Адалин вошла в дом и внутренне поежилась, когда с хлопком закрылась входная дверь, отрезая ее от свободы. Не прошло и пары часов, с тех пор, как она пришла к Аквентусу, но время будто бы тянулось и тянулось, как тугая смола, и день не хотел заканчиваться. Она помнила, ради чего пошла на сделку с альтусом, почему останется с ним сегодня и придет к нему завтра. Но теперь ее уверенность и стойкость подтачивали неумолкающие мысли о Десмонде.
О том, что она позволит врагу заявиться в его убежище. О том, что он может умереть, а она даже не узнает об этом. Что груз очередной вины прижмет ее к земле и в этот раз у нее может не получиться подняться. И больше всего, что смерть Десмонда будет правильной. И по меркам агента Сопротивления, и по человеческим. Ведь он был немногим лучше Аквентуса. На его руках сотни жизней, он жесток и беспринципен, он готов пойти на что угодно ради себя и своих целей. Останься он жив, и пострадают еще сотни. Тевинтерцев, да, но и простых людей, вставших у него на пути. Пострадает Сопротивление. Пострадает сама Адалин, если вернется к нему.
И все равно это не могло убедить ее до конца. Единственное, что удерживало от согласия — долг перед Сопротивлением. Аквентус все же сказал, что поездка займет не меньше двух недель. Рольф не отпустит ее на такой срок, а значит придется бежать и окончательно порвать себе все пути назад, все равно что прыгнуть в пропасть без веревки и надеяться, что будешь лететь достаточно долго, чтобы насладиться видом. А потом все равно упадешь на острые камни.
Но сейчас она стояла на самом краю, раскинув руки и закрыв глаза, и понятия не имела, в какую сторону ее подтолкнет ветер. В том, что касалось Десмонда, Адалин не могла верить себе.
Сняв куртку, Адалин коротко прикоснулась к монетке, лежащей на свитере и повернулась к Аквентусу. Мысли о Десмонде не помогут ей перетерпеть эту ночь, пытаться представить его вместо альтуса сейчас было пыткой не меньшей, чем знать, что она проведет ночь с мучителем собственной матери.
Чем быстрее все закончится, тем лучше.
Стянув с себя свитер, она взяла Аквентуса за руку и с многообещающей, но фальшивой улыбкой, потянула его к спальне, на ходу расстегивая свою рубашку.
Альтус позволил ей увести себя в соседнюю с гостиной комнату, не особенно сопротивляясь, как будто позволяя ей на время почувствовать, что именно она, Адалин, в этой ситуации находится в позиции власти. Словно ягненок на поводе, он последовал за ней, чуть склонив голову набок и с интересом поглядывая на ферелденку. Она пыталась играть свою роль так, как могла, хотя до тевинтерских актрис ей было так же далеко, как до орлесианских бардов. Но в этом было свое очарование, будто он по наитию подобрал на улице бездомную облезлую кошку, гадая, не превратится ли этот шипящий, всклокоченный комок шерсти и грязи в белоснежную красавицу с пушистым хвостом и пронзительными голубыми глазами.
Все, что ему требовалось, это время. И как раз его у Ремория не хватало катастрофически, особенно теперь, когда у него были неотложные дела, ведущие далеко за пределы Ивуара.
— Позволишь? — спросил он неожиданно мягким, почти ласковым голосом. Было неудивительно, что многие незамужние девушки знатного происхождения искали его внимания не только дома, в Вирантиуме, и даже в столице. Реморий был достаточно красив, благороден, умен, и его мягкий и вкрадчивый, бархатистый голос мог заворожить любую, кто не знал его достаточно хорошо. Как кошачья лапа, прячущая острые когти, он обманывал ожидания, и когда жертва приближалась достаточно близко, уже было поздно. Когти уже впивались в ее трепещущее тело, и некуда было бежать. Он осторожно протянул руку и потянул за ленту, вплетенную в волосы Адалин, распутывая косу, прядь за прядью.
— Тебе так нравятся мои волосы? — спросила Адалин и качнула головой, от чего расплетенная коса рассыпалась пшеничным полотном по ее плечу. Мелькнула мысль завтра же отрезать их под корень, оставив колючий ежик на голове. Назло Аквентусу. Но тогда и она сама будет сильно жалеть.
Адалин расстегнула последнюю пуговицу и рубашка распахнулась, открывая тонкую полоску бледной кожи, тут же покрывшейся мурашками, несмотря на то, что в доме было очень жарко. Наигранная мягкость и нежность Аквентуса вызывали в ней куда больше неприятия и омерзения, чем сама необходимость спать с ним. Слишком эта игра была похожа на то, что она должна отдавать ему не только тело, но и душу.
— Пожалуй. Вряд ли ты сравнилась бы с красавицами Тевинтера, уж прости за прямоту, — улыбнулся альтус, садясь на край кровати и глядя на девушку снизу вверх. Впрочем, эта на первый взгляд подчиненная поза почему-то все равно выглядела так, словно он смотрел на нее с высоты своего положения. — Но вот твои волосы могли бы произвести фурор на каком-нибудь приеме или балу. Особенно, если бы ты перестала заплетать их в эту ужасную косу. Они заслуживают большего.
Реморий никогда не был особенным любителем заставлять людей поступать так, как ему нужно, при помощи магии крови. Это был грубый, примитивный шаг, когда других вариантов не оставалось, или не было времени действовать иначе. Но гораздо интереснее было использовать другие, более тонкие методы, чтобы добиться желаемого. Он подозревал, что мог бы сломать эту ферелденку так же легко, как тонкую веточку под сапогом случайного путника в лесу. Но для этого требовалось время, так что идею пришлось отложить. Одной рукой он потянулся к шнурке на штанах, развязывая его и не сводя глаз с Адалин, другой провел по затылку и шее, слегка взъерошив короткие черные волосы.
Адалин хотела поморщиться, но сдержала гримасу, сохранив легкую полуулыбку. Ей уже приходилось выслушивать подобные "комплименты" и не раз, но никогда она не придавала словам значения, как и своей внешности. Ее тело было ловким, гибким и выносливым и только это нужно было для выживания. Красота ничего не значила. Девушка хотела, чтобы ее ценили за то, какая она внутри, а не любовались, как обряженным манекеном в витрине магазина.
Так что слова Аквентуса не задели ее. Лишь вызвали желание сказать что-то колкое в ответ.
Вместо слов она распахнула рубашку и повела плечами, позволив ткани соскользнуть по рукам и упасть на пол у ног. Даже наполовину обнаженная, Адалин старалась держаться с уверенностью убийцы. Пляшущие тени подчеркнули мышцы ее живота и рук, когда девушка плавно шагнула к мужчине и склонилась над ним, поймав его губы поцелуем.
Кинжал все еще был в ножнах на ее бедре. Одно быстрое движение и пытка могла закончиться. Но этим движением она бы разрушила все, что хотела сохранить.
Реморий улыбнулся, и снова эта почти натуральная нежность в его глазах казалась совершенно неуместной. Он должен быть жестоким, злым, должен мучить и терзать ее, наслаждаясь болью и страданиями своей жертвы. Но он обманывал ожидания, как и всегда. Медленно проведя рукой по бедру Адалин, альтус осторожно вытащил кинжал из ножен, задумчиво покрутил в руке — тем жестом, который выдавал в нем человека, не понаслышке знакомого с тем, как обращаться с оружием. Коротко поцеловав Адалин в ответ, он поднял кинжал к лицу и покачал им, словно дразня ее.
— Ты ведь хочешь убить меня больше, чем кого-либо, — произнес мужчина негромко. Уголок губ дернулся, но улыбка вдруг исчезла с его лица, а глаза не моргали, глядя на ферелденку все так же снизу вверх. — У тебя есть такой шанс. Вот, возьми, — он вложил кинжал в руку Адалин и сжал ее пальцы вокруг рукоятки. — Только помни. Один шанс. Если не сможешь, промахнешься, будешь недостаточно быстрой… то жалости к тебе не будет. Рискнешь?
Рука Адалин сжалась на рукояти кинжала так сильно, что пальцы побелели и заныли от напряжения. Тело инстинктивно подобралось, жилы на плечах напряглись, а нога чуть сдвинулась назад, вставая в удобную для броска позицию. Она готова была ударить и ударить наверняка, не упустив единственный шанс. Загнать лезвие в его соблазнительно беззащитную шею по рукоятку и провернуть, забрав его ничтожную жизнь.
Но пальцы ее ослабли и кинжал упал на дощатый пол плашмя. Адалин оттолкнула его ногой в сторону, лишая себя шанса передумать.
— Я не идиотка.
— Конечно, нет. Ты просто наивное дитя.
Реморий нахмурился, словно разочарованный подобным исходом, хотя должен был быть довольным собой и тем, как Адалин была бессильна против него. Покачав головой, он откинулся назад на кровати, подложив руки под голову и глядя на полуобнаженную девушку так, словно находился не в доме в деревне, а где-нибудь в элитном борделе в Минратосе или Вирантиуме.
— Что ж, если храбрости у тебя нет, то может, ты в другом окажешься лучше? Приступай, — усмехнувшись, кивнул он.
Адалин с силой сжала зубы и глубоко вдохнула, утихомиривая бурю в груди. Все, что он говорил и делал призвано одной цели — проверить границы ее самообладания. И если она поддастся и сорвется, причинив ему вред, то он с полным правом сможет не отдавать ей маму.
Но по крайней мере теперь они откинули маски и пришли к тому, чем их близость и была — к честной сделке. Адалин продалась ему, как шлюха, и теперь он желал воспользоваться услугой. Несмотря на мерзость ситуации и ощущение, что каждый дюйм ее кожи под взглядом альтуса покрывается липкой грязью, это все еще было лучше, чем игра в "любовь".
Избавившись от остатков одежды, Адалин залезла на кровать собираясь сделать ровно тоже самое, с чего начала в прошлый раз. Так, чтобы Аквентис убедился: в чем-то она действительно хороша.
Лицо Ремория было все еще недовольным. Даже каким-то… словно ему была отвратительна и сама Адалин, и то, что она делала. Однако он не пытался остановить девушку, все еще неподвижно возлегая на кровати. В конце концов, когда ферелденка опустила голову, она почувствовала на затылке цепкие пальцы, которые довольно быстро ухватили ее за длинные волосы.
— Все могло бы быть иначе, — услышала она голос Ремория. — Но ты сама выбрала для себя такую участь. Хочешь поиграть в шлюху? Давай поиграем. Но не вини в этом никого, кроме самой себя.
Рука надавила на ее затылок, не позволяя отстраниться, едва ли не заставляя ее задыхаться и трепыхаться, словно пойманный в ловушку кролик. Он не отпускал. Секунду, две, три… неожиданно сильная хватка для того, кто всю жизнь посвятил магии.
Адалин ждала, не пытаясь отстраниться, вырваться или цепляться за его сильную руку, почти до боли сжимающую волосы. Ждала, пока из глаз сами собой не брызнули слезы, и только тогда его хватка ослабла, позволив девушке отстраниться и вдохнуть.
Не на долго. Всего лишь пару глотков воздуха и она снова опустила голову, двигаясь до самого конца и борясь со все нарастающим желанием сжать зубы, лишив Аквентуса драгоценной части тела.
— Всему… приходится… учить, — дыхание альтуса сбилось, и хотя он старался сохранять холодный рассудок и концентрацию даже тогда, когда любой другой не замечал бы и оркестра под своими окнами, все-таки абсолютно безразличным к обнаженной девушке и тому, что она делала, и он оставаться не мог. Сутью любой игры был известный психологический трюк — ложь становилась похожа на правду только тогда, когда она ею и являлась, хотя бы отчасти. И именно поэтому у Адалин не выходило правдоподобно отыграть свою “любовь”. Потому что правды в этом никакой не было. А самой на время поверить в то, что она говорила, девушка не могла. Раздражение накапливалось в Ремории все больше, пока он не позволил ему наконец вырваться на поверхность.
Пальцы сжались сильнее, больно потянув за волосы и подняв ферелденку вверх, заставляя ее взглянуть альтусу в глаза.
— В твою игру не поверил бы даже мальчишка. Хочешь получить свою плату? Старайся лучше! — рявкнул он негромко, отпустив наконец растрепанные волосы и поднявшись. Сев на кровати, он быстро притянул девушку к себе, но не для объятий или поцелуя. Перевернув ее на спину, Реморий вжал ее в постель так, что у нее едва не захрустели ребра. И замер. Вгляделся в ее лицо, покрасневшее, с заплаканными глазами от непроизвольно выступивших слез. Будто ждал чего-то.
Ресницы девушки задрожали, но она не позволила глазам закрыться. Вдавленная в кровать сильным мужчиной, совершенно беспомощная и беззащитная, Адалин ощутила не трепет и предвкушение, как могла бы, будь на месте Аквентуса кто-то, кому она доверяла, а проблеск страха. Альтус мог убить ее в любой момент и она бы даже не успела заметить срывающуюся с руки магию. Мог принудить ее кровью. Или… разорвать договор.
Нужно стараться лучше, мысленно повторила Адалин. Нужно на время забыть что он сделал и остаться только в этом моменте, а все эмоции обратить в страсть и дать им наконец выход.
Нужно. Но глядя на его лицо, Адалин раз за разом представляла, как его губы растягиваются в мерзкой ухмылке и как он говорит о том, что скормит маму псам.
К демонам это все.
Одна ее рука легла на плечо мужчины, притягивая его ближе, чтобы оставить на коже дорожку из поцелуев от впадинки на шее до уха, а вторая медленно заскользила по груди, ребрам и животу. Адалин понимала, как сложно будет убедительно изобразить желание, когда ее тело оставалось совершенно холодным и не отзывалось приятной дрожью на прикосновения альтуса, но может быть, если она получит то, к чему привыкла, то сможет дать ему то, чего он хочет.
— Ты ведь тоже постараешься так, чтобы я с нетерпением ждала нашу следующую встречу? Может быть… так, чтобы мне захотелось все бросить и отправиться с тобой в маленькое путешествие? — слова, которые Адалин прошептала ему на ухо, звучали не как насмешка или издевка, скорее как вызов. — Но вся эта нежность не для меня. Я, знаешь, не боюсь ни грубости, ни боли.
— Так вот, значит, чего ты хочешь… — Реморий несколько мгновений не двигался, просто смотрел на нее, будто этот взгляд мог проникнуть под кожу, в самое сердце, в мозг и прочитать все, о чем она думала в этот момент. Адалин лежала перед ним, как открытая книга. И не только из-за того, что была полностью обнажена. Ее рассудок был на поверхности. Ненависть и отвращение к нему, как к тому, кто был хозяином и мучителем ее матери, читался так же легко, как и ее слабые попытки сыграть совершенно не подходящую для нее роль. И лишь сейчас он увидел какой-то проблеск откровенности, смешанной с ложью. Улыбнулся, на этот раз хищно, будто почуявший кровь хищник. — Молодец, Адалин. Ты начинаешь понимать.
Ладонь альтуса скользнула на ее горло и слегка сжалась, недостаточно, чтобы перекрыть девушке кислород, но достаточно, чтобы она почувствовала себя в ловушке и дышать стало чуть более тяжело. Нагнувшись, Реморий поцеловал ферелденку в шею, но через несколько секунд горячие поцелуи вдруг сменились острой вспышкой боли, когда он грубо укусил ее за нежную кожу между плечом и горлом.
От внезапного и сильного укуса губы Адалин приоткрылись в шумном вдохе, плечи сами собой чуть расправились, а голова упала на бок и запрокинулась, еще сильнее открывая перед альтусом незащищенную шею. Она понимала, кому сейчас принадлежит власть над ее телом, но все ее внимание сузилось до пульсирующей боли, не самой сильной в ее жизни, но достаточной, чтобы на время стереть все остальное.
Адалин сжала руку на его плече, оставляя на коже красноватые следы, и, вместо того, чтобы оттолкнуть, притянула еще ближе к себе. Вторая ее рука все еще дразняще скользила по его животу и, спустившись почти до самого низа, вдруг переместилась на бедро.
Теперь… было немного легче вжиться в роль.
Ее руку быстро перехватила ладонь Ремория, вздернув ее вверх, и прижав к подушкам над головой Адалин. Вторая ее рука через несколько секунд присоединилась к первой, и девушка оказалась в абсолютно беспомощном положении. Альтус снова застыл, глядя на нее так, словно оценивал открывшуюся перед ним картину. Похоже, ей это нравилось куда больше, чем показная ласка и нежность.
— Интересные детали всплывают… — прошептал Реморий, наклоняясь к ней так, что шептал на ухо, едва не касаясь его губами. — Ты не так уж скучна, как могло показаться на первый взгляд.
Адалин дернулась, пытаясь освободить руки, но слабо, желая лишь проверить насколько крепкая у него хватка, а затем еще раз, поддерживая начатую игру. Альтус не давал ей шанса на сопротивление, но она и не хотела этого. По крайней мере, не по-настоящему.
— Так куда… веселее, — сказала она голосом, в котором ощущался намек на улыбку. Фальшивый, ведь что бы Аквентус не делал, что бы не говорил, это не могло заглушить ненависть. И он мог увидеть ее проблеск в глазах девушки. Как мог увидеть и то, что ее дыхание едва заметно участилось. — И что дальше?
— Дальше… ты можешь притвориться жертвой, ведь этого ты хочешь? — усмехнулся Реморий, все еще удерживая руки девушки над ее головой. — Можешь даже молить о пощаде, если тебе это нравится.
Осторожно, но крепко перехватив ее запястья одной рукой, альтус переместил вторую свою ладонь на бедро ферелденки, резко приподняв его вверх и в сторону. Дыхание мужчины несколько сбилось и ускорилось, прежде идеально уложенные короткие черные волосы растрепались, и несколько прядей упали на лицо, а глаза расширились и поблескивали от возбуждения и желания. Он и сам не до конца понимал, почему вообще тратил свое время на эту невзрачную ферелденку. Хотелось думать, что это было из-за скуки и отсутствия каких-то развлечений в Ивуаре, но было и еще что-то. Часть его не хотела отпускать Адалин, по крайней мере, пока.
— Нет уж. Молить я не буду.
Она снова дернулась и лягнула его в колено, слабо, будто бы даже не старалась, но в следующий рывок вложила все силы и одна ее рука выскользнула из захвата. Толкнув Аквентуса в грудь, Адалин повалила его на спину — или он позволил себя повалить? — и обхватила его шею. Пальцы безошибочно нашли сонную артерию, пульсирующую под кожей и надавили, но лишь слегка.
Во всем этом было куда больше честности, чем девушка показывала прежде. В злости, с которой она дала отпор, в расширенных зрачках, которые походили на тлеющие угли, во внезапно задрожавших на его шее руках. За исключением одной маленькой лжи: наклонившись, Адалин впилась в его губы поцелуем, болезненным и отчаянным.
Ухмыльнувшись, Реморий не стал сопротивляться, а лишь до боли сжал руки на бедрах девушки, подтягивая ее повыше, и ответил на поцелуй с таким же жаром, отражая ее собственные чувства. Они оба ненавидели и презирали друг друга, но в этом был некий смысл, который ускользал от альтуса и который вряд ли был понятен Адалин. Смертельно опасные игры всегда привлекали его куда больше скучных, ни к чему не ведущих отношений, построенных исключительно на расчете. Правда, чаще всего люди, с которыми он играл, проигрывали и оканчивали свои дни плачевно. Ей повезло, что послезавтра он собирался уезжать. Может, это спасет ей жизнь.
— Наконец-то, — прошептал он, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. — Это первый раз, когда я могу тебе поверить. Когда я вижу Адалин… такой, какой она могла бы быть.
Чуть приподнявшись на локтях, он потянулся к ней и обхватил ее шею одной рукой, прижав к себе. Девушка почувствовала, как под ее пальцами напряглись мышцы человека, который вполне мог бы и без магии постоять за себя, и одновременно с этим она ощутила его внутри себя. Альтус двинул бедрами, издав низкий, почти неслышный стон.
Адалин охнула и зашипела. Она не была готова, но все равно начала двигаться, от чего ощущения стали мучительно-тягучими, острыми, но вместе с тем… распространяющими жар до самой груди. Подпитывал ли ее гнев или это было нечто другое, Адалин не хотела, чтобы ее тело отзывалось на происходящее.
Руки Аквентуса все еще с силой сжимали ее бедра, но этого было мало. Ей нужна была боль, на которой можно было сосредоточиться, чтобы забыться и спрятаться в ней от происходящего и себя, чтобы ничего вокруг не имело больше значение.
— И это… все? — запальчиво прошептала Адалин в его губы. — Я не хрустальная ваза.
— Умно, — выдохнул Реморий, улыбнувшись и схватив Адалин за подбородок, так, чтобы она не могла отвести взгляда. — Но не сработает. От меня не убежать. И от того, что где-то в глубине души… — он сделал еще пару движений бедрами, и хватка на девушке слегка ослабла. — Ты этого хочешь. Признайся хотя бы самой себе… если не мне.
Еще несколько секунд он позволял ферелденке находиться сверху, словно на строптивом коне, а затем, взяв девушку за плечо, перевернул на спину. Больше альтус не желал сдерживаться, его движения стали быстрыми, резкими и рваными. Сколько прошло времени, ни один из них не знал и не замечал, но казалось, что ночь длилась слишком долго, и одновременно с этим — что она проходила так быстро, что невозможно было заметить. Только свечи немного оплавились, и лишь по этому признаку Адалин могла бы хотя бы отдаленно сказать, сколько прошло времени. В конце концов хватка на ее запястье стала настолько сильной, что едва не оставила синяки. Реморий тяжело выдохнул куда-то в ее шею, в рассыпанные по постели волосы, и замер, прислушиваясь к внезапно наступившей тишине.
Адалин выдохнула и распахнула глаза. Жар стремительно отхлынул от лица и груди, а в горле появился тяжелый ком. Теперь, когда все закончилось, она снова ощутила отвращение. Особенно сильное, потому что Аквентус был почти прав. Если бы на его месте был другой мужчина, она бы действительно хотела. И ей бы понравилось, ведь в те минуты, когда у нее получалось выкинуть из головы лицо альтуса, было… не так уж и плохо.
Но это ничего не значило и ничего не меняло. Кажется, ее чувства только укрепились, получив еще один питающий их источник — проблеск слабости, который она не собиралась себе прощать.
Мягко оттолкнув Аквентуса, Адалин повернулась на живот и обхватила руками подушку, уронив на нее голову. Тусклого света хватало, чтобы мужчина мог различить на ее бедрах несколько очень бледных, тонких и длинных шрама.
— Теперь ты доволен? — усталым голосом спросила Адалин, повернув голову в сторону альтуса.
Расслабленно вытянувшись на спине, Реморий подложил руки под голову и посмотрел в низкий деревянный потолок. Слегка поморщился, вспоминая, где находится; слишком далеко от места, где он мог бы быть в своей тарелке, далеко от дома. Но даже сейчас, в этой глуши, он оставался тем, кем он был. Интересно, могла ли эта странная ферелденская девушка когда-нибудь достичь того момента в своей жизни, когда ей не пришлось бы пытаться быть кем-то другим? Возможно, если б Реморий мог остаться. Но этому не суждено было случиться.
— Не совсем, но это лучше, чем ничего, — отозвался он, протянув руку к погасшей было свече, и легким движением пальцев зажигая фитиль снова. Этой же рукой он затем потянулся к початой бутылке вина, стоявшей на прикроватном столике, и схватив ее за горлышко почти таким же движением, каким не так давно держал за горло саму Адалин, сделал несколько глотков. Вздохнул и протянул бутылку девушке. — Пей.
— Зачем? — спросила она, но схватив бутылку, приподнялась и сделала несколько быстрых глотков. Поморщилась и снова рухнула на кровать. Адалин пила так редко, что даже этой малости могло хватить, чтобы в голове появился дурман.
— Затем, что я не люблю пить в одиночестве, — фыркнул мужчина, хотя подумал он несколько иное. Было видно, насколько истощенной стрессом, страхом и ненавистью была психика ферелденки, и возможно, что вино могло помочь ей хоть немного расслабиться, возможно, даже заснуть. — Это, конечно, та еще ослиная моча. То вино, которое я взял с собой из Тевинтера, давно закончилось, а это — местное. Орлесианское. Но, как видишь, я не слишком прихотлив, когда выбора не остается.
За окном шевельнулись тени, выхолощенные светом свечей внутри комнаты, в которой находилось два еще не спящих человека. Тени эти от ветвей подобравшихся к подоконникам и ставням деревьев вытягивались, становились похожими на лапы зверей или тонкие, сухие старушечьи руки, будто молящие о спасении. Молчаливо, без слов, но их было и не нужно. А еще была тишина. Для тех, кто привык к городам, она казалась неестественно густой, как будто мира за пределами комнаты и вовсе уже не существовало. Альтус протянул руку и привлек Адалин к себе, на этот раз совершенно безо всяких намеков. Просто прижал к своему боку, будто плюшевую игрушку.
— Да, да. Ты уже говорил. И про вино, и про то, что мне не сравниться с красавицами Тевинтера, — напомнила Адалин, распознав намек. Похоже, ни один "богатый и влиятельный", как он или та же Викториа, не могли обойтись без скрытых или даже очевидных колкостей на чужой счет. Впрочем, девушке было по большей части все равно. Аквентус скоро уедет. Плевать, что он о ней думает, пока готов соблюдать сделку.
Она поерзала в его объятиях, пытаясь устроиться поудобнее. Ничего не вышло. Адалин все равно ощущала себя пойманной в ловушку крепких рук и могла только ждать, пока он заснет и полностью расслабится. А пока что безучастно смотрела на пляшущие за окном тени, желая слиться с ними и раствориться в ночи.
— А ты все пытаешься дерзить, зная, что этим не добьешься ничего, кроме боли и разочарования. Иногда мне кажется, что ты просто хочешь страдать, — сказал альтус, бросив на Адалин почти что сочувствующий взгляд. — Тебе повезло, что той рабыней, которую ты так хочешь получить, владею я. Если бы не мои… скажем так, некоторые не слишком законные ходы, у тебя не было бы ни единого шанса ее освободить. Поэтому тебе стоит поблагодарить меня, Адалин. За доброту и щедрость. — Уголок его губ дернулся, он прекрасно осознавал двойственность этой ситуации и иронию, которой она оказалась пропитана.
— Я думала, ты ценишь честность, — сказала Адалин, слишком поздно сообразив, что стоило бы помолчать. Может быть вино уже ударило в голову, или же у нее просто не осталось больше сил на то, чтобы сначала подумать, а потом открывать рот. — Но я благодарна… Реморий. Ты очень добр ко мне. Больше, чем я того заслуживаю.
Альтус в ответ лишь пожал плечами. Это движение девушка почувствовала сразу же, поскольку лежала частично на левом плече Ремория, и от этого стало еще более неуютно.
— Правда — вещь субъективная. А честность — и подавно, — отозвался он, словно пока не решив, собирается ли он наказывать Адалин за попытку дерзко отвечать на его рассуждения или, напротив, похвалить за это. — Большинство тех, кто утверждает, что абсолютно честен с другими и говорит только правду, лишь прикрывает этим свое неуемное желание оскорблять всех подряд и чаще всего заканчивает весьма плачевно. Иной же, кто исключительно лжет в попытке заполучить дружбу и лояльность, в конце концов находит, что купленная за фальшивые монеты, она не имеет ценности никакой, и рано или поздно рассыпется в пыль, как иссохшая оболочка старого трупа.
Подняв свободную руку, Реморий щелкнул пальцами, а затем сложил их в причудливый магический жест. Из воздуха, проникающего сквозь щели в окне, холодного и морозного, сначала появился легкий белесый парок, такой, какой выдыхает человек в холодный зимний день. Но этот пар складывался в формы, в конце концов узнаваемые и простые. Птица, раскинувшая крылья, парящая далеко над морской гладью. Чайка или альбатрос, насколько могла судить Адалин.
— Представь себе, что ты — это птица. А ветер, природное явление, есть истина и объективная реальность. Тебе нужны они, чтобы лететь, ибо если они исчезнут совсем, твоим крыльям будет не на что опереться, нечего использовать, чтобы двигаться вперед, — птица в вызванном видении вдруг отчаянно захлопала крыльями, падая вниз, и разбиваясь на мириады белых частиц. — Но если его будет слишком много, поднимется буря, и ты погибнешь той же ужасной смертью. Тебя сметет, сомнет твои крылья, изломает тонкие косточки и бросит на камни. Чтобы продолжать лететь, чтобы держаться той высоты, которая нужна тебе для выживания, ты должна научиться маневрировать. Выбирать потоки, манипулировать ими, знать, когда лучше остановиться и сменить курс, а когда — положиться на милость ветра, чтобы он нес тебя туда, куда тебе необходимо попасть, безо всяких усилий с твоей стороны. Потому что ты всего лишь маленькая, хрупкая птичка, которой так легко сломать шею, — он повернул голову и щелкнул пальцами снова, улыбнувшись, почти без презрения.
— Манипулировать, — фыркнула она. — Я, конечно, понимаю что иногда приходится врать и знаю, что во лжи должно быть немного правды, но люди не вещи и не инструменты, чтобы ими управлять, — сказала Адалин, переводя взгляд от пространства перед собой, где только что была поразительная магическая картина, на Аквентуса. Завитки пара растеклись по воздуху и теперь клубились прямо над ними.
Она не любила врать. Не только потому, что была плоха в этом, но и потому, что совершенно не умела распознавать чужую ложь. Будто если бы Адалин говорила только правду, остальные отвечали бы ей тем же.
Увы, мир так не работал. И потому, какое бы отторжение не вызывали у нее идеи Аквентуса, она запомнила каждое слово. Нельзя отрицать — он был мудрым, проницательным и хитрым человеком с изворотливым умом, и именно это делало его таким опасным.
— О, напротив, милая Адалин. Люди только и делают, что управляют и манипулируют друг другом. Такова наша природа, установленная с самого зарождения жизни и божественности в мире, — казалось, что Реморий вовсе не разозлился на ее реакцию, возможно, из-за того, что он был расслаблен и доволен проведенной с девушкой ночью, или же действительно чувствовал некую странную, извращенную привязанность к своей временной игрушке. — Сильный покоряет слабого. Умный использует глупого. Животные, растения и разумные, включая людей, эльфов и даже духов и демонов строят пирамиды и пищевые цепочки. В этом заложен великий смысл, который везде, стоит лишь взглянуть вокруг. А свобода? Хм, это красивая идея, но увы, ее не существует. Эфемерные замки в облаках, которые могут рассыпаться в любой момент, — он повернул голову и взглянул в лицо Адалин, находящееся столь близко к нему в этот момент, что он мог бы поцеловать ее, особенно не двигаясь, лишь немного наклонившись. — Ты наверняка думаешь, как несчастны те, кто попал в рабство, или те, кем манипулировал в своей жизни я, но неужели ты действительно полагаешь, что даже такие люди, как я, свободны от правил, установленных строителями этого мира? Ничуть. Просто кто-то учится не бороться с ветром, а использовать его в своих целях. Кто-то знает, как летать. Остальным же — удел лишь ползать. Кем хочешь быть ты? Думаю, ты должна сама ответить на этот вопрос.
— Кто-то, такие как ты, рождены птицами, — Адалин поморщилась. Ее раздражала дурацкая манера Аквентуса использовать сравнения вместо того, чтобы говорить прямо, без двусмысленностей и загадок. — И эти кто-то: альтусы, местная знать и всякие правительственные шишки, считают, что все остальные, такие как я, червяки на корм, у которых при всем желании крылья не вылупятся. Так что да, мы явно не в равны с самого начала. За то, что таким как ты влепят штраф и отпустят развлекаться дальше, такую как я казнят или лишат памяти. И кто выходит более свободным от правил?
Адалин попыталась высвободиться из хватки и отвернуться, но Аквентус не дал ей шанса. Зря она пила вино. Алкоголь развязывает язык и отключает страх, а в ее ситуации это слишком опасно. Конечно, девушка контролировала себя достаточно, чтобы не сболтнуть ничего, что позволит заподозрить ее в связях с Сопротивлением, но выдержки на то, чтобы быть покладистой и милой с Аквентусом не осталось.
— Но мне все равно. Я не хочу власти и всей этой чепухи, в которой вы занимаетесь. Единственное, что я хочу — жить где-нибудь в спокойном месте, где я никому ничего больше не буду должна.
— Ты ошибаешься. Мы все рождаемся в крови, грязи и страдании, и лишь от нас самих зависит, выберемся мы из этого на свет или нет. Пожалуй, некоторые имеют больше ресурсов изначально, чем другие, но мы можем спустить их на ветер с той же вероятностью, как крестьянин пропивает свои последние медяки, — Реморий смотрел на девушку, почти не моргая. — Слышала ли ты о исчезнувшем доме Аврелиев? А о том, как наш глубоко уважаемый Верховный Жрец вернул себе имя и власть? Когда он родился, у него не было ничего, кроме никому не нужной и давно потерянной славы его предков. И посмотри, где он теперь. Удача ли это? Судьба? Или результат долгого труда и умения быть там, где нужно, тогда, когда нужно, и делать то, что нужно, не оглядываясь на свои страхи, неуверенность в себе и попытку спихнуть собственные неудачи на божественное вмешательство? Ты можешь врать мне, Адалин, но прекрати хотя бы врать самой себе. Если бы тебе была нужна свобода, ты не отдала бы себя в мои руки ради эфемерного шанса вернуть человека, который уже давно не является твоей матерью. Но ты и сама, в глубине души, понимаешь, что цена такой свободе — ломаный грош. Потому что свободы от самой себя не бывает. А если ты не хочешь власти ни над чем, то будь готова к тому, что ее возьмет другой, и тогда уже ты будешь в чужой власти. Другого выбора нет. Ты его сделала, и будешь продолжать делать, пока не поймешь, что у каждого твоего решения есть последствия.
Альтус потянулся к бутылке и сделал еще несколько глотков, уже не волнуясь о том, чтобы наливать его в кружку, а затем вытер губы тыльной стороной ладони. Он мог бы просто приказать ей замолчать и лечь спать, но ему самому не спалось, а когда рядом был кто-то, с кем можно было поговорить об интересных ему вещах, мужчина не видел причин отказываться от этого. К тому же, для него все это было уже давно пройденным этапом, и он лишь говорил очевидные вещи, гадая, дойдет ли это когда-нибудь до Адалин или она так и останется тыкаться в темноте, словно слепой котенок. Не то, чтобы ему было дело до того, как сложится жизнь этой ферелденки, в любом случае он останется при своем. Но почему бы и не побеседовать, когда беседа напрашивается сама собой, за окном — темень и тишина, даже лая собак не слышно, а рядом — бутылка плохого вина?..
Адалин приподнялась, опершись о грудь альтуса так, чтобы нависнуть над ним лицом к лицу. На ее щеках разгорался легкий румянец, а глаза неистово блестели, сверля его взглядом.
— На кой ляд ты мне это вообще говоришь? Какое тебе до меня дело? Ты меня потрахал, а теперь хочешь трахать еще и мозг? — Адалин говорила почти спокойно, даже как-то устало, что с трудом вязалось с всклокоченным внешним видом и волосами, прядь которых пересекала ее лицо, деля его пополам косой линией. — Я не вру себе! И прекрасно знаю, чего хочу и чего это стоит. И о последствиях тоже в курсе. Может сейчас я не свободна, но я буду.
"Как минимум от тебя," — мысленно добавила она и рухнула на подушку, перекатившись лицом к потолку. Хотя бы успела вовремя прикусить язык, прежде чем не сделала еще хуже. А хотелось. Очень. Желательно накричать, чтобы он признал, как не прав на ее счет. И ничего не понимает и не видит и…
Адалин провела по лицу руками ото лба до подбородка, будто надеясь облегчить жар и стереть неуютную мысль, возникшую из глубины сознания и сияющую ярко, как костер. Мысль, что на самом деле она только и занимается тем, что врет себе. Как только что и сделала.
— Прости. Мне нельзя пить. Я дурею. Совсем дурею. Хорошо, что мой кинжал где-то там, — Адалин хихикнула и махнула рукой куда-то в сторону, где стоял письменный стол, под который закатилось ее оружие. — Однажды я напилась и поцеловала человека, которого люблю. А он меня отшил. И я назло ему пошла в постель к другому. Это был трактирщик. Милый парень. Мы встречались потом какое-то время. А тому, ну, которого я поцеловала, было похрен. Похрен, понимаешь? Я ведь для него все делала…
— Пожалуй, ты права. Совершенно никакого дела. — Альтус улыбнулся и предложил девушке ополовиненную бутылку. — Весь этот разговор абсолютно ничего не значит. Мне просто не спится, а поговорить в этой глуши особенно не с кем, не говоря уже о том, чтобы найти нормального человека для распития вина. Если ты считаешь, что поцеловать кого-то, будучи в подпитии — это худшее, что может случиться, у меня для тебя плохие новости. Видела бы ты, что происходит за кулисами жизни знати в Тевинтере… — он картинно закатил глаза, словно намеренно оставляя все это невысказанным на откуп фантазии ферелденки. — Меня очень трудно шокировать. Тем более, такими признаниями. Так что пей, ни в чем себе не отказывай.
— Если я выпью еще, то либо засну, либо убью тебя, либо трахну. Так что нет, — мотнула головой Адалин и сдула попавшие на нос волосы. — И нет. Это далеко не худшее. Но о худшем я тебе говорить не буду. Я не на столько пьяна, а ты не какой-нибудь там мой закадычный друг. Если бы у меня были закадычные друзья. Но, наверное, то, что я бы рассказала, все равно мелочи по сравнению с этими вашими ужасными закулисными игрищами тевинтерской знати! Что, кто-то из дам устроил кошачьи бои из-за одинаковых платьев? Или крем на пирожном оказался шоколадным, а не ванильным? Страшно там живется, даже представить не могу.
Повторяя жест Аквентуса, она тоже закатила глаза. Надо признать, разговор ее развлекал. Было приятно хоть ненадолго почувствовать свободу от страха перед мужчиной и говорить почти все, что приходит на ум.
— Если я скажу, что в той среде, откуда я родом, таких, как ты, без хлеба на завтрак едят, ты поверишь? — хмыкнул альтус. Он, казалось, тоже был пока что не заинтересован в том, чтобы наказывать девушку за пьяные дерзости, хотя все это могло быть не более, чем еще одним развлечением за ее счет. — Но если хочешь знать, за подачу шоколадного крема вместо ванильного некоторые три шкуры со слуг спускают. И, в общем-то, имеют на это право. Если ты берешься выполнять какую-то работу, ты должен выполнить ее хорошо… или хотя бы уметь так спрятать свои ошибки, чтобы в итоге они превратились в преимущества. Но если тебе любопытно, я мог бы показать тебе этот мир. Он жестокий, порой бескомпромиссный, порой покрытый таким слоем лжи и притворства, что впору было бы именовать его праздничным пирогом… но он все же интригует. — Протянув руку, мужчина с неожиданной нежностью провел пальцем по раскрасневшейся щеке Адалин.
— Нет, — неожиданно уверенно и резко ответила Адалин. — Раз уж ты заговорил о работе, свою я хочу выполнять очень хорошо. Потому я не пойду в Тевинтер, что бы ты не предлагал.
Очередная ложь самой себе. Ведь если бы Адалин действительно хорошо исполняла свой долг, то не лежала бы сейчас голая в одной постели с человеком, который одним движением пальца и волей может разрушить ее жизнь и жизни “Скорпионов”.
И… не думала о том, что, может, все же стоит согласиться на его “охоту на виверну”.
— И какую же это работу? Быть наемницей, которая выполняет мелкие заказы ради нескольких золотых монет? — подняв брови, осведомился альтус. — Интересная приверженность тому, что для большинства является лишь ступенью, временной необходимостью. Этапом в жизни на пути к достижению чего-то большего. Ты не похожа на человека, который настолько любит жизнь на дороге с лишениями и компромиссами, чтобы так за нее цепляться. Или… у тебя в этом есть личный интерес? — слегка поскребя подбородок, спросил мужчина скорее у самого себя, чем у девушки. — Кто-то из твоего отряда, хм?
— У меня есть… контракт, — быстро нашлась Адалин. Зря она вспомнила о "Скорпионах", это слишком опасная тема и чем больше Аквентус расспрашивает, тем больше шанс совершить ошибку. Даже если она воспользуется его советом и попытается "маневрировать в потоках воздуха". — А если ты намекаешь на отношения, то я уже говорила, у меня ничего нет с мужчинами из отряда. Человека, которого я люблю… больше нет. А другие мне не нужны.
Не отдавая себе отчет, она запустила руку под подушку, куда завалилась монетка и сжала ее, вместе с этим сжав зубы. Адалин могла бы вернуть ее, надев на шею Десмонда. Стоило только сказать Аквентусу "да".
— Вот как. В таком случае, мне жаль, что его нет. Но, возможно, твое стремление обрести свободу только выиграет, если ты перестанешь тратить свое время на тех, кому ты не нужна? — отозвался Реморий, внимательно наблюдая за каждым движением девушки. — А что за контракт, не расскажешь? Какой-то долгосрочный, насколько я понимаю? — как бы между прочим спросил он, продолжая в одиночестве допивать вино, однако он явно теперь пил очень маленькими глотками, не желая окончательно потерять голову, хотя глаза его блестели, знаменуя эффект этого напитка.
— Да. Еще месяца на… два? Может быть. Наш наниматель, Руфус — ученый. Он пишет какую-то работу. Вроде бы, мне это не интересно. Собрал команду и таскает по эльфийским руинам. Хорошо платит, — довольно сухо ответила она, озвучив легенду, которую сочинили "Скорпионы". — Я выиграю, если заработаю эти деньги. Тогда и покончу со всем этим наемничеством.
Положив монетку на грудь, Адалин продолжила бездумно поглаживать металл пальцем с нежностью куда большей, чем в любых ее фальшивых прикосновениях к Аквентусу. Мысль о том, чтобы бросить всех и вернуться к Десмонду уже не казалась такой уж страшной.
Еще одна причина, по которой ей не стоило пить. Ведь наставнику она точно больше не нужна.
— Что ж, я уважаю стремление хорошо выполнить свой контракт. Этот твой Руфус меня заинтересовал. Уверен, он отличный и интересный собеседник, так что я, возможно, навещу твоих “Скорпионов” в ближайшее время… — задумчиво произнес Реморий, отставляя недопитую бутылку и откидываясь обратно на подушки. — У меня тоже есть несколько предложений, которые могут заинтересовать тех, кто хочет заработать. А может, мне просто снова стало скучно. В любом случае, я собираюсь немного поспать, и тебе советую того же самого.
Закрыв глаза, он перестал обращать на Адалин хоть какое-то внимание, оставляя девушку наедине со своими растрепанными мыслями, болезненными воспоминаниями, вызванными этим разговором, и метаниями ее души. Может быть, намеренно, а может, просто из отсутствия какой-либо заботы о том, что она на самом деле чувствует.
Тема закрыта
