Трафальгарская прощадь, церковь Святого Мартина в полях
— Спасибо тебе!
Признаться честно, падший совершенно не ожидал такой реакции. Такой искренней и открытой реакции на достаточно нетривиальное обращение, по крайней мере; может, кингу всё-таки малость недооценил собственную связь со смертными? После столкновения с парочкой истязателей он грешным делом подумал, что особенности его знания… изменились вместе с людьми, но на деле же ситуация несколько отличалась. Вероятно, дело было в чем-то ином… над этим следовало подумать, когда он разберется с нынешней щекотливой ситуацией.
Сейчас, глядя на улыбающегося воробушка, так простодушно и широко в своей невинности обнявшего демона, Чарли чувствовал себя… почти пристыженным. Тугая боль в животе, проявившаяся во время встречи с Тревисом и на время затаившаяся, теперь только усилилась, а во рту стало суше чем в пустыне. Он хотел как лучше, правда, но после жеста паренька эта помощь казалась жестоким обманом. Вряд ли обращение продлится хоть сколько-нибудь долго, а оставит после себя оно после себя не радость, но тоску.
Эшемаил нахмурился, положив ладонь на плечо паренька и, как хотелось надеяться ему самому, ободряюще похлопав. Такие мысли попросту не могли принадлежать намару, который некогда вел собственный Двор в битву и записывал на собственных крыльях как имена тех, кто сражался против тирании Небес крылом к крылу с ним, но кто не сумел вернуться из боя... и вел на этих же крыльях летопись краткого времени мира той древней эпохи. Нет: такие мысли принадлежали Чарли. Добродушному священнику из церкви святого Мартина, надломленного тем, что от него отреклись все родные, и прячущего свои темные секреты в окованном железом сундуке за семью замками. Эшемаил не понимал причины настолько сильного надлома: падший просто не до конца осознавал, почему мнение тех людей имело для Чарльза столь внушительный вес. Но в данный момент это было несущественно.
Он — не Чарльз. Непозволительно это забывать. Так почему же чинно смотанные и клубки мыслей, которые должны были храниться в раздельных шкатулках, переплелись в один тугой узел, который можно либо перерубить, либо махнуть рукой и оставить как есть?
— Пустое, Тревис, — тихонько прокашлявшись в кулак произнес мужчина, когда чертенок с огненными волосами, немного напоминающий растерянному преподобному нуску, разомкнул свои объятия. Из-за разлившегося по груди тепла голос у него вышел низким и с хрипотцой; красноречиво покосившись в сторону циферблата на часовне, ещё смущенный дьявол со слабой усмешкой кивнул в сторону парадного входа.
— А теперь… зайдем внутрь? Я уже просто задубел.
Ему всегда было интересно, почему в облике Азриэля было так мало схожего с нинурту, кожа которых была подобна древесной коре. Вот только он так никогда и не спросил об этом.
Черное дерево, белый мрамор и золото; пожалуй, Чарли слишком уж привык в виду всей этой красоты для того, чтобы уделить ему достаточно внимания в своей собственной памяти. Здешнее убранство не шло ни в какое сравнение с завораживающим великолепием цитаделей, возведенных падшими, но здесь было по-настоящему славно. Чувствовался величественный дух этого места, чувствовалась мысль. Что с того, что эта церковь не похожа на город-собор, оставшийся в его памяти расплывчатым видением идеала?
Генхинном, совершенный Чёрный собор… Который он даже не помнил.
— Преподобный?..
К счастью, Эшемаилу не пришлось выставлять себя полным дураком и стоять между рядами лавок со стеклянными глазами, упорно копошась в многострадальных воспоминаниях Чарли, ныне напоминавших развороченный шкаф с некогда опрятно сложенной одеждой. Сейчас она разбросана по всей комнате и висела даже на люстре: он с впечатляющей точностью узнал в немолодой женщине, негромко окликнувшей его и теперь спешно вышагивающей навстречу, сестру Марию. Выглядела она немногим лучше его самого: седые прядки неряшливо выбились из прически, а некогда яркие глаза блестели от беспокойства.
— Всё в порядке, отец Чарльз? Вы умчались, едва только развернули послание от вашего брата, я даже не успела… — с прямотой убойного тарана в лоб спросила Мария, медленно переводя взгляд на Тревиса. Кровавые разводы, тянущиеся от рта паренька к подбородку и челюсти и оставшиеся ещё со стычки с «уродами», повергли её в ступор на пару мгновений; женщина в ужасе прижала ладонь к своим губам. — Господь милосердный…
— Приношу искренние извинения, сестра. Я всё объясню, однако… — поспешно пробормотал Эшемаил, учтиво поклонившись и взглянув на расправившего плечи паренька. — Этому юноше нужен кров. Я надеялся, что церковь сможет принять его под своё крыло, хотя бы на время.
Брови женщины изумленно поползли вверх.
— Ваш голос… изменился, преподобный? Неужели…
Эшемаил медленно моргнул, склонив голову набок.
— Извините, я не уверен, что понимаю.
Опомнившись, женщина с порывистым вздохом тряхнула головой и вновь взглянула на юношу. Растерянности во взгляде пришли на смену покровительственная строгость. Из обеспокоенной немолодой женщины она преобразилась в строгую мать, способную одним лишь разочарованным взглядом пристыдить провинившегося сына лишь затем, чтобы после мягко спросить, понял ли он выученный урон.
Тревис почувствовал плечом, как заерзал Чарли — и, покосившись украдкой, увидел на выпрямившемся по струнке мужчине такое же выражение что, без сомнений, прямо сейчас было на его собственном лице. Кажется, влияние этой «сестры Марии» распространялось не только на тех, кто искал в церкви приюта… или же юноша чего-то не знал.
— Думаю, сейчас не время. Разумеется, церковь готова дать приют всякому, кто в нем нуждается. Сейчас немного поздно для ужина, но Миколаш ещё не ушел... думаю, мы что-нибудь придумаем. — решительно сказала она, сцепив ладони в замок. — Я позабочусь о том, чтобы в доме Господа ты мог чувствовать себя как в собственном доме..?
— Тревис, — с благодарной улыбкой вклинился Чарльз, когда Мария сделала вопросительную паузу. И, уже обращаясь к пареньку, мягко кивнул в сторону ведущей вниз винтовой лестницы, тактично сокрытой за рядами мраморных колонн. — Когда спустишься на уровень пониже, иди вниз по коридору до самого конца: там будет столовая. Скажи мужчине за стойкой, что ты от меня и сестры Марии. Выспись и отдохни; завтра же, если ты не умчишься к Итану сразу же, мы можем поговорить об нём и сестре Фриде, если тебе будет угодно. Как я уже говорил... я готов помочь.
— Я могу его отвести… — начала пожилая женщина, насупившись и нахмурив брови.
— О, я более чем уверен, что он сумеет отыскать дорогу, — кривовато усмехнулся преподобный, сцепив руки за спиной.
Несложно было понять, что у кое-кого впереди маячил «взрослый и серьезный разговор», подслушивать который порядочным детям попросту негоже. То, что эти двое без устали называли подростка «дитя» и вообще вели себя с ним как с пятилетним, «немного» раздражало, но пожалуй… от этих двоих не исходило ощущения никакой фальши, совершенно. Может, им и можно было дать скидку — небольшую.
Проводив взглядом спину удаляющегося в указанном направлении юноши, сестра Мария медленно повернула голову к вмиг скисшему преподобному, принявшись буравить его суровым и не сулившим ничего хорошего взглядом. Эшемаил с угрюмым осознанием надвигающейся неизбежности ощутил, как стремительно улетучивается его решимость. Чарли в вопросах серьезных разговоров с близкими ему людьми сдавал позиции с поистине грандиозным размахом, всем сердцем обожая тактику «обороняйся на ходу, пока ты убегаешь».
Совершенно негодную тактику, к слову. «Тебя в любом из возможных исходов загонят в угол» тактику. Однако теперь Чарльз вряд ли мог выслушать претензии поселившегося в его теле намару и принять их к сведению, увы. Мария же сцепила ладони в замок.
— Итак… с самого начала. Всё ли у вас в порядке, куда вы запропастились, кто этот бедный мальчик и почему он весь в крови? — вкрадчиво и с нажимом поинтересовалась женщина, одним лишь взглядом усмирив прошествовавших мимо неё и Чарли молодых девушек в одеяниях сестер.
План девушек по привлечению внимания преподобного, который теперь ещё и как будто сиял изнутри теплым, пульсирующим светом, и который в ответ на сопровожденные лукавыми смешками приветствия лишь с простодушной улыбкой им кивнул, был разгромлен в пух и прах; как, впрочем, и всегда. Но попытаться-то стоило?
— Благодарю за заботу, сестра, — тихо отозвался Эшемаил, с безразличием отворачиваясь от сестер и тщательно подбирая слова. Мария казалась женщиной умной и проницательной, которая вполне могла поймать дьявола на какой-нибудь малейшей неточности: он должен быть настороже. — Кое-что… изменилось, но всё в порядке.
«Насколько может быть в порядке дьявол, вырванный из бездны ничего не понимающим ребенком, которого вы только что взяли под свою опеку и который считает его бутафорским ангелом».
— Тревис… он из сиротского приюта. — тихо, дабы его слова не достигли ушей тех, кому они не предназначались, начал мужчина. — На него напали…
— Что?! — сдавленно воскликнула женщина, вытаращив глаза и прижав ладонь ко рту.
— …но я с ещё одним добрый мужчиной и вмешавшейся женщиной сумели отогнать напавших. К сожалению, из-за комендантского часа он не может вернуться обратно, вот я и предложил ему переночевать в церкви, — подвел черту Чарли, едва заметно покачав головой. Его версия событий была настолько сжата, что даже на краткий пересказ тянула с натяжкой; подлинной версией же он, увы, поделиться не мог.
— Какой ужас… напасть на беззащитного сироту… — лицо женщины на краткое мгновение исказилось гримасой гнева. — Вы сделали доброе дело, преподобный.
Он растерянно склонил голову набок. Совесть Чарли в данный момент настойчиво ныла, упрекая Эшемаила во лжи — или, по меньшей мере, в утаивании всего остального, выброшенного из краткого пересказа. То, что он умолчал о несомненно лишних деталях, не делало его слова ложью, но память набожного носителя считала иначе.
Почти лицемерно считала.
— Благодарю вас, сестра. Могу ли я попросить… быть с Тревисом помягче? Ему пришлось несладко, и…
Женщина посмотрела на него почти оскорбленно. Поняв, что же он только что ляпнул, преподобный пристыженно опустил глаза.
— Прощу прощения, я не это имел в виду. Просто… сделайте ему стакан горячего шоколада, быть может? С зефиром? — как бы невзначай предложил святой отец, виновато взглянув на старую подругу.
Мария открыла было рот — вероятно, для того чтобы сообщить, что в доме Господа все были равны и особых условий никому не ставилось — но слова застряли в её горле, едва лишь женщина подняла глаза на невообразимо печальный взгляд святого отца. Отказ сейчас был почти равноценен тому, чтобы пнуть щеночка: щеночка золотистого ретривера с большими, грустными глазищами, которые смотрят прямо в душу. Она была строгой, суровой матерью, но даже у неё сердце было не из гранита.
— Вы из меня веревки вьете, преподобный, — после недолгой паузы вздохнула она, неодобрительно покачав головой и припоминая, где же Лемуэль припрятал упаковку с маршмэллоу. Даже в доме Господа и даже среди людей, посвятивших жизнь служению, находилось место капле домашнего уюта. Но, стоило Чарли с благодарным смехом выпрямить плечи, Мария с легкостью осадила его острым взглядом прищуренных глаз. — Но вы так и не рассказали, где же вы пропадали и что стало с вашим голосом.
Эшемаил медленно опустил взгляд.
— Вы наверняка знаете о натянутых отношениях с моей семьей. Как я уже сказал, кое-что изменилось, и мне… нужно было разложить по полочкам мысли. Привести их к одному знаменателю, если позволите. Голос же… — он с натянутым смехом взъерошил пшеничного цвета волосы, — такое иногда бывает ведь — когда голос меняется самую малость.
«Потому что эти мысли даже не совсем мои, в то время как голос, похоже, внезапно стал моим».
— Малость?.. — Мария нахмурилась и покачала головой. Святому отцу повезло, впрочем: её сейчас интересовал более насущный вопрос. — Неважно. И к какому же знаменателю вы пришли?
Чарльз грустно ей улыбнулся. Немолодую женщину даже оторопь взяла: это снисходительно-печальное выражение, с которым взирал умирающий отец на наивного ребенка, утверждающего, что папа скоро вот-вот поправится…
От собственного сравнения Мария пришла в ужас.
— Никто из служителей, по чистой случайности, не сдает в аренду жилье, сестра? — тихо спросил Чарльз.
Через каких-то полчаса Тревис, сжимая в ладонях кружку горячего шоколада с плавающими зефирками, сидел за столиком в крипте, которое служащие церкви по чьей-то чудной задумке обустроили в кафе-столовую, и буравил спину сестры Марии. Когда он спустился вниз и, худо-бедно осмотревшись, обратился к указанному священником мужчине, который с угрожающим грохотом пытался пропихнуть лишнюю тарелку в посудомоечную машину, чертенок уже морально готовился к тому, что в него запустят этой злосчастной тарелкой. Не попадут, конечно, но ведь важен не подарок а внимание, ведь так? К счастью, этот громила, немного напоминающий маньяка-садиста из фильмов ужасов, оказался лишь в целом дружелюбным, пусть и молчаливым, поваром — когда Мария спустилась в крипту, подросток уже успел умять щедрый кусок разогретого пастушьего пирога и почти расправился со сливочно-ягодным пудингом, который громила извлек откуда-то из недр холодильника вместе с пирогом.
Дружелюбный садист к тому времени уже успел прибрать своё рабочее место и тактично смылся, жестами указав сначала на тарелки, а затем на мойку; лишняя забота для утренней смены, наверное. Окинув вопросительно покосившегося чертенка критическим взглядом, пожилая женщина вдруг ни с то ни с сего предложила ему горячего шоколада.
Вот теперь он и сидел, не зная, чего ему не хотелось больше — обжечь язык, который после такого вандализма будет болеть даже пуще подозрительно затихших синяков после пинков тех уродов, или терпеть этот дразнящий, щекочущий ноздри запах ещё дольше, пока сестра разбиралась с посудой. Вручную, впрочем — судя по брошенному на посудомоечную машинку колючему взгляду, кое-кто считал технологии эдакой вещью от дьявола.
— Как у тебя со сном, Тревис? — вдруг ни с того ни с сего спросила у него Мария, стоя спиной к подростку и сосредоточив внимание на грязной тарелке. Зажатая в тонких пальцах женщины жёлтая губка извлекала из обычной посуды почти мелодичный скрип.
Этот вопрос был… малость жуткий. Из разряда «я знаю где ты спишь» и «хочешь леденец, мальчик?».
Сообщение отредактировал Фели: 15 декабря 2016 - 18:23
Тема закрыта
