Улицы Лондона
— Мне… мне надо рассказать тебе о книге, да?
На протяжении всего рассказа растрепанного паренька о книге… филактерии Азриэля… добродушный святой отец молча его слушал, не перебивая и не расспрашивая. Довольно вежливо, за исключением небольшой детали: одного лишь взгляда на выражение его лица было достаточно, чтобы приоткрыть завесу над происходящим в светловолосой голове. Очевидно, любой верующий человек может заинтересоваться словами свидетеля, собственными глазами увидевшего и, что даже удивительнее, призвавшего ангела — пусть и с бумажными, «муляжными» крыльями. Кое-что, впрочем, вполне могло одновременно смутить и обнадежить.
От преподобного можно было бы ожидать как важного кивка и нравоучительной тирады о путях господних, что были неисповедимы, так и самую малость недоуменных расспросов о подробностях: к примеру, как именно появился бутафорский ангел, куда он делся, помнил ли мальчик слова, которые якобы призвали описываемого бессмертного духа, почему этот ангел вообще истекал золотом, на худой конец; всё это в любом случае было бы своеобразной маской, за которой священник грустно бы взирал на очередного несчастного, что от преисполненной тягот жизни впервые познал искушение «отчуждения от реальности». После рассказа о болезни эта невыразимо печальная картина стала бы лишь полнее: несчастный мальчик решил, что терять ему более нечего.
Чарли… Скажем так, у людей с такими мыслями в голове не бывает такого взгляда. Эшемаил же… он слушал.
Жадной губкой впитывая каждое слово дарованного ему на него откровения лохматого, немного похожего на нахохлившегося воробушка человеческого подростка, бессмертных дух, некогда несущий весть самого Творца, перебирал дрожащими пальцами осколки своего прошлого в попытке собрать из них настоящее. И в складывающемся из этого деликатного материала золотом зеркале он постепенно различал детали.
Тревис, вместе со своим другом Итаном, где-то сумел отыскать фолиант, в котором была запечатана сущность Азриэля. Любопытные детишки притащили фолиант в покинутую церковь, где его и открыли, и Азриэль временно завладел телом Тревиса, дабы призвать из бездны его, Эшемаила… Для того, чтобы он ему помог? Имело смысл. Вот только в итоге золотая цепочка, связывающая призывателя и призванного духа, по прочности могла посоперничать со сплетенным каким-нибудь преступником титановым канатом.
Всё ещё было неясно, где именно эти двое отыскали книгу и почему Тревис так опасался за оставленного в сиротском приюте друга. Тот женский голос, который рыжий воробушек тогда нарек сестрой Фридой: могло ли статься, что она была каким-то образом замешана во всем этои? Был ли Итан в опасности? Эшемаил нахмурился, чувствуя, как беспокойство бредущего рядом юноши заразительно перекидывается на него самого. То наивное дитя, прикоснувшееся к его ране и предложившее помочь…
Никто это не делал до того момента. Падшие прекрасно знали, что такая рана была за пределами возможностей исцеления даже самых искусных из даган; все старались не обращать на него внимания, и за это он был, по правде говоря, лишь признателен. Теперь же, впервые почувствовав, что бывает и иначе…
Он даже не знал, что и думать. Слишком много вопросов и слишком тесная черепная коробка. Всё, что Эшемаил знал, так это то, что выдумывать причину для на очередного навязывания Тревису своей помощи для спасения того доброго мальчика будет гораздо… затейливее. Возможно, ему удастся раздать карты таким образом, что воробушек воспользуется одним из своих приказов?
О которых тот даже не знал.
Это будет сложно.
Когда обеспокоенные судьбой Итана мужчина и юноша вышли из нижнего города, Тревис подавленно затих. Эшемаил, до сего момента спокойно и вдумчиво его слушавший — до мыслей о судьбе Итана даже со слабой улыбкой покачавший головой в ответ на слова о нелепости бумажных крыльев — обеспокоенно на него покосился. Его собственное молчание являлось привычным и комфортным. Молчание же других казалось намару тревожным и, чего уж греха таить, внушающим ужас. Даже в бездне не было абсолютной тишины — там были другие падшие. Бормочущие себе под нос, кричавшие в припадке бессильной ярости, обсуждающие с другими их незавидную участь и выдвигающие догадки, великое их множество. Этот гомон не мешал безмолвному кингу вести в своей голове монотонный и столь неописуемо долгий отсчет; напротив, шумы даже позволяли сосредоточиться. Сейчас, когда падший пытался воспользоваться всеми извилинами многострадального Чарльза, повисшая между Тревисом и ним тишина показалась почти мертвой.
Эта иллюзия продлилась какое-то жалкое мгновение, и с треском рассыпалась, едва они вышли из-за поворота на улицу, ведущую к, если верить памяти этого тела, Трафальгарской площади: мимо них, гневно просигналив шагнувшему на проезжую часть блондину, проехала лимонного цвета грузовая машина с узором из желто-зеленой клетки по краям. Забавно подпрыгнув от неожиданности и, украдкой покосившись на погрузившегося в свои мысли паренька, Эшемаил тихонько выдохнул от облегчения. Было бы… очень, очень неудобно, если бы его прямо сейчас сбила летящая на полной скорости машина скорой помощи.
Клинок Рассвета был бы в мрачной ярости пополам с насмешливым недоумением, Азриэль был бы в обжигающей ярости пополам с безнадежностью, Тревис был бы в шоке пополам со ступором, никто не был бы счастлив.
Когда Тревис заговорил вновь, они уже стояли в самом центре площади, перед входом в церковь. Как и всегда ночью, огни были зажжены: почти казалось, словно часовня сияла изнутри собственным слепящим светом. Часы на циферблате показывали без половины двенадцать.
— У Итана астма. А у меня сердце больное. Видимо, предки решили, что наше лечение им слишком дорого обойдётся. И всё равно мы дольше тридцати не проживём. Но знаешь… жить нужно на полную катушку. Я не хочу тосковать о несделанном, когда мой моторчик заглохнет.
— Чёрт… это я что, сейчас исповедался?
От неожиданного признания горько усмехающегося паренька серые глаза святого отца расширились в удивлении и шоке. Тревис отвел взгляд в сторону. Судя по выражению Чарли, сейчас, похоже, всё пойдет по отработанной схеме: соболезнования и сочувствие, щедро сдобренные беспомощно-смущенным «я даже не знаю, что сказать», робкие предположения о возможном лечении, которые разобьются вдребезги о лаконичное напоминание стоимости подобного лечения, и всё в таком духе.
Ладонь, которую Чарли уверенно положил на плечо юноши, сдерживающего поблескивающую в уголках глаз влагу, удивила. Самую малость.
— Мне хватило одного лишь взгляда на тебя, чтобы понять: передо мной был человек, который сумеет справиться с чем угодно, — начал его спутник, настойчиво нахмурившись и взглянув ему в глаза. — Человек, который даже в безвыходной ситуации поднимет глаза к небесам и будет идти вперед.
Что-то… странное было в мягком, бархатном голосе преподобного. Сложно описать это чувство… словно ты стоишь на поле боя с оружием в руках, бок о бок с такими же как ты. Небеса объяты огнем, в воздухе витает солоновато-кислый запах крови и озона, слышно позвякивание металла и чужие шепотки, кто-то впереди тебя пытается попятиться… и в этот самый момент раздается нечто, что вынуждает всех воинов замереть и слушать, нечто, что удается расслышать даже в самом тылу, нечто, что хочется слушать, не обращая внимания на падающие с небес опалённые перья и сгустки белого огня.
Тревис моргнул. Видение тут же исчезло, испарилось как брошенная на раскалённую сковороду льдинка, не сохранившись даже в памяти. Только в груди отчего-то щемило.
— …я верю, что ты сумеешь помочь своему другу. Тебе лишь нужно… немного помощи. Если она понадобится, Тревис… я всегда попытаюсь помочь.
Ах, дьявол. Чарли что, о чём-то разглагольствовал, пока он отключился на секунду? Что это ещё за помутнения рассудка?
— Если же нет… — преподобный слабо, ободряюще ему улыбнулся. — С учетом твоего рассказа я бы всё-таки подумал о той вещи с молитвой ангелу. Кажется, за тобой и твоим другом все-таки кто-то присматривает.
Чарли прикрыл глаза, тактично убрав ладонь с плеча юноши и легонько кивая в сторону входа в церковь. Хоть он и улыбался, на самом дне глаз можно было не без труда различить… грусть?
— Надеюсь, ты ничего не имеешь против накрахмаленных простыней, — тихонько рассмеялся Эшемаил, превосходно скрывающий дрожь в голосе. Ангелы Первого дома были гласом божьим… негоже им дрожать.
Даже если столь сильно хочется.
Сообщение отредактировал Фели: 15 декабря 2016 - 04:49
Тема закрыта
