дрянного пойла, из осколков стекла на горлышке которого вытекали вязкие остатки дерьмового алкоголя: что творилось в голове этого сломленного человека, чьей жизни оставались лишь истязания поглощающей агонии, Серб даже не пытался выяснить – ответа там, среди бритвенно-острых чертогов измученного разума, он бы все равно не нашел, даже с проницательностью Младшего. Поглядев в глаза, пожираемые огнем сумасшествия, он отпустил стенающую жертву, преодолев желание передавить тонкий дух, струящийся в байкере: голова безвольно повисла, разбрасывая слипшиеся локоны грязных, сальных волос на плечи и мокрое от пота лицо.
Фигура потомка Анаким, нависая всепоглощающей тенью, развернулась, приближаясь к механику под жуткий смех ополоумевшего босса, что звучал в гараже вперемешку с надрывным визгом плача и погружал сидящего напротив члена банды в состояние непреодолимого ужаса. Дрожь была такой силы, что железная ножка стула отбивала чечетку на неровном полу, будто вторя барабанной дроби падающих на жестяную крышу капель дождя: преступник чувствовал близость приближающегося конца, осознав в полной мере, что теперь мягкие прелюдии закончились – наступала пора жесткого порева, в которой ему придется играть роль безнадежно испорченной в процессе соития кожаной игрушки.
Сербу не казалось, что он жесток или безумен в той кровавой бане, которую творил; ему не доводилось видеть растянутую ухмылку садиста, в которой растягивалось его лицо каждый раз, когда он проходил путь своего бесконечного возмездия роду людскому. Он руководствовался холодным расчетом, считая, что лишь изредка предается утехам запертой в нем Твари – разумеется, это было частью самообмана, позволявшего ему найти тонкую грань взаимного удовлетворения. Даже до конца осознавая свою природу, не борясь с мраком, пронизывающим его душу всякий раз, когда Баалор раскатисто хохотал в пещерных чертогах Логова, амбал предпочитал считать, что сидящее в нем чудовище является не более, чем скованным его волей Цербером, готовым вырваться наружу по первому приказу Серба и разорвать струны реальности за своего хозяина.
Разумеется, реальное положение дел было куда более замысловатым.
— Твой черед, — произнес амбал, кладя руки на плечи дрожащего механика и не замечая, как его лицо превращается в ухмылку предвкушающего монстра.
Перед тем, как окончательно поглотить человека и подвергнуть всем ужасам, что находятся в
запертой комнате, Серб вспомнил, что в кармане штанов лежит какой-то неестественный комок латекса, смотанный в узел. Ах да, белые медицинские перчатки, которые выдал Джон.
***
Столпы поднятой пыли скрывают его взор, будто серые непроницаемые стены из холодного кирпича, призрачные и пугающие, будто от замысловатого лабиринта. Он мечется в привычной панике, снедаемый ужасом и непониманием внутри обваливающейся бетонной клетки, сокрушающей границы его жалкого, человеческого сознания – посмотреть глубже, в истинную суть, сокрытую здесь осевшими хлопьями пыли, он не способен по праву жертвы. Обреченные вздохи и бегающие в поисках укрытия глаза сопровождают его сомнамбулический поиск мечущейся души, огибающей коридор за коридором в попытке уйти от преследующего чувства безысходности: поначалу его легкие, тихие шаги раздаются оглушительным эхом в сводах чертога, и он, поглощаемый ужасом дрожащей земли, бросается вперед сломя голову, желая найти выход из этого кошмара. Залившись холодным потом, сокрушенный крупной дрожью, он припадает к стенам, которые тут же норовят поглотить его под грудой обваливающихся осколков, не оставляя никакого шанса на спасение.
Конечно, он еще верит в спасение – иначе какой толк от игры с этой обреченной душой?..
Коридоры из серых, покрытых трещинами стен и не думают кончаться, будто продолжаются по бесконечной спиралевидной каркозе, являясь лишь разукрашенной обезумевшим сознанием темной завесой запертой комнаты. Он рвется вперед, не понимая того, что эта безумная мысль, этот безумный образ, преследующий его, больше обыденного ночного кошмара, больше иллюзий обморочной агонии, в которую он мог опуститься в страхе перед нависшей над ним тенью амбала в закрытом гараже. Ему не слышны более вопли босса, не слышны барабанная дрожь капель или завывания ветра, отраженные в бьющихся друг о друга листах терзаемой жести – он словно оглох в своем припадке, все дальше убегая вглубь тупикового бесконечного лабиринта. Выходы, оконные и дверные проемы, лестничные клетки – все это трещит, оседает и осыпается грудой бетонных кусков всякий раз, когда побег из чертогов этого фобоса кажется ему возможным: бросаясь вперед, он ищет новые пути и видит новые обвалы, чувствуя, как в череп вбивается гвоздь чудовищной мысли: этот мир нереален.
Отсюда нет выхода.
Наконец, выбившись из сил, он бросается к кирпичной кладке, прижимая горячий лоб к неровностям на сырой стене, и начинает истошно кричать в надежде, что хоть кто-то услышит. Стены будто сдвигаются в гнетущей тишине, но не это пугает свернувшегося калачиком, рыдающего человека – он чувствует вздымающуюся над ним тяжелую тень, произрастающую из пыли сокрушительной фигурой. Неспособный даже открыть глаза в захлестнувшем его ужасе, разбитый и сломленный, он лишь дрожит, всхлипывая посреди мертвого осыпающегося коридора. Наконец его обдает горячим смрадом дыхания, затем он слышит отвратительный звук капающей слюны из разверзшихся над ним челюстей необъятного мрака: вдруг жертву захлестывает аура бесконечного отвращения, презрения к её трусливой природе.
Затем он ощущает жгучее недовольство и ненависть слепого взгляда Твари, склонившейся над ним.
Тварь ненавидела трусов – поэтому, сжав свой исполинский грубый кулак, Баалор с гневным ревом заносит руку над хнычущим механиком и тут же опускает её, оставляя на бетонном полу лишь расплющенный труп, лопнувший и изливший свое содержимое.
Он так и остался голодным.
***
...Когда Серб снова появился перед глазами байкера, ужаснувшегося дьявольщиной, что творилась в запертом гараже, он выглядел лучше. Однако из глаз его сочилась сковывающая всякое сопротивление ненависть ко всему живому, что попадало в их поле зрения.
Безмолвно, лишь тяжело и хрипло дыша яростью, он закинул босса на мускулистое плечо и проломил ногой дверь гаража, оставляя листы жести лежать под дождем и нетерпеливо выходя в мокрую прохладу луизианской ночи.
Серб знал, что он будет делать.
Баалор знал.
Tech
Сообщение отредактировал OZYNOMANDIAS: 18 февраля 2018 - 16:27
Тема закрыта
